Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

      Если бы Пьер де Лаваль увидел меня в тот момент, он был рассмеялся и расплакался одновременно. Я сидел в конуре на чердаке притона, скрючившись в три погибели, прильнув лицом к щели, через которую мне была видна грязная комната с разбитым окном и убогая постель, состоявшая из смятых тряпок. Я слышал, как Шатопер расплачивался со старой сводницей на первом этаже, беззубой каргой с ввалившимися губами, окаймлёнными пучками волос. На фоне Фалурдель, трактирщица из «Яблока Евы» выглядела Венерой! Бог видит: в Париже хватало безобразных женщин. Впрочем, после встречи с цыганской колдуньей мне все женщины казались безобразными. Я начал замечать новые уродства в мире, которые раньше не бросались в глаза. Если бы чума или пожар поглотили весь город, мир ничего бы не потерял. О, Фролло, какие весёлые у тебя мысли на ночь глядя! Вот, что сделала с тобой любовь, чёрт подери! Источник всей добродетели.       Не знаю, как долго я сидел на корточках среди пыли и мусора, хрустевшего у меня под ногами. Пошарив вокруг себя руками, я наткнулся на осколок стекла и приложил его ко лбу, чтобы его холод освежил меня. Острый край напомнил мне о том, что под плащом у меня был спрятан нож.       Вдруг я услышал, как заскрипели ступеньки деревянной лесенки. Дверца люка приоткрылась, впустив струю бледного света. Старая усатая карга вошла первой, держа в дрожащей руке фонарь; за ней следовал Шатопер, покручивая усы и напевая под нос; и, наконец, третьей появилась цыганка. Её рогатая спутница сопровождала её даже на любовное ложе. На мгновение мои глаза заволокло туманом, всё вокруг загудело и закружилось, будто меня всосал в себя огромный колокол.       Когда я очнулся, Шатопер и цыганка уже были одни, сидя на деревянном сундуке. Другой мебели в комнате не было, а капитан, очевидно, считал дурным тоном сразу переместиться на постель, тем более, что девчонка заметно смущалась. Не глядя ему в глаза, она царапала пальцем крышку сундука и что-то бормотала себе под нос.       — О, не презирайте меня, — расслышал я её слова. — Я чувствую, что поступаю дурно. Увы, теперь мне не найти моих родителей. Впрочем, зачем они мне теперь? Ведь я люблю Вас.       Ну вот! Первое признание в любви за вечер. И сорвалось оно с уст женщины, как ни странно. Судя по изумлению на красной физиономии капитана, он был немного ошарашен. Несчитанные ночи в борделях не подготовили его к такому чистому и непосредственному выражению чувств.       Надо отдать ему должное, он быстро нашёлся. Чтобы позабавить свою спутницу, Шатопер достал из ножен шпагу, ту самую шпагу, которой размахивал у меня перед носом полчаса назад. Девчонка принялась её разглядывать и гладить, лаская пальчиками эфес. Капитан воспользовался случаем и клюнул её в шею, что заставило цыганку выпрямиться. Если бы эти двое не были так поглощены своей игрой, они бы услышали негромкий хруст, раздававшийся из конуры. Это был не хруст разбитого стекла у меня под ногами; это был скрежет моих зубов. Мой палец проводил по острию ножа. Рука рока мяла мне плечо, отзываясь тянущей болью в груди и боку.       За свои неполные тридцать шесть лет жизни я впервые созерцал подобную сцену. Мне предстояло увидеть то, в чём Шатопер сознавался во время исповеди.       Наигравшись со шпагой, дурочка попросила капитана встать во весь рост и прогуляться по каморке. Ей хотелось услышать звон его шпор! Шатоперу пришлось ей в угоду прогуляться перед ней несколько раз. Было видно, что её преждевременное признание в любви и детские приходи озадачивали его. Цыганка не походила на других прелестниц, которых он приводил в этот притон.       B ту ночь «счастливице» довелось услышать фразу, которую он повторял при подобных обстоятельствах.       — Моё тело, кровь моя, моя душа — всё твоё, всё для тебя.       Выпалив заученное признание, капитан принялся коверкать её имя. Чего он только не перебрал! Миранда, Эсперанза, Эсменарда, Симиляр… В конце концов девушка сжалилась над ним и разрешила называть себя Готон. Свободной ладонью я ударил себя по лбу. Это было свыше моих сил. Готон! Что за дурацкое прозвище? Для охотничьей собаки вполне сносная кличка. Наш сосед на улице Тиршап имел целую свору спаниелей, и среди них была Готон. Но чтобы девушка добровольно назвалась таким именем? Неужели она не могла придумать ничего изящнее?       Уладив вопрос с именем возлюбленной, Шатопер принялся осыпать её обещаниями. Картина их сладостного будущего включала хорошенькую маленькую квартирку, парады стрелков под окнами, большой смотр близ Рюлли, львов королевского дворца. Он не забыл добавить, что «все женщины любят такие зрелища».       По крайней мере, он не обещал на ней жениться. С похвальной для дворянина честностью он выдал: «Разве люди больше любят друг друга, если их посыплют латынью в поповской лавочке?». Я не мог с ним не согласиться после стольких лет службы в той самой «лавочке».       Блаженная идиотка упивалась звуками его голоса, и только иногда с её губ срывался мечтательный вздох: «О, мой Феб…». Сколько раз мне ещё предстояло услышать этот вздох!       А тем временем, проворные пальцы офицера уже начали расшнуровывать её корсаж. Вот он оголил её округлое плечо, которое я мысленно сравнил с луной, выступавшей из тумана. Вот цыганка ломается, хватается за талисман, бормочет что-то про свою «бедную матушку», которую ей больше не найти. Капитан отстраняется, разыгрывая комедию обиды и отвергнутой любви. И, конечно, она тут же плюхается ему на колени, обвив шею руками, и начинает умолять его не прогонять её. Да, да, она согласна быть его забавой, его игрушкой столько, сколько он этого пожелает. А потом она будет чистить ему шпоры и смахивать пыль с куртки, пока он водит других в королевский зверинец.       Нет, этому нужно было положить конец. Рука рока похлопала меня по спине, призывая к действию. Выдавив плечом гнилую дверь, я оказался рядом с увлечённой ласками парочкой. Капитан не видел меня, уткнувшись носом в смуглую шею цыганки. А вот она меня увидела. Чёрные глаза распахнулись ещё шире, и в зрачках отразилось моё искажённое лицо.       Я занёс нож и ударил наугад. В тот момент я не целился. Мне было всё равно, кого пырнуть, лишь бы положить конец этой нелепой сцене. Просто чудо, что я не попал в цыганку. Удар пришёлся в спину Шатоперу. С хриплым криком: «Проклятие!», он рухнул на пол. Девчонка последовала за ним, потеряв сознание. Они лежали бок о бок в луже крови, которая стремительно накапливалась под шеей капитана. Оба были бледны. На мгновение мне показалось, что я вот-вот растянусь рядом с ними, так сильно у меня болело в левом боку, будто я сам себя ударил ножом.       В разбитое окно, выходящее на реку, ворвался влажный мартовский ветер. Он немного привёл меня в чувства. На первом этаже раздался топот сапог. Видно, звук падающих тел привлёк внимание старой карги. Очевидно, она не хотела, чтобы кто-то повредил её мебель.       Склонившись над цыганкой, я сжал её челюсть и впился в холодные губы поцелуем. Не знаю, почувствовала ли она его сквозь обморок.       Сбросив плащ, который мне уже не был нужен, я прыгнул через окно в свинцовые воды Сены.