К концу марта в Париже появилось множество афиш с именем Виктора Люмьера, который собирался дать скрипичный концерт в Опера Гарнье в день Пасхи. Это был подарок его возлюбленного мужчины — пришлось договориться, чтобы появилась такая возможность, ведь далеко не каждому удавалось выступить на сцене великого оперного театра. Директор Карпеза, который в то время все еще заведовал театром, относился к Люмьеру с долей скепсиса, ведь тот сперва был обычным артистом кордебалета, а потом получил место первого солиста, и не то что не поднимался выше по должности, но и не выступал в качестве музыканта.
Единственной заслугой Виктора было написание и постановка танцев на новогодний маскарад в 1875 году. Торжество удалось: музыка понравилась гостям, танцы были красивыми и интересными, и, в целом, все оформление праздника было достойным. Но отдавать время оркестра и оставлять артистов без зарплаты на дни репетиций и день выступления директору не приходилось по душе.
Рассудили так, что на концерт Виктор должен был нанять оркестр из Парижской консерватории, и в этом не было никакой проблемы. Этот же самый оркестр, состоявший из молодых талантов, не требовал высокую плату, исполнял свою задачу с отличной самоотдачей и часто пребывал в доме Эрсана во время различных торжеств, на которые Люмьер писал музыку, а потому с большинством исполнителей и музыкантов Виктор был знаком лично. Репетиции планировалось устраивать в утреннее время, когда наибольшая часть артистов занималась в классах, и последнюю поставили на понедельник, театральный выходной. Тем не менее, со многими вещами директор Карпеза не был согласен и его пришлось уговаривать известным образом.
— Виктор Люмьер — неизвестная персона музыкальному миру, насколько я понимаю, — директор произнес с сомнением. — Какова вероятность, что его концерт окупится?
— Месье Карпеза, — начал Себастьян, который лично встретился с директором, ведь вряд ли тот послушал бы самого Виктора, — понимаете, что вопрос не в окупаемости, а в самом представлении. К тому же, я полагаю, в данном вопросе стоит рассчитывать скорее на долгосрочную перспективу, если музыка Виктора Люмьера найдет отклик в сердцах слушателей. — Его губы изогнулись в сдержанной улыбке.
— В этом я с вами, месье Эрсан, более чем согласен, — кивнул Карпеза. — Таким образом, вы хотите, чтобы Виктор исполнил свой концерт первого апреля. — Директор развернул свой календарь и записную книгу, чтобы свериться с расписанием театра.
— Именно так. — Себастьян кивнул.
— Боюсь, что на эти дни назначены репетиции нового балета, который я на данный момент не могу для вас озвучить. Стало быть, я должен подвинуть его премьеру, или же сказать артистам, что они должны прекратить репетировать заранее? — Карпеза встал и прошелся по кабинету к бюро, чтобы налить себе и своему гостю коньяка.
— Полагаю, — повторился Себастьян, — вам и вашим артистам нужен положительный дополнительный стимул, — ровным голосом произнес он.
— Возможно. Что вы можете предложить?
— Тысяча франков за каждый день репетиций, выплата неустойки каждому артисту в размере пяти франков. Что до вас, месье Карпеза — десять процентов от продажи билетов? Всего за один вечер.
Директор, крепко задумавшись, не заметил, как пролил коньяк мимо стопки, но потом, спохватившись, поставил одну перед Эрсаном, и, присев в кресло, поставил свою на стол.
— Ваше предложение мне по душе, месье Эрсан. По рукам.
— Благодарю вас, месье Карпеза.
Когда глава театра остался один, его мысли вернулись к Виктору Люмьеру, которого он уже стал забывать. Это был тот самый мальчишка, за которого когда-то просила Мари Лефевр, чтобы ему позволили заниматься музыкой в классе после общих занятий по вечерам. Директор вспомнил также его отца — мало кто в Париже в те времена не знал Ива Люмьера, молва о котором разошлась по всей Франции. Карпеза, будучи в те годы еще молодым мужчиной, отметил за Ивом Люмьером уникальный талант композитора и исполнителя, но музыка отца Виктора не пришлась нынешнему директору оперного театра по душе. Она была слишком прогрессивной, новой и другой. Но те мелодии, которые исполнялись оркестром в день маскарада, ему понравились. Музыка Виктора отличалась от музыки его отца — она была менее резкой, более летящей, более чувственной, но и менее пламенеющей. Музыка Ива Люмьера напоминала бурю, настоящий шторм, ассоциировалась с ветром, срывающим паруса с корабельных мачт и с бьющими о скалы дикими волнами разбушевавшегося моря.
Репетиции оркестра должны были начаться двадцатого марта и состояться два раза на сцене самой Гарнье. Партитуры Виктор отослал музыкантам намного раньше — практически неделю спустя после возвращения из Руана, чтобы те ознакомились с материалом. Виктор впервые ступил в холл Национальной академии музыки с тех пор, как прозвучали последние ноты его праздничных композиций в новогоднюю ночь. Это было странное чувство, словно бы он прикоснулся к своему прошлому, но, будучи абсолютно счастливым в настоящем, он не испытывал ни толики сожаления, а только совсем легкую и не тревожащую ностальгию. Он не был точно уверен, встретит ли Шарлотту или Мари Лефевр, пересечется ли с бывшим хореографом месье Жераром и его любимцем — Домиником Готье. За два года изменилось многое. Особенно он сам.
Все еще занимались в классе, подумал он, взглянув на часы в Золотом фойе. Помня все ходы, входы и выходы, Люмьер прошел в коридор закулисных помещений, чтобы подняться по лестнице туда, где были репетиционные залы. Идя по коридору перед, он приоткрыл одну дверь, но заметив новое лицо, закрыл ее обратно. Равно как и в ближайших двух были другие артисты. Разве что он только встретил месье Жерара, который не обратил внимание на приоткрытую дверь. Спустившись к жилым комнатам, он добрался до двери с табличкой «Мари Жоржетт Лефевр», но потянув за ручку, обнаружил, что та была ожидаемо заперта. Когда он прошел в столовую, то поздоровался с поваром, который работал там на раздаче сколько он сам помнил.
Виктор спросил:
— Скажите, а мадам Мари Лефевр и ее дочь Шарлотта еще работают в театре?
— Мари, конечно, конечно! — закивал тот. — Но вот дочь ее замуж вышла уже давненько, так что в театре пока что совсем не танцует. Мальчишка у нее, вроде как, родился. Но слухи-то разные ходят!
— Да, вы правы. Слухи всегда ходили и ходят, особенно в оперном театре. Я могу вас попросить заварить мне чай? Знаю, до обеда еще далеко, но если вам несложно. Плачу один франк. За чай и половинку бриоши с сахаром.
— Убедительно, юноша, звучишь!
Когда Люмьер прикончил свой чай со сдобой то, перебросившись еще парой слов с работником столовой, пошел в сторону сцены, на которую не ступал так давно. И стоило ему только сделать шаг, как внутри словно бы все замерло, и сердце на секунду остановилось, а потом вновь начало свой бег. Не удержавшись, он стал танцевать. Спустя пятнадцать минут во время одной паузы, он услышал чужие аплодисменты. Кажется, это была всего лишь насмешка от одного из осветителей. В конечном итоге, Виктор прождал еще час, пока не собрался оркестр Парижской консерватории для репетиции.
