Гимн Красоте

      Себастьяна Эрсана удивить было сложно. Он гордился своим умом и умением просчитывать действия на несколько шагов вперед. Всегда считая себя человеком разума, а не сердца, неподвластный пустым эмоциям, Эрсан чувствовал, как контролировал этот мир и крепко стоял на ногах. Окружавшие его люди были скорее пешками. Им не хватало ума и проворности, чтобы составить ему достойную конкуренцию. Все всегда шло по строго проработанному плану, где вероятность спонтанной реакции была минимальна. Возможно, единственным исключением был месье де ла Круа. Его поведение предсказать было крайне сложно, но и то он легко поддавался манипуляциям. Однако сейчас Себастьян Эрсан был сражен. И поразить его смог тот, от кого он менее всего ожидал подобного — Виктор Люмьер. Когда он заиграл на скрипке, Себастьяна будто унесло на двадцать пять лет назад в тот день, когда он впервые услышал игру его отца, Ива Люмьера. Как будто в этот момент он вновь стал восторженным семнадцатилетним юнцом, без памяти влюбленным в виртуозного скрипача.       Ив Люмьер давал один из своих концертов в Парижской консерватории, куда вечером 1-го марта 1852 года съехался чуть ли не весь город. Его выступления были знаменательными событиями последние пятнадцать лет — он появился на парижской сцене в качестве скрипача в двадцать один год, пробившись в конкурсе и став лауреатом. Свободолюбивый юноша из Руана с очень непростым характером, знающий себе цену, он был готов показать себя с самой лучшей стороны.       В этот раз Ив Люмьер путешествовал по городам Франции с женой и пятилетним сыном. Вернувшись из Бельгии, они начали свою поездку, которая должна была продолжаться месяц, и оказались в Париже в первый весенний день.       Город говорил про Ива Люмьера как про гения музыки, как про невероятного исполнителя, который играл свои произведения на скрипке, подаренной тому Николо Амати. Его Страдивари звучала прекрасно, возвышенно и утонченно, и многие жаждали услышать, как она пела.       В тот вечер в консерватории было многолюдно, все места были заняты. К тому же большинством в зале оказались женщины, ведь Ив Люмьер был удивительной красоты мужчиной. Правда, уже шесть лет как счастливо женатым.       По большей части до представления он ходил за кулисами с сыном на руках, задумчиво рассматривая пространство театра. Или стоял со скрипкой, показывая Виктору, как с ней обращаться. Иногда младший Люмьер что-то наигрывал и у него здорово получалось.       Одной любопытной чертой его выступлений было то, что они всегда начинались вовремя. Минута в минуту. Люмьер не терпел отлагательств и неточности. Если на билете было написано, что выступление начинается в семь, оно в любом случае начиналось ровно в этот час. Ив отменил концерт лишь один раз в жизни — в день, когда родился Виктор.       И в тот день исключений не было. Как только пробило ровно семь, Ив вышел на сцену, облаченный в костюм и с платком на шее насыщенного синего цвета, и, приставив к плечу инструмент, заиграл.       Выпускник Итона, а вскоре и гордый студент Оксфорда, Себастьян Атчесон приехал на несколько недель в Париж навестить свою тетушку Амалию — единственного оставшегося в живых родственника. Ему всегда нравился этот город именно весной, когда цвели магнолии. Амалия жила в районе Сен-Жермен неподалеку от особняка Де ла Круа, где, как он слышал, вот-вот должен был появиться на свет юный маркиз. Среди полученных приглашений было приглашение и от мадам Жозефины де ла Круа, исполненное на вощенной бумаге. Он даже намеревался прийти на вечер. Уж больно красива она была! Он видел ее всего несколько раз, но быстро нашел с ней общий язык. К тому же был особый повод — герцогиня лично попросила стать его крестным ее ребенка. Беременность ее совсем не портила. Тяжелые густые рыжие волосы Жозефины были убраны в модную прическу, а свободное лиловое платье лишь подчеркивало святость ее деликатного положения. Он был почти влюблен в нее, но, зная характер герцога де ла Круа, ни за что бы не стал предпринимать никаких попыток на этот счет.        Но сейчас он сидел на втором ряду в Парижской консерватории и был в ожидании чуда. Его французские друзья так высоко отзывались об игре Ива Люмьера, что он ожидал услышать нечто грандиозное. Когда занавес поднялся и он увидел его впервые, все мысли о Жозефине де ла Круа немедленно исчезли.       Музыка, льющаяся из-под смычка, действительно была прекрасна, но еще более прекрасным было лицо самого исполнителя. Он почувствовал, что его бросило в жар, а в брюках стало тесно. Себастьяну внезапно стало все равно, что он находится в переполненном людьми зале и, поднеся руку к паху, он с удовольствием сжал его. Он бы вполне мог назвать Ива Люмьера божественным созданием. Так прекрасен он был. Стараясь не привлекать к себе внимания, он ласкал себя, едва сдерживая стоны. Где-то на грани сознания промелькнула мысль, что этот скрипач во чтобы то ни стало должен стать его. Когда наступил антракт, он ринулся в уборную, где уже полностью смог закончить начатое. Он чувствовал невероятную силу и решил, что после концерта должен завязать знакомство с Ивом. А пока он вернулся в зал и слушал, буквально впитывал в себя каждую мелодию, ведь теперь он знал, что это было обещанием чего-то большего.       В антракте он успел переброситься парой слов с другими слушателями. Оказывается, у Ива Люмьера были жена и сын. Это слегка разочаровало Себастьяна, ведь ему хотелось, чтобы тот был только его. Вернувшись на свое место, он уже начал вынашивать план о том, как попасть за кулисы. Но сможет ли он очаровать его в той же степени, что очаровал его Ив? Это влечение к мужчине совсем не пугало его. В Итоне он имел связь с несколькими мужчинами из преподавательского состава — доминируя над ними и испытывая власть. Возраст никогда его не смущал. Ему нравилось, когда партнер был более опытен, чем он сам, но в то же самое время он всегда лишь брал, но никогда не отдавался. Вторую часть концерта он почти не слушал, а лишь наблюдал за изменяющимся выражением лица Ива. Себастьяну хотелось проникнуть в его мысли, завладеть им, стать с ним одним целым и, когда, наконец, прозвучали аплодисменты, он чувствовал себя пьяным, словно от вина.       Себастьяна тронули за плечо — это был один из его знакомых, что сидел прямо за ним. Кажется, его звали Андре.       — Мы собираемся пройти за кулисы. Пойдешь? У Густава невеста — помощница Люмьера. Он нас проведёт.       Тот лишь кратко кивнул и поправил и без того безупречный смокинг.       Люди вокруг вовсю обсуждали Ива Люмьера и его игру. Сколько было восхищения в словах слушателей и зрителей, сколько цветов ему несли, как много пытались договориться, чтобы их пропустили за кулисы, но работники консерватории были непреклонны — только родственники и друзья исполнителя или все тех же служителей могли пройти за сцену. Себастьяну и его знакомым пришлось пробиваться и пробираться через толпу, которая вовсю хотела увидеть, познакомиться и отблагодарить скрипача. Им удалось дойти до дверей и вышеупомянутый Густав представился как будущий муж помощницы Люмьера, а Себастьяна, Андре и еще двоих пропустили только благодаря тому, что юноша вовремя сунул мужчине бутылку молодого четырехлетнего коньяка Бордери. И спустя несколько секунд они оказались в суете кулис.       