Гимн Красоте

      После премьеры прошло около недели, когда все наконец успокоились, пришли в себя, и театральная жизнь пошла по накатанной. Ставился репертуар, зал наполняли знакомые лица. Вечер для президента поставил всех на уши и позволил испытать на прочность всех тех, кто работал в театре. Виктор продолжил переписку со своим анонимным поклонником, от которого письмо пришло через три дня после его ответа. Венсан стал частью Опера Гарнье, будучи официально принятым в цех месье Бертрана по «благословению» директора. Все артисты действительно получили месячное жалование, а остальные рабочие соответствующую прибавку, в особенности цех месье Бертрана и мадам Фурнье, заведующей мастерскими по пошиву костюма.       Виктору дали несколько выходных дней, поскольку в обозримом будущем, а именно в течение нескольких недель, он планировал съездить домой, чтобы навестить мать и проведать могилу отца. Люмьер ночевал у Венсана, поскольку утомился от постоянного соседства и излишней суматохи. Уже с первой ночи после премьеры тот ночевал на Монмартре у Дюплесси. Они разговаривали или Виктор играл на скрипке, или просто лежали на кровати. В Париже становилось все теплее, и они вскоре перестали закрывать окно, и до них доносились чьи-то голоса, далекая музыка, тишина или шелест листьев и шепот ветра. Они слушали Париж, а потом ложились спать.       Виктор и Венсан все еще не переступили грань целомудренных, платонических отношений за исключением поцелуев. Поэтому они просто ночевали друг с другом, но не двигались дальше. Возможно, оба понимали, что было еще рано.       Люмьер проснулся в понедельник, в выходной, едва ли не в полдень. Он проспал всю ночь с таким непередаваемым удовольствием, какого не испытывал очень давно. Виктор поднял голову, смотря на спящего Венсана, а потом положил голову ему обратно на грудь и лежал так не меньше получаса, наслаждаясь свежим, но теплым ветром из приоткрытого окна, теплом одеяла и тела Венсана, его мягким и бережным объятием. Было абсолютно безнравственно спать так долго, но Виктор очень любил поздно ложиться и поздно вставать еще с детства, но работа не позволяла следовать за своими желаниями, а потому тот выходной день казался идеальным, ведь рядом был его художник и можно было валяться хоть до обеда.       Но потом Венсан проснулся, и пришлось пододвинуться, чтобы не придавить того своим весом. Виктор подпер голову рукой и улыбнулся. Последние десять минут он думал о том, что почти отпросился у директора домой, а потому в его голову вернулась уже приходившая идея.       — Доброе утро. — Виктор погладил Венсана по волосам.       — Доброе. — Улыбнулся художник.       Виктор с нежностью прикоснулся к его лицу, смотря на него со спокойной улыбкой. Он мог бы не говорить ничего, Венсан бы и сам мог увидеть то, как в него был влюблен Люмьер. Это было так очевидно.       Виктор опустился обратно, чтобы лечь головой на его плечо, обнимая Венсана за пояс рукой.        — На следующей неделе меня скорей всего отпустят домой. Ты поедешь со мной?        — Я бы хотел, — медленно проговорил Венсан. — Я попробую договориться с месье Бертраном.        — Хорошо, — Виктор ответил ему куда-то в плечо, обнимая крепче и закрывая глаза от солнечного света, проникающего в комнату сквозь окно. — С тобой так приятно просто спать. — Он натянул одеяло повыше, чтобы закрыть плечи. Люмьер начинал замерзать, если они не были накрыты.       С Венсаном Виктор чувствовал себя дома. С ним было спокойно. Месяц назад Люмьер и сам не смог бы представить, что спустя время они будут просыпаться друг с другом, беседовать о важных и не очень вещах, делиться своими интересами, готовить на маленькой кухне в не менее маленькой квартире на мансарде, где даже ванная была в общем коридоре. Правда, Виктор вызвался готовить завтраки, чтобы художник лишний раз не мучился. Иногда они брали еду в том ближайшем кафе, где ужинали в первую встречу. Сидели по вечерам и молчали, или Виктор играл на скрипке, а потом они так долго целовались. Виктор просил Венсана рассказать обо всем, что шло в голову, а иногда спрашивал про искусство, чего мог не знать, про высшее общество. Но единственное, про что он не спрашивал — про титул Дюплесси. Время от времени он называл его не только «ваше благородие», но «мой принц» и «мой серебряный». Он не объяснял последнего значения, но это звучало красиво и более чем по особенному. Виктор любил сказать эти слова ему совсем тихо, в самые губы, после последнего поцелуя перед сном.       Виктор, который просыпался иной раз раньше Венсана, иногда лежал и смотрел на распятие, от чего ему становилось не очень уютно, а потом, как ребенок, накрывался почти что с головой, чтобы только нос было видно, укладываясь головой на грудь Дюплесси. Почему-то спать вот так вошло в привычку, хотя Люмьер подозревал, что у Венсана затекало плечо, когда он пробирался к нему под руку и прижимался чуть ли не всем телом. На узкой кровати либо приходилось прижиматься друг к другу, либо не ровен час, можно было встретиться с полом.       В то утро он встал, пока Венсан просыпался, и сразу же поставил греться чайник. Так сильно захотелось выпить горячего чая, что Виктор даже медлить не стал. К тому же он принес из лавки месье Леду новый пакет с черным чаем и вишневыми лепестками. Он был свежий, настолько ароматный, что Люмьер испытал приступ блаженства. Виктор был очень падок на приятные ароматы.       Оглядев столешницу и поняв, что из еды у них остались только яблоки, а выходить на улицу пока еще было слишком лень, он вычистил оба и засыпал изнутри сахаром, чтобы поставить в небольшой миске на огонь под крышкой.        — Цени, душа моя, я даже для себя никогда не готовлю.       Виктор чихнул, понадеявшись, что ему просто что-то в нос попало, а не шаловливый ветер из окна решил поиграть с его и так слабым здоровьем, а потом вернулся обратно на постель.        — Я готов валяться с тобой сутками. — Виктор наклонил голову к плечу, смотря на Венсана, касаясь рукой его задранной ночной рубашки. Он чувствовал под пальцами теплую кожу и выступающую подвздошную косточку. Люмьер широко улыбнулся. Его вновь разбирала нежность.       На следующий день Венсан пришел в театр раньше обычного. Он был взволнован и никак не мог решить, как лучше подступиться к вопросу, который он хотел задать. Еще не прошел и месяц, с тех пор как он начал работать в театре, однако за это время ему пришлось выполнить так много разнообразных эскизов, что казалось срок был гораздо больше. После «Бабочки» он должен был обновить декорации для таких балетов как «Хромой бес», «Мраморная красавица» и «Дева Дуная», последний из которых возвращался в репертуар после десятилетнего перерыва. Помимо балетов, ему требовалось уделить внимание и операм. Оперы «Весталка», «Лалла-Рук» и «Земира и Азор» также требовали доработок. К тому же он слышал, как шли разговоры о новой постановке оперы Гектора Берлиоза «Троянцы в Карфагене», которая впервые была поставлена в 1863 году в Лирическом театре. Первая постановка представляла собой монументальное произведение, длившееся почти шесть часов. Она наделала много шума, но все-таки лишь немногие зрители были готовы высидеть столь долго. Тем не менее директор Карпеза уже несколько месяцев вынашивал план об этой грандиозной поставке, и от Венсана требовалось представить ему наработки костюмов и декораций. Эта работа должна была занять у него ближайшие несколько месяцев.       