В кровавом бархате, переливающемся в свете свечей, в атласных простынях, наволочках и покрывалах — блестящих, жгущих глаза своим отвратительным блеском, — в густом запахе секса, алкоголя и курений, в жаркой духоте с примесью дорогих духов, масел, которыми были подготовлены и омыты тела, нашел свое отражение первородный грех.
За каждой дверью раздавались стоны — и женские, и мужские, громкие и бессвязные, облеченные в слова и приказы. В одной из таких комнат творилось жестокое безумие: юноша с белоснежной кожей, исполосованной на спине хлесткими ударами, стоял на коленях, держа во рту плоть своего клиента, старательно его ублажая.
Стоило ему поднять глаза, как хлесткая пощечина становилась ему наказанием и рука на затылке, что насаживала его глубже, до слез.
Лишь один взгляд, и белокожий, тонкий и красивый, не бог весть как попавший в это место юноша прогибался, подставляясь и чувствуя, как все его тело пронизывает от боли — не от проникновения, но от сильной руки, что впивается пальцами в рассеченную кожу на спине.
Юноша стонет от боли, пока его имеют, зная, что этот человек заплатит достаточно, чтобы он в следующий раз, как каждый его приятель, каждый его конкурент, вновь согласился, не отказывая господину, который предпочитал нежности и страсти кровь. Он не стонет даже в изнеможении — клиенту отвратительно слышать чужой голос. Он не желает даже смотреть в лицо, не то что слышать хотя бы слово. Он наказывает за непослушание, за случайный взгляд или ненужное прикосновение. И сам всегда всё делает молча. Только бьет с удовольствием и наотмашь, если что-то идет не так.
Когда все заканчивается, юноша не уходит, но не поднимает головы и не оборачивается, пока его господин на эти несколько часов не уходит прочь. А потом коротко выдыхает, втайне молясь, чтобы тот никогда больше не пришел.
Спустя некоторое время в соседней комнате, расположившись в тяжелом лакированном кресле, господин закуривает очередную сигарету. Он делает несколько глубоких затяжек, а затем медленно выдыхает дым, смотря в пустоту перед собой. На подносе рядом стоит графин, наполненный янтарной жидкостью. В который раз за этот вечер он наполняет свой бокал и, тут же опустошив одним глотком, тихо говорит:
— Они все грешники.
— Вы правы, месье де ла Круа, — отвечает ему слуга, страшась вызвать очередную вспышку гнева высокородного посетителя.
После короткого стука в комнату вошла удивительной красоты женщина, которой было далеко за сорок, но выглядела она изумительно ухоженной: густые волосы были убраны в высокую прическу, пышная грудь подчеркивалась корсетом и украшенным цветами и лентами корсажем, а лицо, подернутое пудрой и помадой, совсем не выдавало ее возраст. Она называла себя мадам Кюро, но едва ли это было ее настоящее имя, впрочем, Париж ее знал как comtesse des roses, ведь в ее саду росли самые прекрасные цветы.
— Мой дорогой господин, — начала она, присев в кресло напротив Венсана. Она улыбнулась ему и продолжила: — надеюсь, вы довольны моими мальчиками? — А после попросила слугу принести ей бокал вина. — У нас появился прекрасный юноша. Вы с ним еще незнакомы. Высок, слажен, кудри густые, а лицо как у ангела. Глаза, как два драгоценных камня. Не желаете попробовать?
Венсан перевел взгляд на женщину. Они уже встречались раньше, вот только он никак не мог припомнить ее имени. Да и разве это имело значение? На ее душе лежало много грехов, и эту грязь не могла скрыть ни изысканная одежда, ни тонкий аромат духов. Она будет гореть в Аду вместе со всеми, кого он знал. Вместе с ним самим. Ведь он пал и ему нет прощения. Он больше не заслуживает улыбки Господа. Впрочем, важно ли это теперь? Теперь перед ним лежат совершенно иные цели. Он внимательно посмотрел на хозяйку заведения. Она была миловидна, как его собственная жена. Эта безбожница едва ли заслуживала хоть одного волоса с его головы. Он сжал руки в кулаки с такой силой, что на белых ладонях остались свежие алые ранки. Впрочем, было ли это важно? Он пришел вовсе не за тем. Куда больше его интересовало то, что эта женщина могла ему предложить. Отчего-то в голове промелькнула нелепая мысль, что тот юноша, которого она упомянула, мог быть Виктором. Едва ли Люмьер хоть раз в жизни заходил в места подобные этому, но от этого становилось лишь интересней. Эта мысль так понравилась Венсану, что он даже чуть улыбнулся.
— Если он правда так хорош, как вы говорите, — произнес он вкрадчиво, — то я не могу вам отказать.
Графиня роз улыбнулась и кивнула, а потом покинула комнату, все-таки отказавшись от вина, что слуга успел принести и попросила оставить его в ее кабинете, чтобы оно успело подышать. Мадам Кюро прошла в общую гостиную и подозвала к себе юношу, о котором говорила, чтобы провести с ним очень важную беседу.
— Мальчик мой, тобой заинтересовался один важный, но очень своеобразный гость. — Она пригладила его кудри и уложила выбившуюся прядку. — Но чтобы все прошло хорошо, ты не должен смотреть ему в глаза и поднимать головы, иначе он может перемениться в настроении, а нам бы этого не хотелось.
— Я понял.
— Тогда открой все свое обаяние и постарайся очаровать нашего гостя.
Юноша только кивнул. Он храбрился, думая, что готов к своему первому клиенту. А потом мадам Кюро подтолкнула его войти в ту комнату, где находился господин.
Венсан поднялся на ноги и закурил очередную сигарету. Действие наркотика уже начинало проходить, и теперь он чувствовал, как необъяснимая ярость вскипает в нем. Ему хотелось причинять боль. Ему хотелось выжечь в душах неверных слова Господни и заставить их просить о прощении.
Дверь приоткрылась и на пороге появился юноша. Он был примерно одного роста с Виктором, но все в его походке и манере держать себя было другим. Презрительно хмыкнув, Венсан сделал долгую затяжку.
— Подойди ко мне, — произнес он хриплым голосом. — Я должен тебя рассмотреть.
