Гимн Красоте

      Ближе к десяти часам вечера в особняке де ла Круа стали гасить свечи. Гости покинули дом уже много часов как, но герцог все еще переваривал разговоры, потягивая коньяк и иной раз прикладываясь к папиросам, которые не были его любимой вредной привычкой. Несмотря на визитеров, день оказался достаточно спокойным по той причине, что Венсан был либо в умиротворенном настроении, либо спал. И пусть на общий ужин он не вышел, но сама атмосфера в доме была другой.       Анри, хоть и выказывал всем своим существом, насколько ему неприятно присутствие Виктора Люмьера, совершенно будучи не в силах объяснить точно почему, но не мог не заметить, что тот провел наедине с его сыном достаточно много времени, пока они с Себастьяном беседовали. И, возможно, причиной того, как себя чувствовал Венсан, был именно этот зарвавшийся мальчишка.       Герцог отмечал его непростой характер и остроту языка. Он умело парировал, не уступал ни одной нападке, не позволял себя унизить. Хотя бы уже за это, возможно, Люмьера можно было уважать. Стоило сказать, что ожидать гостей, тем более двоих, он не намеревался. Жена, которая решила все сама, изрядно его удивила.       Когда коньяк в бокале кончился, он поднялся, чтобы пройти в спальню. Зная, что Жозефина уже сидит за трельяжем, распуская волосы и готовясь ко сну, Анри решил ненадолго занять ее, прежде чем сам отправится в ванную комнату, смывая с себя прошедший день. В отличие от многих супругов, они спали в одной комнате. И пусть кому-то могло бы показаться, что подобное — дань немцам или испанцам, которые предпочитали общую супружескую постель, они спали в одной постели с самой первой ночи, и в этом не было ничего неправильного.       — Он был сегодня совсем другим, — начала Жозефина, проводя гребнем по длинным блестящим волосам.       Анри подошел к жене, забирая у нее из рук аксессуар, чтобы помочь. Ему нравились ее волосы. Аккуратно, прядь за прядью, он продолжил ее вечерний туалет.       — Как бы я не хотел это признавать, но да. — Герцог посмотрел в глаза Жозефины через отражение в зеркале. — Мальчишка, этот Виктор, интересно на него… влияет.       Она улыбнулась печальной улыбкой и принялась наносить крем на нежную бледную кожу.       — Если бы он мог приходить чаще, возможно смог бы сдерживать вспышки гнева Венсана. Последние разы были совсем невыносимы.       — Я удивлен тому, что Себастьян завел с этим артистом отношения, — возможно, впервые подобное обращение из уст герцога не звучало пренебрежительно. — Не удивлюсь, если Венсан тоже выкинул нечто подобное. А то с чего бы ему так трепетно относиться к его появлению? — Анри закончил с расчесыванием волос и положил ладони на плечи Жозефины. Его руки были горячими. — Почему ты пригласила его?       — Себастьян волен делать все, что хочет, — проговорила Жозефина оборачиваясь к нему. — Я пригласила Виктора оттого, что думаю, он очень близок сердцу нашего сына.       — Насколько я понимаю, портрет на стене в комнате Венсана — его.       — Именно, Венсан сам его написал.       — Что до Себастьяна, то едва ли хоть кто-то сможет ему что-либо запретить. И, пусть я не одобряю подобные веяния и желания, но не могу не согласиться, что Люмьер… Не самый недостойный человек. — Это признание далось герцогу словно бы с усилием.       Она легко коснулась губами его ладони.       — У меня есть стойкое ощущение, что он совсем не так плох, как тебе кажется. — Ее тонкие пальцы обвили его запястье и Жозефина посмотрела на него серьезно и вдумчиво. — Он хорошо влияет на них обоих.       — Я понимаю, что он может влиять на Венсана. Но на Себастьяна? — Он взял ее руку в свои, накрыв ладонями.       — Он стал мягче и, кажется, счастливей. Возможно, от твоего мужского взгляда это и укрылось, но мы — женщины, умеем видеть подобные вещи.       Герцог отошел от жены и присел на кровать, вздохнув.       — Если этот мальчик сможет что-то сделать для Венсана, это будет хорошо. Боюсь, что больше нам не во что и не в кого верить.       — Бог не оставил нас, но испытывает нашу веру. Помолимся, чтобы завтра он был так же спокоен, как и сегодня.       — Что сказал тебе Люмьер? — Он внимательно посмотрел на Жозефину.       — Чтобы мы наблюдали за нашим внуком. Нельзя допустить той же ошибки, которую мы совершили с Венсаном, — ее голос дрогнул и глаза заблестели.       — Он считает, что это может повториться?       — Да, он считает, что это может передаваться от отца к сыну.       — С чего он взял? Не могу сказать, что мой отец или дед, или остальные — были больны.       — Мой дядя страдал от похожей болезни. Я тогда была совсем мала и многого не понимала. Его потом отослали в лечебницу.       Анри некоторое время молчал, а потом спросил:       — И как он закончил?       — Он совершил самоубийство, когда ему было сорок два года.       — Может быть, — произнес он задумчиво, — пригласим месье Люмьера на воскресный ужин?       — Мне нравится эта идея, мой дорогой.       Он кивнул и поднялся.       — Уже поздно, я пока оставлю тебя. Ложись без меня. — Она кратко его поцеловала. — Пусть тебе приснится что-то доброе. — Анри улыбнулся и вышел из комнаты.       Когда он распорядился о том, чтобы приготовили ванну, герцог прошел в другое крыло, где жил Венсан, изолированный от них и ребенка. Анри приоткрыл дверь в его комнату, остановившись на пороге и прислонившись к косяку плечом. Он признавал, что был неправ, и что женитьба сына была ошибкой. Что многое было ошибочно. Но ничего уже невозможно было вернуть. Но крохотная, такая слабая, все-таки надежда появилась у него в тот день. И вызвал ее совершенно неожиданный человек.       Венсан же мирно спал, свернувшись калачиком на слишком большой кровати. Его худая грудь мерно вздымалась, ведь впервые за долгое время его не мучали кошмары. Ему снились цветущие магнолии и таинственная мистерия, разворачивающаяся прямо на улицах Монмартра. В этом сне был и Виктор. Он вновь предстал в роли Диониса и правил действом искусно и умело.       