Найдя месье Бертрана в хорошем расположении духа, он начал свой разговор издалека. Разложив перед ним последние рисунки, Венсан лихорадочно обдумывал как лучше подойти к волнующему его вопросу. Несмотря на то, что он не был строго привязан в своей работе к театру и мог выполнять необходимые эскизы в собственной студии, он переживал, что отсутствие в несколько дней может пагубно сказаться на подготовке новых постановок. Сделав несколько незначительных замечаний, месье Бертран, в целом, остался доволен представленным результатом и попросил поскорее начать работу над «Троянцами». Рассмотрение вопроса о целесообразности этой постановки было намечено на середину мая и к этому времени Венсан должен был представить множество набросков костюмов и декораций, которые обязательно должны были затмить те, что были использованы первоначально, но при этом уложиться в запланированный бюджет. Спустя полчаса, набравшись смелости, Венсан робко спросил, может ли он несколько дней отсутствовать в театре. Он решил, что не стоит играть с судьбой и выдумывать несуществующую причину и постарался объяснить все как можно более честно. Бертран поначалу хмурился, но художник говорил столь искренне, что после долгой паузы он лишь покачал головой и с улыбкой произнес:        — Должно быть, ваша возлюбленная просто загляденье.       Смутившись, Венсан скромно кивнул. Пообещав представить первые эскизы сразу же после возвращения, художник еще раз поблагодарил месье Бертрана за оказанное доверие. Покинув кабинет, Венсан перевел дух и широко улыбнулся. Ему дали неделю на выполнение этого задания, и он был готов сделать все возможное, чтобы представить эскизы в лучшем виде. Поднявшись в свой кабинет, Венсан сразу же принялся за работу. Сначала он хотел как можно скорее рассказать обо все всем Виктору, но затем решил, что не стоит отвлекать его от репетиций.       После премьеры «Бабочки» по негласному соглашению Виктор стал проводить каждую ночь у него на мансарде. И хотя они никогда не проговаривали то, как и почему это произошло, Венсан был счастлив, что все сложилось именно таким образом. Рядом с ним художник чувствовал себя совершенно счастливым. Просыпаясь на рассвете, он часто рисовал его пока тот спал и в этих рисунках была новая чувственность и свобода, о которой раньше он не мог даже мечтать. Да и сам мир вокруг стал, казалось, другим. Гуляя по улицам Парижа, Венсан стал замечать новые краски и детали, на которые раньше он никогда не обращал внимания. В своих картинах он стал использовать больше ярких красок, а сами его мазки стали быстрее и легче.       Предстоящая поездка в Руан вызывала у художника смутные опасения. Он не знал как мадам Люмьер отнесется к нему и не вызовет ли его происхождение серьезных разногласий. До сих пор в разговорах с Виктором он умело обходил вопросы о титуле стороной и старался не говорить о том насколько его семья была богата. Все осложнилось еще и тем, что недавно он получил письмо от отца. Тот в своей обычной манере призывал его забыть последние разногласия и приглашал на ужин. Это письмо стало для него подобным грому и несмотря на то, что он получил его несколько дней назад, Венсан никак не мог решить, как лучше на него реагировать. Понимая, что, приняв приглашение, пути назад не будет, он не хотел и отвергать его. Ему нравилась жизнь на Монмартре, но вместе с тем он никак не мог отделаться от чувства, что он чужак.       Нога Виктора со временем почти зажила, правда, ее сильно ломило в особенно дождливые или холодные дни. Погода стояла приятная, теплая, но снова зарядили постоянные дожди. Люмьер перевязывал ногу на всякий случай и до последнего использовал ту подаренную мазь с очень резким запахом, и она делала большую разницу. Работы было не то чтобы много, поскольку во всех будущих постановках Виктор занимал далеко не главные роли, поскольку мадам Лефевр сказала, что после последних трех рабочих недель ему не помешало бы окончательно восстановиться, и только потом они с месье Жераром предложат ему что-то достойное первого солиста. Люмьер согласился, только после того, как встретил абсолютно не терпящий возражений взгляд Венсана. Художник посмотрел на него молча, но очень однозначно, что ему даже не пришлось высказывать своего мнения. Оно и так было ясно: Дюплесси совершенно не нравилась идея того, что Люмьер был готов ввязаться в новую серьёзную работу не отдохнув и не поправившись. Виктор спорить не стал.       Как балетмейстер, так и директор отпустили его с миром и без лишних слов. Виктор был уверен, что здесь не обошлось без слова от самой мадам Лефевр, которая могла кому угодно доказать свою правоту и целесообразность тех или иных указаний. Ее слово едва можно было оспорить, ведь за каждого из труппы она выступала в качестве вышестоящего лица, не вмешивая личное отношение. Все-таки то, что Виктор премьеровал «Бабочку», действительно рискуя своим здоровьем, а, собственно, и карьерой, кажется, было на руку. Что удивительно, Люмьер получил годовое жалование за то выступление. Конверт передали лично в руки в кабинете, строго запретив кому-либо говорить полученную сумму, поскольку по бумагам он получил в четыре раза меньше. Это вызывало вопросы, но Виктор был достаточно умен, чтобы их не задавать.       Он купил Венсану большой букет красивых розовых и белых цветов: их было много, все разные, а потому он даже не запомнил, из каких тот состоял. А потом пригласил поужинать в одном из неплохих заведений Парижа — в ресторан «La Tour d'Argent», где любили отдыхать как бывший император Франции Наполеон III, так и известный писатель Оноре де Бальзак. Сперва он думал пригласить Венсана в «Le Grand Vefour», но рассудил, что там слишком часто бывают знакомые артисты и музыканты, писатели и политики, и что вряд ли столь своеобразный контингент подойдет для ужина вдвоем. Хотелось чего-то роскошного, но менее претенциозного. В тот вечер они сидели на втором этаже, где открывался завораживающий вид на Собор Парижской Богоматери. Виктор заказал королевских лангустов и бокал белого вина для Венсана, а сам ограничился водой, но перед этим заказал для Дюплесси кофе, а для себя чай и два десерта. Это было красивое свидание. По-настоящему романтичное. Они разговаривали о разных приятных вещах, далеких от повседневности в своей возвышенности, хотя некоторые темы касались работы, но, как ни крути, один был художником, а второй балетным артистом, и так или иначе в их профессиях было что-то особенное и тонкое.       Прогулка домой заняла больше часа — в тот вечер Виктор решил проводить Венсана и снова остаться на ночь, поскольку пока еще его никто не прогнал. Они шли под руку по набережной, когда уже было совсем безлюдно, то и дело останавливаясь, чтобы обняться или поцеловаться, или просто посмотреть на воду, на возвышающиеся громады и вертикали спящего Парижа, внимая тишине и весеннему благолепию.       Стоило им практически подняться на Холм, как Виктор остановился, прямо посреди улицы — совершенно безмолвной — и привлек к себе Венсана, обнимая его за талию одной рукой, а второй зарываясь в его волосы. Это был глубокий и чувственный поцелуй.       Но что-то пошло не так. Люмьер уловил чей-то голос, но не разобрал слов. Ему пришлось отпустить Венсана и повернуть голову, чтобы заметить краем глаза неприглядного, но заметно не самого достойного человека. Одного его внешнего вида было достаточно, чтобы понять — личность не из приятных. Люмьер прислушался — тот говорил грубости, достаточно нелицеприятные. Мужчина был ниже его, но шире в плечах. Виктор вздохнул и покачал головой. А потом отпустил Венсана и развернулся, закрывая его собой. В Люмьере поднялось то самое врожденное желание защитить.       Его плечи расправились, и весь он стал казаться жестче, увереннее, словно готовый наброситься зверь. Люмьер почти не обращал внимания на то, что говорил этот человек — тот, казалось, был пьян, но при этом откровенно зол. Виктор понимал, что в таких ситуациях лучше сбегать, но улица была узкой, а лишнее движение могло спровоцировать этого ненормального на что-то похуже угроз. Виктор уже приготовился драться, хотя очень этого не хотелось. Пусть он и был физически выносливым, но тело балетного артиста — это не тело борца и воина, а потому он мог разве что принять удар на себя и постараться противостоять, но не одержать победу. Люмьер не обманывался на свой счет.       