Юноша повиновался. Он не поднимал взгляд на Венсана, чувствуя, что, если их взгляды встретятся, случится что-то ужасное. Однако все уже было предрешено. Несколько долгих минут Венсан рассматривал юношу, а затем, схватив его за руку, притянул к себе.
— Ну же, поцелуй меня, — наконец произнес маркиз де ла Круа.
Юноша повиновался, чувствуя, как его тело начинает бить крупная дрожь. В этом поцелуе не было ни любви, ни нежности, ни уважения. Лишь страх. Леденящий душу страх. Почувствовав это, юноша попытался вырваться, но Венсан лишь сильнее схватил его. Его пальцы впивались в нежную плоть, оставляя красные следы на светлой коже. Неожиданно он почувствовал во рту солоноватый привкус и, оттолкнув юношу, посмотрел на него горящим взглядом.
— Ты укусил меня! Как ты посмел! Ты — Иуда, — прошипел он. — Твой поцелуй так же лжив, как поцелуй Иуды в Гефсиманском саду!
Венсан ударил юношу так, что тот упал на колени. В следующий момент, придя в неистовство, он принялся наносить удар за ударом, покрывая синяками все его тело. Юноша стонал и просил о пощаде, но Венсан не слушал. Это все было не важно. Он чувствовал себя хорошо. Он чувствовал себя практически Богом.
Его остановила она — мадам Кюро. Хлестнув Венсана по щеке, отвесив болезненную пощечину, она наставила на него небольшой пистолет.
— Достаточно. — Она смотрела на него зло и с отвращением. — Вы хорошо платили, но сейчас — убирайтесь. Вы больше никому здесь не причините вреда. Чтобы я вас больше не видела на пороге моего заведения. Ищите себе другое место, месье де ла Круа, для ваших жестоких забав. Здесь вам не инквизиционная пыточная и не рыночная площадь, где по вашему желанию вы имеете право сечь и увечить людей. — Она смерила его холодным взглядом и повторила: — Убирайтесь отсюда. Вон! — Она указала на дверь свободной рукой.
Графиня роз больше не могла терпеть издевательства над ни в чем не повинными юношами — все, что выходило за рамки сексуальных практик она терпела достаточно долго, но и ее терпение не было безграничным. Никакие деньги не стоили полумертвых молодых людей, ведь на ее плечи легли бы не только бесконечные полицейские и медицинские проверки, но и вовсе похороны тех, кто жил и работал под ее начальством уже много лет, и все эти юноши были для нее, если не как дети, но как птенцы, которых она должна была оберегать, как коршун, при этом предлагая достойным клиентам. Но теперь же в ее глазах Венсан не был достойным. Он был негодяем и деспотом, которого стоило выставить прочь.
Злобно выругавшись, Венсан схватил свое пальто и быстрым шагом удалился прочь. Голоса, сначала звучавшие тихо, теперь пришли в неистовство. Когда он вышел на улицу, ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями. Голоса отвлекали и мешали сосредоточиться. Был ли он неправ? Нет, он не считал, что сделал что-то не так. Тот юноша переступил черту и понес справедливое наказание. Эта женщина, хозяйка борделя, была неправа. Она ничего не поняла. Он ведь не сделал ничего дурного. Он лишь исполнял волю Бога.
Остановившись на углу, он прислонился к стене дома и постарался отдышаться. Дул холодный ветер, и Венсан чувствовал, что начинает дрожать. Перед глазами встала пелена. Голоса все еще кричали. Ему хотелось прогнать их, заставить замолчать, но он не мог. Отчего-то ему вспомнились все те пытки, которые он перенес в последние месяцы. Достав из кармана золотой портсигар, он дрожащими руками достал сигарету и закурил.
Все началось вскоре после свадебного путешествия. Когда Адель сказала, что ждет ребенка, он сначала ей не поверил. Тихий голос тут же принялся вкрадчиво нашептывать ему на ухо, что это дитя не может быть его. Он умолял, проклинал его, но голос не стихал и лишь продолжал говорить то, что он и сам прекрасно понимал. Тогда он впервые ударил жену. Все произошло внезапно. Он просто понял, что должен так поступить. Однако после этого разразился скандал. Вмешался отец. Он не кричал на него, но в его словах было столько желчи, что Венсан от одного воспоминания об этом невольно поежился. В последующие дни они не говорили. Через неделю, когда, казалось бы, конфликт должен был быть улажен, де ла Круа стал видеть в лицах членов семьи искаженные маски демонов. Он не подпускал их к себе, кричал, молился, но жуткие видения не проходили. Несколько дней он отказывался принимать пищу, считая, что родители и жена могли ее отравить, а потом на много недель провалился в забытье. Когда он пришел в себя, то был уже другим. Он стал тихим и замкнутым, и в нем не осталось практически ничего от того Венсана, которым он был. Он запрещал кому-либо прикасаться к нему и часто застывал в неестественных позах на протяжении долгого времени, которые очень пугали его мать. Свет обжигал его глаза, и он просил не зажигать свечей в его присутствии. Его родители, верующие католики, были не на шутку обеспокоены и пытались справиться с ситуацией как могли. Убежденный, что в его сына вселились бесы, Анри де ла Круа обливал его святой водой и приглашал священника, который проводил с ним наедине много часов. Его даже привязывали к стулу, чтобы он не мог навредить себе, ибо в приступах агонии Венсан расцарапывал свое тело до крови. Однажды Анри избил его тростью. В тот день он был совсем плох. Совершенно отказываясь от пищи, он забился в угол комнаты и истерично смеялся. После первого удара смех стал лишь громче, а потом и вовсе сорвался на крик. Отец бил его, казалось ему, с особенным удовольствием. Тогда он молился о том, чтобы скорее потерять сознание. Молился об освобождении.
Образы были необычайно четкими. Венсан сам не заметил, как ногти впились в ладонь. Вздрогнув от боли, он выронил сигарету. Она упала на влажную от недавно прошедшего дождя брусчатку и потухла. Сделав глубокий вдох, он запахнул пальто и тихо произнес:
— Они все не правы. На них всех лежит грех.
Слова были просты и понятны. Вскинув голову, он зашагал вниз по улице. Сегодня его ждало еще много дел.
