Глава 9. Из дворца во дворец
4 февраля 2019 г. в 07:13
В мае 1472 года парижский епископ Гильом Шартье неожиданно скончался, опередив престарелого дез Юрсена. На смену Шартье пришёл двадцатишестилетний придворный по имени Луи де Бомон де ла Форе, сын рыцаря Брессюирского замка. Луи был сам красив и любил окружать себя красотой. Из своей квартиры в Лувре, где он прослужил королевским камергером, он перетащил в епископский дворец кучу резной мебели из красного дерева, золотые канделябры и парчовые портьеры. Ни умом, ни добротой он не блистал, но у него были навыки дипломата. С переменным успехом он скрывал свою интеллектуальную ограниченность за витиеватыми фразами, а свою чёрствость — за экстравагантными жестами щедрости. Я видел его насквозь, и его это не на шутку нервировало, так как он привык пускать людям дым в глаза, растворяя их бдительность. Когда Луи понял, что его уловки не работали на мне, он решил показать кто главный. Козлом отпущения он сделал десятилетнего Квазимодо, под предлогом того, что мирянину не пристало жить в обители.
— Я даю вам сутки чтобы избавиться от вашего питомца, — сказал он мне. — Здесь монастырь, а не приют для сирот. Представьте, что будет, если все каноники начнут приводить своих троюродных племянников и внебрачных сыновей и кормить их на монастырской кухне.
Свершилось. Луи показал своё истинное лицо. Впрочем, я знал, каким оно было под маской.
— Что вы предлагаете, Ваше Превосходительство? — спросил я.
— Это уже ваше дело. Я не предлагаю выставить выгнать его на улицу. Кажется, у вас есть ленное имение, где проживает ваш младший брат. Почему бы вам не отправить своего воспитанника туда же?
— Как вам известно, Квазимодо не совсем обычный ребёнок. Он нуждается в особой опеке. Он привязан ко мне.
— Я вижу, как он ковыляет за Вами повсюду, путается в ногах у других служителей церкви. Я понимаю, Вам нравится иметь личного слугу и прикрываться благотворительностью. Что же? На худой конец можете перевести его в свободную келью в северной башне.
— Вы были в той келье в это время года? Там неимоверный холод. Он замёрзнет. Сейчас ноябрь месяц. Зимой там даже крысы не водятся.
— Неудобства укрепят его характер, — сказал епископ с мерзкой елейной улыбкой. — В Париже тысячи обездоленных, которые спят под звёздами каждую ночь. Я сам от многого отказался, когда покинул Лувр. Не стоит баловать мальчишку и приучать его к вольготной жизни. Этим Вы ему только навредите.
— Чем он Вам мешает, Ваше Превосходительство? Весь день сидит за закрытыми дверями и зубрит латынь. Он старается не попадаться никому на глаза. Ваш предшественник не возражал.
Луи раздражённо хмыкнул, когда я упомянул покойного епископа.
— Шартье оставил приход в весьма плачевном состоянии. Он развёл бардак, а мне теперь наводить порядок. Пока он воевал с королём, его каноники стояли на ушах. Разворовали казну. Когда я глянул в финансовые книжки, со мной чуть не случился удар. Мне нет дело до Ваших договоров с ним. Теперь я здесь епископ.
— Ваше Превосходительство, я не могу отвечать за поступки вашего предшественника. Я лишь взываю к вашему христианскому милосердию. Я уже упомянул, что Квазимодо не совсем обычный ребёнок. Его тело более уязвимо.
— Ваши утверждения по меньшей мере странны. Мне он кажется эталоном здоровья. Я видел как он ползает по балюстраде. Заморышем не выглядит. A когда он раскрывает рот, его голосовым связкам можно только позавидовать.
— Это так. Однако при его физических особенностях обыкновенная простуда может привести к печальным последствиям. Вы видели его грудную клетку?
— Я не врач.
— Если с ним что-нибудь случиться, это будет Ваша вина.
— Нет, друг мой. Это будет волей Бога. Разговор закончен.
Квазимодо не пришлось долго уговаривать. Он добровольно перетащил свой матрас в свободную келью в северной башне. Оттуда у него был выход на галерею королей. Я дал ему лампу, от которой исходило какое-то тепло, но этого было недостаточно.
Как я и опасался, ребёнок заболел в первую же неделю. Однажды вечером он заснул на сквозняке и проснулся с жаром. Эхо от его хриплого кашля разносилось по всей башне. Должно быть, это звучало ужасно, потому что ко мне подходили встревоженные певчие и спрашивали в чём дело. Три бессонных ночи я провёл рядом с ним, отпаивая его травяным отваром, следя, чтобы он не задохнулся. Болезнь протекала намного сложнее, чем у обычного пациента. О том как выглядели его лёгкие внутри деформированной грудной клетки я мог лишь догадываться. Как назло, старик дез Юрсен был ещё жив. Я старался не думать о возможности того, что мне придётся объяснять ему причину смерти его сына.
— Не сердитесь, учитель, — сказал Квазимодо один раз. — Я не хотел Вас подвести.
— Ты никого ещё не подвёл, — ответил я, отводя глаза.
— Но вы недовольны. Я вижу, как вы сжимаете кулаки. Вы злитесь.
— Не тобой. Новым епископом.
— Он вас тоже не любит. Вам пора искать новый приход. Может так и лучше.
Квазимодо и в здоровом состоянии не слишком тщательно подбирал слова. Должно быть, ему было совсем плохо, раз он говорил без обиняков. Я вдруг осознал, что в свои десять лет он не слишком цеплялся за жизнь. В его единственном зрячем глазу я не видел страх смерти. Он знал, что ничего хорошего его не ждало в будущем, а я не мог заставить себя лгать ему. Мальчишка послушно выполнял мои указания и пил горькие зелья, но только из желания угодить мне.
Узнав о тяжёлом состоянии моего воспитанника, Луи де Бомон переполошился. До него наконец дошло, что я не преувеличивал, когда сказал, что обычная простуда может стать пагубной для ребёнка.
— Хотите, чтобы я позвал лекаря? — предложил он великодушно.
— Всё возможное уже было сделано, — ответил я. — Как вы сказали, на всё воля Бога. Пусть судьба Квазимодо Вас не беспокоит. Вам приходом нужно управлять.