Но потом произошло удивительное — буквально в соседнем доме на третьем этаже распахнулось окно и гневный женский голос разразился на всю спящую улицу, и, как оказалось, это была жена разгневанного пьяницы, которая еще и швырнула в него горшок с цветком, как в темноте разглядел Виктор. Но ему некогда было думать об этом. Пока мужчина отвлекся, задрав голову и вытаращившись на благоверную, Люмьер взял Венсана за руку и повел его за собой, минуя несколько ближайших улиц, чтобы сразу подняться к дому, где жил Дюплесси. Виктор выдохнул, когда они поднялись в квартиру и заперли дверь, а потом он сразу поставил чайник, чтобы выпить пару чашек, снимая усталость, и налил Венсану в стакан немного вина. Впечатление, все-таки, осталось из неприятных. Но, впрочем, пропало достаточно быстро, стоило только расслабиться в ставших уже родными стенах и улечься на кровати в обнимку.       Через несколько дней уже можно было начать паковать вещи. Их обоих отпустили с работы пятницы по вторник. Почему было принято такое решение — Виктор не понял, но был рад тому, что разрешение было получено. Утром Виктор сходил на вокзал Сан-Лазар за билетами на утренний поезд, отбывающий через день. Это был также маленький подарок. Он посчитал, что должен отдать матери половину от оставшейся тысячи франков, что составляло почти что годовую зарплату, и оставить вторую половину себе. Ужин в ресторане обошелся ему больше чем в сто франков, что он решительно скрыл от Дюплесси, радуясь тому, что Венсану все пришлось по вкусу. Люмьер любил широкие жесты, хотя и не всегда мог себе позволить подарить что-то по-настоящему драгоценное и удивительное, но очень старался сделать близкому человеку приятно. Так он уделял свое внимание, и это никогда не был способ откупиться. Для Виктора это было совершенно в порядке вещей.       Вернувшись в театр, он решил сразу же взять самые необходимые вещи, чтобы вечером отнести их к Венсану домой. Как-то негласно они стали проводить друг с другом все вечера и ночи — Виктор обязательно провожал его домой даже после совсем долгой работы, а потом оставался, и потом спешил ранним утром на работу в Гарнье.       То были обыкновенные рабочие дни, ничем не отличающиеся от всех остальных, правда, Люмьер разве что сидел в балетном классе, смотрел на разучивание тех или иных сцен, поскольку его принудительно отправили в отпуск. А потому в свободное время он просто решил поиграть на скрипке, которая также ждала своего часа отправиться домой к Дюплесси перед отъездом, поскольку он планировал взять ее с собой. Устроившись на своей кровати в пустой спальне, Виктор стал наигрывать последние родившиеся в его голове этюды. И все из них насквозь были пропитаны нежностью к художнику. Люмьер был влюблен, но разум его был спокоен и чист, хотя и преисполнялся невыразимой теплотой и лаской. Потом он принес Венсану кофе, поцеловал в макушку, и отправился гулять по театру, совершенно ничем не занятый. Оставалось только ждать, пока Дюплесси закончит работать и они смогут отправиться на Монмартр.       Виктору вновь передали письмо, когда он спустился к служебному входу. Оно было оставлено тем же утром. В своем предыдущем письме Люмьер написал лишь пару слов и еще одну музыкальную тему, правда, уже не для арфы, а для виолончели. Она не была шутовской, как первый крохотный этюд, не была хрупкой и переливчатой, как предыдущая. Это была куда более уверенная и чувственная мелодия, но сдержанная, вопрошающая и утверждающая, сложная для понимания и игры. Виктор признавал, что ему нравилось красоваться и флиртовать, и для него это мало что значило, но приносило обыкновенное тщеславное удовольствие.       К вечеру четверга они уже собрали вещи. Впрочем, Венсану пришлось взять куда больше, чем Виктору, поскольку в Руане у Люмьера была своя комната и самый необходимый минимум, а дорога в три часа не располагала к острой необходимости чего бы то ни было.       Поезд отправлялся в девять утра с вокзала Сен-Лазар, а потому Виктор еще с прошлого вечера договорился с кучером и заказал повозку на четверть девятого. Спать легли достаточно рано, но уснуть не могли до полуночи, поскольку не могли перестать говорить о чем-то несущественном, но очень важном одновременно, а именно о мечтах. О большом доме на берегу моря, где с другой стороны раскинулись поля и сады; об интересных блюдах, которые они обязательно попробуют; о странах, в которых обязательно побывают; и об их небольшой семье, состоящей из художника, танцора и большого пушистого кота. Виктор смеялся, что «его благородию» придется потеснить трон со своевольным котом, и улыбался. А потом уже не мог перестать мягко и мимолетно целовать Венсана.       В конечном итоге, Венсан все утро переживал, что они опоздают на поезд, поскольку проснулись только в восемь и почти ничего не успели сделать, но Люмьер заверил его, что заказал повозку заранее и обдумал все как можно более тщательно, и что беспокоиться было не о чем. Легко позавтракав и взяв небольшую поклажу, они отправились к вокзалу. Париж к тому времени уже давно проснулся и зажил привычной утренней жизнью.       Поезд отправился в сторону Руана ровно в девять. Им предстояли три часа до того, как Венсан должен был познакомиться с родным городом Виктора и с его матерью. Вскоре привычный городской пейзаж сменился зеленеющими просторами Нормандии.       Они расположились в небольшом купе, где помимо их двоих никакого не было. Мало кто уезжал посреди недели, да и Руан не был популярным направлением железной дороги. Виктор убрал вещи на багажную полку и сел по движению поезда у окна. Хотелось, чтобы Венсан сел рядом с ним, чтобы его можно было мягко обнять, положить голову на плечо и не отпускать все три часа. Но это было неприлично, хотя мало кто мог их увидеть. И если о своей репутации Люмьер не переживал, то не хотел, чтобы подобное расстроило его художника.       Венсан был молчалив — они собирались в спешке, да и предстоящее знакомство с мамой Виктора, возможно, не добавляло ему уверенности. Пока он увлеченно читал последние новости в купленной на вокзале газете, Люмьер достал из кармана пиджака письмо, которое захватил с собой по пути из театра. Он читал его, не выказывая эмоций, хотя, безусловно, там было на что отреагировать. Держа в руках плотную и дорогую бумагу, отложив конверт с сургучной печатью, но без каких-либо опознавательных знаков, он то хмурился, то усмехался, а потом вздохнул и сложил его пополам, но из рук не выпустил. «Мой дорогой Виктор, Тебе понравились стихи, которые я приложил в последний раз? Их написал один малый по фамилии Рембо. Мне прислали их из Лондона, и я нашел в них тебя. Они, ровно, как и твоя музыка — волнуют и возбуждают. Мне нравится, что ты немногословен. Те, кто любят болтать без умолку, как правило, глупы и ограничены, но ты другой. В тебе есть что-то особенное. Я почувствовал это в той музыке, которую ты мне посвятил. Сидя за роялем, я представлял тебя танцующим обнаженным посреди роскошного восточного дворца. Глаза подведены сурьмой, руки украшают бесчисленные золотые украшения. Твой танец был чувственным и легким. Представь как мы бы занялись любовью на бархатных подушках. Никто никогда не доставлял тебе такого наслаждения, которое мог бы доставить я. Я бы покрыл все твое тело поцелуями, а затем мы бы слились воедино. Я бы стал для тебя светом, затмил бы звезды. Ты бы умолял меня не останавливаться и не смог бы сдержать стонов. Я представляю, как ласкал бы каждый изгиб твоего тела, а потом, когда мы бы удовлетворили свой голод, ты бы танцевал для меня. Одно слово и ты будешь танцевать главные партии во всех балетах. Хотя я бы хотел, чтобы ты танцевал только для меня. Я бы мог окружить тебя роскошью, и ты бы больше никогда ни в чем не нуждался. Я знаю, ты собираешься в Руан. Хорошо. Когда ты вернешься, я буду ждать тебя в привычном месте. Знаю, однажды ты придешь. Буду ждать новой музыки. С любовью и обожанием. »       Виктор задумался, глядя в окно, поглаживая пальцами бумагу и думал, где же в своей музыке он ответил так, что возбудил в человеке столь однозначные, хоть и очень красочные фантазии. Он не писал ничего восточного, не воздавал древним и сказочным песнопениям, но картинка, которую описал его аноним, завораживала. Музыка отчего-то родилась сама собой. Живое воображение побудило зазвучать что-то неожиданно тягучее и певучее в его голове, но Люмьер решил стряхнуть это наваждение. Но не получилось. Пришлось достать карандаш и разлиновать письмо с другой стороны, поскольку его записная книжка была убрана на дно сумки, чтобы он случайно ее нигде не выронил и не забыл. Эта вещь была для него слишком ценной.       