Кто-то с кем-то разговаривал, кто-то бегал и собирал вещи, которые вскоре нужно было отправить на вокзал — чета Люмьеров отправлялась в Ниццу. Спустя несколько коридоров и целую вереницу работников консерватории, они оказались у гримерных комнат, которые, к удивлению, в Парижской консерватории также присутствовали, недалеко от сцены, откуда слышался голос самого Ива Люмьера.       — У нас поезд через три часа, собирайтесь скорее. — Он вышел из коридора, что вел на сцену. — Где мой сын? Вы не видели Виктора? — Ив спросил ту самую невесту Густава.       — Нет, месье, простите.       — Элизабет? — он окликнул жену, которая сразу же подошла к нему, держа в руках добротный букет. — Где Виктор?       — Он пошел посмотреть за сцену, попросился под взглядом костюмерши.       — Срочно ищите Виктора! — Голос Ива был громкий и звучал крайне требовательно.       Густав подошел к невесте, заплаканной и взволнованной. Она теребила юбку платья и пыталась сдержать слезы.       — Дорогая, что случилось?       — Мальчик потерялся. Мы нигде не можем найти Виктора уже двадцать минут.       — Разве с ним может что-то случиться?       — Злые работники, которые могут его ударить или выставить взашей, не зная, кто это?       — И правда. — Он обернулся и посмотрел на своих друзей и знакомых. — Надо найти ребенка.       — А как он выглядит? — Андре подал голос.       — Пятилетний, с кудряшками, на отца похож, — ответила костюмерша.       Себастьян понял, что это его шанс. Незамеченным, он отошел от друзей и принялся бродить вдоль занавесей и реквизита. Вскоре он увидел его. Заплаканный ребенок, очень похожий на отца, сидел на полу между большим сундуком и канделябром, оставшимся с другого представления. Себастьян изобразил улыбку на лице и протянул к нему руку. Ребенок затравленно посмотрел на него, но никак не отреагировал.       — Меня зовут Себастьян, я друг твоего отца, — произнес он тихо и уверенно. — Твой отец беспокоится о тебе. Позволь мне провести тебя к нему.       Он заметил, что на щеке мальчика была свежая ссадина. В целом, других повреждений не было видно, что немного успокоило Себастьяна. Ему бы хотелось переброситься хоть парой слов с Ивом, и покалеченный ребенок мог стать тому помехой.       — Ты странно говоришь, — наконец сказал мальчик. Слезы все еще текли по его щекам.       — Я приехал издалека. В моей стране все время идут дожди, не то что у вас во Франции.       Он улыбнулся и присел рядом с ним на корточки.       — Я никогда не видел тебя рядом с папой, — с сомнением проговорил Виктор.       — Мы были знакомы больше по переписке. Я очень уважаю его талант, — это было ложью всего лишь отчасти, но Себастьяну было все равно. Ему во чтобы то ни стало необходимо было втереться в доверие юного Люмьера.       — Папа никогда ничего о тебе не рассказывал, — упрямо повторил мальчик, растирая слезы по щекам.       — Не бойся, я не причиню тебе вреда. Просто позволь мне отвести тебя к отцу. Он вместе с твоей мамой очень беспокоится о тебе.       Он вновь протянул руку и на этот раз Виктор ее принял.       — Папа, наверное, с ума сходит, — вздохнул Виктор.       — Расскажешь, что произошло? — спросил Себастьян, поднимаясь на ноги.       Виктор отрицательно покачал головой. Он не был готов исповедоваться даже отцу, не то что кому-то из его знакомых.       — Ну, тогда пойдем, — Себастьян весело улыбнулся и сжал его маленькую руку в своей.       Виктор шагал рядом с ним гордо, широко расправив плечи, даже несмотря на красный нос и щеки, влажные от слез. Мальчик уверенно держал руку Атчесона, словно бы не Себастьян его вел, а он сам. Младший Люмьер смотрел на Себастьяна украдкой, внимательно изучая его прозрачными — как у отца — глазами.       — Месье Себастьян, — Виктор подал голос, остановившись и вглядевшись в лицо юноши. — Скажите, надо ли наказать того, кто сделал плохое?       — Несомненно. Тот, кто сделал плохое, заслуживает наказание за содеянное.       Виктор задумался на пару секунд, потом уверенно кивнул и пошел дальше.       — Вы мне нравитесь. Вы сильный.       — Ты мне тоже нравишься, — улыбнулся Себастьян, отмечая про себя, что мальчишка не так уж и плох. Возможно, из него выйдет толк в будущем.       — Когда вырасту, буду, как отец. — Он сказал это гордо и серьезно. — И играть буду, как он.       — Я обязательно приду на твой концерт.       Младший Люмьер сдержанно улыбнулся. Они наконец-то вышли в коридор, где сокрушался Люмьер, которому пришлось разбираться с тем, что время уже закончилось, а они еще не покинули консерваторию.       — Папа! — Виктор позвал Ива, на что последний вскинулся и весь обратился к нему.       — Вик! — Он подошел к ним обоим, едва ли не подскочив. Старший Люмьер присел перед сыном, осматривая его. — Ты где был? Простите, — Ив посмотрел на Себастьяна, — я вам так благодарен.       — Месье Себастьян помог мне. Я заблудился.       — Ты что вообще там забыл? — Старший Люмьер осмотрел лицо сына, прикоснувшись к ссадине. — Вик.       — Папа, все в порядке. — Но потом Виктор посмотрел на Себастьяна, задумался и добавил: — Мужчина с усами, высокий такой, ударил меня.       Ив весь переменился в лице. Он поднялся, внимательно смотря на сына. Сзади послышался голос Элизабет Люмьер.       — Ив, не надо. Пожалуйста…       — Тот, кто ударил моего сына, должен быть наказан. — Он сказал это жестко, не терпя возражений. Все, кто стоял рядом, смотрели на разворачивающуюся картину. Ив сделал глубокий вдох и добавил: — Я благодарен вам, правда, месье. Увы, не знаю вашей фамилии, но сути это не меняет. — Люмьер даже сжал его плечо и улыбнулся. Но потом его лицо вновь приняло прежнее выражение. — Кто знает того, о ком говорил Виктор — покажите мне эту дрянь.       Кто-то из служащих робко указал на работников сцены, которые к этому времени уже откупорили бутылку и предавались приятным мечтам. Ив подошел к жене, которая держала в руках футляр со скрипкой. Люмьер достал смычок, взвесив его в руке нежно, по привычке, но потом перехватил иначе. Густав в ужасе смотрел на скрипача, а его невеста продолжала плакать.       — Мадам Люмьер, прошу вас, остановите его.       Элизабет покачала головой. Она была всегда на стороне своего мужа.       — Нет, он знает, что делает.       Ив подошел к парочке, внимательно смотря на обоих.       — Ты. Подойди. — Он кивнул тому, о котором говорил Виктор.       Один из рабочих тяжело поднялся и вперевалочку подошел к Люмьеру.       — Чем обязан, месье? Моя смена на сегодня закончена.       — Ответьте мне на один вопрос. Какой мразью нужно быть, чтобы ударить ребенка? — Люмьер говорил спокойно, выжидая. — Моего ребенка.       — Этого? — он кивнул в сторону Виктора. — Он мешался под ногами и не давал мне закрыть занавес. Я бы проучил его хорошенько, если б мог, но дал всего-лишь пощечину.       Ив чуть склонил голову, взвесил смычок и, хорошо замахнувшись, ударил им мужчину по лицу. Молча, жестко и бескомпромиссно. Конский волос рассек кожу до крови, глубоко и болезненно. И, пока тот не осознал, Люмьер взял его за грудки и пригвоздил к деревянной перекладине, ударив по лицу уже рукой, сжав ее в кулак. Руки, что нежно держали скрипку, могли хорошо и очень сильно бить.       