Гимн Красоте

      Спокойное и нежное утро двенадцатого января наступило внезапно и очень скоро. Прошло больше двух недель с того дня, как Венсан посетил рождественский приём у Себастьяна в особняке. Это утро было наполнено солнечным светом, почти сошёл снег и в воздухе повисло ощущение приближающейся весны, несмотря на то, что до неё оставались ещё целых полтора месяца.       Виктор уже давно не спал, а наблюдал за Венсаном. С Рождества он почти не уходил, был рядом с де ла Круа, сопровождая его куда бы тот ни пошел. Он уже несколько часов лежал рядом на боку с Венсаном, молча взирая на возлюбленного, который ещё видел спокойные сны. Это была редкость, чтобы маркиз спал так долго и безмятежно. Люмьеру не хотелось его будить, но в какой-то момент часы пробили полдень.        Венсан некоторое время сонно улыбался, смотря на Виктора. Призрачные лучи холодного зимнего солнца ярко освещали комнату, подчеркивая красоту каждой черты лица Люмьера. Протянув руку, де ла Круа с нежностью провел подушечками пальцев по его щеке, а затем произнес тихо и торжественно:       — С днем рождения, Виктор. Люмьер улыбнулся и потянулся к прикосновению Венсана, чтобы придвинуться ближе и прижаться, мягко обнимая возлюбленного, коротко целуя его губы.       — Спасибо.       Виктор коснулся носом носа де ла Круа, широко улыбнулся, а потом и вовсе взял его лицо в свои руки, огладил и глубоко поцеловал, невесомо нависая сверху. Подавшись вперед, Венсан прижался своим телом к телу Виктора. Он чувствовал жар, исходивший от кожи любовника, пахнущей свежим морским ветром и пионами. Каждый изгиб, каждая черточка — все было прекрасно в Люмьере. Венсану хотелось говорить слова любви, хотелось воспевать его в стихах и рисовать картину за картиной, но все что он мог — это зачарованно любоваться им, покрывая каждый сантиметр его тела горячими поцелуями. Люмьер расстегнул воротник ночной сорочки маркиза де ла Круа, отрываясь от его губ и целуя в шею, устраиваясь между его разведенных ног. Виктор медленно раздевал его и также медленно целовал в ответ, скользя губами и языком по коже. На Венсане не было ничего, кроме рубашки, а потому Люмьер с некоторым восхищением и даже благоговением огладил его стройные бедра, после чего и вовсе поцеловал колено и опустился к самому низу его живота, касаясь ртом уже подвздошных косточек, лаская внутреннюю сторону его бедер прохладными руками. Закрыв глаза, Венсан застонал от неожиданной ласки. Спустя несколько мгновений, опомнившись, он притянул к себе Виктора и принялся жарко целовать его губы.        — Ты — совершенство, — выдохнул он, тяжело дыша.       Венсан слышал, как ангелы пели дивные песни где-то вдали. Если он и был хоть в чем-то уверен в этой жизни, так это в своей бесконечной любви к этому человеку. Люмьер оторвался от губ маркиза и продолжил свою ласку. Виктор заметил, как дыхание Венсана стало тяжелее, а его пальцы касались волос на затылке, но не вцеплялись, а скорее нежно перебирали, зарывались в них и отпускали. Пока его не удовлетворил результат, он не отрывался от плоти де ла Круа, но после, когда все было так, как необходимо, он поднялся выше, коротко поцеловал Венсана в губы и шире развел его ноги, устраиваясь между ними. Одна его рука мягко оглаживала плоть, а вторая касалась зардевшего лица маркиза. Виктор тихо сказал:       — Хочешь?       — Да, — хрипло выдохнул Венсан, притягивая его к себе для еще одного долгого поцелуя. Он чувствовал, что готов переступить черту и отдаться полностью во власть Виктора. Де ла Круа знал, что с ним он будет в полной безопасности.       Виктор взял его медленно и нежно, сперва подготовив. Люмьер тихо выдохнул, стоило ему только оказаться внутри, но спустя несколько мгновений он стал двигаться, не прекращая все тех же чувственных поцелуев, которыми его сперва одаривал Венсан. Виктор ласкал его шею и ключицы, оглаживал ладонями бедра и мимолетно касался губ. Весь особняк де ла Круа в это время еще спал — еще было слишком рано для господ. Было тихо. И только учащающееся дыхание и сдерживаемые стоны нарушали безмолвную легкость бытия.       Сердце Венсана билось часто и прерывисто. Стоны срывались с его губ. Его пальцы оставляли красные следы на спине Виктора. Он еще никогда в жизни не испытывал ничего подобного. Виктор прижимался к нему так близко, почти не покидая тела, целуя так глубоко, заглушая его звонкий и чистый голос, чтобы не разбудить герцога. Оторвавшись на несколько секунд, он с улыбкой произнес, едва слышимым шепотом:        — Любовь моей жизни.       Они занимались любовью долго, пока на холодном голубом зимнем небе не появилось совсем яркое солнце, чуть более греющее, чем обычно. Люмьер закончил первым, а потом подвел Венсана к краю руками.        — Я так люблю тебя, — прошептал Венсан, откидываясь на подушки. Он чувствовал себя абсолютно счастливым.        — Больше всего на свете? — Виктор лег рядом, весь напрочь взмокший. Он смотрел на Венсана с полуулыбкой.        — Ты — мой свет. — Венсан провел тыльной стороной ладони по его щеке. — Я люблю тебя больше всего, что есть в этом мире.       Люмьер потянулся и обнял Венсана, прижавшись щекой к его макушке.        — Люблю тебя, Венсан. Как музыку. Как танец. Как саму любовь.       Поудобней устроившись на его груди, де ла Круа закрыл глаза и чуть слышно проговорил:        — Ты лучшее, что случалось со мной в этой жизни.       А затем погрузился в глубокий сон без сновидений. Проснулся он лишь ближе к вечеру, когда на улицах уже зажигались фонари. Весна уступила место зиме. Началась сильная метель. Порывы холодного ветра заставляли оконные стекла трястись, и Венсан невольно поежился, закутавшись плотнее в пуховое одеяло. Виктора нигде не было видно. Это расстроило маркиза. Иллюзия защищенности пропала вместе с Люмьером. Он чувствовал, как его начинает бить дрожь, а к горлу подступают всхлипы. Комната вдруг показалась ему слишком большой и холодной. Схватив с тумбочки розарий, он прижал его к груди и попытался начать молиться, но слова казались ему чужими и совсем неправильными. Он чувствовал себя уязвленным, напуганным и покинутым. Сжавшись в комок, маркиз де ла Круа горько расплакался.       Виктор проснулся в день своего рождения в небольшом, но очень уютном номере отеля, который располагался недалеко от Пражского града. Это был подарок Себастьяна на его тридцатилетие. Он позволил Люмьеру самому его выбрать, и Виктор, который почти никогда, кроме нескольких выездов с отцом в Бельгию, не был за границей Франции, попросил Эрсана о небольшой поездке в соседнюю Чехию, о которой был наслышан от одного из танцоров театра, кто ездил туда с женой на Рождество.       