В доме Себастьяна Эрсана гостям всегда предлагалось самое лучшее вино и изысканные закуски. В этот вечер он ожидал своего самого любопытного собеседника. В семь часов с легким опозданием тот явился. Эрсан встретил его в гостиной, а потом предложил присесть, как это обычно происходило. Слуга наполнил бокалы алкогольным аперитивом, ведь после они обязательно переходили к коньяку или даже портвейну. С невесомой полуулыбкой, что напоминала скорее изгиб губ самого Будды, Себастьян сказал:
— Я слышал об инциденте с мадам Кюро. — Он взял бокал в руки и пригубил. Где-то чуть вдалеке послышались звуки рояля, и сложно было догадаться, что за мелодия звучала. Себастьян едва прищурился, а потом добавил: — Какая жалость, что они не смогли достойно понести наказание. Вы все сделали правильно, едва ли вас можно в чем-либо упрекнуть, как поступила эта женщина.
— Они все должны быть наказаны, — тихо, но упрямо сказал Венсан. Его пальцы непроизвольно сжались в кулак. Он сделал глоток из своего бокала и его холодные голубые глаза воззрились на собеседника.
— И они будут. — Себастьян кивнул. — Все неправедники, что предали наставления Божьи, получат по вере своей, ибо отступились от Слова Господа, ибо душа их возгнушается Его законами. — Эрсан отпил из бокала и улыбнулся. — Мне радостно знать, что мы с вами понимаем друг друга.
— Вы, по-видимому, единственный здравомыслящий человек здесь. — Он допил остатки своего напитка и достал из кармана четки. — Меня избрали, чтобы показать неверным, что есть гнев Господний. Он очень недоволен тем, как ведут себя те, кто имеет наглость называть себя христианами.
— Вне сомнений. — Себастьян встал и прошелся по комнате, оставил бокал на стол и сделал глубокий вдох, а потом сказал Венсану: — Признаться, мой дорогой друг, я вам этого не говорил, но я решил попытаться вернуть уважение и почтение Слова одному человеку, который называется атеистом и презирает церковь. Наставить его на путь истинной добродетели.
— Вот как? Похвально.
Венсан закрыл глаза.
—
Et verbum caro factum est¹. Помните об этом. Плоть должна понести наказание.
— Поверьте, об этом я не забываю ни на секунду. — Себастьян усмехнулся. — Когда он смеет зарекаться, что Его не существует, что все — прописная ложь, а не Истина, то получает, как вероотступник и подстрекатель. Но я верую, что в его сердце вернется праведность и в голову — чистые помыслы. — Эрсан внимательно смотрел на де ла Круа. — В таком деле удар нежнее поцелуя. Большее, что я могу сделать для человека, это уберечь его от Ада.
— Давайте помолимся вместе за его душу. — С этими словами Венсан встал на колени. Эрсан последовал за ним.
— Когда наступит день Страшного Суда, а он наступит очень скоро, этот заблудший поймет, какой грех взял на свою душу. — Венсан встал и подошел к Эрсану. — Прошу, рассказывайте мне всё.
Себастьян положил ладонь на плечо Венсана и заглянул ему в глаза.
— Конечно. Кому, как не вам, я могу доверить столь важное для меня дело.
Церковь во Франции всегда имела большое значение. Считается, что заслуга распространения Христианства принадлежит Хлодвигу I, королю, который стал основателем Франкского государства, союзником и защитником папства. Он стал христианином во многом благодаря великому сражению в Толбиаке, ведь его войска бились с алеманнами, уже готовились проиграть и сдаться, ведь все шло совсем плохо и безнадежно. Но король и его бравые воины молились известным им языческим богам и идолам, тогда король воззвал к Богу своей жены Клотильды, красивой княжны и дочери бургундского князя, была первой христианкой королевского происхождения в языческой стране. Хлодвиг молился: «О, Боже Клотильды, умоляю Тебя, даруй мне победу — и Ты будешь моим Богом; я поверю в Тебя и крещусь во Имя Твое!», и воодушевленные воины стали биться еще усерднее, и смогли выиграть сражение.
Клотильда пригласила реймского епископа святого Ремигия, чтобы тот наставил короля в христианском законе, хотя сделала это втайне от супруга. Крещение Хлодвига и его войска произошло в день Рождества Христова в пышно убранном соборе, где стояли сотни свечей и пели торжественные гимны.
Хлодвиг завоевал всю Галлию, избавившись от других королей, и при нем Париж стал столицей. Король был похоронен вместе со своей женой в Соборе апостолов Петра и Павла, который был построен по его указу на месте погребения святой Геновефы.
«
Святая Клотильда дала Франции потомство богобоязненных правителей-христиан; она вооружила своего супруга щитом, украшенным символом Пресвятой Троицы — тремя цветками лилии, которые стали эмблемой монархии. Если Клотильду Церковь канонизировала при Папе Пелагии I в середине VI века, то ее супруг не был причислен к лику святых. В XIV веке Хлодвига ставили наравне с его современником, епископом Ремигием — при этом, однако, бурное воображение народа приписывало ему всевозможные добродетели. Но самое главное, что Хлодвиг за семь веков до короля Людовика IX, явил собой образец истинного монарха-христианина. Церковь ему обязана многим, Франция ему обязана всем!» — так говорили великие умы, изучавшие христианство, как науку, его самобытность и уникальность. Вся дальнейшая история Франции основывалась на доблестных завоеваниях и походах королей. Одной из их главных заслуг считается христианство, насаждаемое против языческих верований.
Многие годы позже XIII век ознаменовался расцветом Инквизиции. Началась борьба между папством и французскими королями за главенство над государством. Она достигла своего апогея во времена правления Филиппа IV Красивого, что занял трон в 1285 году. Он хотел ограничить власть церкви в своем королевстве и изъявил желание изменения церковного законодательства. Король отправил в Рим указ о том, что папа лишен права вмешиваться в государственные светские дела. Вскоре после этого король решил упразднить орден Тамплиеров, основанный на Святой Земле в 1119 году после Первого крестового похода. Филипп Красивый был осведомлен, что орден обладал поистине впечатляющими богатствами, поскольку однажды во время беспорядков в Париже 1206 года прятался в их замке. Войны, которые вел король, изрядно истощили Францию, а золото тамплиеров могло существенно пополнить казну государства. Филипп стал распространять слухи о том, каким порокам предавались тамплиеры, и вскоре великий магистр ордена был сожжен, как и большинство тамплиеров.