Они репетировали долго, но Виктор был совершенно удовлетворен тем, как хорошо и стройно играл оркестр, как правильно звучали мелодии, и сколь гармонично его музыка поднималась под своды прекраснейшего зала. Только вот Люмьер все равно не чувствовал себя на своем месте, ощущал себя скорее самозванцем, нежели артистом, заслуживающим внимания. Когда он был частью театра, это чувство стиралось за круговертью дней и привычными занятиями, выходами на сцену по расписанию, за которые он получал свои небольшие деньги. К тому же узнав, что Шарлотта действительно вышла замуж, он понял, что история и вправду закончилась. Он, отказавшись от работы в театре в июне 1875-го, начал новую жизнь с любимым человеком и старался не возвращаться к прошлому, разве что на несколько уже далеких дней. Почему-то лишь покинув театр, Виктор почувствовал, насколько здесь все было ему чуждо. Не балет, не музыка, безусловно, а атмосфера, отношения между людьми и постоянные конфликты, попытки перепрыгнуть друг друга и получить чуть более высокое жалование.
То, как люди добивались своих целей в театре — секс, деньги и подсиживание — было для него отвратительным. Интриги, которые вел Себастьян, и то были куда более привлекательными, ведь каждое его движение и ход в «игре» были продуманы, более чем выверены и отточены. У его возлюбленного были не только прекрасное лицо и тело, но и острый, холодный, расчетливый ум. И в то же самое время самая настоящая, пылающая в сердце, страсть. Себастьян был холоден, но при этом, имея натуру горячую, склонную к гневу и буре чувств, был поразительно хорош и привлекателен для Люмьера. Привлекателен настолько, что Виктор абсолютно отдался своей любви и согласился разделить с ним жизнь. Кольцо из белого золота — под стать браслету — как влитое красовалось на его безымянном пальце.
Когда репетиция закончилась, Виктор еще раз решил сделать круг почета по закулисью оперного театра, но не успел он и шага ступить к жилым коридорам, как наткнулся на Мари Лефевр. Ее взгляд был полон возмущения, раздражения и, Люмьер был убежден, что ему не показалось, облегчения. Виктор собрался поздороваться, но был перебит ей самой.
— Люмьер! — Мари нахмурилась и серьезно посмотрела на Виктора. — Явился! — Она подошла к нему и ударила его по плечу. — Полтора года спустя явился! — Повысив голос, едва ли на него не закричав, она ударила его ладонью второй раз.
— Мари, постой. — Виктор отошел от нее на шаг. — Постой. — Вскинув руки, он сделал еще шаг. — Я могу объяснить.
— От тебя не было ни слова за эти полтора года! Ни строчки, Люмьер! Как ты вообще посмел?! — мадам Лефевр взвилась на него пуще раздраженной кобры.
— Это очень долгая история.
— Уж потрудись!
Люмьер кивнул и, предложив пройти к ней в комнату, чтобы лишние уши — а в театре они были всегда — не слышали их разговора, рассказал о том, какая новая жизнь у него началась. Мари слушала его внимательно, иной раз кивая, другой раз возмущаясь, а в какие-то моменты даже улыбаясь. Как он узнал от самой мадам, Шарлотта уже ждала своего первенца и должна была вскоре родить. Виктора хотели пригласить на свадьбу, но в конечном итоге не смогли разузнать адрес, куда можно было отослать приглашение. Они проговорили так долго, что Люмьеру пришлось отослать домой небольшую записку с извозчиком заранее — благо, что было недалеко, что Люмьер собирался вернуться в половину десятого вечера из-за того, что повстречал в театре свою названную мать и не преминул возможностью с ней побеседовать о последних новостях. Виктор попросил Себастьяна дождаться его, ведь хотел исполнить для него одну композицию — не вальс, не мазурку, не симфонию, а что-то сродни романсу. Это было музыкальное посвящение на двух языках — на английском и на французском. Первому — своему родному — Себастьян обучил Виктора за добрые полгода, и Люмьер делал в нем большие успехи. Это была не первая и не последняя композиция, которую Виктор посвящал своему возлюбленному, но ни одна из них не была настолько по-особенному нежной. Секс по расписанию в десять вечера мог немного подождать, а музыка — никогда. К тому же музыка была сильнее всех словесных признаний, искреннее и чувственнее, а свое сердце по праву Люмьер отдал Себастьяну.
У Себастьяна в этот день тоже было немало дел — сперва рабочие, а потом и личные. В восемь часов он планировал встретиться со своим крестником, и как раз Виктора не должно было быть дома, чтобы лишний раз не пришлось играть с судьбой. После оперного театра Люмьер хотел заехать в пассаж и тот их самый любимый ресторан на острове Сите, а расписание Себастьяна не позволяло отлучиться на столь долгое время.
Когда он закончил разбирать все свои бумаги, заранее подготовленные Виктором — ведь он как никак продолжал вовсю работать на своего супруга и заботиться о его документах и корреспонденции, — Себастьян не без удовольствия отметил, что каждый листок, каждая печать и каждая подпись, каждая стопка были идеальны. Думая о Викторе еще в самом начале, только наняв его на работу, Эрсан отмечал его способность к ведению дел, но со временем это переросло скорее в убежденность. Зажатый в рамках оперного театра, Люмьер не мог никоим образом показать себя, раскрыть другие таланты, нежели танец, а теперь полтора года спустя, оказался очень рассудительным и рассуждающим молодым человеком. Они не раз спорили на тему того, куда стоило вложить деньги, кого сместить с должности и как лучше распорядиться прибылью. До двадцати восьми лет не имея никакого соприкосновения с политическими и экономическими играми человеком, Люмьер оказался поразительно находчивым и смекалистым.
В восемь вечера дворецкий сообщил о том, что к месье Эрсану явился ожидаемый гость, и его пригласили в ту гостиную, где они виделись раньше. Себастьян встал, чтобы поприветствовать Венсана и пожать ему руку, а потом предложил присесть. Спустя некоторое время на столе перед ними оказались две чашки кофе и две стопки коньяка.
Отметив, что Венсан выглядел с одной стороны лучше, чем прежде, но и с другой стороны иначе — и в чем проявлялась эта инаковость он пока не мог сказать — Эрсан крепко задумался, стоило ли ему продолжить свою игру, стоило ли вновь подступиться к изломанному и больному разуму этого юноши.
— Я рад, что вы вновь пришли ко мне, Венсан. Признаюсь, мне не хватало наших с вами бесед. Быть может, вы поделитесь со мной, куда же вы пропали? — Себастьян чуть улыбнулся и сделал глоток кофе, а после раскрыл портсигар, из которого достал папиросу, положив его на стол, предлагая тем самым табак маркизу де ла Круа, и закурил, внимательно смотря на собеседника.
— У меня были важные дела, — медленно произнес Де ла Круа, задумчиво разглядывая янтарную жидкость в бокале. — Расскажите мне, каковы ваши успехи с тем грешником? Вам удалось наставить его на путь истинный?
Себастьян курил, смотря на Венсана и, помедлив, произнёс:
— Боюсь, что это было совершенно бесполезное предприятие. Я ошибся в том, что с ним можно что-то сделать, — с лёгкой печалью в голосе произнёс Эрсан. — Он абсолютно не признает ни Бога, ни церковь, ничего святого. Более того, мнит себя языческим греческим богом.
Венсан вскинул голову на последних словах и посмотрел на Эрсана в упор.
— Греческим богом, говорите? По-видимому, дело безвыходное.
— Как я и сказал. А с теми, кто ставит себя в один ряд со Всевышним, считая себя древним, иным богом, заслуживает наказания. Наши предки умело наказывали. Жаль, его нельзя сжечь, как орлеанскую деву на площади. Ведь только огонь несёт очищение.
Себастьян смотрел на него в ответ, не отводя взгляда.