Люмьер довольно быстро записал то, что вертелось в голове. Это была восточная песня, очень таинственная, полная загадочных сравнений и метафор, словно бы музыкальная притча или сказка. Виктору даже пришлось сбоку записать некоторые слова на персидском языке, которые он узнал от одного из работающих в театре иностранцев. Конечно, он записал их латинскими буквами, ведь вязь была для него незнакома. Спустя несколько минут он едва ли не в оцепенении смотрел на полностью испещренный музыкой и словами лист.       — Кажется, я только что сочинил песню на персидском.       Он поднял глаза на Венсана с весельем.       — Представляешь?       Виктор широко улыбнулся и хихикнул.       — Я не могу сравнивать себя с великим композитором, но Моцарт писал на манжетах своей рубашки. Кажется, и я до такого когда-нибудь дойду.       Люмьер взял в руки листок и стал напевать то, что написал — он без труда читал ноты с листа, тем более написанные им самим. Мелодия была тягучей, начиналась с песнопения без слов, похожая на древнюю молитву, что могла раздаваться в душную августовскую ночь в покоях какого-нибудь султана. В ней было таинство и сакральность вкупе с интимностью. Если эту песню кто-нибудь когда-то исполнил, Виктор хотел, чтобы она звучала именно так. Невероятно сложная в модуляциях, она была красивой и очень необычной. Люмьеру не хватало диапазона, чтобы ее исполнить.       Он опустил листок и аккуратно накрыл виски прохладными пальцами. Он закрыл глаза. Музыка звучала так явственно, наполняла его всего, что Виктор чувствовал ее движение по венам.       Вспыхивал Карфаген, горел и становился пеплом. Пал Аскалон и Рим. Древний Вавилон превратился в руины, но музыка звучала все равно. И царица, что рассказывала сказки, танцевала на расстеленном полотнище звездного неба. Полумесяц шептал. Звенели браслеты. И рождался новый мир.       Виктор, не открывая глаз, дотянулся до ладони Венсана, чтобы взять ее в свои и поднести к губам, не говоря ни слова.       То, что с ним случилось, было если не откровением, то принесением себя в жертву во имя чего-то неземного. Уже неземного. Это было что-то древнее, как само существование человека.       Это был шторм эмоций, когда море бьется о волнорез, а земля уходит из-под ног. Когда завывающий ветер ломает деревья и вдалеке горят всполохи, врезающие небо. Это было необъяснимо, и едва ли Виктор мог сказать, почему это произошло.       Он открыл глаза, чтобы посмотреть в обеспокоенное лицо Венсана, а потом улыбнулся, словно бы чувствуя себя немного виновато. Рука, которую он держал в своих ладонях, была сродни якорю, брошенному в тихой заводи, где не достанет шторм.       Виктор пересел к своему художнику, чтобы поцеловать. Без лишних слов, наигранности и чувственности. С благодарностью и нежностью. А потом проговорил ему в самые губы тихое:       — Спасибо.       — А как ты понял, что музыка — это твое предназначение? — вдруг спросил Венсан.       Виктор даже сразу не нашелся, что ответить. Он постарался понять, с чего начать.       — Ты имеешь ввиду, когда я начал ей серьезно заниматься?       — Да. Как ты почувствовал, что это именно то, чем бы ты хотел заниматься?       Художник улыбнулся и опустил глаза.       — Когда я был совсем маленьким, я нашел на чердаке кисти и с тех пор не расставался с ними. Рисовал все, что видел и меня часто ругали за то, что я уделяю рисованию гораздо больше времени, чем другим вещам. А как все началось для тебя?       — Папа учил меня играть на фортепиано и скрипке. Он был профессиональным музыкантом, поэтому музыка сопровождала меня везде, — Виктор начал, но потом прервался, задумавшись. — Но после его смерти я не прикасался к инструментам около года. Мне было мало лет. В театре учили пению, учили слушать музыку и чувствовать ритм, но серьезно никто с нами не занимался.       Люмьер встал, чтобы пересесть обратно на занятое им сидение — ему нравилось смотреть в глаза, когда человек сидел напротив. Так было в разы приятнее рассказывать.       — А потом мама договорилась с одним знакомым, который работал в Ле Пелетье. Он знал Ива Люмьера, поэтому взял меня учиться играть. Мне было уже достаточно лет, чтобы начинать. В те годы я стал слышать музыку.       — А ты никогда не думал оставить балет ради музыки?       — Я не зарабатываю музыкой. Знаешь, — Виктор бросил взгляд на листок с нотами и разгладил его пальцами. — Есть профессия и образование, а есть работа и предназначение. Мне нравится танцевать — это моя работа, которую я люблю. Я пишу музыку и испытываю невероятный восторг. Но оставить театр было бы самым глупым решением.       Виктор усмехнулся, а потом стал складывать письмо в несколько раз, и раскладывать снова.       — Да и мне танцевать осталось лет шесть. Ты же видел, как я перенес эту премьеру. А ковать железо стоит, пока горячо. Вот я и работаю.       Он развернул лист другой стороной, где проступала вязь чужого почерка.       — К тому же, некоторые аспекты моей работы ублажают мое тщеславие.       Виктор кивнул на письмо.       — Письмо от поклонника? — улыбнулся Венсан.       — Посмотри, если интересно.       Взяв листок из рук Виктора, Венсан быстро прочитал аккуратные ровные строчки. Содержимое его неприятно удивило. Инстинктивно он сжал свободную руку в кулак так, что побелели костяшки пальцев.       — Как смело, — произнес он после небольшой паузы, стараясь не выдать голосом свою реакцию. — И часто ты получаешь подобные письма?       — Я ответил раза два-три. Попросил не докучать мне лишними рассказами о том, в какой позе меня хотят и как долго. А потом отписал несколько музыкальных зарисовок, чтобы не переводить слова.       — И тебе нравится такое? Разве тебе не кажется подобное поведение переступающим все возможные нормы приличия? — Венсан вскинул подбородок и с вызовом посмотрел на Виктора. Он сам не ожидал от себя подобной реакции.       — С такими как мы, душа моя, не церемонятся. Не те, кто имеет деньги и власть. А я всего лишь перевел это в игру, чтобы понять, что на самом деле происходит, и насколько это чревато последствиями. Осуждаешь?       Опустив взгляд Венсан шумно втянул воздух и некоторое время смотрел на свои руки, а затем покачал головой.       — Нет. Как я могу осуждать тебя?       — Но ты недоволен. Или… Венсан, серьезно?       Виктор улыбнулся ему. Венсан почувствовал что краснеет.       — Не понимаю, о чем ты.       — Все вы понимаете, ваше благородие.       Люмьер тихо засмеялся. Его разобрала нежность. Дюплесси улыбнулся ему в ответ. Напряжение прошло и он почувствовал себя неловко и глупо. Виктор посмотрел на Венсана, а потом сгреб и письмо, где с другой стороны была целая песня, а потом и конверт, чтобы не просто убрать их с глаз долой, а открыть окно и отправить в полет по ветру прочь от поезда. Люмьер взял руку Венсана в свои, не собираясь отпускать.       