Себастьян заворожено смотрел за разворачивающейся сценой и чувствовал, что его бросает в жар. Если бы это было возможно, он бы взял Люмьера прямо там, на глазах у всех, но это было лишь мечтами.       Работник сцены едва ли не потерял сознание от удара, но Ив лишь отпустил его и так же молча вернулся обратно к знакомым и семье. Он отдал смычок жене, которая только вздохнула и кивнула на пиджак, чтобы тот его не забыл.       — Простите, что вам пришлось стать зрителями этого маленького представления, — сказал он, нисколько не сожалея. Ив был абсолютно уверен в своей правоте.       — Это было сильно, — сказал Густав. — Вы его… сильно.       — За дело.       Виктор подошел к отцу и обнял его, как мог достать со своего невысокого роста. Ив чувствовал взгляд Себастьяна. Когда все наконец-то отвлеклись, Люмьер посмотрел в его лицо. Очень внимательно. Очень пронзительно. Атчесон ответил на его взгляд.       — Осторожнее, месье. — Ив сказал очень тихо.       — Всегда осторожен. — Он улыбнулся слегка хищной улыбкой.       Ив бросил взгляд вниз и усмехнулся, а потом вновь посмотрел в глаза Себастьяна.       — Вам понравилось мое выступление? — И едва ли Ив говорил о концерте.       — Вы были несравненны, — просто ответил он.       Ив ловко надел пиджак и улыбнулся, а потом сказал:       — Двадцать третьего апреля я вновь буду в Париже. Хотите, посажу вас на лучшее место? Позвольте как-либо отблагодарить вас. Вы не должны были, но помогли мне и моей семье.       — Увы, я должен буду уехать к этому времени, но обязательно приду на ваш концерт, когда вновь окажусь в стране.       — Тогда сообщите мне. — Иву пришлось обыскать несколько карманов, прежде чем смог найти карточку. — Напишите заранее, пожалуйста, и сколько билетов вам будет необходимо.       — Благодарю вас и рад знакомству.       — И я. Месье…?       — Атчесон.       — Никогда бы не подумал. — Ив задумался. — Вам бы пошло что-то более интересное. Более хищное.       — Я подумаю над этим. Благодарю, месье.       — До встречи, месье Себастьян, — сказал Виктор.       Ив же добавил и сам:       — До встречи, — улыбнувшись ему.       А потом вся магия момента разрушилась, когда всех начали гнать из консерватории, а Люмьерам пришла пора отправляться на вокзал.       Вернувшись в Итонский колледж, Себастьян понял, что уже большую часть времени только и думал о том, насколько хорош был Ив Люмьер и как сильно он хотел бы его в свою постель. С того самого вечера, когда он побывал на концерте, каждую ночь ему снились горячие, эротические, абсолютно непристойные сны, в которых он сам ласкал Ива, ублажая его ртом, или брал сзади, с упоением чувствуя, как ему подчиняется этот человек.       Ива хотелось подчинить. Он был зверем, он был слишком сильный, властный, бескомпромиссный и недоступный. Желание опрокинуть его на кровать, приблизив к себе, чтобы сильно и глубоко войти одним толчком было до поразительного ярким. Себастьян, вероятно, никогда и никого настолько сильно не хотел.       Он просыпался по ночам и мастурбировал, беря плоть в руку и доводя себя до исступления, до сильного и пробирающего оргазма. Себастьян видел перед собой лицо Люмьера, его руки, его улыбку. Он слышал шепот «осторожнее», толкаясь в кулак и кончая, стараясь сделать это как можно более тихо. Соседи по комнате в колледже вряд ли бы оценили рвение своего товарища, хотя его это совершенно не волновало, но лишнее внимание было совершенно ни к чему.       Ив занимал все его мысли не только ночью, но и днем, когда Себастьян сидел на занятиях и вполуха слушал преподавателя, думая о том, что был бы не прочь разложить Ива на столе, с силой сжимая бедра, беря так жестко и так страстно, чтобы тот не мог произнести ни звука, задыхаясь от ощущений.       Себастьян то и дело пытался обратиться к мысли, что ему срочно был необходим любовник, жаркий секс на пару ночей, чтобы охладить разум, но любая мысль о том, чтобы переспать с кем-то из студентов, отбрасывалась с нетерпимостью и даже раздражением. Он прекрасно понимал, что только сам Люмьер, оказавшийся в его кровати, мог стать избавлением. Проведя в таком положении не меньше месяца, он уже вознамерился отправиться в Париж, чтобы попытать счастье, ведь Ив приглашал его на концерт. Но директор отказал в срочном, хотя и беспочвенном, отъезде накануне выпускных экзаменов. Это вызвало в Себастьяне самую настоящую ярость, и только невероятное самообладание и холодность помогли ему не задушить директора его же галстуком.       Апрель в том году выдался холодным. Ветра, начавшиеся еще в середине марта, не стихали ни на день. В общежитиях Итона было сыро и промозгло. Новость пришла с утренними газетами 18 апреля. Вчера днем скончался выдающийся скрипач и композитор Ив Франциск Люмьер. От чахотки. В некрологе была краткая заметка про его обширную деятельность и все. Всего несколько слов о том, кто заслуживал слов всего мира. В тот день мир померк для Себастьяна. Он как будто стал серым и унылым. С отличием закончив Итон, он, как и планировал, поступил в Оксфорд, где показывал блестящие результаты в праве и политэкономии. Когда ему был двадцать один год, он решил последовать совету, полученному когда-то от Ива Люмьера, и сменил фамилию на Эрсан, а после уехал жить в Париж. Очень скоро, благодаря старым связям, новым знакомствам и природному уму, он сумел получить пост в правительственных органах Франции. Наследства, доставшегося от тетки Амалии, хватило, чтобы со вкусом обустроить ее старый дом. Он начал закатывать балы и давать приемы.       Постепенно высший свет принял его за своего. Когда ему было двадцать девять, он женился. Он был вынужден сделать это скорее из деловых соображений. Ее имя было Флоренс Арчибальд, и он никогда ее не любил. Ей было восемнадцать, когда они обвенчались в церкви. Но мир по-прежнему был пустым и лишенным красок. Они даже не разделили ложе в брачную ночь. Постепенно он пришел к выводу, что так и должно быть, и иначе уже быть не может.       Однако все изменилось в один день, когда ему было тридцать семь. Это был обычный день в Ле Пелетье. Он пришел туда в сопровождении жены, которая то и дело перекидывалась лукавыми взглядами с ее очередным новым любовником из артистов балета. Неожиданно его кто-то толкнул. Он приготовился выругаться, обернулся и не смог вымолвить ни слова. Перед ним стоял молодой человек точь-в-точь похожий на Ива Люмьера. Мгновенно старая страсть пробудила его окостеневшее сердце, и мир вновь заиграл яркими красками.       — Прошу прощения, месье, — произнес юноша и быстрым шагом скрылся в толпе.       Себастьян Эрсан медленно проводил его взглядом. Будто по щелчку пальцев его жизнь вновь обрела смысл. Он, несомненно, должен был выяснить, кто этот юноша, и завладеть им во чтобы то ни стало.       Уже вечером, когда он вернулся в свой особняк в одиночестве — Флоренс предпочла общество любовника, — Себастьян начал вспоминать свою первую и единственную встречу с Ивом Люмьером. Что он мог упустить? Тот был мертв вот уже как двадцать лет! К тому же молодой человек за кулисами выглядел гораздо моложе. Сын! Конечно же! Это был сын Ива Люмьера. Виктор, кажется так его звали. Как же поразительно он был похож на отца! Уже позабытые чувства вновь всколыхнулись в его груди.       