— И что же вы хотите предпринять? — Венсан задал свой вопрос вкрадчиво. — У вас же есть план, друг мой?
— Я думал об этом, — начал Себастьян, хотя в данном моменте и разговоре все обернулось чистой импровизацией, — и пришёл к выводу, что, покуда на дворе девятнадцатый век и еретиков больше не сжигают, я избавлюсь от него, а тело предам огню. К сожалению, так масштабно и красиво, как сожжение на площади, уже не выйдет.
Венсан взял в руки бокал и сделал небольшой глоток, затем закрыл глаза и тихо произнес:
— Боюсь, это единственное правильное решение. Когда вы планируете осуществить задуманное?
— В праздников праздник и торжество торжеств, — Себастьян сделал первый глоток из своего бокала.
— Хороший выбор, — произнес Венсан, откидываясь на спинку кресла.
— Хотите присоединиться?
— Это была бы честь, — усмехнулся Венсан.
— Хотите посмотреть? Или убить?
— Неужели вы позволите?
Себастьян не ответил, только повёл плечом. Клодетт вовремя прервала разговор, чтобы передать записку, которую Виктор прислал из театра, сообщая, что задерживается и планирует зайти за ужином в их любимый ресторан.
— Господин, послать ли извозчика обратно за месье… За ним? — Служанка осеклась, ведь имя Люмьера нельзя было называть при этом госте. Это был строгий наказ. Себастьян беспристрастно на нее посмотрел и коротко кивнул. Служанка кивнула в ответ, а потом откланялась, поняв, что её помощь ни в чем не нужна.
— Думаю, у нас с вами есть ещё около часа, прежде чем… — Он посмотрел на часы, время на которых приближалось к половине девятого. — Боюсь, в десять я буду уже абсолютно, совершенно занят.
Еще некоторое время они продолжали диалог. Венсан все время внимательно смотрел на собеседника, наблюдая за каждым его жестом. То, что он услышал сегодня, вызывало у него тревогу, и он знал, что она вовсе не беспочвенна. Виктор был в опасности, и теперь де ла Круа знал это абсолютно точно. Необходимо было предпринять меры и чем быстрее, тем лучше. Он допил коньяк и почувствовал, как драгоценная жидкость согревает его изнутри. Венсан убрал непокорную прядь со лба и сдержано улыбнулся, бросив взгляд на часы.
— Уже почти десять, — произнес он. — Я должен идти. Желаю вам успехов с вашими планами, мой друг. Боюсь, мои дела вынуждают меня отсутствовать в тот день в городе, но я обязательно буду ждать подробного рассказа обо всем. Не провожайте меня.
С этими словами Венсан поднялся на ноги и, коротко поклонившись, проследовал в холл, где привратник уже приготовил его пальто и цилиндр. До конца сохраняя спокойствие на лице, он покинул особняк на улице Сент-Оноре, и только оказавшись на улице, позволил себе дать волю чувствам. Сжав ладони, затянутые в тонкие кожаные перчатки, в кулаки, он издал звук, больше всего похожий на звериный рев. Он был зол. Страшно зол. Де ла Круа даже был удивлен, что смог до конца изображать согласие с планами Эрсана. Поднеся правую руку к груди, он нащупал очертания револьвера, который теперь всегда носил при себе. При желании он мог расправиться с ним в любую минуту, но это было в высшей степени неразумно. Тем более он не знал точно, где и в каких условиях содержится Люмьер. Если он убьет сейчас, то едва ли сможет помочь ему так быстро, как хотел бы. К тому же на место преступления прибудут служители закона и тогда наступит настоящая неразбериха, которой Венсану бы очень хотелось избежать.
Он закурил, достав из кармана портсигар. Де ла Круа остановился, пройдя несколько домов. Если он правильно понял служанку, Виктор вот-вот должен был вернуться в особняк. Эрсан ведь сказал, что с десяти часов будет очень занят, а значит, вероятно, ждать прибытия Люмьера остается недолго. Что если он спрячется в тени одного из домов и хотя бы на мгновение увидится с Виктором? Что если попробует предупредить? Венсан сделал глубокую затяжку и кивнул сам себе. Эта идея ему определенно нравилась.
К моменту возвращения Виктора в особняк начался дождь. Сперва он накрапывал, но буквально за несколько минут превратился в ливень, но не сносящий с ног, а погружающий город под сырую завесу. Экипаж, остановившийся на углу, был единственным, что показался без четверти десять. Люмьер вышел из него, держа в руках зонт, который сразу же раскрыл над головой. В руках у него были бумажные пакеты из ресторана и, поудобнее взяв их в руку, Виктор медленным шагом направился к дому, останавливаясь у парапета ограды, чтобы достать портсигар и присесть, закуривая. Почему-то ему нравилось сидеть вот так, пока промокали штанины его дорогущих брюк и волосы кудрявились чуть более небрежно. Он сделал глубокий вдох и посмотрел на окна особняка, из которых лился тёплый свет.
— Скажи, откуда ты приходишь, красота? — окликнул его Венсан, все еще скрываясь в тени дома.
Виктор вздрогнул. Ему ведь не показалось, верно? Люмьер глубоко вздохнул. Венсан щелкнул зажигалкой так, что его лицо на мгновение озарилось светом и закурил еще одну сигарету.
— Прислал ли ад тебя иль звёздные края?
Виктор чуть не задохнулся. Забыв о пакетах, оставленных на парапете, он двинулся в сторону знакомого незнакомца. Медленно подойдя, словно бы боясь спугнуть тень, он остановился рядом и тихо произнес на выдохе:
— Венсан…
Де ла Круа горько улыбнулся и просто сказал:
— Я так скучал, Виктор.
Он хотел сказать больше, сделать больше, но отчего-то в этот момент смотря на Виктора чувствовал себя абсолютно беспомощным. Виктор шагнул к нему ещё ближе и обнял одной рукой, другой все еще держа зонт над ними.
— Венсан. Ты… Венсан.
Люмьер обнял его крепче. Он даже не подумал о том, откуда тот взялся и был ли у них дома, все его мысли напрочь испарились из головы.
— Я тоже. Тоже скучал по тебе.
— Да, — тихо ответил Венсан и обнял его обеими руками. — Как ты? Я весь терялся в догадках.
— У меня все в порядке, — ответил Виктор, чуть отпрянув и смотря в лицо де ла Круа. — Я так рад видеть тебя таким. Как прежде. Когда мы виделись в последний раз, было… иначе.
Венсан опустил глаза и чуть улыбнулся.
— Я знаю, но сейчас я — это я. И только. На пути через круги ада дорогу мне освещали мысли о тебе.
Виктор судорожно и сбивчиво вздохнул, отпустил Венсана, оставаясь в кольце его рук. Он прикоснулся к его лицу.
— Все так изменилось, Венсан.
Люмьер чуть улыбнулся в ответ, огладив его щеку большим пальцем.
— Я знаю, — Венсан перестал улыбаться. — Тебя ведь ждут. Я знаю обо всем, Виктор, и хочу попросить тебя быть осторожным. Пообещай мне быть начеку.
Рядом с маркизом Люмьера разобрала такая странная и забытая нежность, которую он испытывал еще в самом начале их отношений, которая потом вернулась к нему с болью в день визита в особняк через день после похорон супруги Венсана. Он все еще поглаживал его лицо. Блеск кольца на безымянном пальце заставил сердце Виктора сжаться, когда он взглянул на него — его грудную клетку изнутри словно полоснуло лезвием. Он опаздывал, должен был явиться домой чуть скорее, но благо, что извозчик не докладывал о возвращении, а всего лишь высаживал его в нужном месте и отправлялся отводить коней в стойло и возвращался к своей семье домой.