В тот день над Парижем сгущались тучи. День обещал быть ненастным, хотя где-то вдалеке проглядывало солнце. Впрочем, обитателей особняка на улице Сен-Оноре это совершенно не волновало. Проснувшись как обычно около половины восьмого, Себастьян несколько минут разглядывал спящего Виктора, а затем нежно поцеловал его. Виктор открыл глаза медленно и широко улыбнулся любовнику. Так начиналось почти каждое их утро. Виктор принялся зачитывать расписание на сегодня, совершив утренние ритуалы и неспешно позавтракав. Встречи шли одна за другой, но это было в порядке вещей. В тот день предстояло принять несколько очень важных решений и провести сложные переговоры, но ни Виктор, ни Себастьян не были обеспокоены этим фактом. Это должен был быть обычный рабочий день.       Ровно в полдень раздался стук в дверь. Привратник поспешил к двери, хотя и был четко осведомлен о распорядке дня своего хозяина, где совершенно точно не было указано никаких посетителей в этот час. Однако стук повторился, настойчивей, чем в первый раз. Открыв дверь, он на несколько мгновений замер в нерешительности, а затем изобразил на лице услужливую улыбку. Все же в своей работе он старался быть безупречен. На пороге стояла Флоренс Эрсан. Она была облачена в платье лилового цвета и грозно сжимала в руке зонтик ему под тон.       — Мадам, какой неожиданный визит, — произнес он, отмечая ее плотно сжатые губы и свирепый взгляд.       — Я хочу видеть моего мужа. Проведите меня к нему, — сказала она сквозь зубы с сильным английским акцентом, который появлялся в те минуты, когда ее переполняла ярость.       — Боюсь, я не могу этого сделать, мадам. Вы можете подождать месье Эрсана в гостиной.       — Вы обязаны меня пропустить! — взвизгнула Флоренс. Звук ее голоса буквально прорезал воздух.       — У месье Эрсана важная встреча, — пробовал возразить ей слуга.       — Пусть у него даже встреча с президентом, меня это не волнует. Я его жена и он не может меня избегать!       В этот момент одна из дверей распахнулась и на пороге появился Виктор. В одной руке он сжимал несколько важных документов. В его взгляде застыло раздражение и немой вопрос.       — Марсель, что происходит? Вы кто и что здесь делаете? Насколько я знаю, вам не назначено. — Люмьер подошел к ним обоим, взирая на женщину с особым неприятием. Весь ее вид был полон равноценного презрения к нему.       — Флоренс Эрсан, — бросила она, окидывая взглядом Виктора с головы до ног. — А вы, наверное, тот выскочка, который завладел моим мужем.       — О. Слухи уже распространились в Англию. — Виктор хмыкнул и добавил: — Марсель, отведи гостью в гостиную и предложи чай.       — Я хочу увидеть моего мужа немедленно, — она воинственно вскинула зонтик. — Такая грязь, как вы, не станет мне указывать!       — Закройте рот и идите по-хорошему, пока вас не вышвырнули вон в такую погоду по-плохому! — процедил Люмьер. — Мне плевать вы его жена или нет, вы незваная гостья, а я не люблю незваных гостей в моем доме.       — Вашем доме?! — Она шумно втянула воздух. — Здесь нет ничего вашего! Как вы смеете даже думать, что что-то здесь принадлежит вам. Вы дешевая подделка и когда мой муж от вас устанет, он вышвырнет вас на улицу, где вам самое место.       — Я сказал вам закрыть рот. Что не ясно? — Люмьер подошел к ней вплотную.       — Если вы хоть пальцем меня тронете, я сделаю все, чтобы вы сгнили в тюрьме.       — Боюсь, если я трону вас, то некому будет пожаловаться и посадить меня.       Люмьер не привык спорить и ругаться с женщинами, но некоторые женщины порой бывали такими бестиями, что оставалось только нападать.       — Да как вы смеете мне угрожать? Я требую немедленно позвать Себастьяна!       — Он занят, — куда более равнодушно отозвался Виктор.       — Мне все равно, — парировала Флоренс. — У меня к нему неотложное дело.       — Это вы так думаете, что неотложное. Мы можем договориться, и я запишу вас, допустим, на восемь вечера, — Люмьер смотрел на нее с неприязнью. Его раздражали взбалмошные особы.       — Я его увижу немедленно или вам не поздоровится.       — О, попробуйте! — Люмьер усмехнулся. — Давайте.       Она дала ему звонкую пощечину и попыталась пройти мимо Люмьера. Виктор скорее был удивлен не своей медлительности, а прыти Марселя, который взял мадам Эрсан за локоть и не дал той пройти дальше.       — Простите, мадам, но без разрешения хозяина вы не можете пройти дальше, — голос привратника был тихим, а тон очень спокойным. — Мне также придется доложить, что вы посмели поднять руку на месье Люмьера, а потому настоятельно рекомендую вам согласиться с требованием подождать в гостиной. Видите ли, мадам, к сожалению или к счастью, в этом доме царит порядок и дисциплина, которая касается любого, кто в него попадает. Своими требованиями и поведением вы не добьетесь ничего, кроме того, что мне придется насильственно выставить вас вон.       — Вы не посмеете меня выставить за дверь, — прошипела она. — Я его законная жена.       — Простите, мадам, но таковы правила. — Привратник был непреклонен.       Виктор тем временем развернулся и поднялся по лестнице, чтобы все-таки сообщить Себастьяну прискорбную новость о прибытии Флоренс. Безусловно, беспокоить его во время важной беседы было не самой привлекательной идеей, но выхода не было. Эта женщина творила вокруг себя хаос. Люмьер постучался и вошел в кабинет, прерывая разговор.       — Прошу прощения, месье Огюстен, — Люмьер кивнул мужчине, а потом подошел к Эрсану, чтобы тихо сказать: — У нас нежданный гость. Твоя жена.       Себастьян нисколько не изменился в лице, но тем не менее встал и, отведя Виктора в сторону, тихо спросил:       — Чего она хочет?       — Требует твоего внимания. А еще распускает руки. Если ты не спустишься, она либо нарушит покой всего дома, либо я ее убью.       — Прошу меня простить, — обратился он к месте Огюстену. — Мне необходимо отлучиться. Обдумайте мое предложение, а я вернусь через пару минут. Себастьян быстрым шагом вышел из комнаты. Стоило спуститься в холл, он холодно посмотрел на Флоренс и спросил:       — Что ты здесь делаешь?       — Я скучала по тебе, — невинно произнесла Флоренс, меняясь в лице.       — Что тебе нужно? — повторил свой вопрос Себастьян и его глаза недобро блеснули.       — Я хочу, чтобы ты повысил мое содержание, — также холодно произнесла она. На губах Флоренс появилась довольная улыбка.       Клодетт, которую, видимо, известил Марсель, осведомилась у Виктора, не нужно ли ему что-то, ведь рука у мадам Эрсан была совсем нелегкой, как оказалось. Он только отрицательно покачал головой и попросил ее лишний раз вообще не появляться на глаза из-за неоднозначности этой персоны, а потом добавил, чтобы она принесла их гостю, что ждал в кабинете, чашечку кофе в знак извинения.       — Она такая мерзкая, — фыркнула Клодетт, очень тихо, словно бы себе под нос. — Я видела ее дважды, и каждый раз эта женщина была сродни урагану. — Она нахмурилась. — Месье Себастьян был очень недоволен.       — Если она задержится хоть на день, я устрою ей очень веселую жизнь. — Виктор улыбнулся. — Ступай. — Люмьер обратился к Флоренс: — Содержанка из вас так себе. Живете не бог весть где, сексуально не удовлетворяете. За что платить?       — Ты ведь хочешь, чтобы я больше тебя не беспокоила. — Ласково произнесла та супругу, а после бросила Виктору: — А вашего мнения никто не спрашивал!       — Вас никто сюда не звал! — ответил ей Люмьер. — Вы могли бы изложить свои претензии в письменной форме. Но, вероятно, я бы их сжег. — Он сдерживался, чтобы не закатить глаза. — У вас и так высокое содержание, а еще явно вас содержат ваши любовники. Откуда такая жадность?       — Вас это нисколько не касается! — ответила она и ее взгляд не выражал ничего, кроме злости.       — Я не стану повышать тебе содержание, — наконец вставил Эрсан, с улыбкой наблюдая за Виктором. Кажется, развернувшееся представление пришлось ему по вкусу.       — О, нет, милочка, касается. В этом доме меня касается все. Даже то, какой чай вам подадут, и не добавят ли туда яд. — Виктор прищурился, зло смотря на нее. — И то, выйдете вы отсюда живой или нет. Не думаете ли вы, что ваша наглость и ваша спесь сойдут вам с рук? Едва ли кто-то из служителей удивится тому, что молодая женщина, — он ощерился, — случайно подвернет ногу на своих каблуках на скользких ступеньках, не так ли? — Люмьер подошел к ней вплотную. — Ни на секунду не смейте допустить мысль, что вам сойдет с рук ваше сучье поведение.       — Закон на моей стороне, — просто сказала она.       — Себастьян — на моей.       — Это мы еще посмотрим. В конце концов, вы не больше, чем танцор. Вы мне не ровня и вас здесь быть не должно. Вы лишь игрушка в его руках, и скоро он от вас избавится, а я позабочусь, чтобы ни в одном приличном месте вас больше не приняли.       Виктор вздохнул, с жалостью смотря на Флоренс.       — Милая девушка, я скрипач. Я пишу музыку для приемов и оперного театра — иногда, — и, поверьте, у меня есть образование, опыт работы и трудолюбие, которого у вас, полагаю, не водится, и я умею самостоятельно зарабатывать деньги. Вы хоть раз пытались хотя бы завтрак готовить, а составлять документы и полагаться на себя, а не на прислугу? Боюсь, окажись вы там, откуда я начал, вся ваша царственность спадет в первую же минуту, когда вам придется стирать свое платье руками в холодной воде. Поверьте, Флоренс, настоящий Париж знает меня куда лучше, чем вам кажется, и аристократия не так уж много решает. А что до приличного места —  нет дурной работы. И нет неприличных мест. Есть только неприличные люди и отвратительные мысли. И даже при том, что я всего лишь кажусь вам прислугой в доме, артистом театра далеко не первой величины, я в этой жизни добился куда большего, чем вы. По крайней мере я хоть и использовал собственное тело, но совершенно иначе.       Она смерила его гневным взглядом и подошла к Себастьяну.       — Дорогой, как ты можешь терпеть этого проходимца.       — Ты должна уйти, Флоренс, — твердо произнес Себастьян. — Она попыталась его поцеловать, но он отшатнулся от нее словно от огня. — Уходи, пока я не велел тебя выпроводить.       Виктор чувствовал, как колотилось его сердце, и едва ли не тряслись руки — так сильно ему хотелось вцепиться ей в горло или сделать что-то другое, не менее жесткое. Флоренс очень неожиданно отступила, смерила Люмьера ледяным и в то же самое время презрительным взглядом, а потом покинула особняк. Эти двадцать минут показались Виктору ужасно долгими. Он подошел к Себастьяну, обнимая того за шею. Марсель закрыл за мадам Эрсан дверь, отворачиваясь от них.       — Зачем ты только на ней женился. Женись лучше на мне.       — Этого требовали обстоятельства, — грустно произнес тот.       — Сейчас ты должен вернуться и заключить очень важный, очень хороший контракт. Месье Огюстен согласится, я уверен, — Виктор отпустил его и поправил воротник Себастьяна. — Я скажу Клодетт, чтобы она приготовила тебе кофе с коньяком. Можешь порадоваться тому, что у тебя адекватный муж. — Он усмехнулся и широко улыбнулся, словно бы несколько минут назад не испытывал поразительное раздражение и ярость.       Себастьян нежно поцеловал его и выпрямившись, поспешил наверх. Виктор проводил его взглядом, повернулся, чтобы посмотреть на Марселя и улыбнуться тому победной улыбкой, получая кивок и легкую полуулыбку в ответ, а потом последовал на кухню, чтобы распорядиться о кофе. Все сложилось как нельзя удачно, даже несмотря на всю неожиданность момента.       За окном разливались звонкими трелями птицы, радующиеся приходу долгожданной весны. Повсюду уже начали распускаться пышные розовые цветы, наполняя улицы Парижа дурманящим ароматом. А в особняке Эрсана с первыми утренними лучами начались сборы в очередную поездку, но на этот раз цель ее существенно отличалась от деловых путешествий Себастьяна. Ему вместе с Виктором предстояла поездка в Руан, где Люмьер хотел познакомить его с мадам Люмьер и вместе навестить могилу отца. Виктор предложил это совершенно внезапно несколько дней назад после недлинной прогулки по Люксембургскому саду, когда внезапно пошел дождь и им пришлось срочно ловить экипаж до ближайшего ресторана, где они намеревались выпить по чашке горячего чая и согрешить сладким. Люмьер вспомнил, как они вместе гуляли в первую встречу по этому месту, как поцеловались на набережной, и вдруг обронил, что хотел бы представить Себастьяна своей матери, ведь он его любит и это для него действительно важно. Виктор давно ее не видел, давно не был в родном городе, а потому пора было навестить Руан и благо, что путь был действительно недолгим. Они взяли билеты на 1-е марта на час дня, написав мадам заранее письмо и предупредив о прибытии. Виктор знал, что мама обязательно спросит про Венсана, оставшись с ним наедине, и он ей обязательно расскажет, но почему-то ему казалось, что она все поймет правильно.       