Учреждение привилегий инквизиций, которая существовала уже больше века, в 1334 году королем Филиппом VI было обусловлено компромиссом, что первая будет выполнять волю французской короны. Одним из знаковых событий стала Варфоломеевская ночь в 24 августа 1572 года, когда произошло великое убийство католиками гугенотов. Около двух тысяч человек в Париже и тридцати — по всей стране — погибло в ту ночь. Правда, в этом была виновата не столько церковь, сколько, как считается, Екатерина Медичи, мать французского короля Карла IX. Это произошло шесть дней спустя после свадьбы королевской дочери Маргариты с протестантом Генрихом Наваррским, когда в Париже собрались видные гугеноты. Предзнаменованием трагической ночи стало покушение на Гаспара Колиньи, предводителя гугенотов.
Труд видных католических деятелей принес большие плоды в XVI столетии, что стало причиной подъема католичества в будущем веке. На тот момент Франция находилась в зените своего могущества. Расцвет церкви совпал с расцветом французской монархии во времена правления Людовика XIV. Кардиналы Ришелье и Мазарини также сыграли роль в укреплении монархии, будучи великими министрами.
Герцог Арман Жан дю Плесси, а именно кардинал Ришелье, начал свою церковную карьеру в двадцать два года епископом Люсонским. Позже он познакомился с Марией Медичи, матерью Людовика XIII, и в то же самое время стал членом государственного совета. Правда, падение Марии Медичи обусловило также и падение Ришелье. Но во времена правления Людовика XIII он стал кардиналом и министром иностранных дел и встал за плечом короля. Умирая, он рекомендовал Его Величеству своего преемника — кардинала Мазарини.
Традиции Ришелье были продолжены Жюлем Мазарини. Он заключил множество выгодных союзов, централизовал власть во Франции, помог расширить владения страны на востоке и нажил огромное состояние. Умирая, когда на престол должен был взойти Людовик XIV, он посоветовал тому править без первого министра.
«Король-Солнце» внял его указаниям, и те годы ознаменовались абсолютной монархией. Он стал не только королем, но и главой духовенства. Эпоха была крайне противоречивой, и ходили самые разнообразные мнения на сей счет:
«Хозяйничанье фавориток при дворе всехристианского короля, идущего к мессе и причастию, было насмешкой над христианской заповедью и часто превращало церковное исповедание в лицемерие. Далеко за пределами этого круга христианская и нравственная жизнь вообще часто была отмечена бессилием и несостоятельностью. Обе стороны жизни стояли на пугающе низком уровне. Удовольствие было высшей целью. Законы обходились, где только возможно; притворялись католиками, но месть, ненависть, поджог и кровавые убийства были в порядке вещей. Ложное понятие о чести позволило дуэли стать правилом галантного поведения. В тот период широко практиковалась официальная продажа церковных должностей… Богатства Французской Церкви, которыми — путем продажи церковных должностей — имеет право распоряжаться корона, расточаются высшим дворянством — посвященным и непосвященным в духовный сан! А этому дворянству противостоит необразованный, социально униженный, презираемый клир!».
Существенно все изменилось для Франции в эпоху революции 1789 года. Союз трона и алтаря был основой могущества церкви, поскольку у нее было большое количество земель и доходов. Революция обрушила свой гнев против старого режима, в который церковь буквально вросла, а потому она должна была разделить судьбу монархии.
Были распущены монастыри, отобраны земли, отменены монашеские обеты. Число епископов сократили, и тем самым французская церковь отделилась от Рима и папы. Присяга революции должна была служить гарантией перехода священников на сторону новой власти. Католические державы требовали от папы крестового похода на Францию во имя спасения «
трона и алтарей».
Революция осуществлялась во имя торжества светских идей. В 1793–1794 годах происходило преследование духовенства, а потом и вовсе были закрыты церкви и имущество — распродано. Мессу служили только тайно.
Но после принятия декрета запрещающего «всякие насилия или угрозы, противоречащие свободе культов», священники смогли вернуться и заняться восстановлением приходов в 1801 году, хотя преследования верующих все еще продолжались.
Все потрясения во времена Революции: религиозные преследования и террор, гражданские и наполеоновские войны, эмиграция и уничтожение привычного уклада привели к тому, что людям вновь стали необходимы религия, церковь и традиции. Идейной основой Реставрации стала романтизация средневековья как реакция на Просвещение и Революцию.
Новалис, христианский поэт и философ, писал образ идиллического средневековья: «
Это были прекрасные, блистательные времена, когда Европа была христианской страной, когда единое христианство обитало в этой человечно устроенной части света».
Благодаря Романтизму искусство обратилось к готике. То, что упадок авторитета церкви был столь ощутим, не помешало многим художникам, писателям и поэтам сблизиться с церковью и помогать ее реставрации.
С приходом к власти Луи-Филиппа в 1830 году либералы сильнее пошли против церкви. Католическая религия перестала быть государственной и стала религией «большинства французов». Даже сам король принял католическую идею поверженной окончательно и бесповоротно. Однако Революция 1848 год пошла Церкви на руку и укрепила ее положение в государстве.
Серьезным испытанием для церкви стала и Парижская коммуна, ведь она впервые провозгласила атеизм принципом мышления и жизни, девизом и целью. Она желала одного — вычеркнуть Бога из сознания людей. Наследница Революции 1793 года, она восклицала на площадях: «
Долой Церковь, поработившую право и власть, семью, собственность и душу».
Вновь началась борьба с религией, и был принят декрет об отделении церкви от государства от 2 апреля 1871 года.
Католики молились в оскверненных храмах, полных красных знамен, где утром разглагольствовали женщины о равноправии и регенерации общества. Священнослужителей арестовывали, если те не отрекались от сана. На следующий день после принятия декрета был арестован архиепископ Парижа и без суда приговорен к расстрелу.
«
Придя на место казни, отряд солдат помедлил несколько минут, затем выстроился в шеренгу в трех метрах от стены. Приготовились и выстрелили. Архиепископ Парижа продолжал стоять, подняв руку для благословения. Второй выстрел — и на песке трупы и кровь, в истории — герои, на небесах — мученики».
Церковное учение оказало влияние на многие вещи: на политический режим, на искусство и, конечно же, медицину. А именно на психиатрию — демонизацию заболеваний.