— Ты виделся с Себастьяном, — не вопрос, — я полагаю.
— Он мой крестный. Я забыл об этом. Раньше все казалось совсем другим, — криво улыбнулся Венсан, вновь смотря на Виктора в упор. — Ты мне постоянно снишься.
— Ты осуждаешь меня? За… это все.
— Ты ни в чем не виноват передо мной, — не задумываясь ни на секунду ответил Венсан. Виктор посмотрел на него с сомнением и покачал головой.
— Первого апреля я играю в опере, — вдруг произнес Люмьер. Ему не хотелось вновь будить в себе то чувство вины за измену как Венсану, так и Себастьяну зимой и весной 76-го года, которые казались такими далекими. Словно бы и правда прошло больше десятка лет. — Играю на скрипке.
— Я обязательно приду, — кивнул Венсан, прижимаясь всем телом к Виктору. Уже потухшая сигарета выпала из его пальцев, но он совершенно не обратил на это никакого внимания.
— Только, пожалуйста, если и будешь искать встречи со мной, пусть он не заметит этого. — Виктор чуть улыбнулся. — За то, что я был с тобой, — Люмьер имел ввиду те дни и ночи перед свадьбой маркиза, — мне долго пришлось расплачиваться и терпеть недовольство.
— Я знаю, Виктор. Я знаю. И я обязательно восстановлю справедливость.
Виктор не удержался и огладил его лицо еще раз, все еще улыбаясь.
— Все в порядке, душа моя. Все хорошо.
Люмьер чувствовал, как объятие Венсана стало более крепким и уверенным. Ему казалось, что он чувствовал его тело, как собственное — так близко тот был. Венсан помотал головой, а затем потянувшись в уже полузабытой манере, все же Виктор был значительно выше, прильнул к его губам в поцелуе как когда-то давно, словно в прошлой жизни. Виктор ответил на поцелуй, хотя и колебался, сомневаясь о правильности того, что делал, но была большая разница между тем, что правильно, и чего хочется. А поцелуй с Венсаном был мгновением нежности. Самой настоящей нежности. И даже красоты.
Любовь Себастьяна была горячей, с толикой безумия, жаркой страсти, которая разжигала внутри такой пожар глубочайших чувственных переживаний, пробуждала что-то звериное и первородное, первобытное — не зря же практически каждая ночь на протяжении всего того времени с июня 75-го года заканчивались сексом, и то и не одним. И Виктор был счастлив с ним, абсолютно любим и счастлив.
Однако в этом мгновении с Венсаном он почувствовал себя не желанным, не просто любимым, не значимым, а нужным. Как если бы тебя в холодный и дождливый день укрыли в сухой и теплой комнате мягким покрывалом, обнимая за плечи. Виктор позволил поцелую затянуться, стать глубже и даже откровеннее, но в один момент разум взял верх, и он прервал его, прижимаясь щекой к щеке де ла Круа, зажмурившись.
— Я люблю тебя, Виктор, — тихо произнес Венсан, а затем чуть отстранился и проговорил чуть громче с толикой отчаяния: — Я должен идти. Тебя ждут.
— Я тоже люблю тебя. — Виктор не сомневался в своих словах, хотя и понимал, что их любовь друг к другу абсолютно отличалась от той, которая была между ним и Себастьяном. Он любил его, как ангела, как нечто прекрасное. Хрупкое. Драгоценное.
Виктор сложил зонт — дождь закончился. И ночь над Парижем была, словно присыпанная солью: в провалах черных туч, где виднелось небо, мерцали редкие звезды.
— Иди, душа моя. Иди скорей.
Венсан почувствовал, как на его глазах выступили слезы, и поспешил скорее отвернуться, чтобы Виктор ничего не заметил. Теперь, встретившись с Люмьером, он точно знал, что должен сделать. И план необходимо было привести в действие без промедления.
Виктор подошел к парапету, чтобы забрать пакеты, и когда обернулся Венсана уже не было. Тяжело вздохнув, прикрыв на мгновение глаза, он постарался абсолютно успокоиться и через десяток секунд уже зашел домой. Ему казалось, что прошло так много времени, а в самом деле он опоздал лишь на десять минут. Наспех отдав пакеты привратнику, который должен был передать их служанке, чтобы та разобралась с ними, Люмьер поспешил наверх, зная, что Себастьян его ждал не в спальне, а в гостиной — обычно в постель они отправлялись вдвоем. Пройдя в комнату, он небрежно откинул со лба мокрые волосы и произнес:
— Прости, я задержался. Решил прогуляться по улице, там так свежо. — Подойдя к несколько недовольному его опозданием Себастьяну, Виктор наклонился и поцеловал его в щеку.
— У нас был строгий уговор, — как бы между делом произнес Эрсан с укоризной смотря на Люмьера.
— Сейчас только без двух минут десять. — Виктор усмехнулся, смотря на него в ответ. — Ты полагаешь, это проблема? Бесповоротно неразрешимая? — Он ухмыльнулся, не сдержавшись.
— Это я намереваюсь выяснить прямо сейчас. — Себастьян улыбнулся, поднимаясь с кресла.
Но Люмьер не дал ему это сделать, заставляя остаться на месте. Он накрыл его бедра ладонями, поглаживая, опускаясь на колени между его ног. Руки накрыли пах Эрсана, а потом Виктор начал расстегивать его брюки.
— Совершенно не обязательно спешить в спальню. Позволь мне начать, — напольные часы известили о десяти вечера легким перезвоном, — здесь.
— Постарайтесь, месье Люмьер, — с полуулыбкой произнес Эрсан.
Люмьер знал, что стоит ему приласкать Себастьяна, особенно ртом, как все недовольство его опозданием развеется. Обнажив Эрсана достаточно, чтобы совершить задуманное, Виктор без излишнего жеманства огладил языком теплую, уже начинающую пробуждаться, плоть. Ровно в десять вечера, как и все предыдущие вечера до этого, нисколько не нарушая их, как сказал его возлюбленный, строгий уговор.
Зайдя в дом и поднявшись на второй этаж, Венсан бесшумно прошел в свои покои. Родители уже легли спать, а слуги не решались его беспокоить, боясь новых вспышек гнева. Подойдя к портрету Виктора, он несколько минут стоял у него, разглядывая каждую деталь, словно стараясь запомнить его как можно лучше, а затем прошел к мольберту. На нем был установлен чистый холст, вот только де ла Круа не помнил, когда в последний раз брался за кисть. Немного подумав, он провел кончиками пальцев по его шероховатой поверхности, а затем резко развернулся и прошел к креслу, стоявшему в самом углу. Из него открывался прекрасный вид на всю комнату, и так он мог быть уверен, что за ним никто не наблюдает. В последнее время его начало беспокоить, что его мысли могли подслушивать, а за каждым действием следить. Ведь кто не захочет быть ближе к Богу и проникнуть в саму суть его замыслов?
Прикрыв глаза, он забрался в кресло с ногами и замер в неестественной позе. Так он провел не меньше часа, пока судороги, сводившие затекшие конечности, не стали нестерпимы. Все это время он внимательно слушал. Голоса в его голове, звучавшие на первый взгляд жуткой какофонией, постепенно разделились, и их слова стали понятны. Одни ругали его за проявленную слабость с Виктором, другие нашептывали смелые идеи, на которые он сам бы никогда не решился, а третьи комментировали каждую случайную мысль. Он знал, что они являются проявлением его божественной сущности, но никак не мог заставить их подчиняться ему всецело. С другой стороны, они были ему верными советчиками на протяжении последних двух лет, и Венсан уже совсем привык к ним и перестал сомневаться в их правоте.