Он лежал и смотрел в потолок, пока рядом спал Себастьян, а потом повернулся и лицезрел его профиль, пока вышеупомянутый не проснулся и не потянулся, чтобы его поцеловать. На этот день было запланировано много интересных вещей: от прогулок до посещений различных кафе и ресторанов, ведь Люмьеру так хотелось попробовать местную кухню, послушать музыку, посмотреть архитектуру и просто прогуляться по новому для него городу, где люди говорили на совершенно другом языке и были частью незнакомой культуры. Себастьян обещал, что если им хватит времени, то они обязательно съездят в Карловы Вары и Чески-Крумлов — миниатюрный, кукольный городок на реке Влтава.       Виктора привлекали старинные замки и ратуши, различные костелы. О, Люмьер так был увлечен изучением церковной архитектуры! Его особенно интересовала пламенеющая готика — flamboyant, — и примеров ее воплощения во Франции было так много, что он готов был путешествовать по Франции не переставая. Но его интересовала и другая готическая архитектура. В Чехии была возможность увидеть и раннюю Пршемысловскую готику XIII века, и высокую Люксембургскую готику конца XIII и начала XV века. Поздняя, а именно Владиславская или Ягеллонская готика привлекала его не меньше. Виктор, выросший в Париже, не мог не восхищаться красотой городов, изучать историю и искусство, хотя для такого человека как он — обыкновенного танцора, — это было скорее непривычной особенностью и исключением.       Старинные замки и кафедральные соборы вызывали у него благоговение, ощущение, что ты прикасаешься к истории, к чему-то великому и прекрасному. Он прикасался к музыке, стал частью чужой живописи, был ожившим танцем, и хотел погрузиться в новую часть искусства как можно глубже. Люмьер был так счастлив, что ему удалось вырваться из привычных стен особняка Эрсана, что получил возможность посмотреть мир, хотя это и была соседняя страна, но все вокруг казалось таким волшебным, ведь недавно прошли праздники и на улицах еще оставались украшения, лавки с интересными напитками и блюдами, а снег перестал еще вчера, и над Прагой стояла солнечная приятная погода.        — Утро просто замечательное. — Он повернулся на бок и улыбнулся, подперев голову рукой. — Я не хочу терять ни минуты и как можно скорее пойти гулять.       Себастьян протянул ладонь и погладил Виктора по щеке.        — Сегодня ты особенно красив.       Было решено отправиться на завтрак в какой-нибудь интересный старинный ресторан, коих в Праге было хоть отбавляй. Снег не кружился и не залетал за ворот пальто, мороз не был совсем уж неприятным, а потому первым делом они договорились посетить сам Пражский град, но перед этим поесть.       Люмьер случайно выбрал средневековую корчму «У короля Брабантского» — старый трактир, который был основан еще в 1375 году. Виктору было интересно прикоснуться к другой Праге, хотя бы даже попробовав местную пищу и проведя час-другой в колоритном заведении.       Стоило только зайти, как Люмьер, подняв голову, увидел на стенах черепа, хотя и засомневался, что они были человеческими, но выглядели они очень уж натурально. Все столы и стулья были деревянными, мощными. На арочных сводах ресторана висели цепи, пережившие ни один век.        — Как любопытно, — Себастьян прикоснулся к одной из них. — Умело же ты место выбрал.        — Зато как непривычно! — Люмьер широко улыбнулся. — Такое точно трудно забыть.       Они присели за один из столов, когда обслуживающая девушка принесла меню. Людей было немало. Видимо, это было действительно очень популярное место.        — Говорят, что здесь еще Моцарт бывать любил. — Виктор не смотрел на перечень блюд, а разглядывал потолок. — Как думаешь, они настоящие? — Он потянулся и прикоснулся к переносице одного из черепов.        — Думаю, что да.        — Как в Парижских катакомбах? — Виктор нахмурился. Ему никогда не нравилось то место.        — Ты уверен, что хочешь здесь завтракать? — Эрсан обнял его за плечо.        — Мне неуютно.        — Я так и думал. Пойдем, возьмем повозку и до ближайшего привычного ресторана.        — Согласен. — Виктор кивнул. Черепа и правда не внушали доверия, пока смотрели черными провалами глазниц на посетителей. Тот, чья душа была обращена к бозару¹, тяжело переносил столь грубую средневековую эстетику.       Голодная мысль все еще не покидала, а потому они решили повременить с посещением Пражского града, ведь в первую очередь нужно было покормить Люмьера, который все больше и больше сходил с лица, когда у него начинала кружиться голова от голода. Они не выспались — и так было совершенно ясно, чем в ночь на тридцатилетие Виктора Себастьян с ним занимался.       Они взяли повозку и попросили, чтобы их отвезли в ближайшее неплохое заведение, где не было столь бросающегося в глаза интерьера. Не то чтобы извозчик их понял, но по внешнему виду, скорее всего, определил, какое место подойдет господам в дорогих пальто, которые стоили явно больше нескольких его годовых заработков.       По пути им показали Львов Двор в северной части Пражского града. Это было здание эпохи Ренессанса во второй половине XVI века на месте двора юстиции. Потом на этом месте устроили королевский зверинец, где держали львов. В прошлые века люди приходили в это место посмотреть на леопардов, которые были подарком русского царя Федора I Иоановича, который был также известен как Феодор Блаженный. Это был третий сын Ивана IV Грозного, последний из рода Рюриковичей. Также в зверинец были привезены львы, орангутаны и попугаи и другие экзотические животные.       В конечном итоге, они оказались в обычном небольшом ресторанчике, название которого вовсе не запомнили, поскольку единственное, что интересовало, это как можно скорее утолить голод и не терять времени. Чехия славилась своими пивоварнями во все времена, а потому Себастьян не преминул возможностью попробовать самое лучшее пиво, которое предлагалось в этом городе, но решил начать с того, чтобы распробовать его в обычном и непримечательном заведении.       Там не было ресторанов, по размаху и дороговизне напоминающих лучшие места Парижа. Виктор обошелся блюдом с мясом и овощами, как и обычно, ведь позволить себе какой-то десерт он пока что не мог, и чаем. Себастьян выбрал что-то подобное, но предпочел начать день с солодового напитка.       