Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

      Несколько слов о Жаке Шармолю, чьи повадки так убедительно имитировала бесовская коза. Гренгуар знал, что мы были знакомы, но не был посвящён во все тонкости нашего знакомства. Поэт полагал, что я смотрел снизу вверх на прокурора, но всё было наоборот.       Жаку перевалило за шестьдесят. Он был совершенно седой, в морщинах, с белыми бровями, отвисшей нижней губой и большими руками, которые уже начали трястись. Несмотря на свой почтенный возраст, он приходился мне учеником. Да, я взял ещё одного ученика! Мэтра Жака интересовала алхимия — довольное необычное увлечение для духовного прокурора. Некоторые мужчины в преклонном возрасте заводят юных любовниц, чтобы подпитывать иллюзию молодости. Любовницей Жака Шармолю была алхимия. Именно ко мне он и обращался за наставлениями. Именно мне он и жаловался, когда опыты ни к чему не приводили.       — Я всё ещё продолжаю раздувать огонь. Пепла хоть отбавляй, но золота — ни крупинки!       Не секрет, что-то, чем мы занимались, было не так уж невинно. Шармолю это осознавал. Окутанная чёрным облаком наука служила отдушиной от служебных будней. Жалование составляло не более тридцати турских экю в год, а работы была достаточно изнуряющая, ибо недостатка в еретиках и колдунах Париж не испытывал.       Одной из недавних жертв Жака Шармолю являлся Марк Сенен, казначей Высшей счётной палаты. Человек-кремень, по словам сетующего прокурора. Пытка ни к чему не привела. Его нужно было сварить живьём на Свином рынке, чтобы заставить его в чём-либо сознаться. У него уже были вывихнуты все суставы, а он продолжал запираться. В доме Марка Сенена нашли пергамент, содержавший слова, которые были Шармолю непонятны. Вот почему прокурор принёс документ мне, в надежде что я помогу ему перевести содержание. Он знал, что я владел древнееврейским.       Просмотрев пергамент, я убедился, что держал в руках свидетельство о чернокнижии. «Эмен-хетан!» — крик оборотней, пролетающих на шабаш. «Per ipsum, et cum ipso et in ipso» — это заклинание, ввергающее дьявола с шабаша обратно в ад. Воистину, рукопись была чудовищна. Во всяком случае, так я сказал Шармолю. Прокурор не подозревал, что через мои руки проходили книги пострашнее. Ему не нужно было это знать.       Помимо пергамента, в доме злополучного казначея нашли тигель. Шармолю сознался, что испробовал его на очаге в надежде получить золото, но его надежды так и не оправдались. Всё же, он решил послать Марка Сенана обратно на кожаную скамью, хотя на теле бедолаги не осталось живого места.       При всей своей беспощадности, Жак Шармолю не был лишён сентиментальности. Он гладил моего кота и кормил его из рук, восхищаясь роскошной шерстью и мускулатурой животного. Однажды, во время одной из наших встреч в моей башенной келье, Шармолю заметил, как в паутину попалась мушка. Паук уже перегнул жертву пополам своими передними лапками и ощупывал её головку своим отвратительным хоботком. Это зрелище оказалось слишком невыносимым для церковного прокурора, того же самого человека, который не задумываясь, посылал заключённых на дыбу. Он уже было потянулся, чтобы спасти муху. Мне пришлось в последнюю минуту удержать его руку.       — Мэтр Жак, не перечьте судьбе! Не мешайте пауку.       Шармолю неохотно отпрянул, всё ещё морщась. Та сила, с которой я сжал его руку, напугала его.       — Ну и хватка у вас, — пробормотал он, потирая запястье. — Будто железные клещи, покрепче любых орудий Пьера Тортерю.       Раз уж мы заговорили о палаче, должен отметить, у него был впечатляющий арсенал орудий, один вид которых мог развязать даже самый упрямый язык. Тортерю относился к своему ремеслу с любовью и знанием, возведя допрос до уровня искусства. У него была команда помощников, состоявшая из безобразных карликов, в обязанности которых входило следить за инструментами пытки, смывать с них кровь и поддерживать в рабочем состоянии. Тортерю относился к своей кожаной постели так же трепетно, как Квазимодо к Большой Марии. Мне довелось видеть, как он поглаживал щипцы, мурлыкая себе под нос.       Как я оказался в его подвале? Несколько раз меня звали на допрос в качестве врача, по распоряжению Шармолю. Я должен был следить за состоянием допрашиваемого и при необходимости дать Тортерю знак немного остудить пыл. Разумеется, палачу не нравилось моё присутствие. Он считал это знаком недоверия со стороны прокурора. Ему, Пьера Тортерю, мастеру своего дела, не нужно было, чтобы медик смотрел ему под руку и дышал в шею.       Шармолю знал, что подобная деятельность мне не по душе, и старался не перегружать меня излишними походами в застенок. Вот почему он не послал меня на допрос Марка Сенена. Я не был свидетелем мучений казначея. Однако, когда арестовали цыганку, Шармолю настоял на моём присутствии на суде, который был назначен на середину апреля.       — Придите, мой друг, — сказал он мне. — Если не ошибаюсь, этот случай будет Вам лично интересен. Не вы ли добивались ареста плясуньи? Ночной дозор опередил нас. Шуточное ли дело? Цыганка заманила офицера в конуру и запорола. Без колдовства не обошлось. Иначе как объяснить присутствие бесовской козы?       — Вы прокурор, мэтр Жак. Вы и объясните судьям. Своей интуиции я больше не доверяю. Последний раз я жестоко обманулся.       — Обманулись?       — Я всегда думал, что она сильная ведьма, такая, какая просачивается сквозь щели, и с запястий которой соскальзывают оковы. А она оказалась слабой. Ей не удалось уйти от солдат. Обычная девчонка, которая заигрывала с дьяволом.       Должно быть, вид у меня был подавленный и разочарованный, так как Шармолю взглянул на меня с сочувствием.       — Не огорчайтесь, мой друг. Вы святой человек, учёный муж. Не ваше дело марать руки, охотясь на ведьм. А хорошенькое создание эта плясунья Смеральда, ей-богу, — добавил он на прощание. — Какие великолепные чёрные глаза, точно два египетских карбункула. Будь я лет на тридцать помоложе…