Наконец, поднявшись вновь на ноги, он начал медленно раздеваться. Перед внутренним взором промелькнули разнообразные картины из событий последних месяцев. Венсан ничуть не солгал Эрсану, когда говорил, что был очень занят. Божественные дела действительно занимали его всецело.
Он вспомнил женщину, которую застрелил последней. Она была служительницей греха, и, по всей видимости, возвращалась посреди ночи от очередного клиента. В её глазах застыл немой вопрос, когда он навел на нее дуло револьвера, но она так и не успела ничего сказать, прежде чем её настигла смерть. Она так и не узнала, что очистила свое порочное существование, принеся себя в жертву Богу. Он вспомнил мальчишку оборванца, который пытался согреться у разведенного кем-то огня в доках. Де ла Круа пришлось потратить на него целых три пули, так как он пытался сбежать. Он совсем не понимал чести, которая была ему оказана. Венсан вспомнил семью, которую убил прямо в их доме. По правде, он совсем не планировал их убивать. Дело в том, что отец семейства не понравился одному из голосов. Венсан заметил его через окно, когда возвращался домой после встречи с друзьями. Тем вечером он уже застрелил мужчину под их пьяный смех и омыл руки и лицо в его крови. Ему нравилась её тягучесть и вязкость, её солоноватый вкус. Мужчина стал его второй жертвой, и он хотел, чтобы тот надолго ему запомнился. Он превратил убийство почти в театральное действо, вообразив себя в одном из величественных храмов Древней Греции. Именно поэтому он вовсе не хотел убивать ту семью, но голос решил иначе. Венсан вошел в дом, дверь которого была не заперта, словно во сне. Муж с женой находились на кухне и, вероятно, предавались обсуждению какой-то насущной проблемы. Он слышал обрывки их беседы, но не вникал в суть. Они не сразу заметили его. Несколько минут де ла Круа наблюдал за ними из тени, настолько увлеченными своими мелочными делами и не обращавшими внимание на Бога, а затем ступил на свет. Сначала он убил мужчину, а потом выпустил пулю, попавшую женщине между глаз. Они не успели даже закричать. На шум выбежали дети — мальчик лет десяти и девочка чуть младше. Увидев бездыханные тела родителей, они бросились к ним с плачем, но Венсан не позволил им пересечь комнату. Еще два выстрела, и их не стало. Он слышал, как в соседних домах начали просыпаться люди, но отчего-то знал, что никто не придет проверить несчастное семейство. Усадив каждого члена семьи за стол и сложив их руки в молитвенном жесте, он некоторое время любовался проделанной работой. Голос был доволен, и Венсан чувствовал себя так хорошо, что почти упивался этим состоянием. Проведя в доме еще четверть часа, он потушил свечи и покинул дом так никем и незамеченный.
Забравшись в кровать, маркиз тряхнул головой, прогоняя навязчивые образы его преступлений. Впрочем, преступлений ли? Ведь они были принесены в жертву Богу, а значит их смерти не были напрасны. Уже засыпая он обратил свои мысли к поцелую и тому чувству, которое разлилось в его груди в тот момент, когда Виктор ему ответил. Что ж, сегодня голоса были не правы. Этот поцелуй не был проявлением его слабости, ведь это был поцелуй Бога, а значит то было Его благословение.
Все время Виктор занимался работой и своим предстоящим концертом. Он не задавал Себастьяну вопросов о том, о чем он разговаривал с Венсаном. Таким образом он мог выдать, что встретился с маркизом, да и лезть в дела своего названного мужа он не стремился. Виктор и так был занят документами и важными вещами, которые Люмьер подготавливал для будущих встреч с деловыми партнерами. Он весь был в бумагах — рабочих и нотных. Ему практически подготовили костюм для выступления, и он даже отдал скрипку одному известному мастеру, чтобы он посмотрел ее, оценил качество инструмента и привел его в лучший вид, ведь Страдивари принадлежала его отцу, и прошло уже двадцать пять лет с тех пор, как не стало Ива Люмьера, а сколько лет она провела в руках самого Ива! Мастер очистил ее как следует и отполировал, и хотя Виктор сам ухаживал за инструментом каждый раз, когда использовал, скрипка приобрела куда более свежий вид. На ней не было трещин, не было коробления, да и в целом, как оказалось, Люмьер поддерживал Страдивари в приличном состоянии, хоят Виктор не мог не признать, что после рук мастера скрипка буквально засияла и зазвучала многим лучше — видимо сказывалась пыль внутри, которую было непросто вычищать.
Март стремительно кончался, в опере шли репетиции. Виктор прислал три приглашения в дом де ла Круа и передал так же три Мари Лефевр, чтобы она передала их дочери и зятю. Люмьер заканчивал большое музыкальное произведение, которое освящало его последние несколько лет. О театре, о балете, о нежности и совершенстве, о бесконечной и горячей любви, которая жила внутри него. Оно должно было стать последним в концерте.
Утром первого апреля он репетировал дома, отрабатывал необходимые места и нервничал. Его костюм был готов и ожидал пяти часов вечера, когда он планировал отправиться в Гарнье. Что-то в этом дне не давало ему успокоиться, а потому, даже встав раньше Себастьяна, он вернулся обратно в постель и устроился с ним, решившись отложить игру на некоторое время. Виктор смотрел на спящего Себастьяна и чуть улыбался. Люмьер потянулся к нему ближе и поцеловал, надеясь разбудить.
После совместного завтрака он попросил Себастьяна проиграть вместе с ним дуэты скрипки и фортепиано — это были чудесные полчаса, когда они играли вдвоем. Свое последнее произведение он не решался отрепетировать, хотя понимал, что это неблагоразумно, но почему-то хотелось, чтобы мелодия впервые зазвучала именно на большой сцене.
К пяти часам пришлось уже переодеться, уложить волосы и приготовиться. Его концерт должен был идти с семи до половины десятого — достаточно долго для сольного выступления. Они прибыли экипажем в Национальную академию музыки ровно ко времени последнего прогона. Еще в крытом фиакре Виктор притянул к себе Себастьяна и долго, чувственно поцеловал, прежде чем выйти и направиться к главному входу.
Заходя в Оперу в тот вечер, Венсан ощущал радостное возбуждение. По правде, он был нечастым гостем оперного театра в последнее время. Герцог высказывался вполне определенно относительно его прошлых увлечений, и даже обычай высшего общества проводить свой досуг в опере никак не умалял его мнения на этот счет. Была и другая причина. Венсана боялись отпускать одного, а идти в сопровождении он совсем не хотел. Так или иначе ступив в тот вечер под знакомые своды, де ла Круа испытал сильнейшее чувство ностальгии, связанное с его временем пребывания в качестве одного из работников театра, смешанное с почти детской радостью от самостоятельного посещения столь значимого события. Ведь сегодня сцена всецело принадлежала Виктору. Мог ли он подумать об этом, когда рисовал его портрет весной 1875 года? Совсем нет. И это делало вечер еще более особенным.
Заняв по обычаю место в ложе, он достал из кармана парадного костюма блокнот с остро наточенным карандашом. Вероятно, скорее из старой привычки, чем из реального побуждения сделать наброски в течение концерта. Чтобы занять себя, он принялся зарисовывать занавешенную сцену, и должен был признать, что, несмотря на некоторую шероховатость линий, выходило вполне недурно.