Люмьер складывал немногие вещи, которых хватило бы на три дня. К тому же, он все еще поражался, как, например, в поездку много надо все тем же женщинам.       Почему-то в последнее время у Люмьера разнылась нога. Сырость, что ли? Он присел на кровать, поглаживая колено, скептически глядя на него, словно бы хотел, чтобы оно почувствовало себя виноватым. Возможно, он опять его застудил или же просто переусердствовал с занятиями танцем.       Время за сборами прошло незаметно. В четверть первого они покинули особняк, чтобы приехать на вокзал чуть заранее. В экипаже Эрсан задал несколько вопросов относительно мадам Люмьер. Сложно было поверить в это, но он даже немного нервничал. Себастьян видел Элизабет лишь раз, когда ему было семнадцать лет. Он запомнил ее кроткий характер и дивную красоту, но с тех пор многое могло измениться. Когда они распорядились о багаже, то заняли свои места в купе первого класса, рассчитанного на двоих, за пять минут до отправления. Как только они оказались наедине, Себастьян первым делом запечатлел на губах Виктора нежный поцелуй.       — Я вижу, тебе больно, — произнес он тоном, не терпящим возражений.       — Мне практически каждый день больно с тех пор, как я танцевал в «Бабочке». — Виктор чуть улыбнулся. — Но сегодня, почему-то, как-то особенно сильно.       Он отвёл взгляд, не желая акцентировать внимание на этом своём недостатке, на слабости, на ярком примере того, как твоё собственное тело, тело танцора, которому ты годами доверял, тебя предаёт.       — Позволь облегчить твою боль, — Себастьян серьезно посмотрел на него и осторожно погладил травмированное колено.       — Ты видел, как я упал тогда, на репетиции. Я уже тогда знал, что это конец моей танцевальной карьеры. Но, — он сделал паузу, — что ни делается… — Виктор улыбнулся. — Сейчас я счастлив.       Люмьер встал, опираясь на правую ногу, чтобы снять с себя брюки, ведь колено было умело затянуто повязкой, которая фиксировала сустав практически всегда. Ежедневные долгие занятия дома и долгие пешие прогулки не были чем-то оздоровительным для него. Виктор сел обратно на сидение, поворачиваясь к Эрсану и в очень дамской манере закидывая ноги тому на колени. Стоило бы уточнить, что Виктор, будучи очень высоким, обладал особо изящными и сильными ногами.       — Да, я предполагал, что так будет, — задумчиво произнес Эрсан. — Но я никогда не желал тебе вреда. И твое счастье для меня важнее всего.       Он осторожно развязал повязку и принялся аккуратно массировать поврежденное место.       — Я догадался, когда разговаривал с тобой в фойе, что ты захотел меня на роль Принца. — Виктор усмехнулся. — Ведь почему только я мог его танцевать, и ни у кого не было права вмешаться и изменить решение. — Люмьер откинулся на стенку купе, потом наклонился и достал из одного саквояжа, что остался на соседнем сидении, стеклянную баночку с мазью, пахнущей мятой и лавандой. — Я знаю, что ты не хотел сделать из меня калеку. Ты просто хотел видеть, как я танцую. — Виктор смотрел на него, улыбаясь, чувствуя невероятное тепло, разливающееся внутри. — Я люблю тебя.       — Я был очарован твоим танцем, — произнес Эрсан, продолжая растирать колено Люмьера. — И я тебя люблю.       Слова, произнесенные Люмьером, всколыхнули в его памяти образ Ива. Сколько лет он в своих молитвах умолял Бога, чтобы тот позволил их услышать. И вот его мечта стала явью. Они впервые сказали друг другу эти слова.       Виктор немного дёрнулся, когда Себастьян задел то самое место, которое сильнее всего обычно о себе напоминало.       — Нежнее, душа моя. Трогай меня, как в первый раз. Как когда Аид соблазнял Персефону.       Себастьян обхватил его колено обеими руками и принялся покрывать его легкими поцелуями. Виктор пересел к возлюбленному на колени, обнимая за шею и вовлекая в долгий поцелуй. Поездка обещала быть быстрой, но приятной.       Дождь, начавшийся в Париже прошлым утром, практически не переставал до самого Руана. Он прекращался совсем ненадолго, чтобы с новой силой начаться, заливая просторы Нормандии, тонкой завесой сочась из темных, тяжелых туч. Виктор практически не оставлял Себастьяна, то обнимая его и разговаривая, то мимолетно целуя, зная, что у них не будет на это особой возможности, ведь ближайшие три дня, что планировалось провести в доме Люмьеров, они могли быть лишены не только близости, но и подобных выражений чувств, ведь Виктору было неловко вести себя так перед матерью.       К четырем часам, когда поезд начал прибывать на станцию, они привели себя в порядок и к тому моменту уже успели выпить по чашке предложенного чая в вагоне-ресторане. Виктор взял себе оный с лимоном и мятой, а еще очень сладкий, но Люмьеру он пришелся по душе.       Виктор писал матери, чтобы она их не встречала, и был рад, что так задумал, ведь стоило им выйти из поезда, как дождь едва ли не утроил свою силу. Когда они наспех поймали экипаж, то забрались в фиакр, и Виктор сперва назвал адрес цветочного магазина, а потом и домашний, чтобы зря не терять ни минуты. Он собирался купить матери какой-нибудь приглядный букет, хотя та относилась к цветам достаточно спокойно, считая, что нет ничего лучше, чем видеть, как они растут, а не как увядают в вазе.       Весь путь занял порядка сорока минут, когда у Люмьера оказались нежнейшие тюльпаны, привезенные из самой Голландии. Экипаж остановился у дома Люмьеров, и Виктор пригласил Себастьяна:       — Добро пожаловать в мой дом, — спускаясь с подножки и собственным ключом открывая дверь. Стоило лишь зайти, как их встретило тепло, приятный аромат сахара с ванилью и кофе.       Себастьян бросил на него внимательный долгий взгляд, а затем улыбнулся ему. В этот момент он отчего-то размышлял о Венсане. Он знал, что Виктор привозил его в Руан позапрошлой весной. Он внимательно следил за крестником все время, поглядывая время от времени и на Виктора, хотя ко времени их поездки его интерес в отношении де ла Круа почти угас. И вот теперь он здесь с Люмьером. Несмотря на то, что он умел держать свои эмоции под контролем, Себастьян нервничал. Помнит ли его мадам Люмьер? Понравится ли он ей или она заподозрит что-то неладное?       — Мама, — Виктор позвал ее. — Я дома. — Элизабет поспешно вышла из кухни, чтобы как можно скорее подойти к сыну и обнять его. Они не виделись слишком давно. Люмьер обнял мать, крепко прижав к себе, и сказал: — Я так по тебе скучал. Прости меня, что я не мог приехать раньше.       