Когда физический голод был утолен, они, наконец, могли заняться утолением эстетического. Спустя десяток минут прогулки по запорошенным снегом улицам — все-таки Люмьер неудачно родился зимой, — они оказались перед самым знаменитым в Чехии собором.       Прага всегда была центральным городом на чешских землях, и во многом от того, как шли в ней дела, зависела жизнь граждан всей страны. Пражский град появился в середине IX века, когда была необходимость строительства фортификационных укреплений, ведь там хранились королевские драгоценности, и это было одно из лучших мест для возведения крепости для защиты города. На другой стороне реки возник Вышеград, а именно вторая крепость на берегу Влтавы. Бастионы к XIX веку уже потеряли свое основное военное значение благодаря техническому военному прогрессу. Однако Пражский град был не только крепостью, но и королевской резиденцией и важным культурным центром.       В четырнадцатом веке король Карл IV стал перестраивать Пражский град по типу французских королевских резиденций. По приезде в 1333 году, он занялся возведением готического дворца, в котором располагался тронный зал, на том месте, где раньше находился романский. Кроме новой готической резиденции появилась Капелла всех святых, собор Святого Вита, который был построен примерно в то же самое время, что и дворец.       К девятнадцатому веку, по большей части ко второй его половине, значение Праги и Пражского града стремительно падало. Многие здания были отданы под армейские нужды. В концу века был достроен собор Святого Вита в пуристическом стиле.       Себастьян и Виктор гуляли, рассматривая башни и крепостные стены с интересом и любопытством. Архитектура в Праге и правда отличалась от привычного облика Парижа, перестроенного Османом. Глаз цеплялся за различные детали, присущие здешней культуре.        — Хотелось бы мне побывать внутри, — Люмьер немного мечтательно улыбнулся. — Там, должно быть, еще интереснее.        — У тебя есть идеи, куда направиться дальше?        — Множество!       Собор святого Вита, Вацлава и Войтеха был особым местом, куда Люмьер стремился. Всем сердцем возлюбивший свой родной Нотр-Дам, он жаждал увидеть нечто столь же важное для жителей Праги, как Собор Парижской Богоматери для обитателей французской столицы. И собор действительно оказался «жемчужиной европейской готики», как о нем отзывались.       Официально строительство собора еще не было закончено, хотя началось еще в XIV веке и продолжалось в несколько этапов в различные временные периоды. Возведение началось в 1344 году, и покровителями собора в те времена были король Карл Люксембургский и архиепископ Арношт из Пардубиц.       Изначально собор планировали возвести как сокровищницу королевских драгоценностей, место для коронаций на престол и фамильный склеп.       Виктора поразил не только экстерьер, который возбудил в нем особые чувства — все то же восхищение прекрасной готикой, — но и интерьер. Прекрасный готический неф с ребристыми сетчатыми сводами переходил в средневековые стрельчатые витражные окна. Трехнефный, он поражал воображение, стоило лишь оказаться внутри. Бюсты монахов, епископов и королей составляли внутреннее убранство наравне с гробницами и статуями других не менее известных личностей. В интерьере нашли свое отражение такие стили как барокко и ренессанс.       Вплоть до самого позднего вечера они гуляли, рассматривая все красоты города. Остановившись на Карловом мосту, закурив дорогой табак, Виктор смотрел на мостовые башни и фонари, и думал, что было бы так здорово сыграть в этом месте на скрипке. Но, увы, такой возможности у него не было. Мелодия была бы немного печальной, отчего-то похожей на ту, которую несколько лет назад он играл на могиле отца. Снег кружился медленно, накрывая кладку моста, история которого уходила глубоко в средневековье.       Мост был заложен королем Карлом IV в 1357 году и строился аж до XV века. Говорят, хотя это скорее местная легенда, нежели правдивая история, что сам король заложил первый камень по совету астрологов в некое точное время. Магическим цифрам придавали особое значение, и из этого следовало, что мост обязательно простоит много веков, если следовать такому правилу.       Виктор долго ходил по мосту, держа Себастьяна под руку, рассматривая скульптуры. Весь день он пытался осознать, что ему исполнилось тридцать лет. Год спустя у его отца уже был ребенок, была любимая жена.       А Виктору начинало казаться, что что-то в его жизни пошло не так. И не то чтобы он хотел семью и детей. Конечно, нет. Но ощущение нереализованности, чахлости, топтания на одном месте его не покидало уже давно. В тот момент, когда он шагал по мосту, оставляя на снегу следы, смотря на желтые фонари вечерней Праги, он ощущал себя чуть более свободным, нежели в особняке Себастьяна. И пусть он был виноват перед ним, ему не хотелось сидеть взаперти, быть лишенным возможности встречаться со своими близкими людьми. В конце концов, он хотел вернуть свою скрипку. Но взглянув на профиль Себастьяна, который с уверенностью смотрел перед собой, Виктор понял, что, попробуй он завести подобный разговор, то в лучшем случае встретит недовольство, а в худшем — очередную вспышку гнева. А потому решил не испытывать судьбу.       Они вернулись ближе к часу ночи, когда город практически опустел. В гостинице было так тихо, что было слышно, как тикали часы. Себастьян спросил Люмьера, хотел бы тот заняться любовью или лечь спать. Виктор выбрал второе.       Уже приняв ванну, пролежав в постели не меньше часа, когда Эрсан уже глубоко заснул, Люмьер сел у окна, раскрыв шторы, плотно закутавшись в постельное покрывало, и стал смотреть на Пражский град, вечной громадой возвышавшийся над городом. Было в этом моменте что-то особенное, даже чуточку волшебное, но Виктор не мог подобрать правильного слова, чтобы его описать. Это можно было только почувствовать.       Через три дня они вернулись обратно в Париж, где его ожидали привычные ежедневные занятия перед зеркалами, музицирование и абсолютно бессмысленная работа по составлению расписания для Себастьяна. Виктор прекрасно знал, что Эрсан подобным образом хотел скорее оправдать его содержание, чтобы Люмьер не чувствовал себя, словно бы на попечении у богатого мужчины, хотя в сущности так оно и было.       