Ровно в полдень поезд остановился у платформы на вокзале Руан-Рив-Друат, который являлся центральным вокзалом города. Виктор отдал Венсану скрипку и попросил ее сберечь до прихода домой, а сам снял с багажной полки их поклажу. Это была привычка — носить все тяжести самому, поскольку всю свою жизнь Люмьер был единственным помощником своей матери, потом Мари Лефевр, а потом и Шарлотты. Он честно жил по принципу «если не я, то кто» и «я все могу сделать сам».       Когда они ступили на платформу, Люмьер стал взглядом искать мать — она собиралась встретить их. И спустя несколько минут его губы расплылись в широкой улыбке и он воскликнул:       — Мама! — И столько было счастья в этом голосе.       Мадам Люмьер обернулась и буквально в несколько мгновений преодолела разделявшее их расстояние.       — Виктор! — Она обняла поставившего на пол сумки Люмьера. — Наконец.       — Я бесконечно скучал. — Он улыбался, крепко обнимая мать в ответ.       — Я рада, что ты приехал.       — О!       Виктор обернулся, чтобы взять Венсана за руку и потянуть чуть на себя, чтобы тот не стоял столбом и не начинал стесняться.       — Познакомься, это Венсан Дюплесси. Я тебе о нем писал.       — Рада! — Мадам Люмьер улыбнулась и ему, — познакомиться с вами. Виктор много писал о вас, и много хорошего.       — Взаимно, мадам Люмьер. — Венсан кивнул и сдержанно, при этом несколько смущенно улыбнувшись.       Элизабет Люмьер представляла собой очень хрупкую и миловидную женщину с длинными кудрявыми волосами и огромными светлыми глазами. У нее было лицо двадцатилетней девушки, как и фигура, но в то же самое время взгляд излучал всепонимание и всеприятие. Не было ни малейших сомнений в том, что она прекрасно знала, что Венсан не был для Виктора обычным другом. Впрочем, у Люмьера вовсе не было «обычных» друзей.       Они вышли с вокзала, чтобы сперва отправиться домой, где все было готово к обеду, а потом прогуляться. Люмьер, завидев неловкость Венсана, поцеловал его в щеку, выждав момент, пока никто их не заметит, и сказал:       — Не смущайся так сильно. Хотя, признаю, тебе к лицу.       Руан являлся исторической столицей Нормандии — региона на северо-западе Франции. Город располагался на правом берегу Сены. В войне 1870-го года был оккупирован прусскими войсками, впрочем, знаменит во все времена он был тем, что во время Столетней войны в 1419 году Руаном завладели англичане, а в 1430 в одной из башен Руанского замка была заключена Жанна д’Арк. А 30-го мая 1431 она была сожжена на Старорыночной площади.       Взяв экипаж от вокзала, они направились домой. Мать Виктора жила недалеко от Руанского собора. Мари-Анри Бейль, известный писатель Стендаль, называл этот город «Афинами готического стиля». Руанский собор являлся одним из самых ярких экземпляров и примеров нормандской готики. Собор прославился своими изысканными витражами и фасадными скульптурами. В нем был похоронен Ричард Львиное Сердце, который завещал предать вечности в нем свое сердце « в память о любви к Нормандии». Правда, еще множество других герцогов Нормандии нашли упокоение в могилах Нотр-Дам.       Дом месье и мадам Люмьер располагался на улице Грос-Орлож, где находились самые известные городские часы, которые символизировали могущество Руана. Отец Виктора был действительно известным скрипачом, а потому дом после Ива Люмьера остался достойный, но, когда Виктор был совсем маленький, а его отца не стало, времена были не самые простые. Теперь же Люмьер неплохо мог позволить себе содержать мать, отчего она могла достойно одеваться и не имела особых материальных трудностей. Более того, после последней премьеры Виктор надолго ее обеспечил.       Когда они добрались до дома, Виктор заплатил за экипаж и взял вещи, чтобы наконец-то сгрузить свою ношу в прихожей, пообещав все отнести на второй этаж чуть позже. Мадам Люмьер предложила легкий обед, состоящий из овощного супа, белого домашнего хлеба и чая. Виктор с удовольствием согласился и уговорил на обед Венсана.       Переступив порог дома, Венсан почувствовал, как стеснение постепенно отступает. По дороге он все время думал о том, каким же будет этот визит и боялся вообразить какое впечатление может произвести на мадам Люмьер. Еще на подъезде к Руану у него начали трястись руки. Хотя он старался и не показывать своего волнения Виктору, все же от его глаз не могло скрыться его необычное напряжение.       Очутившись внутри, художник обратил внимание на обстановку дома. Мебель была выполнена из дорогого сорта дерева, а на стене в гостиной висел портрет красивого мужчины лет тридцати с небольшим. Он был так похож на Виктора, что Дюплесси невольно вздрогнул. Несомненно, перед ним был Ив Люмьер, отец Виктора. Как же они были похожи! Чувствуя неловкость от внезапно возникшей паузы, он повернулся к хозяйке дома.       Люмьер, когда мать уже отошла на кухню, обнял Венсана за плечи и произнес, широко улыбнувшись:       — Чувствуй себя, как дома, мое прекрасное благородие.       — Мальчики, идите обедать.       Голос мадам Люмьер раздался со стороны кухни.       — Пойдем. — Виктор, широко улыбаясь, повел возлюбленного за собой.       Когда они оказались на кухне, Виктор стал помогать матери расставлять тарелки, попросив ее присесть, равно как и своего художника.       — Если вы не против, — начал Венсан обращаясь к Элизабет, чувствуя, что щеки начинают пылать, — я бы хотел нарисовать ваш портрет в знак благодарности за гостеприимство.       Мадам Люмьер, немного смутившись кивнула, а Виктор, как заметил Венсан, кивнул одобрительно.       — Я слышал много удивительных историй о достопримечательностях вашего города и мне не терпится увидеть их все.       Проснувшись на рассвете, Венсан некоторое время просто смотрел на спящего Виктора, не желая тревожить его сон. Он чувствовал себя отдохнувшим и счастливым. Здесь, вдали от городской суеты, он чувствовал себя, словно рожденным заново. Немного полежав, художник поднялся на ноги и достал из папки, которую привез с собой, несколько чистых листов и остро заточенный карандаш. Он помнил об обещании, данном месье Бертрану, и решил, что вполне сможет завершить за это утро несколько эскизов. Сосредоточенно водя карандашом по шершавой поверхности бумаги, он не сразу понял, что вместо декораций к опере «Троянцы» рисует спящего.       Ему нравилось рисовать Виктора. Он сам не мог объяснить себе почему, хотя казалось, что за последние недели он выучил уже каждую линию. Каждый раз он находил в нем совершенно новые черты. Через рисунки он мог показать всю свою любовь и не быть осужденным или непонятым. Отношения, сложившиеся между ним и танцовщиком, пугали. Еще никогда раньше он не встречал в своей жизни человека, способного вызвать столь сильную бурю в его душе. Венсан понимал, что они в корне неправильны и противоречат всем его убеждениям, но вместе с тем боялся их потерять.       После завтрака они отправились на прогулку. Город настолько заворожил Венсана, что ему хотелось останавливаться буквально у каждого здания и рисовать. Виктору пришлось проявить недюжинное терпение и упорство, чтобы их прогулка не растянулась на весь день. Правда, несмотря на все уговоры, на площади у собора они провели не менее часа. Стройные готические линии произвели на него неизгладимое впечатление. Он долго смотрел на фасад, стараясь запомнить каждую деталь, а затем схватился за карандаш, забыв обо всем на свете. Должно быть, Венсан сильно утомил Виктора, потому что, когда он, наконец, закончил рисовать, тот выглядел уставшим.       Вернувшись домой, Венсан разложил все сделанные за день зарисовки на полу комнаты и внимательно их изучил. По возвращению в Париж ему хотелось написать целую серию картин, посвященных Руану. Конечно, ему бы хотелось рисовать с натуры, но времени было слишком мало. Дав себе обещание, что при первой представившейся возможности он обязательно вернется, художник сделал несколько пометок в своей записной книжке.       