Элизабет отстранилась, смотря на сына, спокойно улыбаясь, едва заметно.       — Я рада, что ты здесь.       — Позволь представить тебе, — Виктор посмотрел на Себастьяна, сделав паузу, подбирая слова, — моего супруга. Не по закону, но по сути.       — Здравствуйте, месье Эрсан, верно? Виктор несколько раз писал о вас. Вы действительно очень представительный мужчина. Не откажетесь от чая с мятой и малиной? Погода располагает.       Виктор был поразительно не похож, вообще ничем, на свою мать. Только лишь завитком волос.       — Благодарю вас, не откажусь, — Эрсан улыбнулся, от чего вокруг его ярких кобальтово-синих глаз появились небольшие морщинки, которые нисколько не портили его. — Мадам, должен отметить, вы прекрасно выглядите. Я рад познакомиться с вами.       — Очень приятно это слышать. Это взаимно. Мы с вами раньше нигде не встречались? У вас столь интересная внешность, что мне кажется, я могла вас где-то видеть.       Они прошли на кухню, где Виктор первым делом поставил цветы в большую вазу и гостинцы, которые купил специально к столу, расположил на том, застеленном дорогой скатертью с вышивкой. Люмьер отметил, что мать очень умело и изящно распорядилась деньгами. Дом стал куда уютнее и презентабельнее, а ее собственное платье поразительно дороже. Виктор даже не стал гадать, сколько оно могло стоить.       — Я бы обязательно запомнил это, — с улыбкой произнес Себастьян. Он не был намерен раскрывать карты своего прошлого. Ведь женщины всегда видят суть вещей. Он понимал, что упоминание той единственной встречи с Ивом Люмьером могло навлечь некоторые подозрения на его нынешние отношения с Виктором.       Элизабет улыбнулась, а потом разлила чай по чашкам и предложила десерт — пирожные с ванильным кремом. Мадам Люмьер присела за стол, когда Виктор принялся сам расставлять посуду, молча помогая матери.       — Чем реже я тебя вижу, тем больше ты меняешься. — Она обратилась к Виктору.       — Меняюсь? — Люмьер посмотрел на нее через плечо, на секунду обернувшись.       — Внешне, определенно. — Больше она ничего не ответила, а после обратилась к Себастьяну: — Расскажите мне, как вы познакомились?       Себастьян на секунду задумался, а затем стряхнув невидимую пылинку со своего костюма, посмотрел прямо на нее.       — Я увидел Виктора в театре и затем предпринял несколько попыток, — он усмехнулся, пытаясь сосчитать сколько же писем было послано и сколько подарков возвращено, — пригласить его отужинать со мной. Так начались наши встречи.       — Себастьян три года добивался моего внимания.       Элизабет с удивлением посмотрела на Эрсана.       — А вы поразительно настойчивы! — Она не могла сдержать улыбку.       Виктор взял одно пирожное и отпил чай.       — А чем вы занимаетесь? — Мадам Люмьер задавала предсказуемые вопросы, но было совершенно ясно, что Виктор ничего ей не рассказывал. Эрсан ничуть не смутился и сделал глоток из своей чашки.       — По большей части государственными делами. Часто моего внимания требуют вопросы, связанные с культурой и образованием, а также железными дорогами. Виктор долгое время был моим секретарем и достаточно хорошо осведомлен насколько важными бывают некоторые из моих встреч.       — Я встречал таких людей, которые с порога бросали мне принести им чай, при том, что я не был прислугой в доме. Знаешь, такие неприятные мужчины лет за шестьдесят, из которых сыпятся деньги и песок, а сами по себе напоминают яйцо на ножках. Я думал всегда, что это лишь карикатурное изображение чиновников. Но нет.       — Ох, Вик, — Элизабет качнула головой и также ответила ему усмешкой, — никакого воспитания.       — Зато мне достался самый статный и красивый государственный деятель.       — Как женщина, не могу с тобой не согласиться.       — Должен вам сообщить, что среди моих соратников есть много весьма достойных людей, — со смехом произнес Эрсан.       — Один человек даже умудрился плеснуть мне в лицо бокал вина один раз, а в другой раз чай, и слава Богу, что он был остывший! Я просто не согласился с ним, что должен был покинуть кабинет. Ты как раз должен помнить тот момент. Ты разорвал с ним деловые отношения и Клодетт вылила ему за шиворот целый кувшин воды. Я был ужасно польщен.       Элизабет хихикнула, а потом засмеялась. Виктор рассказывал историю в лицах, активно жестикулируя и смотря на Себастьяна с неприкрытой любовью и обожанием.       — Да, я бы взглянул ему в лицо, но после той истории он уехал в Нормандию и покинул свой пост.       — Пока ты работал в театре, насколько я помню, у тебя тоже были постоянные конфликты. — Элизабет внимательно посмотрела на сына.       — Не без этого.       — Только не бей никого лишний раз, пожалуйста.       — А не лишний — можно?       — Можно. — Она покачала головой и посетовала: —  Погода сегодня шепчет. К сожалению, нам не удастся погулять, если дождь не успокоится.       — Я могу поиграть на скрипке.       — Сыграешь свой пятый концерт?       — «Руанские вечера»?       — «Руанские вечера».       Элизабет пригласила Себастьяна перейти в гостиную, а сама забрала чай на подносе и большинство угощений, чтобы поставить их на столик. Пока Виктор занимался приготовлением скрипки к игре, Элизабет спросила у Себастьяна:       — Вы его в самом деле так любите, — она очень внимательно посмотрела в глаза Эрсана, — что сделали ему предложение?       — Да, мадам, — коротко ответил Себастьян, и то была чистая правда. Он действительно любил Виктора почти так же сильно, как любил Ива. Но Ив теперь стал лишь воспоминанием, когда Виктор состоял из плоти и крови.       — Думаю, вы понимаете мое беспокойство. Сколько бы моему сыну ни было лет, он все равно мой ребенок.       — Прекрасно понимаю вас и могу заверить, что в моих словах есть истина.       — Я вам верю. — Элизабет кивнула. — Его отец устроил бы вам допрос с пристрастием, но, думаю, вы бы пришлись ему по душе. Вы очень сильный человек.       — Благодарю, мадам. Уверен, мы бы нашли общий язык. Это он? — Эрсан указал на портрет.       — Да. Почти в том же возрасте, что сейчас Виктор. Портрет написали в Антверпене летом сорок седьмого. — Она вздохнула. — Виктор уже не просто похож на него. Я поражена тому, что он взял от него все.       — Да, вы правы. Сходство поразительно, — произнес он ровным голосом, чувствуя, что внутри него разгорается буря эмоций.       — Внешность, характер и талант. Чистое воплощение Ива. Он разве что чуть более сдержан. Мой муж имел свойство ставить людей на место в любой неугодной ему ситуации. И делал это иной раз достаточно жестко.       — Вы не поверите, но Виктор тоже способен на такое. Однажды на похоронах жены моего крестника он чуть не убил несчастного, который пытался очернить Венсана.       Себастьян сказал это намеренно, наблюдая за реакцией мадам Люмьер.       — Если кого-либо пытаются очернить, тем более того, кто тебе дорог, это правильно. Он имел полное право сделать все, что хотел с тем, кто позволил себе клевету.       Элизабет знала, что Венсан женился — Виктор как раз написал это в одном из своих последних писем, ведь именно после свадьбы Венсана ему было запрещено общаться с кем бы то ни было. Да и личные отношения Виктора касались только Виктора, и если она хотела их обсудить с сыном, она сделала бы это наедине.       — Ив научил его защищать близких. За вас он сделал бы что-то не менее, а то и более существенное. Виктор всегда на стороне тех, кого любит.       — Я верю вам, мадам.       Люмьер заиграл приятную мелодию, которая была очень спокойной, неспешной, звонкой, как капли дождя. Она расходилась постепенно, набирала силу и заполняла комнату. Это был долгий концерт, который Виктор если и исполнял, то очень редко.       — А у вас есть дети? — Она смотрела на Виктора, любуясь тем, в какого мужчину вырос ее мальчик.       Себастьян закрыл глаза, вслушиваясь в каждую ноту.       — Нет. Я женат. Я знаю, вас волнует этот вопрос. Но мы с женой никогда не были близки. Она живет в Ницце со своим очередным любовником и очень редко посещает Париж. Брак был необходимостью, а не волей чувств.       — Чем выше статус, тем больше обязанностей и условностей, — тихо ответила Элизабет. — Я все понимаю. — Она коснулась руки Себастьяна. — Его счастье для меня важней всего. Если Виктора все устраивает, то это главное. Он писал о вас. Много хорошего писал. Правда, ничего подробного.       — Боюсь, это была моя мера предосторожности. К сожалению, у важных людей много недоброжелателей.       Виктор играл около двух часов, когда тучи сгустились еще сильнее, а на улице и вовсе начало темнеть. У него были паузы на несколько минут, но только, когда он закончил, то смог расслабиться. Безусловно, у него была поразительная память на собственные произведения, но это не умаляло того, что каждое долгое выступление так или иначе немного утомляло. Когда совсем стемнело, Эрсан встал со своего места и бесшумно подошел к Виктору. Поцеловав его в висок, он тихо произнес:       — Уже поздно.       Виктор кивнул и прислонился головой к плечу Себастьяну. Шея очень уставала от долгой игры.       — Тебе понравилось?       — Это было очень красиво, — ответил он.       — Я написал этот концерт за три дня, а исполнял всего единожды. — Люмьер поднял голову и потянулся, чтобы поцеловать Себастьяна. Он прислонился лбом к его и добавил: — Душа моя.       — Свет мой, — промолвил Себастьян, целуя его.       Они миловались еще несколько минут, прежде чем Виктор предложил отужинать, ведь они по сути ничего не ели с завтрака. Дождь так и не прекратился, а стал еще сильнее. Перед сном Виктор приготовил ужин. Они ложились достаточно рано, но в этот раз решили припоздниться, раз уж оказались в Руане, тем более впереди было еще два выходных дня. Люмьер попросил мать побеседовать с Себастьяном о чем-нибудь интересном, попить чай, пока сам готовил мясо с крупой и овощами, в которые вбил несколько яиц. Виктор умел готовить — научился еще в детстве, когда помогал матери, и даже иногда делал это для Эрсана, когда хотел удивить его, ведь дома они питались исключительно блюдами высокой кухни, а Люмьеру иной раз по старой привычке хотелось какой-нибудь суп и простецкий пирог, который можно было купить в любом небольшом кафе. Люмьер лишь один раз в течение нескольких дней готовил для Себастьяна постоянно — они отпустили служанку, сам возлюбленный Виктора лишь раз простужался за эти несколько лет, и Люмьер взялся с него не то что пылинки сдувать, но и хорошенько кормить.       Он закончили ужинать к одиннадцати, и пусть это было неполезно, отправились в спальню только заполночь, когда окончательно наговорились с Элизабет. Виктор понимал, что, вероятно, этой ночью они нарушат свое привычное расписание и либо им придется довольствоваться малым, либо забыть об этом вообще. Они оказались в постели лишь без четверти час после всех водных процедур. Себастьян хоть и намекал, что они могли бы заняться любовью, но Виктор не был расположен к тому, чтобы потворствовать подобным желаниям, когда его мать спит в соседней комнате.       Спустя несколько часов, когда тишина полностью заворожила, заполнила пространство, погружая все в сон, когда на улице смолкла дробь дождя, смутное движение, легкое и воздушное нарушило густую тьму, разрываемую на несколько частей всполохом лунного света. Мягкое касание, невесомое оставило ощущение тепла на оголенном плече. Тихий шепот, что был не громче самой тишины, коснулся лица. Он повторялся вновь и вновь, пока человек, чье имя было названо не раз, не открыл глаза. Прикосновение к плечу повторилось — мазок по коже был таким же теплым, но лишь на мгновение нечто холодное словно бы оставило росчерк, ощутимый и контрастный. Горячая ладонь с холодным кольцом из белого золота на безымянном пальце. Он позвал его за собой.       Себастьян резко открыл глаза и сел. Уже в дверном проеме он увидел удаляющуюся фигуру Люмьера. Эрсан хотел было окликнуть его, но вдруг в голове появилась четкая мысль, что он должен молча следовать за ним. Эрсан выглянул из комнаты, наскоро одевшись, но Виктора нигде не было видно. Он осторожно проверил несколько комнат, подошел к входной двери и обнаружил, что та приоткрыта. Когда он вышел на прохладный ночной воздух, то, наконец, заметил своего любовника в конце улицы. Тот выглядел столь призрачно в неясном свете луны. Себастьян постарался приблизиться к нему, ускорив шаг, но Виктор лишь начал двигаться от него. На секунду Себастьян замер, а затем перешел на бег. Он ничего не понимал.       