Идея пришла внезапно. Он не смог получить отца, но быть может ему больше повезет с сыном? Теперь у него есть положение в обществе и деньги, он опытен и более чем терпелив. Если есть что-то в этом мире, что сможет остановить его от исполнения его плана, то пусть. Но пока что это может стать забавной игрой.       Пройдя в свой кабинет, он взял лист писчей бумаги и принялся писать письмо Виктору. Первое из множества других, написанных впоследствии. Оно было полно страсти и желаний, скрытых глубоко в его душе на протяжении этих двадцати лет. В конце он сделал приписку, что будет ждать его в ресторане напротив Опера Гарнье. Себастьян решил не ставить подписи. Едва ли его имя могло о чем-то сказать Виктору, но это добавляло определённый шарм.       Первое письмо осталось без ответа. Как, впрочем, и второе, и третье. Прошел год, затем другой. Игра начинала наскучивать. Однако Себастьян исправно посещал Опера и внимательно наблюдал за развитием карьеры Виктора. А просто видеть его на сцене было достаточно, но с каждым разом ему хотелось все больше и больше исполнить те фантазии, которые он описывал в своих письмах.       Все изменилось в один день, когда Виктор пришел на встречу и даже открыто флиртовал с ним. Себастьян был сражен до глубины души, но умело держал себя в руках. Он постарался максимально сблизиться с молодым Люмьером и даже предложил ему работу. Если бы не этот мальчишка де ла Круа, Виктор бы стал его целиком и полностью. Однако нельзя было отрицать, что наблюдать за безумием Венсана было крайне любопытно.       И вот сейчас, когда он наблюдал за Виктором на площади, Себастьян испытывал удивление, смешанное с удовольствием. Игра удалась. Перед ним стоял Ив Люмьер.       Виктор закончил играть и отдал скрипку мужчине, накинув ему еще несколько десятков франков за услугу, ведь далеко не каждый — едва ли хоть один — музыкант согласился бы одолжить свой инструмент. Люмьер умел быть благодарным.       — Простите, молодой человек, — старик окликнул его, когда Виктор уже шагнул прочь. Но последний остановился и посмотрел на говорившего. — Вы талантливый, один из лучших, кого я слышал. Скажите, как вас зовут.       — Люмьер. — Он кивнул тому с почтением.       — А имя?       — Просто Люмьер.       — Вы действительно свет.       — Спасибо, — Виктор попрощался и подошел к Себастьяну, который смотрел на него во все глаза, и сказал: — Мы едем домой. Но сперва я хочу несколько блюд с собой из того ресторана на Сите.       И пошел в сторону их экипажа, который терпеливо ожидал их все время. Виктор сел напротив Эрсана, смотря на него внимательно, а потом перевел взгляд на улицы Парижа.       В ресторане они взяли креветок, мидий и устриц, которых Виктору внезапно захотелось, а потом направились домой, где Люмьер первым делом распорядился о горячем вине с пряностями. Это могло удивить Себастьяна, ведь он ни разу не видел Виктора пьющим, но Люмьер замерз, и это было чревато последствиями — долгой лихорадкой, бронхитом и постельным режимом. Он выбирал меньшее из зол. Когда Виктор сел в гостиной, он попросил у Себастьяна табак.       — Знаешь, — Виктор взял в руки папиросу из портсигара Себастьяна, — за любой дурной поступок человек должен быть жестоко наказан. — Виктор прикурил от свечки. — Это я выучил наизусть. Знаешь, — он повторился, — самым изящным, как мне кажется, что я видел, было использование смычка вместо шпаги. Музыка как оружие. Прекрасно. Жаль, что ты не дал мне разукрасить его лицо кровью, чтобы лишний раз не открывал рот.       Себастьян улыбнулся и тоже закурил. Никогда в жизни он даже не осмеливался думать, что мечта его юности может сбыться. И теперь, глядя на Виктора, он жаждал лишь того, чтобы тот овладел им и подчинил своей воле. Он был готов пойти на все, лишь бы только вновь увидеть Ива Люмьера во плоти.       — Человек всегда должен быть наказан за свои проступки. Здесь не может быть исключений, — как бы невзначай бросил он. — Думаю, и я сам заслужил наказание за то, что был резок с тобой. Я знаю, что ты сможешь рассудить все правильно.       Виктор смотрел на него пристально. Он отпил из бокала горячее вино, а потом с удовольствием затянулся папиросой. Табак у Себастьяна водился всегда только самый лучший. Люмьер отставил бокал после первого глотка — он не хотел напиться и заснуть в постели. Он расстегнул манжеты рубашки, заворачивая их и оголяя запястья — очень сексуальный жест. Виктор оперся о кресло и медленно поднялся, чтобы подойти к Себастьяну и ударить его по щеке, а потом взять за подбородок пальцами — жестко и властно, прямо под челюстью, чувствуя биение его сердца на точке пульса. Он заставил его открыть рот, надавив пальцем на зубы, обвел его язык и губы, чуть улыбаясь, становясь между его разведенных ног. Виктор второй свободной рукой расстегнул свой ремень, а потом кивнул Себастьяну, чтобы тот сделал, что велено. Эрсан расстегнул его брюки, пока Виктор все еще держал его лицо в своих руках, впиваясь сильными, пусть и очень изящными пальцами в кости и плоть. Себастьян огладил его член ладонью, а потом Люмьер отпустил его лицо, чтобы Себастьян привычно, очень умело и глубоко взял его рот. Виктор наклонился, вцепляясь пальцами уже в спинку кресла, в котором сидел его возлюбленный. Все тело ярко отзывалось на действия Себастьяна, а потому Люмьер был готов взять его уже через пару минут.       — Я не буду брать тебя здесь. Кровать для первого раза подойдет. — Он отстранил Эрсана от себя и потрудился натянуть брюки хотя бы на время, чтобы дойти до спальни. Когда они оказались внутри нее, Виктор сел в кресло, которое стояло рядом с камином справа от кровати. Как только Люмьер устроился удобнее, он посмотрел на любовника, ожидающего его наставлений. — Я хочу, чтобы ты подготовил себя сам. — Люмьер запустил ладонь под ткань брюк, начиная поглаживать себя, смотря на то, как Эрсан начал раздеваться. — Оставь рубашку, мне она нравится. — Реплики Виктора были короткими, произнесенные очень спокойно.       Себастьян подчинялся каждому его слову — это было внове, и Виктор даже почувствовал самое настоящее упоение моментом, когда Эрсан — этот сильный, независимый, гордый человек развел ради него ноги, демонстрируя все свое желание и готовность отдаться.       — Ты не похож на того, кто хоть раз отдался бы хоть кому-то. — Люмьер внимательно следил за его движениями, оставив ласки и расстегивая свою рубашку.       — Так будь моим первым разом, — горячо отозвался Себастьян.       Когда Виктор насмотрелся вдоволь, он избавился от одежды. Его тело, выточенное часовыми, долгими занятиями танцами было идеальным, исключительной красоты. Конечно, у него были свои изъяны, но он принимал их за свои достоинства. Хотя бы во время секса.       Желание было поразительно острым, огненным. Виктор хотел его, жаждал до гибели, до умопомрачения, при этом абсолютно чисто и беззаветно любил. Желание убить, съесть, подчинить, обласкать и сгореть вместе с Себастьяном было равносильно безумию.       Он забрался на кровать, чтобы развести ноги Эрсана еще шире, наклонившись и заставляя того убрать руки, продолжая его действия уже языком, оглаживая пальцами сильные ноги, чувствуя упругие рельефные мышцы и жесткие кости под ладонями.       