Виктор был занят разговором с матерью. Художник сел на кровать и окинул комнату задумчивым взглядом. Отчего-то в голову пришли строчки из письма, которое показал ему Виктор в поезде. Чувства, испытанные при прочтении, ему вовсе не понравились. Почему танцовщик терпит к себе такое отношение? Как может этот гнусный тип даже мечтать о нем? Но вместе с тем в его голове появилась и другая опасная мысль. А что, если Виктор в тайне желает этого? Венсан вдруг понял, что если это так, то он решительно ничего не может сделать. Он знал, что его чувство к Виктору подлинно, но также он твердо знал, что не сможет пойти против своих убеждений.       — Я все думаю про то письмо, которое ты мне показал. — Венсан встал позади Виктора.       — И что надумал? — Люмьер обернулся, вопросительно глядя на Венсана. Он по привычке вздернул левую бровь.       — Тебя интересуют подобные предложения? Тебе этого хочется? Со мной?       — Подобные предложения от людей, которых я не знаю, — нет. Да, мне этого хочется. С тобой.       — Ты бы хотел заняться с ним любовью?       Виктор посмотрел на Венсана такими глазами, словно не то, что впервые увидел, а как если бы у него вместо кудрей вдруг явились змеи Горгоны.       — Венсан… С чего такие вопросы?       Венсан закусил губу.       — Я подумал, что у тебя должны быть некоторые потребности. И, возможно, тебе бы хотелось этого от меня.       — Но спросил ты совсем иное. Собираюсь ли я заниматься сексом с человеком, который пишет мне письма.       — Я подумал, что он бы точно был гораздо более умелым, чем я.       — Венсан, давай рассуждать логически. Для начала, я состою в отношениях с тобой. И только с тобой. А ложиться в постель к человеку, который может оказаться умалишенным — кто в здравом уме пишет письма три года подряд, совсем не целомудренного содержания? — и вообще неизвестно кем, как минимум, опасно. И я не говорю уже о том, что это измена, и не вписывается в мои принципы и ценности.       — Я знаю, мой вопрос был глупым. Однако я не могу не переживать на тему того, что мои взгляды могут тебя ранить.       — Знаешь, я представляю, насколько своеобразными могут быть отношения с ревностным католиком. Душа моя, обойдемся без религиозного пожара сомнений и без ревности, хорошо? Я ведь не давал повода в себе усомниться.       — Конечно, не давал, — согласился Венсан. — Прости меня за то, что начал этот разговор.       — Если тебе было важно это сказать, ты должен был сказать. — Виктор притянул его к себе. — Обними меня, и не беспокойся.       Венсан послушно сомкнул руки на его шее.       Люмьер обнял Венсана за талию. Иногда Венсан, конечно, поражал его своими умозаключениями, но даже в такие моменты Виктор не мог перестать испытывать к нему невозможную нежность.       Ночь опустилась на Руан, казалось, раньше, чем на Париж. К полуночи они уже были в комнате Виктора, где стояла кровать на двоих, небольшой письменный стол, стеллаж с книгами и одинокий пюпитр у окна. Вещи были давно разложены — Виктор позаботился об этом заранее, пока Венсан о чем-то разговаривал с его матерью. Решено было отойти ко сну около часа ночи, чтобы встать рано утром и отправиться на осмотр достопримечательностей города, коих было не много, но они все-таки были.       Пока Венсан переодевался, Виктор сидел на стуле у стола, безотрывно смотря на того, чем немало смущал. Несмотря на то, что больше недели они прожили в одной квартире и каждую ночь вместе ложились спать, все равно их отношениям был лишь месяц, и легкое стеснение все еще присутствовало, хотя Виктор и вовсе предстал перед Венсаном обнаженным в первый день близкого знакомства. Показалось, что прошла целая вечность с того дня. Целая жизнь.       Люмьер ощущал однозначный и очень явственный отклик тела. Он сложил руки на груди, с укоризной глядя на себя самого, но потом все-таки поднял взгляд и сказал:       — Венсан.       Чем заставил его замереть с расстегнутой рубашкой. Виктор поднялся и подошел к нему. Люмьер привлек художника для поцелуя, накрывая ладонью его шею и обнимая за пояс. В последний раз настолько острое желание он испытал за роялем, когда произошел их второй поцелуй и он обласкал ключицу Венсана.       Его рука опустилась с шеи, поглаживая ключицу, и вслед за ладонью он стал мягко, но при этом чувственно, целовать его кожу. Виктор притеснил его ближе, а потому Венсан мог почувствовать, что побудило Люмьера к подобным неожиданным действиям.       Виктор снял рубашку с плеч Венсана, целуя и их, закрыв глаза и поглаживая ладонью его грудь. Пальцы Люмьера были прохладными, а тело его художника — до невозможного теплым.       — Я не зайду дальше, чем ты сам мне позволишь. — Люмьер сказал ему тихо, касаясь щекой щеки. — Ты можешь остановить меня в любой момент.       Люмьер потянул его за собой на постель, устраиваясь на подушках, чтобы Венсан был от него сбоку и Виктор мог до него дотянуться. Его руки гладили лицо Дюплесси и шею, спускаясь на грудь, пока Люмьер касался губами его рта, ласкал его языком или совсем невесомо прижимался. Он расстегнул рубашку, оказываясь в равноправном положении с художником.       Внизу было так горячо и болезненно, что Люмьер расстегнул брюки, запуская руку под ткань и накрывая себя ладонью. Он тихо выдохнул и прижался лбом к солнечному сплетению Венсана.       Венсан опустил глаза и закусил губу — как всегда делал в те моменты, когда был чем-то удручен.       — Мне кажется это неправильным. Это ведь мой первый раз.       — Венс, — Виктор погладил его по щеке. — Я понимаю. Мы можем не заходить далеко.       — Можем? — Он удивлённо поднял бровь.       — Так, как ты захочешь, — Люмьер сделал паузу, а потом добавил: — Я могу сделать это сам.       — Я не понимаю. Что ты имеешь ввиду?       — Приласкать себя. — Виктор поцеловал его плечо. — Если ты не готов.       — Ты не будешь считать меня трусом?       — Нет, не буду, — Люмьер взял его лицо в свои руки. — Того, что ты со мной, уже достаточно, чтобы я не стал считать тебя трусом.       Венсан улыбнулся и притянув к себе Виктора запечатлел на его губах поцелуй.       — Спасибо.       — Но я попрошу тебя только об одном.       — Все что угодно.       — Целуй меня, пока я это делаю. Хорошо?       Венсан послушно кивнул.       Виктор не чувствовал ни стеснения, ни неловкости, но какое-то особое ощущение интимности все же присутствовало, которое он не испытывал очень давно. Впрочем, так же давно он ни с кем не был. Да и никого из своих прежних любовников и любовниц он не любил, и надолго в его жизни они не задерживались. И музыку он им не посвящал.       Люмьер лег на постель, избавившись от брюк, но оставив рубашку, пусть и расстегнутую — так ему было приятнее. Ведь он и так был наг душой и чаяниями перед Венсаном.       Виктор притянул его к себе, погладил щеку ладонью и поцеловал, и этот поцелуй был куда более чувственный, в то время как Люмьер вновь накрыл себя ладонью, начиная медленно и неспешно ласкать. Им некуда было спешить. Не здесь и не сейчас.       Венсан смотрел на него с удивлением и смущением. Ему хотелось сделать Виктору приятное, но он был не уверен, что поступает правильно. Его сердце отчаянно забилось, но он решил не обращать внимания. Художник целовал Виктора так нежно и страстно, как никогда раньше.       Люмьер запустил пальцы в волосы Дюплесси, отвечая на поцелуй, не отрываясь, чтобы вздохнуть. Виктор понимал все, а потому и не требовал, не мог себе позволить преступить столь тонкую грань. Это не могло продолжаться долго, ведь Виктор был достаточно сильно возбужден, отчего его тело было напряжено, а пальцы вцеплялись в кудри Венсана иной раз до легкой боли. Виктор оторвался от поцелуя, чтобы только попросить:       — Я бы хотел, чтобы ты хотя бы прикоснулся ко мне, — его дыхание было неровным, а голос тихим, но звучал ниже и даже вкрадчивее.       Венсан сделал глубокий вдох и принялся ласкать Виктора, чувствуя как его тело напрягается и тяжелеет под его пальцами. Он чувствовал себя неопытным мальчишкой, но был готов поклясться что все что происходило между ними было очень приятно.       