Это продолжалось недолго. Он вел его своими дорогами, известными лишь тому, кто когда-то жил в этом городе. Они двигались переулками по спящему городу, огибая большие проспекты, обойдя Собор Руанской Богоматери, в сторону кладбища Монюманталь. Когда они оказались на месте спустя полчаса, Виктор замер у самой входной калитки, ожидая Себастьяна. Он прекрасно понимал, что тот последует за ним, и остался ждать. Люмьер не стал от него отдаляться, а просто был на месте, освещаемый луной с одной стороны, и объятый ночью с другой. Когда возлюбленный подошел, Люмьер ступил на кладбище, неспешно поднимаясь по пригорку по брусчатке.       Воздух был влажный, а тишина густой и небо едва не совершенно чистым. Тучи, накрывавшие город часами, двинулись на юг. Теперь о дожде напоминал лишь блеск тротуаров, капли на надгробиях и лицах плачущих ангелов.       Минут десять, которые казались поистине бесконечными, ведь время после полуночи замирало и вплоть до самого рассвета все погружалось в сон, он вел его до особого места, медленно и спокойно, никуда не спеша. Здесь не было места суете. Остановившись у высокого склепа с калиткой, где наверху был барельеф с фамилией, он вставил ключ в скважину. Когда-нибудь это место должно было стать усыпальницей, но пока было домом лишь для одного.       — Четверть века, — голос Люмьера был не громче тишины, — в одиночестве. В безмолвии и холоде.       Распахнув калитку, Виктор вошел внутрь.       — Четверть века я ждал этого, — чуть слышно проговорил Эрсан.       Его мысли вновь обратились к тому единственному вечеру, когда он увидел Ива Люмьера. Он помнил все в мельчайших деталях — запахи, шум чужих голосов, случайно брошенные фразы. Столько лет он мечтал оказаться у его могилы, но едва ли мог отважиться на этот шаг. Он боялся, что как только увидит памятник, как только ступит на кладбищенскую землю, все закончится. Но сейчас, находясь бок о бок с живым воплощением Ива, он больше не испытывал страха.       Внутри, пусть и было очень темно, можно было разглядеть аккуратную каменную плиту на постаменте. Виктор подошел к ней, огладив руками. В паре шагов у одной из стен на небольшом крючке висела небольшая керосиновая лампа. Люмьер подошел к ней, чтобы зажечь, и через пару мгновений мягкий теплый свет рассеял густую тьму. Он вернулся обратно, становясь с левой стороны, внимательно смотря на Себастьяна. Люмьер был в одних брюках и рубашке, несмотря на март, а на губах играла легкая усмешка. Виктор подошел ближе и встал, прислоняясь спиной к Себастьяну, притираясь к его паху и, взяв его руку в свою, прижал к собственному.       — Ожидание должно быть вознаграждено.       Эрсан тронул Люмьера за плечо, протянув руку, а затем развернул его лицом к себе. Он огладил его и улыбнулся. Это лицо свело его с ума много лет назад, и вот теперь, наконец, Себастьян находился подле него. Он чувствовал, что связь между ними особенно сильна в то мгновение. Он притянул к себе Виктора, а вернее Ива, чтобы глубоко и чувственно поцеловать. А затем принялся расстегивать пуговицы его рубашки. Все в ту минуту было священно. Виктор ответил ему не менее чувственно, но при этом сам стал вести в поцелуе. Он направлял Себастьяна, заставлял его отвечать на поцелуй, мягко кусал его язык и губы, одновременно с этим расстегивая его брюки.       Когда холодный воздух коснулся груди, Люмьер разорвал поцелуй и, не без помощи Эрсана, сел на плиту, отклоняясь назад, обнимая его за бедра и утягивая за собой. В теплом свете лампы он казался чуть более живым, более настоящим. Хотя все вокруг едва ли казалось реальностью. Эрсан целовал каждый обнаженный участок его тела, словно видел впервые. Его руки ласкали бледную кожу, под которой отчетливо проступали натренированные долгими годами упорной работы мышцы. Но думал он в этот момент вовсе не о Викторе. Даже если бы он хотел, он не смог бы думать о нем, ведь они находились в святая святых — месте, где покоился его возлюбленный и где Себастьян наконец-то ощутил себя так, как в первую и единственную встречу с Ивом. Полностью живым. Да, он чувствовал себя по-настоящему живым и вкладывал в каждое движение, в каждый поцелуй столько нежности и страсти, сколько было в нем.       Виктор изгибался на каменной плите, то касаясь, то отрывая лопатки, подаваясь навстречу каждому горячему поцелую, каждой чувственной ласке. Он вскинул одну ногу и оперся на плечо Себастьяна, а после огладил его крепкую спину. Одной рукой он оглаживал свою плоть, а второй зарывался пальцами в волосы любовника. Он не чувствовал холод, а думал лишь о том, чтобы принадлежать Эрсану целиком и полностью. Там, где правила Смерть, он чувствовал себя частью эфемерного, потустороннего и всесильного. Люмьер остановил его поцелуи всего лишь одним движением руки — огладил подернутую щетиной щеку, а потом отвел другую ногу, раскрываясь больше, приглашая им овладеть.       Когда Эрсан осознал, что терпение его небезгранично, что желание подобно бьющемуся о скалы шторму, который в любой момент мог его уничтожить, испепелить изнутри, Себастьян, не медля ни секунды, сделал то, о чем мечтал двадцать пять лет — оказался внутри возлюбленного, чувствуя жар его тела, силу его рук и ответное желание, что все эти годы было сокрыто в глубине его души. Ощущая под собой живого Ива, Эрсан переставал мыслить, отдаваясь этому моменту, самому невозможному и немыслимому. Ему словно вновь было семнадцать, а Ив Люмьер стонал под ним, широко разведя ноги и принимая его, шепча в губы его имя.       «Вам стоит быть осторожнее…»       «Я всегда осторожен…»       Но Себастьян не был осторожен. Равно как и его любовник. Они вели партию на границе со Смертью и побеждали. Ив Люмьер был жив, в этом моменте, возлюбленный в грехе, в прелюбодеянии, в священном любострастии. Не было ни тьмы, ни холода, ни одиночества. Лишь чистая и ни с чем не сравнимая, горячая страсть, что брала свое начало из скрываемой и выстраданной любви семнадцатилетнего юноши, который ждал, и чье ожидание было вознаграждено.       