Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

      Луи не оставлял меня в покое. Он ещё несколько раз упомянул мой плачевный внешний вид.       — Фролло, мне не нравится Ваша бледность.       — А я думал, духовникам бледность к лицу. Увы, я не провожу лето на виноградниках в Бордо, как это делает наш друг Пьер де Лаваль. Ему идёт золотистый загар. Голубые глаза кажутся ещё ярче. Его должность требует, чтобы он поддерживал цветущий вид. Ему короновать нового короля.       Тяжело дыша через ноздри, епископ медленно покачал головой. Мой сонный, небрежный тон приводил его в бешенство.       — Это не шутки, Фролло. Я вижу, как Вы постоянно держитесь за левый бок и морщитесь. Не пытайтесь убедить меня, что потянули мышцу, таская книги в библиотеке. У вас явные неполадки с сердцем. Такие же симптомы были у последнего органиста. Его нашли на балконе мёртвым.       Упираясь кулаками в крышку его стола, я лениво и в то же время вызывающе взглянул на него.       — Вы боитесь, что останетесь без викария?       — И это тоже, — признался епископ недрогнувшим голосом. — Ваша смерть пришлась бы совсем некстати. Кажется, мы с Вами неплохо сработались. Очень бы не хотелось искать вам замену.       — Ну и зря. Этот фламандец Ван дер Моллен рвётся на должность. Он спит и видит, что я преставлюсь.       — Вот этим он мне и не нравится, этот Ван дер Моллен. Слишком энергичные, амбициозные люди внушают мне подозрения. A вид Ваших мук нагоняет невесёлые мысли. Ведь мы с вами ровесники. Кроме того, я к Вам расположен. Вы мне не верите? Тогда подумайте о своём верном звонаре. Если Вас не станет, бедный юноша окажется совсем один.       — Мы и так одни в этом мире, Ваше Превосходительство. Родство, дружба, любовь — всё это иллюзия. Неужели вы до сих по не пришли к этому выводу?       — Отложим философские дискуссии на другой раз, Фролло. Меня занимают более насущные проблемы, как церковная казна и Ваше здоровье. Я настаиваю, чтобы Вы поговорили с королевским лекарем.       — А чем он мне поможет? Он сам приходит ко мне за советом. Только благодаря мне Людовик Одиннадцатый до сих пор жив. Если Господу будет угодно меня прибрать, то королевский лекарь не остановит процесс. Несомненно, Вам известно слово damnum. Необратимый ущерб. Неизлечимая болезнь. Тот момент, когда игра перестаёт быть игрой.       Луи дёрнулся в кресле и испуганно отмахнулся, будто перед ним пролетела пчела. Епископский перстень сверкнул в лучах восходящего солнца.       — Ступайте, Фролло. От разговоров с вами одно расстройство. Надеюсь после вашей смерти Ван дер Моллен не будет меня так изводить.

***

      Несколько часов спустя в мою башенную келью прибежал Гренгуар. Могу поклясться, он похудел, если такое было возможно. Соломенные волосы, торчащие из-под шапки, стали ещё более ломкими и сухими.       — Учитель, я не нахожу себе места.       — Мэтр Пьер, Ваше место — под открытым небом. Вы сами назвали себя отпрыском парижских мостовых. Неужели у вас возник философский кризис? Вам надоел Ваш фиглярский кафтан?       — Она пропала, — всхлипнул он, пропустив мои колкости мимо ушей.       — Кто она?       — Козочка. Моя милая Джали. Три дня назад она вышла за своей хозяйкой, моей супругой, и обе пропали. Весь Двор Чудес в скорби.       — Что я должен сделать по этому поводу? Я уже в чёрном. Денно и нощно я скорблю об участи человечества.       — Значит, Вам не известно, что мою жену посадили в темницу? Она ожидает суда. Мне сообщил об этом Ваш брат Жеан. Его приятеля Шатопера нашли в луже крови. В нападении обвинили Эсмеральду. Какая-то старая карга из притона у моста привела ночной дозор. Бедняжка Джали жалобно блеяла. Её тоже схватили и связали как сообщницу.       — Ну вот, — протянул я на зевке, — после стольких лет разгула, Шатопер наконец нарвался на осиное жало. Этому было суждено случиться рано или поздно. Значит, свадьба не состоится. Девица Гонделорье будет разочарована. Когда-нибудь она поймёт, как ей повезло.       Гренгуар сорвал с головы шапку и швырнул её об стол.       — Учитель, у Вас нет сердца! Неужели вы не расслышали, что я вам сказал? Чистейшее, прелестнейшее создание обвиняется в колдовстве. Мою обожаемую Джали, мою подругу и музу, повесят или сожгут. Помните тот случай в Корбее, когда казнили свинью? А Вы сонно бубните себе под нос.       — А что мне ещё делать, мэтр Пьер? Это дело меня мало касается. Я не следователь инквизиции. Моё дело считать монеты, которые сыпятся в поднос. Жаку Шармолю виднее. Я уверен, что прокурор разберётся с ней справедливо.       — Учитель, я не так часто обращаюсь к Вам за помощью. Неужели Вы презреете мольбу вашего верного ученика? Шармолю Вам благоволит. Повлияйте на него. Взовите к его милосердию. Он же не каменный! Что он выиграет, если вздёрнут хрупкое, невинное создание?       Гренгуар покачивался и задыхался. Я никогда ещё не видел его таким возбуждённым. Куда делся его философский фатализм?       — Мэтр Пьер, — ответил я, — Вы правы. С моей стороны очень дурно отстраняться от вашего горя. Отказываясь помочь Вам, я уподобляюсь Пилату, умывшему руки. Однако, поймите: если я начну защищать цыганку в суде, это покажется по меньшей мере странным. Даже если вашу жену признают виновной, — а в этом я не сомневаюсь — то я постараюсь убедить прокурора смягчить участь Джали. Это всё, что я могу обещать на данный момент.