Уже перед самым представлением, он заметил Себастьяна Эрсана среди зрителей партера. Тот, кажется, уже давно заметил его и бросал в сторону ложи взгляды, не предвещающие ничего хорошего. Это насторожило Венсана и вызвало в его воспаленном сознании вполне определенные мысли о необходимости привести план в действие как можно скорее, но когда на сцене появился Виктор, его сердце замерло и больше он не мог думать ни о чем другом.
Люмьер играл со всей душой. Звуки, доносящиеся из-под его смычка были воистину прекрасны, и маркиз чувствовал, что с каждой секундой попадает под все большее и большее очарование. Перед его внутренним взором вставали отдельные картины из их прошлого, совсем позабытые с течением времени. Он вспоминал их первую встречу, его робкое предложение выступить в качестве модели для картины, которое сделал Люмьеру. Сам сюжет которой он придумал, если так подумать, второпях, наблюдая за превосходной мазуркой из балета «Коппелия». Он даже не заметил, как погрузился в рисование. Карандаш сам бегал по бумаге, и к концу первого акта, Венсан с удивлением обнаружил, что сделал не менее пяти эскизов Виктора в разные моменты его выступления.
Решив не покидать свою ложу и не выходить в Золотое Фойе, он наблюдал за парадной публикой. Многих Венсан знал, о многих слышал или от отца, или от своих друзей. Однако взгляд его постоянно возвращался к Эрсану. Он заметил, как тот поднялся с места, но не стал покидать зрительный зал, а через мгновение Венсан увидел самого Виктора рядом с ним. Себастьян взял его руку и долгое время что-то говорил, а после поднес её в губам и поцеловал к пущему удивлению толпы и самого маркиза. Карандаш сломался в побелевших пальцах с характерным треском, однако де ла Круа даже не обратил на это никакого внимания. Он чувствовал, как злость, смешанная с новым чувством, которое он не мог интерпретировать никак, кроме как ревность, переполняла его до краев. Голоса в голове предательски засмеялись. Венсан сжал руки в кулаки и только спустя несколько минут заметил, что осколки карандаша больно впиваются ему в ладонь, прорезая тонкую кожу до крови. Он видел, как Виктор поцеловал Эрсана, и вдруг осознал, что медлить больше было нельзя. Все должно было произойти сегодня.
Виктор был непередаваемо счастлив в тот день. Он чувствовал себя, словно бы бог, взошедший на Олимп, и это была заслуга Себастьяна. Он сделал для него невероятный праздник, лучше, чем любой маскарад или свадьба. Себастьян позволил ему выступить перед высшим светом Парижа, исполнить свою музыку и позволить ей ожить под сводами Национальной академии музыки.
Исполнив первую часть, он спустился в партер, где рядом с Эрсаном сидела его мать. Остальных гостей, которым он прислал приглашения, посадили в ложах на свободных местах. Что удивительно, но не считая личных приглашений, театр был полностью заполнен. Виктор не ожидал аншлага, но то ли любопытство — его когда-то знали как танцора, то ли Себастьян приложил к этому руку, все места были заняты.
Все двадцать минут между актами он провел рядом с Себастьяном, замечая, как на них смотрят другие зрители, но это совсем не имело значения — о них с самого начала ходило множество слухов, и в этот вечер основные из них подтвердились. Люмьер сидел рядом с Себастьяном на пустом месте, гладил его по руке, а когда мать решила удалиться в дамскую комнату, Люмьер притянул к себе Эрсана для глубокого и медленного поцелуя в почти пустом зале. Себастьяна никто бы трогать не стал, а репутация самого Люмьера не особо могла влиять на Эрсана. Вряд ли кто-то захотел бы пойти в открытую против него, даже если бы они занялись любовью в партере. Правда, однажды они сделали это в ложе, когда им прислали приглашения. То был интересный опыт в копилку необычных мест. Когда Виктор почувствовал, как возбудил его поцелуй, пусть тягучий и неспешный, что он уже едва ли не потянулся, чтобы накрыть пах Себастьяна, как начали гасить свет. Он пропустил даже звонки, извещающие о начале второго акта. Жарко ему выдохнув в губы, Виктор огладил Эрсана ладонью, а потом с сожалением произнёс:
— Всего пара минут наедине с тобой, и я уже весь плавлюсь, но мне нужно доиграть последний час. — Коротко поцеловав губы Себастьяна, ужасно целомудренно, хотя Виктор не отказался бы опуститься перед ним на колени и приласкать возлюбленного названного супруга, он поднялся и поспешил на сцену. Видя, как заполняется зал, Люмьер скрылся в тени и шагнул за дверь, которая скорее всех остальных вела обратно.
Вторую часть концерта Виктор играл с ещё большим чувством, оставив напоследок все свои самые лучшие, самые чувственные произведения. Последнее и вовсе было самым насыщенным на эмоции: лёгкая ностальгия, рассказ о прошлом в оперном театре, о своих чувствах и чаяниях юности, молодости, о самых разных переживаниях и людях, которые были с ним рядом, а после — яркая, летящая, эмоциональная и чувственная мелодия о его самой сильной любви. Эту часть он играл соло с оркестром. Отдавшись полностью своей музыке, закончив играть, он не сразу открыл глаза и отнял смычок от струн. А потом раздались аплодисменты, и он счастливо выдохнул, улыбнулся и поклонился. Оркестр, что сидел за ним, поднялся и выстроился, кланяясь вместе с ним.
Когда свет зажегся, Себастьян поднялся со своего места, подал руку Элизабет, и они вместе отправились за кулисы, ведь Виктор точно не планировал вновь возвращаться в зал. Там вовсю собирались музыканты, рабочие сцены уносили стулья, а Люмьер убирал скрипку в футляр. Подойдя к родным людям, что были его семьей, Виктор спросил, был ли он хорош, на что получил однозначный ответ, что его выступление было прекрасным. Когда-то он уже выступал на сцене много раз, но никто не говорил ему ни слова, не приходил за кулисы, и с годами — с шестнадцати до двадцати восьми, если быть точным — это желание хоть и притупилось, но иногда возникало. А в этот вечер перед ним стояли его мать и муж, и Виктор ощущал себя самым благодарным, воодушевленным и нужным человеком. Люмьер обнял мать и поцеловал в щеку, и попросил её подержать скрипку. Несмотря на количество людей за сценой, Виктор обнял Себастьяна за шею, подойдя к нему вплотную, продолжая то, что не закончил в антракт. Люмьер был весь переполнен чувствами.
Уже через час после концерта, решив все вопросы с директором, они отправились домой. Мадам Люмьер остановилась в отеле напротив самой Гарнье, а потому Виктор и Себастьян сперва проводили её, и только потом наняли открытый фиакр. В первый день апреля в Париже уже все благоухало, дождя не было, и небо, усеянное звездами, было высоким. Тут и там цвела вишня, и ночь была на удивление тёплой.
Стоило вернуться в особняк и подняться по лестнице, как Виктор утянул Себастьяна с собой в музыкальный зал, где стоял тот самый рояль, на котором он хотел сыграть ему кое-что, но не отпускавшая мысль требовала от Люмьера его внимания. Он стащил пиджак и кинул его на банкетку, а после — потянул к себе Себастьяна за лацканы пиджака, утягивая его в несдержанный поцелуй, начиная раздевать возлюбленного. Он расстегнул его пиджак и принялся за ремень, одной рукой раскрывая пряжку, а другой сжимая член супруга через ткань. Виктор был взбудоражен, весь переполнен эмоциями, а потому до невозможного его хотел. Себастьян буквально срывал с него одежду, лаская и прижимая к себе разгоряченное тело Виктора.
— Ты был сегодня прекрасен, — прошептал он.