Ему предстояло написать музыку еще для нескольких приемов: один по случаю Пасхи, хотя Себастьян совершенно не был религиозен, но этот праздник давно потерял свою истинную суть, а второй был связан с чьим-то юбилеем, что Эрсан, как считал Люмьер, скорее хотел выслужиться перед сильным мира сего, а потому настаивал на партитуре оригинальных вальсов, мазурок и кадрилей. Правда, Виктор не любил писать на заказ, но это более или менее оправдывало его положение в доме и возможность что-то требовать. Ведь если ты что-то хотел, то был обязан дать что-то взамен.       Единственное, что сильнее всего не устраивало Люмьера — это невозможность быть там, где хочется, общаться, с кем хочется, и жить так, как хочется. Он допускал, что Себастьян мог быть прав, что так было лучше и правильнее, но постоянное изучение книг по человеческому мышлению, медицинских трудов в поисках ответов и возможностей для Венсана, стали наталкивать Виктора на мысль, что и с его мышлением что-то пошло не так. Сперва он не особо придавал значения тому, что Себастьян был ко многому нетерпимым, что некоторые обычные слова у него вызывали самые настоящие вспышки гнева, которые влекли за собой насилие. И если в какие-то моменты Люмьер думал, что он это заслужил, в последние недели он стал ставить это под сомнение.       Виктор надеялся, сидя за роялем, играя любимые ноктюрны Шопена, разминая пальцы, что он сможет разобраться в этом и прийти к правильному решению. Если оно, конечно, существовало.       Спустя неделю Венсан вновь сидел в уютной гостиной Себастьяна Эрсана, вот только сам он теперь был другим. С нескрываемой враждебностью осматривая привычную обстановку, Венсан раздумывал, как лучше поступить.       — Зачем вы забрали Виктора? Я знаю, что он у вас, — начал он после долгой паузы, отказываясь от привычного напитка, предложенного слугой.       Себастьян не шелохнулся, воззрев на него взглядом холодных голубых глаз.       — Он мертв, друг мой. Вы сами его убили. Это был несчастный случай.       — Нет! — с неожиданным упорством возразил де ла Круа. — Я знаю, я видел Виктора.       Себастьян сделал жест слуге и тот тут же принес на серебряном подносе флакон с лауданумом и стакан с водой. Взяв флакон в руки Эрсан немного помедлил, а затем вкрадчиво, так, словно говорил с провинившийся ребенком, ответил:       — Как же вы видели Виктора, если он мертв. Он покоиться на Пер-Лашез. Вы сами оплатили его похороны. Неужели вы забыли?       Венсан тупо уставился на него, не веря ни единому его слову.       — Вы сошли с ума! Виктор Люмьер находится сейчас в этом доме.       — Ну-ну, не стоит так волноваться, маркиз. Вы еще недостаточно окрепли после лихорадки. Вам нужно отдохнуть.       Он налил несколько капель в стакан воды и протянул Венсану. Тот отрицательно покачал головой.       — Будьте же хорошим мальчиком, Венсан. Я понимаю, что то, что вы услышали, является большим ударом для вас, но Вам нельзя волноваться. Выпейте, и все встанет на свои места.       Венсан чувствовал, как по его щекам предательски катятся слезы то ли от обиды, то ли от раскаяния. Что если он действительно убил Виктора? Что если он действительно отнял его жизнь? Немного поколебавшись, он принял стакан из рук Себастьяна и, осушив его до дна, обхватил себя руками горько расплакался.       — Он был падшим, — проговорил Эрсан, придвигаясь к Венсану. — Не нужно так переживать.       — Я люблю его больше жизни, — всхлипнул Венсан, чувствуя, как язык становится тяжелым и неповоротливым.       — Вам нужно поспать, я отведу вас.       С трудом заставив Венсана подняться на ноги, он повел его вверх к гостевой спальне, где все уже было готово для сна. Уверенными и почти нежными движениями, Себастьян помог ему раздеваться. Эрсан некоторое время смотрел на него, а затем его губы расплылись в улыбке. Венсан был уже где-то далеко в мире своих грез. Эрсану хотелось ударить его. А лучше всего уничтожить. Убить. Растерзать. В первую очередь, за то, что Венсан любил Виктора. Но еще и за то, что Виктор любил его. Себастьяну даже захотелось засмеяться, ведь в соседней комнате Виктор Люмьер, который ни о чем не знал, спокойно играл своего чертового Шопена.       Очнувшись в кровати, Венсан ощутил тянущую боль во всем теле. Казалось, болела каждая мышца, каждая косточка. Однако более всего болела душа. Эрсан показал ему все. Как только он мог сомневаться в этом человеке? Вместе они ходили на кладбище Пер-Лашез, где он воочию видел могилу Виктора. Аккуратный монумент с вырезанной на нем скрипкой. Он ведь даже сам оплатил похороны. Как он мог забыть?! Виктор не являлся ему во снах. Это было лишь наваждение. Быть может, он просто начал терять рассудок? Быть может, его отец был прав, когда говорил, что его нужно запереть. Он совершил смертный грех, и теперь заслуживает гореть в Аду вечно.       Он с трудом приподнялся, оперевшись на локоть, и встретился взглядом с Эрсаном. Он расположился на кресле, закинув ногу на ногу с толстым фолиантом в руках, и смотрел на него выжидающе, даже с любопытством.       — Я убил Виктора, — проговорил Венсан, после долгой паузы.       — Я знаю, — мягко ответил тот, закрывая книгу. — Вы должны были это сделать, друг мой.       Венсан почувствовал, как по его щекам покатились слезы.       — Ну, ну, не нужно плакать. Вы очистили эту землю от грешника. Вы хорошо справились с вашей задачей. — Себастьян покачал головой и взял в руки склянку с лауданумом. Отлив несколько капель в стакан, он наполнил его водой из графина и протянул Венсану. — Вот, выпейте. Это позволит вам отдохнуть.       Де ла Круа мотнул головой. Он чувствовал, что должен сопротивляться всеми силами.       — Я должен сознаться. Нельзя так просто допустить, чтобы его имя было забыто!       — Вы больны, — парировал Себастьян. — Вам нужно отдохнуть. Я уже написал письмо вашему отцу и предупредил, что несколько дней вы проведете здесь, пока не окрепнете и не наберетесь сил.       Не найдя, что возразить, Венсан послушно принял стакан из его рук и осушил его одним глотком. Ему хотелось сказать о том, как сильно он любил Виктора, но язык вдруг перестал слушаться, и постепенно он начал погружаться в сон.       Открыв глаза Венсан очутился среди фруктового сада. Светило ослепительно яркое солнце и на лазурном небе не было ни облачка. Где-то вдалеке шумели травы, а в воздухе блуждал тонкий аромат спелых апельсинов. Он по-прежнему был в ночной сорочке, но это нисколько не смущало его. Сделав несколько шагов, он остановился перед большим деревом и, закрыв глаза, вдыхал аромат, сочившийся от его плодов.       — Разве тебе разрешено гулять? — раздался голос сзади.       Венсан обернулся и увидел Виктора. Его кожа была покрыта густым загаром, от чего волосы блестели еще ярче. На его плечи был наброшен простой белый халат. В руках он держал большую плетеную корзину, уже наполовину наполненную благоухающими плодами.       — Что ты здесь делаешь? — сорвалось с губ Венсана, и он тут же хлопнул себя по лбу. — Мы ведь живем здесь очень давно. Как я мог забыть.       — У тебя был один из твоих приступов.       Виктор поставил корзину на землю и подошел вплотную к де ла Круа. Он нежно огладил его лицо и поцеловал в лоб.       — Пойдем, я провожу тебя. Ты должен оставаться в кровати, иначе лисы будут в опасности.       Венсан непонимающе посмотрел на Виктора, отказываясь двигаться с места.       — Лисы? О чем ты говоришь? Виктор, где мы? — его голос сорвался на крик, а на глаза выступили слезы. — Ты не здоров, Виктор.       — Венсан, душа моя, ты бредишь, у тебя жар. Пойдем я отведу тебя в твою комнату.       — Мою комнату? Где мы находимся? Виктор? Что это за место?       — Тише, тише, — Виктор гладил его по волосам, осторожно ведя в сторону особняка. — Ты в больнице святого Жиля. Тебе здесь помогут. Все будет хорошо. Сестра? — окрикнул он одну из дам в белой униформе. Теперь Венсан отчетливо видел, что они не одни. — Сестра, проведите месье де ла Круа, в его палату. Он опять забыл, где находится. — А затем, наклонившись так низко к уху Венсана, как это только было возможно, Виктор прошептал: — Ты должен найти меня! Он лжец. Найди меня!       Затем все закружилось словно в калейдоскопе, и Венсан с криком открыл глаза.       Виктор не видел Себастьяна с самого утра, а уже было время не то, что обедать, а скорее ужинать. Это было странным. Не то чтобы Эрсан ставил Люмьера в известность о каждом своем шаге, но Виктор не мог ни представить ему часть написанной партитуры, ни отдать расписание на будущую неделю вместе с разобранными приглашениями, коих на весну было немало, и письмами. Впрочем, у такого уединения были и свои положительные черты — Люмьер мог не просто позаниматься своими делами, а своими мыслями, что иной раз было куда важнее.       Слуга сообщил, что Себастьян вернулся в свой кабинет, и Виктор, постучавшись и получив разрешение, вошел, чтобы положить бумаги на стол и сказать:       — Мне нужна моя скрипка. — Виктор внимательно смотрел на Себастьяна. — Как бы я перед тобой ни провинился, я требую ее назад. Она принадлежит мне.       Эрсан холодно посмотрел на Виктора и покачал головой.       — Зачем напоминать себе о прошлой жизни?       — Себастьян, она принадлежала моему отцу. И принадлежит по праву наследования мне. — Виктор постарался сразу же не разозлиться, что могло случиться, если ему совершенно не объективно противостояли. — Отдай мне мою скрипку.       — Ты получишь ее, когда я сочту нужным, — парировал Эрсан.       — Ясно, — коротко ответил Люмьер и, будучи откровенно недовольным, молча развернулся, чтобы уйти.       Бесшумно поднявшись на ноги, Себастьян в два шага пересек комнату и преградил Виктору путь.       — Я тебя не отпускал.       — Ты меня и не звал. — Виктор упрямо смотрел ему в глаза. — Я счел возможным уйти без твоего разрешения.       — Ты живешь в моем доме и подчиняешься моим правилам. — Он схватил его за предплечье и больно сжал.       Виктор даже не поменялся в лице.       — Нравится испытывать свою власть? Нравится тешить себя мыслью о всесильности?       — Знай свое место, — прорычал он.       — Отпусти мою руку, Себастьян. — Виктор чуть склонил голову. — Не стоит так себя вести. — Он чуть улыбнулся и покачал головой. Положив пальцы на его запястье, он с силой его сжал. — Отпусти.       — Если ты усвоил свой урок, — уклончиво ответил Эрсан.       — Мы можем простоять так час, два часа. Как угодно. — Люмьер опустил глаза, а потом добавил: — Но завтра в десять утра тебя «приглашают» на похороны. Займись лучше подходящим костюмом.       Себастьян нехотя убрал руку.       — Делай что хочешь, но скрипку пока что ты не получишь, — его тон изменился на равнодушный. — Чьи похороны?       Виктор сперва молчал, но потом ответил:       — Маркизы де ла Круа.       Себастьян удивленно посмотрел на Виктора.       — Бедняжка, эта жизнь оказалась для нее слишком тяжела.       Еще в январе, если оборачиваться вспять, Венсан решил встретиться со старыми знакомыми. Это было стихийное желание, совершенно необдуманное. Одним днем он просто оделся и покинул дом. В тот день рожала его супруга, и присутствовать при том, как ублюдок маркизы де ла Круа должен был появиться на свет, он не собирался. Это вызывало у него если не отвращение, то ощущение, словно бы грязная болотная жижа наполняла дом, хлюпала под ногами и смердила, а потому Венсан решительно вышел в холодный вечер, накинув на плечи пальто, ни минуты не беспокоясь о возможной болезни.       — Смотрите, кто почтил наше общество своим присутствием! — воскликнул Жуль, смотря на Венсана с толикой обиды. — Вас, маркиз де ла Круа, не было видно слишком давно. Мы уже было решили, что вы нас совсем покинули.       — И все эти ужасные слухи! — спокойно добавила Жаклин. Ее темные кудри, выбившись из прически, ниспадали на плечи. Сегодня она была облачена в темно-синее платье, выгодно оттеняющее цвет ее глаз. — Мы разочарованы, ведь ожидали увидеть монстра во плоти.       Венсан склонил голову и чуть улыбнулся.       — Возможно, я и есть монстр во плоти. Не желаете проверить?       — Прошу, присаживайтесь, мой друг. Пейте, курите, вкусите волшебного зелья — наслаждайтесь жизнью. Ведь жизнь всего лишь одна, — вмешался Антуан, как и всегда щегольски одетый.       Венсан сел в удобное кресло и, немного подумав, посмотрел на белый порошок, рассыпанный на мозаичном столике. Разговор продолжился, но он едва ли слушал его. Немного поколебавшись, он взял в руки скомканный лист бумаги. Он тут же его узнал — это был отрывок из Илиады Гомера. Венсан сделал затяжку и откинулся на спинку кресла, приготовившись слушать.       — А что, если, — Антуан обвел присутствующих помутившимся взглядом, — мы могли бы избавиться от скверны этого общества.       — Что ты говоришь, дорогой? — вмешалась Элоиза. Она сидела в одном им кресел и складки ее кремового платья то и дело шуршали, когда она делала новое движение.       — Что, если мы есть меч Господень! — Антуан украдкой посмотрел на Венсана который согласно кивнул. — Если все тщательно спланировать, никто никогда не догадается, что за этим стоим мы.       Де ла Круа плеснул себе в бокал немного вина.       — Мы могли бы стать новыми Богами, — произнес он медленно, словно нараспев.       — Так давайте же выпьем за это!       И все подняли бокалы, обратив взгляды к Венсану.       — Что есть жизнь? — вопросил Антуан, поднимая бокал с вином. Вечер продолжался уже достаточно долго, чтобы все успели опустошить ни одну бутылку.       — Жизнь всего лишь мгновение, — ответил ему Жуль. — Пустышка, если вы понимаете о чем я. — Мы проводим жизнь предаваясь удовольствиям, но ничего не приносим взамен.       Венсан наблюдал за разворачивающимся диалогом полулежа растянувшись на софе. Наркотик только начал отпускать его и он начал подумывать о новой дозе. Белый порошок, разделенный на аккуратные дорожки, лежал на карточном столике с мозаичной крышкой. На нем были изображены виды Италии, и де ла Круа думал о том, что было бы неплохо побывать в этой дивной стране еще раз. К тому же у него был дом, хотя он и считал его издевкой. Его отец мог позволить подарить сыну дом в одном из больших городов, но выбрал небольшую деревушку в сотне километров от Флоренции. Ему еще не приходилось там бывать. Во время свадебного путешествия ему хотелось заехать туда на пару дней, чтобы осмотреться, но он был слишком зол и поглощен жуткими речами, что исходили от голосов.       — А что если отнять жизнь? — вдруг подал голос он. — Это не должно быть так сложно. Если умело спрятать тело и не выбирать жертву из круга знакомых, то убийство может сойти с рук.       Оммер поднял голову и пристально посмотрел на Венсана.       — Хочешь попробовать? — спросил он с улыбкой.       Венсан встал на ноги и прошелся по комнате. Его выражение лица было совершенно непроницательным и нельзя было сказать, о чем он думает в данный момент. Он быстрым движением принял наркотик и засмеялся.       — Мой дорогой друг, я жажду испытать свою судьбу!       Далее события развивались стремительно. Все встали и, накинув на плечи пальто и шубки, поспешили в морозную январскую ночь. Несмотря на то, что весь день шел снег, ясно светила луна. Они шли без определенной цели. Кто-то смеялся, кто-то подшучивал над Венсаном, однако он единственный был настроен серьёзно. В нем горел азарт. Ему хотелось попробовать свои силы. Голоса в голове с ним соглашались. Один из них, который более всего доставал Венсана, постоянно комментировал каждое его действие, каждый шаг. От этого ему все сильнее начинало казаться, что он лишь герой романа и все происходит на страницах какой-нибудь бульварной книжонки.       Револьвер в кармане пальто напоминал о себе своим весом. С момента свадьбы он всегда носил его с собой. На всякий случай. Просто так. Он даже не помнил, как приобрел его. Возможно, это случилось в медовый месяц, когда жена буквально сводила его с ума своими разговорами и жалобами. Так или иначе он стал его талисманом. Он даже ходил с ним по дому, держа его в кармане халата. Однажды отец попытался отнять револьвер, но получил за это жесткий выговор и пару крепких ударов. Более с ним никто не заговаривал об этом. Лишь верная служанка иногда убирала его в ящик стола, опасаясь, что однажды он может навредить себе.       Они шли уже более получаса, но до сих пор так и не повстречали ни единой души. И немудрено, ведь было уже далеко за полночь.       — Давайте вернемся в дом, — предложил Жиль. — Я замерз! К тому же в такую погоду едва ли мы встретим хоть кого-либо.       Венсан поднял руку и жестом приказал ему замолчать.       — Я, кажется, вижу движение впереди.       — Ты что, серьезно хочешь это сделать? — выдохнула Элоиза.       Венсан не ответил и продолжил пристально всматриваться в приближающуюся фигуру. Это был седовласый мужчина, одетый опрятно и в соответствии с модой.       — А у вас кишка тонка? — с издевкой, наконец, произнес он. — Если хотите, то вы можете уйти. Я никого не держу, но если вы уйдете, кто знает, на кого падет выстрел из моего револьвера.       Все в ужасе замерли. Никто больше не улыбался. Все лишь смотрели на Венсана, и в их взглядах читалась полная уверенность в том, что все будет именно так. Господин тем временем поравнялся с ними. Он поднес руку к цилиндру в вежливом жесте и собирался было ускорить шаг, но Венсан встал перед ним. Его глаза пылали.       — Добрый вечер, месье. Хорошая ночь сегодня, не правда ли?       Господин ничего не ответил и лишь продолжил свой путь.       — Прекрасная ночь, чтобы умереть!       Венсан наставил на него револьвер, но Антуан выбил у него его из рук.       — Де ла Круа, ты сошел с ума! — прошипел он, с ужасом глядя на Венсана.       Господин, опомнившись, бросился бежать, покрывая всех присутствующих звонкими ругательствами.       Венсан оглядел своих друзей и величаво подняв голову, произнес:       — Один выстрел — его бы не стало. Мы бы спрятали тело, и никто никогда не догадался бы, что это были мы. Но вы — жалкие трусы. Вы не способны даже на то, чтобы не мешать мне. В следующий раз мне повезет. Я знаю это. И ни один из вас мне не помешает.       Они двинулись дальше. Молча. Никто не осмеливался нарушить тишину. Венсан шел впереди, словно предводитель вел свое небольшое войско на решающую битву. Они заметили еще одну фигуру вдалеке, свернув на небольшую узкую улочку. На этот раз это был бедняк. Бедная душа еще не знала, что ей остается жить считанные секунды. Как только он подошел достаточно близко, Венсан приказал своей группе остановится. Мужчина, видимо почувствовав неладное, ускорил шаг. Ему было около тридцати. Одет он был в худое пальто с проплешинами. На его простом, ничем не примечательном лице отразился страх, когда он встретился взглядом с де ла Круа.       — Старый Бог умер. Теперь я ваш новый Бог, — произнес Венсан торжественно и даже театрально, а затем нажал на курок.       Выстрел прозвучал в ночной тишине Парижа, и всем показалось, словно это был раскат грома — как если бы великий греческий громовержец обрушил свой праведный гнев на человека. Элоиза вздрогнула и вскрикнула, а остальные же в молчаливом ужасе взирали на то, что только что произошло. Одно — говорить об убийстве, но другое — совершить его.       Виктор стоял впереди всех, смотря на Венсана с непроницаемым выражением лица. Только в прозрачных глазах Люмьера читалась если не жалость, то сожаление. Он сделал несколько шагов вперед, не отводя взгляда.       — Ты возомнил себя Богом, Венсан. Ты не Бог.       — Но ты им был, — коротко ответил Венсан. — А я убил тебя.       — И для этого ты меня убил? Ты убил меня для того, чтобы стать Богом? — Люмьер закричал на него. Он никогда прежде не кричал на Венсана.       — Мы не могли быть Богами вместе, — рыдая, ответил Венсан. — Кто-то должен был умереть. Я любил тебя больше всего на свете, но миру был нужен новый Бог.       Виктор замолчал, все еще глядя на него с сожалением. А потом тихо сказал:       — Прощай, Венсан. Теперь навсегда.       — Прощай, — только и сорвалось с губ Венсана, и слезы хлынули потоком из его глаз.       Виктор то ли растворился в тенях, то ли в неясном свете луны, который едва попадал в переулок между домами на улице Морер.       Первым очнулся Жиль.       — Уходим. Уходим отсюда сейчас же. — Он подошел к Венсану, поднимая его за плечи. — У меня дом около Нотр-Дам де ля Солетт. Здесь оставаться нельзя. Идем же!       Венсан с трудом поднялся на ноги и послушно последовал за приятелем.       — Теперь я новый Бог, — повторял он. — Теперь я — Бог.       В тот день в церкви Сен-Сюльпис били вовсе не свадебные колокола. Казалось, сам Париж скорбел по усопшей. С самого утра шел сильный снег и дул холодный северный ветер. Процессия, облаченная в черные одежды, покинула особняк де ла Круа в Сен-Жермен ровно в девять утра. Лица каждого в процессии выражали глубокую боль, но иногда на чьем-то лице проскальзывало и облегчение. Адель де ла Круа прожила короткую жизнь, полную боли и страданий. Она была красива словно ангел, в муках давая жизнь дитя. Мальчик, появившийся на свет при столь ужасных обстоятельствах, был крепок и здоров. Его решили наречь Аньелем, как агнеца божьего. Его рождение стало отрадой для семьи де ла Круа, скорбящей не об одной, а о двух жизнях.       Приготовления шли в спешке, но тем не менее все было преисполнено чести и достоинства. Церковь украсили белыми розами, которые так любила Адель и вокруг стоял потрясающий цветочный аромат. Сама Адель была облачена в белое платье и ее последнее ложе, установленное на постамент перед алтарем, было выложено белыми лилиями. Когда все собрались и заняли свои места, началась панихида. Каждый член семьи де ла Круа склонил голову внимая словам, а когда запел хор, по щекам Жозефины де ла Круа покатились слезы. Вот только скорбела она вовсе не о невестке, которую несмотря на то, что считала хорошей партией, втайне презирала, а о собственном сыне, запертом в покоях вместе с Ноеллой в качестве его молчаливого стража. Он едва ли ее узнавал, вернувшись в последний раз домой на рассвете весь в крови. Она не задавала никаких вопросов, но не оставалось сомнений, что произошло что-то ужасное. Посовещавшись с мужем, она приняла решение оставить его в особняке и не выпускать на улицу ни при каких условиях. И хотя речи о лечебнице и быть не могло, сейчас она думала о том, что больше ничем не в силах ему помочь.       В первый и в последний раз Виктор был на похоронах собственного отца, но едва ли запомнил хоть что-то, кроме огромного и бесконечного потолка церкви, печальных лиц друзей Ива и практически постоянно плачущей матери, которая все время держала его на руках.       Люмьер не планировал быть на похоронах маркизы, но Себастьян настоял на том, чтобы тот пошел в качестве сопровождающего личного помощника. Виктор с самого утра был уверен, что Венсана в этот день он не встретит. Эрсан никогда бы не позволил ему выйти в свет с возможностью столкнуться с ним. Зато там были герцог и герцогиня де ла Круа, и с последней он мог бы поговорить, хотя Анри хотелось разбить лицо до сих пор.       Люмьер сидел на скамейке рядом с Эрсаном и рассматривал убранство церкви, слушая мессу. Обводя глазами алтарь, изгибы подсвечников, фигуры и колонны, он много о чем думал, но в то же самое время не мог собрать мысли в единое целое. Месса, казалось, длилась очень долго, но при этом ощущение времени в Сен-Сюльпис растворилось в звуках голосов. Виктор чувствовал себя лишним, но при этом он все равно достаточно неплохо знал семью де ла Круа. Он любил Венсана до сих пор, но уже скорее воспоминания о нем. Все казалось уже таким далеким и словно бы ненастоящим.       В какой-то момент месса закончилась, потом люди вокруг них стали оживляться, чтобы встать и попрощаться с маркизой де ла Круа, прежде чем ее навсегда похоронят на том самом знаменитом Пер-Лашез, где, как оказалось, действительно находился семейный склеп де ла Круа.       Виктор сидел на своем месте, пока люди вокруг поднимались и уходили. Кто-то несдержанно плакал, хотя Люмьеру иногда казалось, что аристократы настолько черствые и чопорные, что не готовы позволить себе подобную слабость.        — Мы отправимся дальше на погребение?        — Не думаю, — Себастьян посмотрел на часы.        — Стоит принести соболезнования семье де ла Круа. — Виктор ощущал себя в очень странном расположении духа, но каким еще оно могло быть в столь неоднозначный день. — Я хочу выйти. — Когда толпа стала таять, Люмьер поднялся и пошел на выход из церкви. Хотелось глубоко вздохнуть. Но на время он задержался, встретившись взглядом с герцогиней. Виктор подошел к ней, практически уже на половине своего пути из церкви. — Герцогиня, — он тихо сказал, — мне жаль.       Она несколько мгновений смотрела на него долгим печальным взглядом, а затем тихо произнесла:        — Вы знали моего сына. Мне тоже очень жаль.        — Венсан… Как он сейчас?       Она закрыла глаза, по ее щеке пробежала слеза.        — Он почти никого не узнает.       Виктор неясно прикоснулся к своей груди. Под плотной белоснежной рубашкой находился розарий. Люмьер достал чистый платок и передал Жозефине.        — Я бы хотел его увидеть.       Она приняла платок из его рук и чуть улыбнулась.        — Возможно, это могло бы помочь. Вы ведь были близки.       Виктор чуть обернулся и посмотрел на Себастьяна, который разговаривал с самим герцогом.       — Да, были. Даже очень близки.       Он не знал, почему эта женщина вызывала у него приятные чувства, особое расположение. В отличие от герцога, Виктор действительно уважал герцогиню. Люмьер опустил глаза, не зная, сказать ей или нет. Жозефина неожиданно протянула к нему руки, затянутые в черные перчатки и просто сказала:        — Приходите послезавтра днем.       Виктор стал судорожно вспоминать, были ли у Себастьяна какие-то важные дела на это время.        — В два часа дня я буду у вашего дома.       Но потом им пришлось прерваться, ведь к герцогине хотели подойти и другие люди, которые уже чуть ли не ждали за спиной Люмьера. Он кивнул Жозефине, чуть улыбнулся и продолжил свой путь на выход из церкви. Но кое-что буквально у самой двери заставило его остановиться. Отголоски чужого разговора.        — Высказал свои соболезнования? — Эрсан незаметно подошел к нему и взял под руку. Его пальцы больно сжали запястье Виктора.       Люмьер ничего не ответил, он вслушивался в чужую речь. Он повернул голову, чтобы посмотреть на говоривших. Двое молодых людей, примерно одного возраста с Венсаном говорили не самые приятные вещи.        — Я говорю тебе, это он сам убил свою жену! Маркиз сошел с ума и убил ее. Много ли надо?        — Я давно говорил, что он не больше, чем сумасшедший урод. Интересно, а своего сына он тоже того?       Виктор постарался сделать глубокий вдох. Но не помогло. А потом вырвал руку из руки Эрсана и целенаправленно двинулся к тому, чей голос показался ему наиболее мерзким. Он подошел к говорившему, резко взял его за грудки и впечатал в церковную стену, едва ли не ударив того затылком о подсвечник, жестко встряхнул и, отпустив одной рукой, ударил по щеке так, что мог послышаться хруст.        — Закрой свой поганый рот, иначе… — настолько нецензурные выражения от Люмьера можно было услышать лишь во время порядочных приступов гнева. Он был непросто зол, а в бешенстве.       Себастьян Эрсан стоял на чуть в отдалении и поражённо смотрел на своего любовника. Он не сделал ни единого движения, чтобы помочь или утихомирить его, а лишь наблюдал за Люмьером с неподдельным интересом.       Молодой человек пытался оттолкнуть Виктора, в то время как его друг смотрел, стараясь отойти подальше. Люмьеру заехали локтем в лицо, но он даже не стал обращаться на это внимание. И это разозлило его еще больше. Желваки проступили, а зубы были сжаты так, что казалось, он как волк, мог наброситься и вцепиться в шею, раздирая его у всех на глазах.       Люмьер схватил его за горло, с силой сжимая пальцы, что вскоре тот молодой человек стал задыхаться и хрипеть, пытаясь вырваться.        — Мерзкая сучья дрянь, пытающаяся опозорить честь семьи де ла Круа. Может тебе стоит вовсе перестать говорить? А еще лучше — перестать дышать?       Эрсан резко подался вперед и с ловкостью перехватил руку Виктора.        — Достаточно.       Но Виктор не разжал пальцы, впиваясь в чужое горло. Он повернул голову и как-то по-особенному посмотрел на Себастьяна. На секунду Эрсан подумал, что перед ним сам Ив Люмьер. Так в этот момент он был похож на того Ива, которого он запомнил и который стал его наваждением на долгие годы. Только в тот момент, когда Виктор почти перешел границу, он отпустил молодого человека, смотря на него без малейшей толики сострадания. Люмьер усмехнулся, с удовольствием глядя на испуганное лицо задыхающегося человека. Виктор только хотел что-то сказать, как услышал голос самого герцога.        — Молодой человек, что вы позволяете! Имейте уважение! — с негодованием воскликнул Анри де ла Круа.        — Я позволяю себе защитить вашу честь и честь вашего сына. — Голос Виктора звучал даже как-то слишком жестко. Он развернулся и подошел к герцогу, впервые смотря в его глаза подобным образом. Лицом к лицу.        — Немедленно покиньте церковь, — процедил герцог сквозь зубы. — У меня больше нет сына.       Виктор смотрел на него с жалостью.        — Более жалкого человека я в своей жизни еще не встречал. Смерть жены Венсана — ваша вина. Его состояние — ваша вина. У меня нет вопроса, что вы за герцог. Аристократ из вас хоть куда. Но вот как отец и как человек вы просто потрясающе, поразительно возмутительны.        — Да кто вы вообще такой?!        — Вы танцевали со мной. Однажды.        — Пошли вон!       Виктор усмехнулся.        — Вам тоже в церкви не место. В вас ни черта святого.       Люмьер передернул плечами и вышел на улицу. Погода была неплохой, но представители знати уже разъезжались, редкие люди оставались, кто дальше должен был двинуться в сторону кладбища.       Виктор попросил у Себастьяна одну папиросу. Он знал, что портсигар у Эрсана с собой был всегда. Чуть в отдалении звучала музыка. Виктор присел на край неработающего фонтана, поднимая голову и смотря на колокольни Сен-Сюльпис.        — Ты любишь скрипичную музыку?       Виктор все еще пребывал в том непривычном для Эрсана настроении. Тот рассеянно кивнул, протягивая ему портсигар. Виктор взял одну и прикурил, что, когда успокоился ветер, было не так уж проблематично. Виктор затянулся и внимательно посмотрел на Себастьяна.        — О чем ты думаешь? — внезапно спросил Эрсан. Он выглядел глубоко погруженным в свои мысли.        — О многом. — Виктор не отводил взгляда, разве что курил, но даже тогда не отвлекался от лица Себастьяна.       Себастьян всматривался в лицо Люмьера и думал о том, насколько же он похож на отца. Никогда раньше он не видел его таким.       Когда папироса закончилась, то ее остатки отправились в снег, и Виктор поднялся, чтобы подойти к музыканту, который играл на площади. Денег ему дали совсем немного. Люмьер предложил ему сто франков и попросил скрипку на несколько минут. Седовласый мужчина с поразительно молодым для его возраста лицом, с удивлением принял деньги, но сперва решил задать Виктору несколько вопросов, и, удовлетворившись ответом, передал ему свой инструмент.       Скрипка, однако, была практически новой, колки были еще жестковаты. Виктор приставил ее к плечу и, взвесив в запястье невесомый смычок, заиграл. Инструмент после нескольких месяцев перерыва казался в руках странным, тем более что скрипка была не его, но она поддавалась, хорошо звучала. Не так элегантно, как Страдивари, но весьма недурно. Виктор играл свою, ту самую мелодию, которую когда-то написал ко дню рождения Венсана. Он не забывал ни одно свое произведение, а это так и просилось быть озвученным в столь скорбный день.       Виктор не забыл о тех днях, что проводил в музыкальных салонах, что сочинял музыку на крыше оперы и музицировал в зале; не забывал, как мог сесть на тротуаре и записать этюд в книжечку, а потом двинуться дальше.       Не он сам, так его музыка заставила задержаться несколько экипажей, что даже одна из присутствующих на похоронах, которая подошла ближе всех, спросила у стоявшего Себастьяна:        — Кто этот молодой человек?        — Ив Люмьер, — прошептал Эрсан.