Виктор накрыл его руку своей, сжимая пальцы сильнее. И пусть ласкали сейчас его, он не мог не целовать Венсана в шею, оглаживать руками его плечи и грудь, уделяя особое внимание ключице и ребрам. Люмьеру нравилось запускать пальцы в его волосы и заставлять Дюплесси запрокидывать голову, пока его язык проходился по коже, все еще хранящей аромат его парфюма. Виктор вздохнул, в это же самое время выгибаясь под художником.       Венсану казалось будто он грезит наяву. Все казалось таким нереальным и далеким. Он продолжал ласкать Виктора и чувствовал как они приближаются к пику.       Все закончилось быстро, но ярко. Виктор задрожал и застонал, но тихо и словно бы скромно, чтобы не нарушать тишину их уединенности. Он обнял Венсана, укладывая его на себя, и замирая так на несколько мгновений, чтобы перевести дыхание, прикрыв глаза.       — Тебе понравилось? — спросил Венсан с придыханием.       —  Да, — Виктор ответил ему не менее сбивчиво. — Очень. — Он заправил прядь волос за ухо Венсана. — Я счастлив с тобой.       Он не решился сказать другое, но они оба понимали, что Люмьер имел ввиду.       Поднявшись с кровати, Венсан обошел комнату и устроился в уютном кресле, где мог полностью созерцать Виктора. Он знал, что рано или поздно это должно было произойти, но не мог и представить, что это будет так волнующе. Ему хотелось поговорить о только что случившемся с Виктором, но он не знал как лучше начать. Все мысли смешались в голове. Он винил себя за слабость и трусость, но понимал, что иначе поступить не мог. Виктор едва ли поймет его страхи, а сам Венсан не знал как лучше об этом сказать. Виктор лежал несколько минут, но потом поднялся и сам. Он избавился от рубашки и взял в шкафу полотенце, чтобы отправиться в ванную.       — Ложись спать, уже достаточно поздно.       Виктор больше не стал акцентировать внимание на том, что произошло, почему-то чувствуя, что это было ошибкой. Да и то, что Дюплесси ничего ему не ответил на последние слова, немного обижало. С Венсаном в подобных вопросах было непросто.       — Я приду чуть позже. Не дожидайся меня.       Венсан хотел было ему ответить, но не смог вымолвить ни слова. Бросив беспомощный взгляд на Виктора, он медленно кивнул и принялся раздеваться. Решив, что на следующее утро он обязательно поговорит с Виктором, Венсан лег в кровать и постарался уснуть как можно скорее.       Виктор встал ни свет ни заря. И Венсан, и мать еще спали, а потому он бесшумно поднялся, накрыл Дюплесси одеялом по шею, чтобы тот не замерз. В доме было прохладно, несмотря на уже разыгравшуюся весну.       Люмьер умылся и привел себя в порядок, одевшись в белую рубашку и черные брюки с пиджаком. Он не был особым любителем ярких красок и предпочитал классику. Шарф с магнолиями он оставил висеть на вешалке, чтобы не затаскивать его лишний раз. Взглянув на себя в зеркало, Виктор взял в руки небольшой пузырек, в котором было ароматное масло, и, растерев его между ладонями, пропустил пальцы через кудри. Он уложил ставшие послушными пряди. Люмьер собирался, словно на свидание, но это был важный день. Он собирался на кладбище к своему отцу.       Кладбище Монюманталь располагалось в получасе пешего хода, так что добраться до него на экипаже занимало совсем мало времени. Погода была далеко не самой лучшей — тучи собирались, небо хмурилось, и дождь, начавшийся ночью и переставший к рассвету, грозил разразиться снова. Виктор взял с собой скрипку, а потому не считал возможным гулять по сырым улицам с инструментом. Взяв фиакр, он отправился в путь.       Отец был для него больше, чем человек, который дал ему жизнь. Он был символом чего-то важного, монументального. Ив Люмьер был для него олицетворением «настоящего мужчины», и, конечно, это понятие было крайне расплывчатым, но Виктор понимал его по-своему. Воля, несгибаемая и совершенно невероятная, любовь к своим близким и готовность сделать все для своей семьи и друзей, абсолютная преданность своему делу и своим моральным принципам и просто удивительный характер, который был многим не по душе, но абсолютное нежелание подстраиваться под кого-то были самыми яркими чертами его отца. Ив Люмьер всегда шел своим путем. Это восхищало.       Люмьер был похож на Ива внешне, хотя слово «похож» не могло передать того, насколько. У них было одно лицо. И только завиток кудрей достался Виктору от матери. Он хотел быть таким, как отец — сильным, волевым, преданным себе и своему делу. И иногда у него получалось прочувствовать это сполна. Конечно, Виктор понимал, что все воспоминания об отце — это плод детского восхищения и рассказы матери, но этот образ Ива был для него важен и ценен.       Элизабет Люмьер всегда говорила сыну, что он похож на отца. Не только внешне, но и качествами, и что в нем так мало от нее самой. Но это было не так. Она вложила в него чуткость и нежность, в то время как Ив Люмьер был достаточно серьезным и сложным человеком, куда более нетерпимым к проступкам и людской глупости. Виктор был жестким в отношении чужой непорядочности и бесчестия, а на глупость закрывал глаза, понимая, что ничего с этим уже не поделать. Что у отца, что у сына был очень своеобразный характер.       Он добрался до кладбища, заплатил вознице и на некоторое время остановился перед воротами Монюменталь, чтобы успокоить мысли окончательно, ведь ему предстояло соприкоснуться с вечностью.       Виктор распахнул калитку и вошел. Его сразу же окружила тишина и запах дождя: прелой листвы, усыпавшей дорожки после сильнейшего ветра, и влажности. Ноги вели его сами. Держа в руках скрипку и купленный по пути букет из белоснежных лилий, он поднимался к склепу, располагавшемуся вдали от всех остальных.       Он слушал тишину и шорохи листьев. На кладбище было пустынно и тихо. Виктору и вовсе казалось, что он был в полном одиночестве, но потом мелькнула мысль, что здесь он точно не был один. Сотни людей, которые нашли покой в этой земле, не могли никуда исчезнуть.       Он шел и шел, поднимаясь все выше по небольшим, но крутым лесенкам, по петляющим дорожкам, выстланным булыжником, скользким от дождя, пока перед ним не оказалось небольшое каменное сооружение. Виктор достал ключ и открыл крошечную чугунную створку, чтобы войти внутрь.       — Здравствуй, папа.       Виктор выбросил старые цветы и возложил к имени Ива Люмьера белоснежные лилии. Он провел ладонью по буквам его имени на камне и прикрыл глаза, смаргивая слезы.       Спустя несколько часов тишины, когда над кладбищем разошелся и вновь стих дождь, в заупокойной тишине Монюманталь на могиле известного скрипача зазвучала музыка.       Пока Виктора не было, мадам Люмьер занималась обедом — она готовила салат и булочки с корицей. Все остальное было готово еще с вечера, а потому она не стала придумывать что-то новое. Завидев спустившегося Венсана со второго этажа, она окликнула его и спросила:       — Не хотите чаю?       Элизабет улыбнулась, отложив баночку с сахаром, из которой хотела сдобрить мучную смесь.       — Правда, булочки пока только готовятся, но я могу предложить шоколад.       — С удовольствием! — Улыбнулся Венсан, садясь на краешек стула. В руках он держал лист плотной бумаги и карандаш. Как и обещал, он был полон решимости нарисовать портрет.       — Вы черный чай любите? Мне Виктор прислал фруктовые чаи, зеленые, а еще есть кофе. Он говорил, что кофе вы любите больше. — Элизабет распахнула шкафчик, где стояло множество разномастных пакетов с эмблемой того самого магазинчика неподалеку от Вандомской площади.       — Чай мне подойдет, благодарю. Не возражаете, если я сделаю несколько эскизов?       — Конечно, возражаю, месье Дюплесси. — Она усмехнулась. Точно, как это делал Виктор.       