— Ты всегда прекрасен, — вернул Люмьер ему комплимент. Расстегнутая рубашка осталась на плечах — манжеты держали дорогие любимые запонки с сапфирами. А вот Себастьяна Виктор раздел, чувствуя его грудь своей, его сильное тело, которое приводило Люмьера в неописуемый восторг. Он проник рукой между ними под брюки Себастьяна, которые оставалось только сдернуть вниз, беря горячую, чуть влажную от смазки плоть в пальцы, мастурбируя супругу. Притянув Эрсана в глубокий, влажный и даже пошлый поцелуй — но едва ли что-то между ними можно было назвать пошлостью, а не страстью — высвободился из своих брюк, благодаря Себастьяну.
Одним сильным движением Себастьян развернул его спиной к роялю, а в следующий момент усадил его на гладкую крышку рояля. Обнажив его полностью, он развел ноги Виктора и нависнув над ним, поспешно вошел в него. Люмьер прижался к нему всем телом, вскинув бедра навстречу, притягивая его к себе, зарываясь пальцами в волосы возлюбленного. Чувствовать плоть Себастьяна в себе было умопомрачительно приятно, особенно испытывая такое сильное возбуждение. Пусть они уже много раз занимались любовью, это всегда был самый настоящий восторг.
Себастьян ускорил темп, одной рукой ублажая Виктора, а другой лаская его выбившиеся из идеальной прически локоны. Покрывая горячими поцелуями его скулы и шею, он углубил свои ласки, чувствуя как ускоряется дыхание партнера. Виктор цеплялся за него, задыхаясь от удовольствия, от близости. Он был в таком восторге, что ему казалось, ещё секунда — и он потеряет сознание. Сжимая в себе Себастьяна, подаваясь бёдрами навстречу, он вскоре задрожал, сорвался и кончил, задохнувшись и протяжно застонав, откинув голову и всем телом содрогнувшись, вцепившись в Эрсана и на последнем вздохе произнеся его имя. Виктор был оглушен и совершенно счастлив, чувствуя, как любимый мужчина кончает в него с приглушенным грудным стоном. Эрсан последовал за ним и, судорожно втянув воздух, опустился на банкетку у рояля. Он чувствовал, что готов повторить, но знал, что должен подождать хотя бы немного. Виктор разлегся на рояле, тяжело дыша, но потом тихо засмеялся.
— Это было восхитительно. Просто… восхитительно.
— О да, — выдохнул Эрсан, со всей любовью и страстью смотря на Люмьера.
Виктор потянулся к нему рукой, но достал только до щеки.
— Я люблю тебя.
Поднявшись на ноги, Себастьян, притянул Виктора к себе и прошептал ему прямо на ухо:
— Люблю больше жизни.
Виктор обнял его за шею, приподнимаясь и расслабляясь в его объятиях. Люмьер ответил на слова Эрсана нежным поцелуем, возвещая «
я тоже». Себастьян был его музыкой, был его счастьем, абсолютной нежностью и любовью. Спустившись с рояля, они занялись любовью вновь, но уже куда более плавно, медленно, сидя на банкетке, то и дело замирая в объятиях друг друга, отсрочивая новый момент оргазма, дыша глубоко и горячо друг другу в губы, перемежая вздохи и стоны с чувственными, но очень мягкими и ласковыми поцелуями. Через минут десять, как они закончили, натянув одежду на уже остывшее тело, Виктор сел за рояль, равно как и Себастьян, который приобнял его за талию и прижался щекой к щеке. Люмьер открыл крышку инструмента и вскинул руки над клавиатурой, и заиграл. Мелодия была новой, непривычной, отличающейся от остальной его музыки. Люмьер, доиграв до определённого момента, тихо запел ему на родном языке:
«Даже после моей смерти,
Я покрою твоё тело золотом и светом,
И создам землю,
Где будет править любовь…»
Виктор научился петь намного лучше, когда Себастьян на время забрал у него скрипку. Он прикрыл глаза, чувствуя его кожу своей кожей, его дыхание на лице.
«Никогда не покидай меня,
И позволь мне стать тенью,
Подарить тебе жемчужины дождя,
Из тех стран, где ты будешь королем…»
Его пальцы порхали над клавишами, пока он становился музыкой, становился чистым чувством.
«Не покидай меня…»
Когда мелодия кончилась и Виктор опустил руки, он прислонился лбом ко лбу Себастьяна.
— Ты — моя жизнь. Моё все, — прошептал Люмьер, не открывая глаз.
Покидая театр, Венсан не находил себе покоя. Он чувствовал себя словно во сне, дурном кошмаре, от которого никак не мог очнуться. То, что он видел сегодня в антракте никак не шло у него из головы. Он не понимал. Его мозг просто отказывался понимать, что Виктор мог вести себя так рядом с Эрсаном. Это было неправильно и совершенно не сочеталось с тем, как он сам представлял отношения между ними. Быть может, Виктор был околдован? Себастьян мог опоить его, чтобы привести в действие свой план. Да, это определенно бы все объясняло.
Остановив экипаж, он несколько секунд раздумывал, какой адрес назвать, но, в конечном итоге, рассудив, что едва ли Себастьян и Виктор уже вернулись домой, попросил отвести его в особняк Сен-Жермен. На днях герцог отбыл в замок в долине Луары вместе с супругой, и в особняке было очень тихо. Венсан даже на секунду пожалел, что не отправился в замок вместе с родителями. В этот самый момент ему было так больно и тоскливо, что он готов был бы отдать все, лишь бы не оставаться одному.
Скинув с себя верхнюю одежду, он некоторое время блуждал по пустым комнатам, не в состоянии найти покой. Все казалось чужим и холодным. Он чувствовал себя брошенным и преданным. Ему практически до слез хотелось, чтобы все увиденное в театре было лишь плодом его воображения, но он знал, что каждая минута того ужасного действа происходила наяву. Венсан был в малой гостиной, когда в комнату вошла Ноелла. Уже много месяцев только ей разрешалось его беспокоить.
— Мой господин, — произнесла она, чуть склонив голову, — вам пришла записка. Посыльный передал, что это дело крайней срочности.
Она протянула ему запечатанный конверт без каких-либо подписей. Маркиз принял его в глубокой задумчивости. Выждав небольшую паузу, служанка уже хотела покинуть комнату, но Венсан её остановил.
— Скажи, достоин ли я счастья?
Вопрос сорвался с его губ столь внезапно, что застал и его самого, и её врасплох.
— Даже сильнее других, — произнесла она с неожиданной горячностью, как только первое удивление прошло. — Вас что-то тревожит, мой господин?
Венсан медленно кивнул. Ему хотелось рассказать об увиденном, обнажить свою душу, исповедоваться, но уже было открыв рот, он передумал и просто сказал:
— Спасибо. Ты можешь идти.
Старая служанка склонила голову в поклоне и ушла, а де ла Круа, оставшись один, еще некоторое время смотрел ей вслед. Ему хотелось верить её словам, но душу терзали сомнения. Быть может, он заслужил? Быть может, это была плата за то, что он стал Богом? Он не мог быть ни в чем уверен.
Распечатав конверт, Венсан достал лист плотной бумаги и пробежался по аккуратным строчкам. Он сразу же узнал почерк. Письмо прислал Себастьян Эрсан, и он просил маркиза прибыть в его особняк как только тот получит конверт. Вскинув брови, он некоторое время стоял в нерешительности, а затем его губы расплылись в улыбке. Кажется, все складывалось как нельзя лучше. Он намеревался выяснить раз и навсегда на чьей стороне Виктор.