Виктор слышал, как Себастьян оценил его жест, но не дал тому слишком долго наслаждаться подобной благосклонностью. Люмьер устроил одну ногу на плече, а вторую отвел в сторону, зная, что это причинит боль не столь гибкому Себастьяну, но натянутость мышц добавит еще и острого удовольствия. Он вошел сперва медленно, а потом с сильным толчком, что тишину нарушил звук соприкосновения бедер. Виктор отпустил его ногу, которая так и осталась на его плече, чтобы, начав двигаться, придушить Эрсана ладонью, накрыв горло у адамова яблока. Второй рукой он отводил его бедро, начиная двигаться сильнее, жестче, то полностью выходя из тела возлюбленного, то проникая на полную длину. Он взял в руку его плоть, расцепив хватку, чтобы не дать никакого шанса Эрсану закончить позже него.       Люмьер брал его еще дважды. Пристроившись сзади на боку, держа его ногу на весу, двигаясь сильно и быстро, пока Себастьян помогал себе рукой. Виктор не был приверженцем брать или отдаваться сзади, спиной к груди, но в этот раз ему показалось до ужаса органичным, что закончили они уже так, когда Люмьер был глубоко внутри, лаская плоть Эрсана ладонью, которому уже оставалось только стонать, прислонившись лбом к постели. Виктор вышел из него ровно перед тем моментом, как Себастьян излился ему на пальцы, чтобы лишний раз не причинять ему уже не совсем приятной боли — тело возлюбленного было чувствительным, даже слишком чувствительным. Когда он довел себя до оргазма, Виктор лег на постель, чувствуя, как сокращаются бывшие столь долго напряженными мышцы.       Виктор поднял руку, на которой уже почти два года красовался браслет, подаренный Себастьяном. В качестве поощрения, ведь он оставил немало следов на теле Эрсана, он погладил Себастьяна по влажным волосам, пропустив их сквозь пальцы. Эрсан же подался вперед, страстно поцеловал Виктора в губы и аккуратно высвободился из его объятий. Он чувствовал, как внутри него все горело. Это пламя, возникшее в тот момент, когда он впервые увидел его в театре, разгорелось и стало настоящим пожаром. Все, что произошло сейчас, абсолютно не вписывалось ни в какие планы, но он ни за что бы не променял ни секунды той близости, что была между ними, на что-либо еще.       Он подошел к изящному бюро, отделанному перламутром, выдвинул потайной ящичек и достал небольшую коробочку, тисненую серебром. Себастьян взвесил ее на ладони и обернулся, лукаво посмотрев на Виктора. Тот был прекрасен в своей наготе.       — Я все ждал подходящего момента, когда мог бы подарить его тебе.       Он вновь приблизился к широкой кровати, на которой возлежал Виктор, а затем встал на одно колено и раскрыл коробочку. Вероятно, Эрсан был первым, кто видел такое удивление на лице Виктора. Он перебрался к краю постели, чтобы опустить ноги и оказаться перед ним.       — Себастьян? — Люмьер даже не знал, что ответить. Виктор во все глаза смотрел на кольцо, кажется, из платины, которое, вне всяких сомнений, было обручальным.       — В знак моего глубокого восхищения. — Эрсан улыбнулся — Я бы хотел связать с тобой жизнь.       Виктор протянул ему левую руку.       — Я бы с удовольствием вышел за тебя, если бы это было возможно.       — Забудь на мгновение о приличиях — усмехнулся он и надел кольцо Виктору на палец, — и будь моим.       — Я уже весь твой. — Виктор потянул его на себя, укладываясь на постель спиной.       Себастьян погладил его щеку и вновь страстно поцеловал, чувствуя, как пламя внутри него достигает пика. А Виктору в это же самое время казалось, что любить сильнее просто невозможно.       Следующим утром яркие солнечные лучи проникли сквозь плотные портьеры в спальню Себастьяна Эрсана. Хозяин уже давно не спал, а все думал о том, что произошло между ним и Виктором в прошлую ночь. Это меняло многое. А, точнее, меняло абсолютно все. Он подарил Люмьеру кольцо, которое когда-то предназначалось его отцу. Он купил его в Лондоне двадцать лет назад накануне известия о смерти Ива. Тот так его никогда и не видел, а Себастьян так никогда и не узнал о реакции на столь неоднозначный подарок. Но теперь все это было неважно. Увидев, что Виктор пошевелился, он ласково поцеловал его в макушку и шепнул:       — Пора вставать, мой дорогой.       Люмьер вытащил одну руку из-под одеяла и обнял Себастьяна за пояс, продолжая бороться за сон с непоколебимой и властно наступающей бодростью.       — В самом деле? — произнёс он, открывая один глаз. Почему-то, первым открыть всегда получалось именно правый.       — Уже давно рассвело, — ответил Себастьян, целуя его в щеку. — Ты сам говорил, что у тебя есть сегодня одно дело.       — Да, дело. — Виктор выгнулся весь на постели так, что все кости захрустели, а суставы словно бы встали на место. — Ты сегодня очень ласковый. — Виктор улыбнулся, даже погладил его по волосам. — Давай позавтракаем и я все тебе расскажу. Нас ждут вчерашние божественные морские гады.       Себастьян позвонил в колокольчик, чтобы оповестить слуг о том, что необходимо начать утренние дела. Виктор посмотрел на Себастьяна и оценил ущерб, причинённый тому вчера во время столь бурного секса.       — Боюсь, ворот рубашки тебя не спасёт.       Он протянул руку, касаясь кожи, почти багровой с вкраплениями фиолетового.       — Я надену шарф, — с улыбкой ответил тот.       — Благо, что зима. Тогда и я надену свой.       Виктор сидел напротив Себастьяна за завтраком, как и обычно, а вокруг них вальяжно суетились слуги, которые и себе цену знали при таком хозяине. Устрицы на завтрак оказались просто чудесными, как и лимонный чай с мятой и имбирем, ведь Люмьер ещё вчера оговорился, что замёрз, и попросил вино по той же причине.       — По поводу дела. Я надеюсь на твоё понимание и знаю, что ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы поддержать. Герцогиня де ла Круа пригласила меня к ним в особняк в Сен-Жермен, чтобы повидаться с Венсаном. — Виктор сделал паузу. — Ему становится только хуже. Мне хотелось бы его увидеть ещё хотя бы раз. Ведь произойти может все, что угодно, и неизбежное тоже.       Себастьян сделал глоток из своей чашки и, немного помолчав, произнес:       — Только при одном условии. Я пойду с тобой.       — Если бы я хотел пойти один, я бы пошёл, но я не мог тебе не сказать. — Виктор поджал губы. — Я рад, что ты пойдешь со мной. Герцог меня ненавидит.       — У Анри сложный характер, — согласился Эрсан. — А меня связывают с этой семьей очень тесные отношения. Во сколько тебя ждут?       — После обеда. — Виктор взглянул на напольные часы. — Не дай мне сломать герцогу нос, пожалуйста. — Люмьер усмехнулся.       — О да, он иногда очень заслуживает этого. Но не будем усугублять горе семьи.       — Только если он не попытается ударить меня.       Отправившись переодеваться, Виктор задал ещё один важный вопрос.       — Тебя не сильно заботит то, что мы слишком демонстрируем наши отношения? Я-то просто бывший артист, с меня взятки гладки, но ты куда более значимая персона.       — Ты даже не представляешь, насколько я важная персона, — улыбнулся Себастьян.       Виктор сам поправил платок на шее Себастьяна, отпустив служанку.       — Так что насчет моего вопроса, мой властитель мира сего? Одно дело — ты бы просто спал со мной. Ты со мной живёшь! — Виктор выделил последнее слово.       — Никто не посмеет меня и пальцем тронуть, — засмеялся Себастьян.       — Что, даже можешь договориться, чтобы нас сочли узами брака в церкви?       — Я не настолько всесильный, но о том, чтобы на наши отношения закрыли глаза нужные люди — могу.       — А ты опасен. — Виктор коротко его поцеловал.       Прогулка заняла не более получаса. Когда они поравнялись с особняком де ла Круа, оба замолчали. Встреча обещала быть тяжелой. Дверь открыл привратник. Мадам Жозефина де ла Круа уже ждала в холле.       — Прошу проходите. Месье Люмьер, Себастьян.       — Здравствуйте, Ваша Светлость. — Виктор улыбнулся Жозефине. — Позвольте поблагодарить вас за приглашение. Вы выглядите, что бы ни случилось, как всегда изящно.       — Благодарю вас. Отдайте ваши шляпы и пальто Дюпону и следуйте за мной.       Виктор избавился от пальто и шарфа, передав его прислуге и, коротко взглянув на Себастьяна, сделавшего то же самое, проследовал за Ее Светлостью. Он не раз бывал в этом доме, но посещал далеко не все комнаты, а потому лишь некоторые коридоры большого особняка герцогской четы были ему знакомы.       Когда они оказались в гостиной, Себастьян спросил:       — Как мой крестник?       — Ты мне не говорил, — Виктор сказал это тихо, с удивлением.       — У всех должны быть свои скелеты в шкафу, — грустно усмехнулся Себастьян, взяв его за руку. — Мы могли бы его увидеть?       — Он очень плох. — Жозефина поджала губы. — Никого не слышит, никого не узнает, ни с кем не говорит.       Они присели в кресла. Виктор задумался, начав ненароком поглаживать ладонь Эрсана. Поймав взгляд Анри, он поморщился.       — Сперва, может быть, не откажетесь от чая? Как я знаю, сейчас он вроде как спит. По крайней мере минут десять назад это было так.       Жозефина очень старалась быть приветливой хозяйкой, в отличие от своего мужа, который смотрел на Люмьера с особым отвращением, словно тот представлял из себя сколопендру. С неменьшим отвращением он то и дело бросал взгляд на их сцепленные с Себастьяном руки.       — Да, чай, если можно. Спасибо, Ваша Светлость. Мадам, скажите, пожалуйста, когда его болезнь проявилась в первый раз?       Жозефина опустила глаза точь-в-точь как это делал Венсан, и на ее губах появилась печальная улыбка.       — Еще в детстве у него были своего рода странности. Венсан был смышленым мальчиком, но часто витал в облаках. Потом в юности его характер начал меняться. Он начал становиться холодным и отчужденным. Иногда случались вспышки гнева. Когда он решил покинуть дом, я поняла, что конец близок. Я уговаривала его остаться, но он не соглашался ни в какую.       Она прижала руку к груди и по ее щеке покатилась слеза.       — Позвольте помочь вам с чаем, герцогиня. — Виктор улыбнулся, поднимаясь из кресла, многозначительно смотря на нее.       — Благодарю вас. Вы бы оказали мне неоценимую помощь.       Виктор отошел с ней к столику, на котором прислуга, чтобы не беспокоить их во время разговора — во время которого, на самом деле, Люмьер ругался с герцогом, оставила чай. Пока он разливал его по чашкам, то тихо сказал:       — Не хотел говорить при герцоге. Присматривайтесь к Аньелю — так ведь назвали мальчика? — Люмьер аккуратно наполнял уже вторую — Он может… быть таким же.       — Молю небеса, чтобы маленькому Аньелю ничего не угрожало, — горько вздохнула она. А затем ее лицо изменилось и она внимательно посмотрела на Виктора. — Вы уверены, что хотите его видеть? Он может даже не узнать вас.       — Вы ведь давно догадались, в каких отношениях мы были? — Виктор не ответил на вопрос, сперва решив задать свой, наполняя третью чашку.       — Да, это мне известно.       Виктор внимательно посмотрел на нее.       — Так если я уже пришел сюда, должно быть, я уверен. — Люмьер чуть улыбнулся. — По правде, ненависть вашего мужа в мою сторону смущает меня куда сильнее.       — Простите его, он порой бывает просто невыносим, — с ласковой улыбкой произнесла она. — Но он тоже беспокоится.       — Он просто хочет винить меня, потому что винить в этом уже некого. — Виктор взял поднос со всеми четырьмя чашками и поставил его на стол между креслами и софой, где расположились хозяева дома, представив возможность гостям сидеть напротив. Люмьер подал чашку первым делом герцогине, а потом и герцогу. Третья оказалась в руках у Себастьяна, а четвертую он взял в свои руки.       — У вас талант, месье Люмьер, — герцог де ла Круа произнес это очень своеобразно. — Вам бы отлично подошла роль прислуги.       — Только если во время сексуальных развлечений. — Люмьер пожал плечами.       Виктор даже улыбнулся, хотя и удивился, когда Жозефина хихикнула на его слова, сделав вид, что этого не было.       Венсан сидел на кровати в одной ночной рубашке, свесив босые ноги вниз. Его бледная кожа блестела от пота, а отросшие волосы потускнели и спутались. Он уже давно не принимал ванну, а острые ногти то и дело впивались в плоть, оставляя кровавые следы. На его лице застыло мечтательное выражение, хотя взгляд ничего не выражал. Когда в дверь постучали, он встрепенулся и вжался в кровать.       — Кто там?       — Милый, — голос Жозефины был неровный, но она тщательно старалась скрыть свое состояние, — к тебе пришёл твой старый знакомый. — Она приоткрыла дверь. Герцогиня настояла на том, чтобы в комнату Венсана прошёл только Виктор, в то время как сама собиралась переговорить с Себастьяном. — Он не причинит тебе вреда. — Жозефина повторила слова Люмьера, который тот шепнул ей вслед.       Венсан медленно повернул голову и, нахмурившись, серьезно сказал:       — Осторожно, не наступи на лисичек. Они сегодня очень беспокойные.       Люмьер тронул ее за плечо, чтобы герцогиня наконец-то зашла. Виктор сделал глубокий вдох и вошёл вслед за ней.       — Надеюсь, твои лисички не против, что я сегодня решил отвлечь от них твоё внимание? — Люмьер улыбнулся, надеясь, что улыбка не вышла слишком печальной.       Венсан подтянул колени к груди и принялся раскачиваться взад-вперед совершенно не обращая никакого внимания на гостей.       — Они не против. Как они могут быть против тебя, Виктор? Ты давно не появлялся. Я решил, что ты совсем забыл обо мне.       Виктор подошёл к нему ближе и присел на стул, который стоял у кровати — видимо, когда за Венсаном приглядывали, он стоял для прислуги. Герцогиня удивлённо посмотрела на Люмьера, но тот только пожал плечами.       — Извини, я и правда давно тебя не навещал. Даже слишком давно. — Он протянул руку, коснувшись колена Венсана. — Я никогда не забывал о тебе.       Тот вздрогнул, но не отпрянул.       — Нам было так хорошо вместе, а потом ты просто исчез, — сокрушенно произнес он. — Но ты не мертв.       Люмьер удивился, но ожидать можно было чего угодно.       — Конечно, нет. Можно? — Он кивнул на кровать, чтобы пересесть ближе.       Жозефина решила остаться и посмотреть, что будет, благоразумно закрыв дверь. Венсан кивнул.       — Я так тебя люблю, — неожиданно произнес он, и по его щекам покатились крупные слезы. — Лисички хорошие. Они оберегают меня от плохих людей.       Виктор глубоко вздохнул, когда Венсан сказал эти слова. Он устроился рядом с ним на кровати, мягко прикоснувшись к его плечу ладонью.       — Я тоже люблю тебя, Венсан. — Люмьер ответил ему шёпотом. Он осторожно погладил его по худой спине, чувствуя под пальцами выпирающие позвонки.       — Они мои ангелы хранители, — улыбнулся Венсан через слезы, — и они пришли, когда ты ушел. Их трое.       — Здорово, что они появились. Защищают тебя, оберегают. — Виктор слышал, как герцогиня старательно пыталась скрыть свои слезы. — Я уверен, что они хорошие.       — Протяни руку. Вот сюда. — Неожиданно Венсан оживился и повернулся лицом к Виктору. — Она вот тут. Она даст себя погладить, если ты не будешь делать резких движений.       Виктор кивнул и сделал, как Венсан сказал. Он осторожно, как если бы его руки были частью фрески Микеланджело в Сикстинской капелле, протянул правую туда, где де ла Круа видел одного из своих анималистических ангелов.       — Ты ей нравишься, — произнес Венсан и вдруг серьезно посмотрел на него. — Ты стал другим.       — Другим? — Виктор посмотрел на него, внезапно отмечая, насколько странно осознанным был взгляд Венсана.       — Ты… настоящий? — с неверием спросил он, касаясь щеки Виктора.       — Конечно, настоящий. — Люмьер нежно улыбнулся ему.       Венсан ничего не ответил, а лишь бросился ему на шею, периодически всхлипывая. Люмьер обнял его, стараясь не причинить ему боли. Они сидели так некоторое время, пока Виктор не спросил:       — Хочешь, я сыграю тебе?       — Больше всего на свете, — прошептал Венсан, не желая отпускать Виктора.       Люмьер посмотрел на Жозефину, ведь скрипку он оставил в гостиной на кресле.       — Я хочу сыграть тебе ту мелодию, которую написал на твой двадцать четвёртый день рождения. Тебе она понравилась. Но при одном условии, Венсан, — Виктор внимательно на него посмотрел, даже несколько строго произнес: — сперва ты поешь. Я знаю, что ты уже три дня как отказываешься, а потом я тебе сыграю.       Жозефина издала тихий стон и удалилась из комнаты. Ей было больно видеть сына таким, но она была рада, что он узнал Виктора. Тем временем Венсан отпрянул и сложил руки на груди.       — От еды мне плохо, — пожаловался Венсан, капризно скривив губы.       — Тебе плохо, потому что ты ожидаешь, что тебе будет от неё плохо. Ты должен есть, иначе тебе будет ещё хуже. Ты ведь этого не хочешь?       Когда прислуга через несколько минут принесла скромную тарелку куриного бульона, Виктор поблагодарил девушку и взял посуду в руки.       — Я не прошу многого. Всего лишь поесть. Ты ведь сделаешь это для меня?       Герцогиня, когда вошла в комнату вновь, застала картину, как Люмьер старался накормить её сына бульоном, старательно уговаривая его съесть хотя бы ещё одну ложку.       — Какой же ты упрямый, Венсан. Если ты не съешь бульон, я опрокину тебя в ванну, и ты наконец-то помоешься! — Венсан, наконец, взял в дрожащую руку ложку и проглотил теплую жидкость. Тут же все внутренности свело судорогой, но он решил, что не станет это показывать. — Когда мы с тобой познакомились, ты тоже был едва живой от голода. Упал в обморок в тот день, когда должен был продолжить писать мой портрет. — Виктор взял ложку в свою руку и стал сам его кормить. — Чем больше ты не ешь, тем сложнее твой организм будет принимать пищу. Ты должен понимать это. Мне удастся уговорить тебя принять ванну, или будешь ходить так?       — А это обязательно? — слабо спросил Венсан. Поучительный тон Виктора успокаивал.       — Да, обязательно. Ты ведь знаешь, как я отношусь к тому, чтобы принимать ванну ежедневно и не один раз! — Виктору все-таки удалось скормить ему тарелку бульона. — Герцогиня, прошу вас, распорядитесь о водных процедурах для Венсана. Полагаю, мыть его я буду сам. — Он вопросительно посмотрел на маркиза. — Но сперва сыграю обещанную композицию.       Виктор встал, чтобы начать играть. Когда Виктор взял скрипку, он на секунду задумался, а потом, вскинув руку, заиграл переливчатую мелодию, в которой сочетались и весенние лучи солнца, и ароматы магнолии, розовых кустов и отзвуки недавно прошедшего дождя. Он играл весну 1875-го, такую теперь далекую и словно ненастоящую. Словно бы не было того портрета, той студии на Монмартре и художника в старой рубашке. Но все это было в ней — в музыке, что оживала под пальцами и заполняла собой всю комнату. И всего Люмьера.       Венсан зачарованно слушал его, а потом в какой-то момент начал плакать. Он растирал слезы по щекам, глубоко всхлипывая. У самого Виктора глаза тоже оказались на мокром месте, когда он закончил играть и опустил скрипку.       — Лисички в восторге, — проговорил Венсан тихо, вытирая тыльной стороной руки впалую щеку.       — О, — выдохнул Люмьер. — Я рад.       — Сядь рядом. — Он обнял себя руками и искоса посмотрел на Виктора.       Виктор подчинился и занял место на постели, где сидел до этого, положив скрипку рядом. Венсан лег ему на колени, съежившись в комок. Он все еще всхлипывал. Люмьер погладил его по спине.       — Ты тоже другой, — вырвалось, и Виктор поджал губы.       — Что ты имеешь ввиду? — спросил Венсан резко.       — Просто другой. Два года почти прошло, как мы с тобой познакомились.       — Ты больше не оставишь меня? — спросил он жалобным тоном.       Виктор не знал, солжет или скажет правду — это могло показать лишь время.       — Нет.       Воцарилось молчание. Некоторое время Венсан просто лежал на коленях у Виктора и, казалось, вот-вот уснет.       — Ванна для Вашей милости готова, — произнесла служанка, постучавшаяся и вошедшая в комнату.       — Ты должен сперва принять ванну. Тебе станет куда приятнее.       Венсан тряхнул головой и тяжело сел. Его дыхание было частым и прерывистым.       — Что с тобой? — Виктор взял его за плечо.       — Мне страшно, Виктор. Они снова говорят ужасные вещи.       Люмьер обнял его, прижав к себе.       — Не слушай. Они не правы.       — Правда? — Венсан всхлипнул и прижался всем своим телом к Люмьеру.       — Правда. — Виктор поглаживал его по голове, проходился ладонью по позвоночнику. — Они перестанут, ты просто не слушай их.       Венсан поднял на Виктора заплаканные глаза и измученно улыбнулся. Он выглядел таким маленьким и хрупким в этот момент. Он оперся о колено Виктора, и осторожно встал на ноги, чтобы избежать дурноты, и в его же сопровождении проследовал в ванную комнату. Венсан знал, что Виктор не желает ему зла.       Виктор услышал в голове музыку, непривычную, похожую по настроению на Шопена — печальную, тоскующую, рассказывающую историю давних счастливых лет. Это была фортепианная мелодия, совсем не скрипичная, и Люмьер вспомнил, как когда-то поцеловал де ла Круа во второй раз уже в театре, в музыкальном классе. Теперь же все было совершенно иначе, и это вызывало очень много чувств у Люмьера. Даже слишком много, чтобы он мог спокойно их выдержать. Он понимал, что, вероятно, проведёт всю ночь за роялем, оставляя и вверяя музыке эти переживания.       Он довёл Венсана до ванной комнаты и передал прислуге, обещая, что останется в комнате рядом — посидит на стуле, и ни за что не оставит маркиза. В ванной Венсан вновь погрузился в привычную апатию и отдался полностью воле слуг. Ему было все равно, что с ним делали. Главное, что Виктор снова был рядом. Он чувствовал себя почти счастливым, если бы не это ощущение, что все стало совсем другим, которое мучило его с самого момента появления Люмьера.       