Еще в глубокой древности были известны случаи помешательства. Свидетельства тому можно найти и в древнегреческих текстах, и в священном писании. Первым, кто подробно описал подобные нарушения психики, стал Гиппократ. Ему принадлежало описание таких недугов как мания и меланхолия. Следом за ним Платон описал два типа безумия — связанное с воздействием богов и обусловленное физическим нарушением. Святой Августин ввел метод психологического наблюдения в своих посланиях из Северной Африки, которые по праву можно назвать первыми трактатами в области психологии. Ибн Сина, известный в западных странах как Авиценна, в своем «Каноне о врачебной науке» ссылался на две причины психических расстройств — глупость и любовь.
После него — в средние века — одержимости стали описывать во множестве трактатов, делая упор на их демоническом характере. Парацельс, этот светлый ум своего времени, выдвинул идею лечения психических расстройств химическими препаратами. В эпоху Возрождения такие именитые ученые мужи как Леонардо да Винчи и Микеланджело впервые изобразили изменение эмоций при заболеваниях души. В XVI веке появилась первая классификация психических расстройств благодаря Платтеру. Он разделил двадцать три типа психозов на четыре класса, связанных с внешними и внутренними причинами. В 1812 году был опубликован первый учебник по психиатрии. Однако в умах общественности психические расстройства все также обобщались с одержимостями и демонизацией. В лечебницах больных буквально истязали и подвергали жестоким пыткам, не оставляя им ни единого шанса на выздоровление. Даже второй половине XIX века психическое расстройство означало практическим смертный приговор. Больных не лечили толком, опаивая их лауданумом и алкоголем, который усыплял их разум, даруя редкие минуты спокойствия. Люди, страдающие психическими расстройствами, были заблудшими душами, которым никто не мог помочь.
Возвратившись в особняк, Венсан быстрым шагом поднялся по лестнице наверх. Беседа, состоявшаяся между ним и месье Эрсаном, воодушевила его. Этим вечером его ждал Содом. Он намеревался направить на истинный путь так много заблудших душ, сколько позволит ему Бог. Если потребуется, сегодня даже прольется кровь. Но сначала он должен был сам понести наказание. Раздевшись по пояс, Венсан несколько минут стоял перед зеркалом, придирчиво осматривая свое тело. За последние месяцы он сильно исхудал. Тонкая белая кожа плотно обтягивала кости и, казалось, вот-вот была готова порваться. Под глазами залегли синяки, а сами они горели праведным пламенем.
Тряхнув головой, де ла Круа отвернулся и проследовал к изящному комоду времен Людовика XVI. Достав плеть, он любовно провел пальцами по ее гладкой поверхности, а затем резким движением нанес себе удар. Острая боль обожгла спину. С губ сорвался стон. Он почувствовал, как горячая кровь заструилась между лопаток. Не дожидаясь пока боль угаснет, он нанес еще один удар. И еще один. В каждый удар он вмещал всю злость.
— Это очищение. Это очищение! — прошептал он и упал на колени.
Голова кружилась, но это было приятное чувство. Теперь, понеся наказание, он мог нести освобождение другим. Его ждало много дел. Он тяжело поднялся на ноги, подождав еще несколько минут, и накинул на себя рубашку. На белоснежной ткани тут же проступили алые разводы, однако это было неважно. Опрятность собственного костюма его ничуть не волновала.
В дверях появилась Адель. Она была одета в легкое платье фиалкового цвета, а ее руки покоились на округлившемся животе. Некоторое время она наблюдала за Венсаном. В ее больших глазах читалась грусть.
— Ты снова уходишь? — спросила она спокойным голосом.
Венсан не ответил, а лишь бросил на нее взгляд, полный яда.
— Муж мой, я совсем тебя не вижу. Не хотел бы ты остаться этим вечером со мной? — Она сделала несколько шагов в его сторону, но все же не решилась подойти слишком близко.
— У меня много дел, — процедил Венсан.
— Но ты всегда уходишь! — В ее голосе звучали истеричные нотки.
Венсан резко повернулся и быстро подошел к ней. В одной руке он все еще сжимал плеть, с которой капля за каплей стекала свежая кровь. По щекам Адель покатились слезы. Она со страхом смотрела на супруга.
— Запомни, жена. Я не стану повторять дважды, — он говорил тихо и вкрадчиво. — Я делаю то, что считаю нужным. Если попробуешь мне перечить, то тебе не поздоровится. Клянусь, если ты выведешь меня из себя еще хоть раз, я убью тебя и твоего ублюдка.
Она судорожно вдохнула воздух.
— Но Венсан!
— Что я тебе только что сказал? — Он дал ей звонкую пощечину. — Не смей выводить меня из себя. Я ухожу. Не жди меня.
С этими словами он бросил плеть на пол и быстро покинул комнату, хлопнув дверью.
Адель была несчастной девушкой. Нелюбимой и абсолютно ненужной, но не хотела верить, что ее муж по-настоящему ее ненавидел. Но Венсан показал себя далеко не с лучшей стороны.
В последний час перед брачной ночью, когда молодых должны были уже оставить, она нервничала. Нервничала до трясущихся рук, до дрожащих пальцев. Впрочем, тому была причина — она не была девственницей. Тому поспособствовал не только поздний брак, ведь ей было уже двадцать три, но и огромное желание узнать, что же это такое, когда мужчина желает женщину и доставляет удовольствие. У нее было достаточно любовников, чтобы новоиспеченная мадам де ла Круа могла по праву назваться опытной женщиной, но зная, что ее теперешний муж настолько ярый католик, буквально помешанный, что он неуравновешенный и довольно-таки жестокий, она была абсолютно не уверена в том, какую реакцию эта новость вызовет у Венсана.
Адель пила шампанское, стараясь не думать об этом, но у нее совершенно не выходило — опасения, страх за собственную жизнь — смешались все самые неоднозначные чувства. Она посматривала на маркиза и никак не могла понять, как он себя поведет. Еще со времени венчания он был не в себе, смотрел волком и с ненавистью, к нему нельзя было ни прикоснуться, ни сказать слова. Адель казалось, что он вовсе готов ее убить на месте, и вряд ли она ошибалась.