Первые лучи солнца озарили уютную спальню Виктора. Птицы уже давно проснулись и теперь заливистой песней оповещали жителей Руана о начале нового дня. Себастьян резко открыл глаза. Как он здесь очутился? Он не помнил. Ведь еще совсем недавно он был вместе с Виктором на кладбище, предаваясь страсти в склепе Ива Люмьера. Все было таким реальным и волнующим. Неужели то был только сон? Он повернулся на бок и посмотрел на мирно спящего Люмьера. Ничто в его виде не говорило о ночном путешествии. Себастьян сел на кровати и сделал глубокий вдох, а потом приказал себе успокоиться, однако, бросив взгляд на свои руки, он заметил дрожь. Разве могло это быть лишь сном?       Виктор во сне закашлялся, а потом повернулся на другой бок. Люмьер проснулся через полчаса после Себастьяна и зашелся в кашле. Горло беспощадно саднило, но он понадеялся, что это пройдет. Он улыбнулся Себастьяну и сказал:       — Доброе утро. Нет и восьми, ты что-то рано для выходного дня. — Заметив бледность Эрсана, он удивился и спросил: — Ты хорошо себя чувствуешь? — Но после этого Виктор сам закашлялся, отвернувшись.       — Я в порядке, — глухо отозвался Себастьян, проводя ладонью по его волосам. — Мне приснился такой необычный сон.       — Надеюсь, хороший? — Люмьер потянулся, целуя его оголенное плечо. Если Виктор простудился, то явно не стоило лишний раз подвергать такой возможности и Себастьяна.       Эрсан погладил его по спине и мягко улыбнулся.       — Лучший из тех, что я помню. Когда-нибудь я тебе его расскажу.       — Ловлю на слове. — Виктор прикрыл глаза и прислонился к Эрсану. Благо, что температуры у него точно не было, а потому с кашлем была возможность распрощаться скорее. — Я приготовлю нам завтрак. Мама встанет через полчаса точно, к десяти можно будет отправиться к отцу. Кажется, так мы вчера договорились.       Люмьер встал, и оказалось, что он спал абсолютно обнаженным. Умывшись в ванной комнате — и его совершенно не смущала нагота, ведь он точно знал, что мать еще будет пребывать в мире сновидений некоторое время, — он вернулся, чтобы одеться.       Когда он достал одежду из сумки, со вчерашнего вечера стоявшей на полу, он некоторое время в замешательстве пытался найти вторую запонку. Такая незадача — потерять запонку из белого золота, инкрустированную сапфиром. Одна оставалась в манжете вчерашней рубашки, но вторую он никак не мог отыскать.       — Кажется, я потерял вторую, — он сокрушенно пожаловался Себастьяну. — Стоило быть осмотрительнее. — Виктор покачал головой.       — Я подарю тебе новые, еще лучше, чем были эти, — рассеянно произнес Себастьян, посмотрев на Виктора.       Люмьер подошел к нему, помогая расправить воротник рубашки. Он смотрел на Себастьяна, застегивая пуговицы его рубашки.       — Думаю, я смогу ее отыскать. — Он внимательно смотрел в его глаза, а потом сказал: — Ты так глубоко погружен в свои мысли. Пойдем, я сварю тебе кофе.       Себастьян посмотрел на него задумчивым взглядом и кивнул.       — Как ты себя чувствуешь?       — Терпимо. Бывало намного хуже. Видимо, вчерашний холодный ветер и сырость разбудили мой несносный хронический бронхит.       Когда они спустились на первый этаж, Виктор прошествовал на кухню уверенным шагом, чтобы достать с верхней полки в шкафчике, где хранились самые разные виды чая и напитков, молотый кофе. Люмьер принялся за приготовление завтрака, который должен был быть легким и простым. Он терпеть не мог наедаться с утра, а потому чашка кофе с оставшимися с вечера пирожными вполне себе подходила под описание легкого перекуса.       Элизабет Люмьер спустилась к половине десятого, пожелала обоим доброго утра и в молчании выпила свой кофе. Виктор предложил зайти в цветочную лавку, где планировал приобрести белоснежные розы, а потом уже прогуляться в сторону Монюманталь. Погода стояла солнечная, в отличие от предыдущего дня, а потому получасовая прогулка была возможной и даже предполагалась приятной. Когда они вышли из дома и обогнули Руанский собор, зайдя в ближайшую и знакомую Виктору с детства лавку, которая всегда была на углу все того же дома, Люмьер купил цветы. До кладбища они неспешно добрались за сорок минут. Виктор показывал некоторые места, что-то говорил, но замечал, как глубоко в свои мысли был погружен Себастьян, а потому вскоре перестал беспокоить его лишними разговорами и замолчал. К половине одиннадцатого они уже были за воротами Монюманталь и спустя еще десять минут оказались у склепа Ива Люмьера.       Как только они ступили на кладбищенскую землю Себастьян испытал острое чувство дежавю. Он помнил свой сон в мельчайших подробностях и, оглядываясь по сторонам, приходил все в большее и большее недоумение. Разве мог он настолько хорошо помнить место, где раньше ни разу не бывал? Разве что это не было сном? Он бросил внимательный взгляд на Виктора и увидел в нем Ива из своих грез. Действительно, они были так похожи, что найти различие представлялось крайне затруднительным. Что если события минувшей ночи были правдой? Что если в момент, когда он предавался страсти с Люмьером на холодной каменной плите, произошло окончательное единение двух душ и сын стал отцом? Ведь он уже давно думал об этом. Себастьян нахмурился и сделал глубокий вдох. Что если его мечта сбылась?       Подойдя к склепу, Виктор первым открыл калитку склепа ключом и вошел внутрь, чтобы возложить цветы на могильную плиту. Он вышел не позже, чем через минуту, хотя обычно проводил там куда больше времени. Элизабет вошла внутрь после Виктора, чтобы сказать Иву пару слов, оставив Себастьяна и сына наедине.       Люмьер поднял левую руку, манжет которой все еще болтался, ничем не сдерживаемый. Он посмотрел Себастьяну в глаза, а потом произнес:       — Любовь моя, ты не поможешь?       И протянул тому потерянный аксессуар. Себастьян рассеянно взял из рук Виктора запонку и принялся и легко застегивать ее на рукаве. Он делал все машинально, удивленно смотря на возлюбленного. Он был поражен до глубины души. Так все было правдой! Неужели эту ночь они и правда провели здесь? Неужели отец и сын соединились в единое целое? Теперь для него больше не существовало Ива Люмьера. Был только Виктор, его сын. И только это имело значение. Виктор взял за запястье его подрагивающую руку, повел левой бровью и, коротко поцеловав возлюбленного, сказал:       — Благодарю.       А потом на его лице заиграла лукавая усмешка. Он погладил Себастьяна по щеке и притянул для менее сдержанного поцелуя. Виктор оказался совершенно другим, нежели можно было судить по его чаще всего искусственной правильности.