Люмьер к часу ночи начал засыпать, но Себастьян отчего-то идти в спальню не хотел, а предложил остаться в гостиной. Слуги были отпущены до утра — Виктор и Себастьян планировали уехать в Зальцбург и Вену на неделю, чтобы сменить обстановку и немного побыть наедине на родине классиков, которых так уважал Люмьер.
Эрсан сидел на софе и медленно тянул коньяк, время от времени обращая внимание на напольные часы. Виктор же, уставший после долгого дня, бурного секса и даже щемящей нежности, уснул, лёжа у него на коленях головой, правда, всего на полчаса, прижавшись к животу возлюбленного лбом. Ему было совершенно невдомек, почему Себастьян не хочет пойти и наконец-то лечь в их мягкую и большую кровать, чтобы накрыться таким же мягким одеялом и прижаться к Виктору. Оставалось только мирно спать, чувствуя, как его поглаживают по волосам. Люмьер, конечно, мог бы встать и уйти в комнату — Себастьян его даже один раз отправлял, но Виктор не согласился. Он хотел быть рядом.
Ночной воздух был влажен и пропитан ароматами цветов, произрастающих в богатых садах широко раскинувшихся по всему району. Плотно закутавшись в пальто, Венсан вышел на улицу и осмотрелся. Путь до особняка Эрсана был короток, и он решил не будить извозчика. Тем более, если что-то пойдет не так, он хотел бы избежать лишних свидетелей. Достав портсигар, де ла Круа закурил. Он чувствовал, как его начинает охватывать волнение. Это письмо в любом случае не предвещало ничего хорошего. Что-то должно было случиться. Он это чувствовал. Перейдя через Сену, Венсан ненадолго остановился и бросил взгляд назад. Отчего-то у него появилось стойкое ощущение, что недолго ему осталось любоваться знакомыми видами. Докурив, он сделал глубокий вдох и отправился на встречу неизбежному.
Себастьян Эрсан чувствовал, что предстоящий разговор будет не из легких. По правде, он затеял игру скорее из ревности, чем из любопытства, но постепенно, касаясь разных граней безумия крестника, он вошел во вкус. Решение закончить её окончательно пришло к нему, когда он увидел Виктора на сцене. В тот момент он понял, что Люмьер самое ценное, что есть в его жизни, и он просто не имеет права допустить какую-либо ошибку. А вот Венсан был опасен. Потенциально опасен для него и Люмьера. Он видел, как тот смотрел на них из ложи в антракте, и это был взгляд зверя, потерявшего рассудок, а не человека. Поэтому нельзя было допустить, чтобы его маленькая игра вышла из-под контроля. Но теперь он должен был положить всему конец. Если возникнет такая необходимость, он даже был готов убить Венсана. Себастьян был готов на все, лишь бы только обезопасить Люмьера и самого себя. Проведя ладонью по волосам любовника, он улыбнулся. У него было хорошее предчувствие.
Спустя четверть часа в дверь постучали. Привратник, единственный из слуг, который остался этой ночью в особняке, открыл дверь и впустил ночного гостя. Осторожно поднявшись на ноги, чтобы не разбудить Виктора, Себастьян прошел к креслу, в котором обычно встречал крестника, но так и не решился сесть. Сам не отдавая себе отчета, он начинал чувствовать волнение.
Когда в комнату вошел Венсан, с первого взгляда на него, Эрсан отметил, как плохо тот выглядит. Его бледное лицо стало выглядеть изможденно. Глаза горели нездоровым блеском, а губы были плотно сжаты. Он не стал снимать пальто, но Эрсан отметил, что с их последней встречи он еще сильнее похудел. Также Себастьян заметил, что правая рука маркиза повреждена. Кровь уже давно засохла тонкими струйками на его ладони, но он не обращал на нее решительно никакого внимания.
Взгляд Венсана упал на спящего Виктора и он дернулся в сторону, как будто желая подойти к нему, но в последний момент передумал. Выждав еще несколько секунд, как будто предвосхищая нападение, он сделал несколько шагов по направлению к Эрсану.
— Я пришел как вы меня просили, — произнес он, и в его голосе сквозили нотки раздражения.
Себастьян кивнул в сторону кресел, но Венсан отрицательно помотал головой.
— Завтра на рассвете мы покидаем Париж, — просто произнес Эрсан, не зная, как иначе начать разговор.
Маркиз испытующе смотрел на собеседника.
— Не будет никакого убийства. Я изменил решение. Вы должны забыть нас.
Венсан несколько минут молчал, а потом звонко рассмеялся. Виктор недовольно повернулся во сне.
— После всего, что вы сказали? После всего, что вы хотели сделать? — едко спросил маркиз. — Я пришел сюда за Виктором, и не уйду без него. Вы достаточно отравляли ему жизнь.
Себастьяну потребовалась вся его выдержка, чтобы сохранить спокойствие на лице. Больше всего на свете ему сейчас хотелось ударить де ла Круа, но вместо этого он произнес:
— Виктор любит меня, а я люблю его. Вы вообразили себе Бог весть знает что.
Рука Венсана метнулась в карман. Он нащупал серебряную ручку револьвера, что слегка его успокоило. То, что говорил Эрсан, было немыслимо. Разве мог Виктор его любить? Разве мог испытывать хоть какие-то чувства к тому, кто называл его грешником и богоотступником?
— Вспомните. Вы мне говорили, что убили Виктора, но он здесь! — Себастьян указал рукой на спящего. — Вы должны уйти и больше никогда не переступать порог этого дома.
Люмьер, услышав чужой голос, вздрогнул и проснулся. Он приподнялся на локте, оборачиваясь и выхватывая справа от себя стоящую фигуру Эрсана.
— Что такое… — Виктор сел, потянувшись к Себастьяну, коснувшись пальцами его пальцев, но потом замер, видя Венсана, который явно был настроен враждебно. У Люмьера же в груди скрутилась, сжалась пружина тревоги. — Что ты здесь делаешь? — Он вскинулся, но вновь был остановлен рукой Себастьяна, который все время прикрывал его своей спиной.
— Я никуда не уйду без Виктора, — упрямо повторил Венсан. — Вы лжете, и та игра, которую вы ведете, отвратительна. Пусть он сам скажет всю правду! Он не станет мне лгать.
Себастьян сделал резкое движение в сторону, перехватывая Венсана. Маркиз почувствовал, что что-то твердое уперлось ему в грудь.
— Не смейте его трогать, иначе я выстрелю.
Ловким движением руки Венсан выхватил свой револьвер и приставил его к животу Себастьяна.
— Не на того напали! Я не позволю вам погубить его! — Венсан снова засмеялся, и в этом смехе не было ничего от того, кем он был когда-то. В нем звучало какое-то фатальное отчаяние, и в этот момент Себастьян понял, что де ла Круа готов на что угодно. Это значило, что сегодня кто-то должен умереть, и он должен был сделать все, чтобы он и Виктор не пострадали. Люмьер все-таки вскочил с софы, стараясь оттеснить одного от другого. Он был в абсолютной растерянности, смотря то на Венсана, то на Себастьяна.
— А я не позволю вам жить, — прорычал Себастьян, в упор смотря на крестника.
В следующие мгновения все начало происходить очень быстро. Венсан чувствовал, что спит и видит ужасный сон. Вот рука взметнулась вверх и он ощутил сильный удар в районе солнечного сплетения. В другой момент он уже исхитрился ударить Себастьяна по ноге. Они боролись молча и яростно. Несмотря на то, что силы были на стороне Себастьяна, Венсан оказался ловким и проворным соперником. А затем ночную тишину взрезал громкий звук. Прогремел выстрел. Виктор закричал.