Когда с водными процедурами было покончено, он вышел из комнаты в сопровождении служанки, переодетый в свежую сорочку и укутанный в мягкий халат. На его лице блуждала улыбка.       Они довели вместе со служанкой Венсана обратно до его комнаты, но дальше Виктор уже попросил оставить их вдвоём. За это время в спальне проветрили, перестелили постель и убрали, и выглядела она намного лучше, чем до этого. Хотя Люмьер помнил, как мало было здесь всего, когда он в ней ночевал, ведь Венсан без энтузиазма вернулся домой и не очень-то хотел обживать свои покои.       Де ла Круа указал рукой на портрет на стене и с хитрой улыбкой шепнул ему на ухо:       — Узнаешь?       Виктор от неожиданности вздрогнул.       — Да, конечно. — Он глубоко вздохнул. — Дионис, бог театра, религиозного экстаза и виноделия. — Люмьер улыбнулся.       — Я любуюсь тобой каждое утро, — добавил Венсан со смущенной улыбкой. — Ты даешь мне силы справляться с ними.       Виктор обернулся и обнял Венсана. Он даже не смог ничего сказать. Де ла Круа обнял его в ответ, уткнувшись носом ему в плечо. Постепенно на него накатывала усталость. Люмьер держал его в руках и думал, что все могло быть иначе. Но потом одергивал себя, понимая, что не могло. Если бы они были вместе, их ждала бы нищета, а Венсану становилось бы все равно только хуже и хуже, и выбор он сделал правильный, хоть в эту минуту ему было невыносимо больно от всего. Совершенно от всего. Всё так изменилось, но не менялось разве что одно — Виктор любил Венсана. Венсан же думал про то, что теперь уж точно все будет хорошо. И эти мысли были столь приятны, что постепенно он начал погружаться в сон. Виктор уложил его в постель, чтобы сесть ненадолго рядом, пока Венсан окончательно не уснул. Он поглаживал его по волосам, ещё влажным после посещения ванной комнаты. Когда де ла Круа заснул, Люмьер поцеловал его в щеку и покинул комнату, встречаясь с герцогиней, которая ждала его, вероятно, в коридоре. Они встретились взглядом и Виктор слабо улыбнулся. Через время они вновь оказались в гостиной.       — Виктор, я давно хотела у вас спросить, — герцогиня отпила из чашки и аккуратно поставила ее себе на колени. — Вы ведь сын того известного скрипача?       Люмьер удивился вопросу, но кивнул.       — Да, это так.       — Могу я попросить сыграть вас и для нас? — Она посмотрела на футляр за его спиной. — Страдивари звучит по-особенному.       — Если только герцог не возражает.       — Даже если он будет возражать, сыграйте все равно.       — Вы мне нравитесь, Ваша Светлость. Вы потрясающая женщина. Гораздо сильнее многих мужчин.       — Благодарю вас за комплимент и отдельно благодарю за то, что вы пришли. Ему, кажется, гораздо лучше сегодня.       Когда Венсан, уставший от их компании заснул, и когда они оказались в гостиной, где Себастьян и Анри углубились в свои особые мужские разговоры, в которых темы переходили с политики на деньги и с денег на политику, Виктор подошел к тому комоду, где до этого стоял поднос с чаем, и достал скрипку вновь.       — Что бы вы хотели услышать, герцогиня? — Он улыбнулся лично матери Венсана.       — Что-то, что вы особенно любите. Пусть завершение этого вечера будет приятным.       — Вы играете на фортепиано, Ваша Светлость? — вдруг спросил Люмьер.       Она скромно улыбнулась и кивнула.       — Сыграете со мной дуэт для скрипки и фортепиано? — Он достал из футляра сложенные нотные листы. — Надеюсь, моя музыка придется вам по душе.       — С удовольствием, месье Люмьер.       Она улыбнулась и приняла сложенные листы из его рук.       — Зовите меня по имени, со мной ни к чему столь явная официальность. — Люмьер отошел к роялю и встал перед ним, ожидая, когда герцогиня займет место за клавишами.       Расправив складки платья, Жозефина села за инструмент и, проведя кончиками пальцев по клавишам, кивнула. Виктор приставил скрипку к плечу, вскинув руку с изящностью танцора балета и опытного скрипача, посмотрел на Жозефину, приготовившись играть, как только она проиграет часть композиции. Как только первые ноты прозвучали, Жозефина погрузилась в меланхолию. Она думала о Венсане. Последний год дался ей тяжело, но она стойко преодолевала все трудности с поднятой головой. Сегодня был хороший день, но ничто в этом мире не могло дать ответ на вопрос, каким будет завтра.       Виктор слушал собственную музыку, которую никогда не слышал. Он писал ее, но играть на двух музыкальных инструментах одновременно не мог. Он вступил чуть более внезапно, но мелодия плавно перетекла в дуэт, очень своеобразный и очень сложный. Вся музыка Люмьера была непростой, причудливым нотным кружевом. Он закрыл глаза, играя на своем самом родном инструменте, который был продолжением его руки, мысли и даже души. Когда мелодия подошла к концу, Жозефина обнаружила, что ее лицо было мокрым от слез. Она поспешно достала носовой платок, но это движение не укрылось от взора Люмьера. Виктор опустил скрипку и вздохнул, чуть улыбнувшись.       — Вы прекрасно играете.       — Благодарю, вы были изумительны. Достойны своего отца.       — Это честь для меня, слышать от вас эти слова, Ваша Светлость.       — Отца? — Люмьер повернул голову и посмотрел на герцога. — Этого мальчишки? Не знал, что среди твоих знакомых есть кто-то подобного круга.       — Его отец был великим скрипачом, — парировала Жозефина, с укоризной смотря на Анри.       — Таким уж великим? — Голос был пропитан таким скепсисом, что Виктору аж захотелось передернуть плечами от ощущения неприязни.       — Даже такому ворчуну, как ты, понравилась бы его игра. Его смерть большая потеря для всех нас. Примите мои соболезнования.       — Отца нет уже двадцать пять лет. — Виктор увидел, как герцог хотел что-то еще добавить. — Пожалуйста, Ваша Светлость, я настоятельно прошу вас не говорить ни слова о нем. Иначе нам с вами придется выяснять кто прав, а кто виноват, уже за стенами дома и совершенно не аристократическим способом, а мне очень не хотелось бы расстраивать в первую очередь вашу жену, одну из самых поразительных женщин, которых я встречал.       Анри смерил его тяжёлым взглядом, но промолчал. Люмьер оставил ноты Жозефине, добавив, что и так знает все свои композиции наизусть, и убрал скрипку в футляр.       — Уже вечереет, и мне кажется, что мы слишком сильно испытываем вашу доброту. Благодарю вас, что дали возможность увидеть его. Сообщите мне… если что. Хорошее тоже.       — Обязательно. — Она поднялась и взяла его руки в свои. — Еще раз спасибо вам за то, что пришли.       — Мне кажется, вы с моей мамой нашли бы общий язык, — невзначай сказал Люмьер. — Простите, наверное, это слишком. Вы очень добры.       Спустя несколько минут Виктор и Себастьян прощались с обоими хозяевами дома в холле — герцог больше прощался с Эрсаном, заканчивая какой-то очень важный разговор, а Люмьер все никак не мог попрощаться с Жозефиной, к которой теперь испытывал какую-то близкую к сыновьей нежность. Они оказались на улице, где было холодно и даже сыро, но Виктор предложил пройтись до дома и заглянуть куда-нибудь за ужином. Почему-то ему хотелось чего-то простого, как киш или луковый суп.