Она поднялась на небольшую скамеечку, чтобы достать пакет нового черного чая с верхней полки. Люмьер был выше матери на голову. Элизабет была достаточно миниатюрной женщиной.       Венсан склонился над листом и принялся работать быстрыми штрихами. Спустя несколько минут он робко произнес.       — Я очень благодарен вам и Виктору за оказанное радушие. И Руан просто прекрасен. Здесь необыкновенный свет.       — Рада знать, что так. — Элизабет все время улыбалась.       Она заварила чай в специальном фарфоровом заварнике и поставила его на стол, как и второй с горячей водой, а потом и две чашки. Достав из другого шкафчика шоколадные конфеты, также привезенные из Парижа, она устроилась напротив Венсана за столом.       Мадам Люмьер разлила чай по чашкам и пододвинула одну к себе.       — Здесь жизнь другая, нежели в Париже. Чуть более размеренная и тихая.       — В этом есть свое очарование.       Убрав непослушную прядь со лба, Венсан внимательно посмотрел на нее.       — В детстве я часто бывал в долине Луары и заполнил тот свет очень хорошо. Он тоже красив, но все же здесь все совсем другое. Я бы хотел когда-нибудь побывать в Гавре и писать там с натуры.       — Мы объездили много городов, когда Виктор родился. Ему еще и месяца не было. Мой муж любил ездить по Франции, несмотря на то, что свою юность он провел в самых разных странах. Тот портрет, что висит в гостиной, и вовсе написан во Фландрии. Иву там тридцать лет.       Мадам Люмьер подвинула чашку Венсана к нему ближе, а потом взяла в руки свою, грея прохладные пальцы. Венсан сделал небольшой глоток.       — Я отметил характерные черты. — Вновь улыбнулся художник. — Я не хочу показаться грубым, но могу я задать вам достаточно смелый вопрос?       — Все, что угодно, Венсан.       Элизабет смотрела на него с интересом. Он опустил глаза и сделав глубокий вдох отважился спросить:       — Вам было тяжело принять необычные вкусы Виктора?       — Вкусы? — Она даже немного удивилась вопросу. — Вы имеете ввиду… Отношения?       — Да, простите, если выразился несколько туманно. Я не представляю как бы отреагировали мои родители в подобной ситуации, — Венсан взял конфету. — Думаю, я бы для них умер.       — Человека не определяет то, с кем он делит постель. — Элизабет покачала головой. —  Виктор родился очень слабым, и мы все время боялись, что он просто не выживет. А потом у меня умер муж. — Она даже опустила глаза и тяжело вздохнула. — И у меня остался только сын. И больше никого. Отказаться от своего ребенка лишь потому, что он отличается, это для меня немыслимо.       — Виктор очень гордится вами.       — Гордится?       — Да, так он мне говорил.       — Он очень много делает. Иногда даже слишком.       Мадам Люмьер внимательно посмотрела на Венсана.       — Вы бы понравились ему.       Художник смутился и вернулся к рисунку.       — Хочу верить в это.       — Виктор вас любит. Этого было бы достаточно. Но будьте уверены, Ив мог бы устроить вам допрос. Но преданность своему делу его бы точно покорила.       Чувствуя, что все его лицо покрывается краской, Венсан лишь смог прошептать.       — Это взаимно.       — О, Венсан. — Она взяла руку художника в свои. — Он вам еще не признался?       Художник мотнул головой и принялся еще усердней выводить линии. Виктор любит его? Несмотря на то, что последние недели были совершенно особенны, Венсан даже не задумывался на эту тему, боясь, что все может быть совсем не так, как ему хотелось бы. Те чувства, которые он испытывал к Виктору были не похожи ни на что из того, что он испытывал в своей жизни, и теперь, невольно признавшись, он чувствовал, что все сильнее чувствует уверенность в них.       — Только не выдавайте ему меня.       Элизабет погладила Венсана по ладони.       — Не краснейте вы так, месье Дюплесси. Просто по секрету, как жена одного Люмьера, скажу, что, если композитор написал вам музыку — симфонию, сонату, что угодно — он совершенно в вас влюблен.       — Обязательно запомню. — Засмеялся Венсан, откладывая карандаш и протягивая ей лист бумаги. — Это всего лишь набросок. Кстати, с Виктором я познакомился именно так. Я рисовал его портрет.       — Да? — Мадам Люмьер удивилась, словно бы Виктор ей не рассказывал.       Она взяла лист бумаги в руки, рассматривая себя. Элизабет подняла взгляд на Венсана и нежно ему улыбнулась.       — Спасибо большое, это очень мило с вашей стороны. Он замечательный.       — Я изобразил его в виде Диониса, восседающего на троне. Портрет все еще в моей студии. Я бы хотел его подарить Виктору однажды. Мне бы хотелось его вам показать.       Виктор бесшумно подошел сзади, опуская руки на плечи Венсана. Ни мадам Люмьер, ни художник не заметили за разговором, как открылась и закрылась входная дверь.       — Думаю, мы что-нибудь обязательно придумаем.       — Виктор? — воскликнул Венсан, вздрагивая и закрывая глаза. — Ты напугал меня.       — А что это вы тут без меня тайные разговоры ведете? — Люмьер погладил плечи Венсана в успокаивающем жесте.       — Я рассказывал о том, как хорошо ты мне позировал в марте. Но если ты имеешь что-то против, я готов сохранить эту страшную тайну и унести ее с собой в могилу, — заговорщически произнес Венсан, делая еще один глоток. Чай почти остыл.       — Если ты не говорил моей матери, что я позировал тебе обнаженным, конечно.       Венсан бросил на него смущенный взгляд.       — Правда? Какая прелесть. — Элизабет скрыла очередную улыбку за чашкой чая.       — Абсолютно! Мне тоже понравилось.       — Люмьер, сейчас же переоденься. С тебя вода течет.       На улице разразился жуткий ливень около часа назад, а потому Виктор был мокрый насквозь.       — Если ты заболеешь, месье Дюплесси придется за тобой ухаживать.       — И правда, Виктор. Ты совсем продрог. Хочешь я помогу тебе?       Виктор посмотрел на Венсана, а потом и на мать. Немного подумав, он ответил:       — Только если соберешься принимать со мной ванну.       Венсан вновь вспыхнул и допил чай одним глотком.       — Виктор! Не капай на пол! Иди наверх.       — Хорошо, мама, твоя воля. — Он улыбнулся Венсану, а потом вышел в гостиную, чтобы подняться.       Мадам Люмьер накрыла руку Венсана своей и тихо сказала:       — Сохраните нашу маленькую тайну.       Венсан быстро кивнул и поблагодарив мадам Люмьер еще раз, последовал за Виктором. Когда они поднялись наверх и в спальне Виктора закрылась дверь, Люмьер снял с себя мокрый пиджак и взъерошил волосы, чтобы избавиться от излишка воды. Он взял из шкафа новое полотенце и вытер лицо, чтобы ощущение влажности перестало приносить неприятные ощущения. Промокнув волосы, он повернулся к Венсану и сказал:       — Я должен перед тобой извиниться. За вчерашнее. Это было некрасиво с моей стороны, и я бы не хотел, чтобы это испортило твое отношение ко мне. Завтра мы вернемся в Париж, и я не хочу, чтобы это оставило у тебя неприятные впечатления от пребывания в моем доме.       Венсан нежно коснулся щеки Виктора и улыбнулся.       — Спасибо. Я очень рад, что ты пригласил меня поехать с тобой. Руан очень красив, а твоя мама прекрасная женщина. И мне было очень приятно провести это время с тобой.       Виктор неуверенно посмотрел на художника.       — Точно? Несмотря на…       — Да. — Венсан коротко поцеловал его.       — Хорошо. — Виктор кивнул и чуть улыбнулся.       Виктор не мыслил грандиозными планами на будущее, не строил теорий, как дальше сложится жизнь, хотя рассматривал иной раз различные варианты событий, явлений и суть вещей, и хотел верить, что ему доступно простое человеческое счастье, от которого он бежал, которого сторонился, боясь ошибиться, не преуспеть и обмануться.       Живя умом, он боялся жить сердцем, понимая, что оно глупое и беспечное, принадлежащее юноше, который когда-то во что-то верил. Но в те дни он чувствовал лишь одно — надежду, с одной стороны слепую, с другой — позволяющую ему идти дальше, куда бы эта дорога его ни привела.