Когда банкет уже подошел к концу, когда танцы были исполнены, когда уже разъехались все гости, оставив наилучшие пожелания, маркиза де ла Круа была готова и молиться, и рыдать, чтобы только Венсан к ней не подходил. Она не плакала, совсем нет, но испытывала самые разнообразные чувства от подступающей к горлу истерики до безразличия, от страха и до решительности, что она обязательно сможет противостоять своему мужу, хотя и не должна. Ее удел — подчиняться воле супруга. Подчиняться и в постели. Забеременеть и родить наследника — большего от нее и не требовали, да и Адель сама бы едва ли согласилась на что-то большее. Она думала, знал ли Венсан вообще, как обращаться с женщиной, какие у него были мысли на этот счет. Он был не просто странным, а пугающим, словно одержимый дьяволом, и она даже подумывала сбежать, и, в целом, могла попросить подождать, это было в порядке вещей. Совершенно необязательно муж и жена ложились вместе в первую брачную ночь, если последняя не была к этому готова, но одновременно хотелось и поскорее с этим покончить, и никогда не приступать к делу. Маркиза де ла Круа покачала головой, простилась на ночь с родителями мужа и ушла в спальню, где села за трельяж и сняла с себя утомивший и почти завявший венец из цветов. Ожидание казалось бесконечным.
Венсан появился спустя еще полчаса. Его тело горело, а во взгляде читалось неприкрытое отвращение. Медленно обойдя комнату, он встал напротив жены.
— Дорогая, — произнес он елейно. Это были первые слова, произнесенные им за весь вечер после того, как во время церемонии он пришел в неистовство. Тогда он выкрикивал жуткие ругательства в божьем доме и, чтобы успокоить его, потребовалась помощь четырех крепких мужчин. После чего он погрузился в молчание и лишь зло смотрел на окружающих. — Я знаю, у тебя есть секрет. Я знаю, что ты сделала все, чтобы постараться скрыть его от меня.
Он коснулся ее щеки, но в этом движении не было тепла. Адель инстинктивно отпрянула, но другой рукой он крепко схватил ее за запястье.
— Я ведь прав, да? Что же ты молчишь? Почему твои глаза полны страха? — губы Венсана расплылись в улыбке. — Ты ведь не невинна! Не пытайся меня обмануть. Ты — грешница! Ты испорчена! — Маркиз де ла Круа разразился жутким смехом, а затем быстрым движением схватил ее за волосы и заставил подняться на ноги. — Что ж, покажи, как ты раздвигаешь ноги! Должно быть ты делаешь это хорошо. — Он вновь рассмеялся и толкнул ее на кровать, а затем тихо добавил: — Я помогу тебе смыть твои грехи.
Адель смотрела на Венсана с ужасом. Она не понимала, откуда он узнал, ведь вряд ли кто-то из ее любовников вообще был знаком с маркизом. Но, признаться, аристократический круг слишком мал, чтобы было возможно что-либо скрыть.
Маркиза постаралась отползти от него, но кровать была слишком широкой, а платье неудобным и длинным. Ноги путались в обилии юбок.
— Не смей, Венсан. Не смей прикасаться ко мне! — она закричала. — Уйди прочь отсюда, чудовище! Ты дьявол! Убирайся! — Адель трясло, и она была готова бросить что-то новоиспеченному супругу в голову, но ничего не оказалось под рукой. — Ради всего святого, просто уйди!
Венсан опустился на кровать рядом с ней и покачал головой.
— Теперь, значит, ты так говоришь! Я дьявол! — Одним движением он разорвал на ней юбки. — Ты еще не видела настоящего дьявола, милочка. Но раз ты хочешь, я покажу тебе.
Маркиз закрыл глаза и прислушался к голосам. Они поддерживали его. И почему только в начале он считал их злом? Они ведь говорили ему правильные вещи. Помогали. Наставляли. Без них он ни за что бы не узнал страшной правды о своей невесте. Именно они раскрыли ему глаза, и теперь эти голоса говорили ему о том, что она должна понести жестокое наказание.
Маркиза смотрела на мужа с нескрываемой злостью, в которую превратилась истерика. Она вскинула ногу и с силой уперлась ему в плечо.
— Пошел к черту, Венсан! — Все еще стараясь его отпихнуть, Адель начинала понимать, что если этот обезумевший человек чего-то и хочет, то он добьется этого любой ценой. И никакие слова, никакие уговоры не помогут. Она смотрела на его лицо, все еще дрожа. — Венсан, уйди! Я имею право тебя выгнать! Пожалуйста, уйди!
— Этой ночью ты станешь моей. — Он схватил ее одной рукой за лодыжку, а другой продолжал держать запястье. Затем с силой развернул спиной к себе и избавил от остатков одежды, спустив собственные брюки.
— Я не хочу быть твоей! Ни твоей женой, ни твоей любовницей! — Адель ударила Венсана свободной рукой, локтем по лицу, попав под скулу. Она все еще не переставала дергаться, чтобы только постараться ударить его ногой или чем-то еще.
Он издал почти звериный рев и вновь схватил ее за волосы.
— Как ты смеешь поднимать на меня руку, тварь? Теперь ты моя жена и по закону божьему разлучить нас может только смерть, — произнес он насмешливо. — Лучше не давай мне повод убить тебя.
— Тогда какого черта ты сам женился на такой твари, как я? Не потому ли, что ты сам всего лишь последняя мразь. — Адель постаралась пихнуть его еще раз, но потом поняла, что все это бесполезно. — Сделай это и уйди.
Он притянул ее к себе и с силой вошел в нее. Адель издала короткий крик боли, но он лишь сильнее дернул ее за прекрасные медные волосы.
— Я десница божья. Я был призван, чтобы нести очищение.
Разливающаяся по телу, по нижней его части, боль была отвратительной, саднящей, острой. Казалось, что внизу образовалась рваная рана, открытая и очень чувствительная. Адель оставалось только молиться и надеяться, что им больше никогда не придется разделить ложе.
Себастьян принял Венсана в гостиной в девять вечера, когда на Париж обрушился снегопад, непривычный и слишком сильный, грозившийся не закончиться до утра и замести дорогу. Эрсан сидел в кресле и смотрел на гостя, что был напротив. Перед ними на столике стоял графин не с привычным коньяком, а с зеленым шартрезом. Оставалось всего несколько дней до Рождества, хотя комната не была ничем украшена. Себастьян сохранял видимость спокойствия в отношении любых украшений. Из соседней комнаты доносилась приятная музыка, очень спокойная, красивая, подходящая тому настроению, что рождали кружащиеся снежинки за окном в свете фонарей. Это был вальс, но какой-то особенный, звучащий не громко и торжественно, а очень нежно и даже сказочно.
— Скоро наступит великий праздник. Я устраиваю рождественский бал, и хочу вас пригласить, мой дорогой друг. — Эрсан чуть заметно улыбнулся и кивнул Венсану, а после пригубил немного ликера. — Я сочту за честь, если вы примете мое приглашение. Могу ручаться, что среди гостей будут лишь достойные личности.
Музыка звучала и звучала, и когда слуга открыл дверь, чтобы пройти из одной комнаты в другую, то послышался голос, который сперва неизвестно о чем говорил, а потом засмеялся, и куда более отчетливо прозвучало:
— Почему я должен писать музыку для бала, если я даже на нем не появлюсь? — Из-за неприкрытой двери снова зазвучала музыка, но чуть тише. — Послезавтра сочельник, но если Бог есть Любовь, почему мы должны праздновать Рождество сына божьего? — Музыка звучала яркими пассажами, которые набирали силу.
— Тогда как же праздновать Любовь, господин? — Послышался голос служанки, что, видимо, находилась подле пианиста.
— Любовью.
Венсан закрыл глаза. Голос, звучавший в отдалении, показался ему смутно знакомым. Он казался другим, не таким как его голоса, но тем не менее он не был уверен, что он реален.
— Я приму ваше приглашение, друг мой, — произнес он медленно. Его веки чуть подрагивали, как-будто ему снился дурной сон. Де ла Круа пытался сосредоточиться на какофонии звуков, звучащих в его голове, но они все смешались в жуткую мелодию, и едва ли можно было понять хоть слово. — Моя супруга, к сожалению, не сможет посетить бал. Вы понимаете. Сложности. — Он пригубил из своего бокала и закрыл лицо руками. На лбу выступил пот. Он больше не мог это терпеть. — Тут слишком громко, вы не находите?
— Вам мешает музыка? — Себастьян смотрел на Венсана внимательно. — Или вы хотели бы отдохнуть? Погода совсем испортилась, и, боюсь, дороги замело напрочь. Если пожелаете, я распоряжусь, чтобы для вас приготовили спальню.
— Вы очень добры, — произнес Венсан тихим бесцветным голосом. — Эта музыка. Кажется, я знаю ее. Все смешалось. — Он запустил пальцы в тугие медные кудри и покачал головой. — Расскажите о той бедной душе, которую вы решили спасти.
Себастьян ненадолго задумался, слушая и голос, который все не смолкал, и игру на фортепиано. Эрсану хватало поразительной невозмутимости ничем не показать своего отношения.
— Всеми силами не желает праздновать Рождество Христово, и мне не удается убедить его в том, что это великий праздник. Все время твердит о том, что в празднике нет никакой необходимости и что существование сына божьего недоказуемо. Боюсь, сегодня его придется сильно наказать. — Себастьян достал портсигар и протянул папиросу сперва Венсану, а потом взял сам и прикурил обоим. — Меня поражает то, как безбожник может писать столь прекрасную музыку и отрицать дар Господа нашего. А вы что думаете? Вам встречались такие люди?
— Он пишет музыку? — Вопрос появился столь внезапно, что Венсан не понял как его задал. Раскрыв глаза, он уставился на Себастьяна. — Я знал одного композитора. — Маркиз облизнул губы. — Он ушел. Его больше нет. Но его музыка походила на ту, что я услышал сейчас. — Инстинктивно обхватив себя руками, Венсан принялся раскачиваться взад вперед от охватившего его волнения. — Его имя было Виктор. Виктор Люмьер. Он был сыном божьим. Своими руками он дарил благодать. Он был особенным человеком.
— Вот как? Тот самый Люмьер, танцовщик из оперного театра? — Себастьян притворно удивился. — Я помню его. Смутно. — Эрсан кивнул словно своим мыслям. — И что же с ним случилось?
— Он погиб, — чуть слышно ответил Венсан. По его щекам заструились слезы. Он подтянул колени к груди и несколько минут сидел так, боясь шелохнуться. — В день моей свадьбы. Его кровь я видел в церкви. Он стал жертвой обстоятельств.
— Почему вы решили, что он погиб? — Себастьян встал и сам налил еще ликера в бокал Венсана. — Быть может, он намеренно оставил вас. Ведь вы поклялись ему в вечной любви. — Эрсан припомнил де ла Круа его же слова. — О нем вы говорили в день своей свадьбы? Люди мелочны, глупы и совершенно не знают верности.
— Вы ошибаетесь! Нет! — Венсан вскочил на ноги. Обхватив себя сильнее руками, он с ужасом посмотрел на собеседника, а потом вдруг осел на пол и начал тихо всхлипывать. — Вы не понимаете, друг мой. Вы не понимаете. Он не мог меня оставить, ведь это я его убил.
— Друг мой… — Себастьян подошел к Венсану и присел рядом с ним на корточки. — Вы верите в непогрешимость этого человека столь сильно, что готовы мне перечить? Стало быть, он и правда создание света. — Эрсан чуть усмехнулся. — И что же вы с ним сделали, принесли в жертву? Коли вся церковь была заполнена его кровью. Впрочем, вы правы, ваша свадьба и вправду была кровавой. Вы искупали свой великий грех.
— Я убил его во имя любви, но совершил смертный грех. Я не праведник, Себастьян. Теперь вы знаете мою страшную тайну. И теперь я в Аду.
— Был ли Бог в той любви, которую вы испытывали к этому человеку? Была ли она сильнее любви к Богу? — Себастьян спросил, словно бы из настоящего любопытства, но с напускной важностью. — И если вы убили его во имя любви, не является ли правдой, что Виктор Люмьер — мученик? Убитый во имя Господа, если Он есть Любовь? — Себастьян встал и сел обратно в кресло.
— Да! — с жаром воскликнул Венсан. — Он мученик. Я любил его, как Бога. В нем был Бог. И я убил его. Я убил Бога. — Он поднял глаза полные слез и воззрился на Эрсана. — Я убил Бога. Теперь я, — его тон изменился, став вновь уверенным и спокойным, — теперь я новый Бог.
— Бог в танцовщике из оперного театра. В этом есть что-то удивительное. — Себастьян допил ликер, а потом добавил: — Мне нравится ваш настрой, мой добрый друг. Вижу, вы устали. — Эрсан позвал прислугу и распорядился насчет спальни. — Надеюсь, мы с моим возлюбленным вас не потревожим.
Музыка за дверьми смолкла, но потом зазвучала вновь, правда, Себастьян на несколько минут оставил Венсана, чтобы пройти в ту самую смежную комнату, откуда доносились звуки рояля.
Венсан, повинуясь порыву, встал на колени и, закрыв глаза, принялся молиться. Он молился за Виктора. За то, чтобы его музыка жила в умах людей долгие годы. Перед внутренним взором возникло лицо Люмьера. Он не вспоминал его с того рокового дня свадьбы, когда он воткнул нож в его сердце. В тот черный день его свет умер у него на руках. В тот день он провалился в Ад, где, к сожалению, ему так и не повстречался Вергилий, способный помочь ему найти путь во тьме. Пока Себастьяна в комнате не было, музыка звучала все равно. Аллегро из балета «Жизель», исполняемое на рояле. Конечно, оно звучало иначе, но мелодия угадывалась практически с первых взятых нот. Словно бы специально, Эрсан не закрыл дверь в смежную гостиную, где угадывался силуэт пианиста, а точнее — были видны лишь руки над клавиатурой.
— Почему я должен писать музыку, если я даже не появлюсь на балу? — Вопрос прозвучал вновь, но был задан уже хозяину дома.
— Ты сам знаешь причину. Мне стоит повториться?
— Нет, Себастьян.
— Вот и умница. Ты дописал симфонию?
— Дописал. Но мне нужна скрипка, она не звучит
без нее, я не могу услышать всю мелодию.
— Мы это уже обсуждали. Не сейчас.
— Тогда пусть тебе оркестр играет не проигранную композитором партитуру!
Венсан нащупал под одеждой небольшой изящный крест, который всегда носил на шее. Голоса отвлекали. Он принялся проговаривать слова молитвы вслух.
«Pater noster, qui es in caelis²;
sanctificetur nomen tuum;
adveniat regnum tuum;
fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra».
Несколько голосов принялись передразнивать его слова на разный лад. Венсан поморщился, но продолжил:
«Panem nostrum quotidianum da nobis hodie;
et dimitte nobis debita nostra,
sicut et nos dimittimus debitoribus nostris»;
Голоса принялись говорить громче. Теперь появился новый, который постоянно повторял слово «грешник». Венсан замотал головой и закричал:
— Замолчите! Замолчите! Не надо!
Но голоса не послушались его:
«et ne nos inducas in tentationem;
sed libera nos a malo».
.
Голоса с издевкой повторяли каждое его слово. Закрыв уши руками, Венсан закричал во весь голос:
— Перестаньте! Изверги! Замолчите! Сейчас же замолчите!
Но голоса и на этот раз его не послушались. Венсан кричал, умолял, упрашивал, проклинал, но все было тщетно. Наконец, обессилив, он упал на пол и сжавшись в комок тихо заплакал. Голоса победили вновь.
— Amen, — проговорил он, растирая слезы по лицу.
В соседней комнате Виктор во все глаза смотрел на Себастьяна.
— Что происходит? — Он было шагнул к двери, но Себастьян поймал его за плечи. — Что это… — Люмьер был немало удивлен, ведь он не слышал, чтобы в доме был кто-то еще кроме них и прислуги. — Я не знал, что у тебя встреча. — Виктор говорил как-то неуверенно, смотря на Эрсана.
— Мне нужно было уладить кое-какие дела, — небрежным тоном ответил ему Себастьян.
— Человек кричал. Себастьян? Что ты мне не договариваешь? — Люмьер посерьезнел.
— Тебя это не касается, — произнес Себастьян, подходя вплотную к Виктору.
— Я хочу понимать, что происходит в доме, где я в конце концов живу! — Виктор шагнул от него назад. — Кто кричал, Себастьян?
Быстрым движением Эрсан перехватил его руку и угрожающе посмотрел на него.
— Не твоего ума дело. Тебе показалось.
— Мне не показалось. И никому здесь не показалось. — Люмьер прищурился. Он даже не пытался вырвать руку. — Себастьян, неужели ты настолько мне не доверяешь?
— Есть вещи, которые тебя не касаются, — он с силой схватил его руку. — Тебе пора запомнить, что у некоторых действий есть последствия.
— Если ты сломаешь мне руку, завтра никто не объяснит оркестру, как играть соло в скрипичном концерте и как правильно исполнять вальс в четыре руки, который я написал. Ты хотел уникальный бал, но либо тебе придется искать нового композитора, либо довольствоваться пыльными старыми партитурами, которые уже у всех на слуху. — Люмьер старался не дергаться, чтобы не навредить себе.
Эрсан некоторое время молча обдумывал его слова, а потом все же отпустил его руку.
— Не задавай лишних вопросов.
Виктор вздохнул и кивнул, а потом, пораздумав, сказал:
— Ты прав. Извини меня, — Люмьер положил ладони ему на плечи. — Я слишком любопытен — мой недостаток. — Виктор чуть привстал, чтобы коротко его поцеловать. — Закончи скорее свои дела, я буду ждать тебя ровно в десять в спальне.
Эрсан коротко поцеловал его в ответ.
— Я не опоздаю.
Виктор кивнул, а потом широко улыбнулся. Он собрал нотные листы, сложил их в ровную стопку и отдал служанке, чтобы та отнесла их как можно скорее копировальщикам, которые должны были сделать достаточное количество экземпляров для всего оркестра. Времени было совсем мало, но работа Люмьера была закончена. Он покинул комнату, равно как и Себастьян, который прошел обратно в гостиную к Венсану.
— Ваша комната готова. Мадемуазель Родэ сопроводит вас. — Себастьян протянул ладонь Венсану, чтобы тот мог подняться.
— Я больше не могу молиться, — прошептал Венсан, заламывая руки. — Они против.
— Ложитесь спать, Венсан. За темной ночью вновь придет свет.
— Мой свет погас, — чуть слышно произнес Венсан, наконец принимая его руку. — В моей жизни больше нет света.
— Свет ближе, чем вы думаете. — Себастьян кивнул служанке. — Доброй вам ночи, мой друг.
