Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

      Несомненно, главной жертвой в этой истории была старуха Фалурдель. С каким пафосом она рассказывала суду о своих злоключениях! В тот вечер двадцать восьмого марта она понесла тройной ущерб: телесный, материальный и моральный. Солдаты дозора, которых она позвала на помощь, поколотили её под горячую руку. Комната святой Марты, самая чистая и просторная во всём доме, — а ведь красавец офицер привык требовать лучшего — была залита кровью, которую невозможно было оттереть. Заменить половицы у неё не хватало денег, а постояльцев с тех пор поубавилось. Сами подумайте. Какой человек в своём уме захочет снимать комнату, в которой случилось такое злодеяние? Вместо экю, который ей сунул офицер за комнату, оказался берёзовый лист. Напоследок, в протоколе её заведение назвали «вонючей лачугой», что не могло не задеть гордость. Ведь не её вина, что дома около моста забиты бедным людом. И что теперь было делать униженной, осмеянной, разорившейся старухе, которая когда-то была красавицей девкой?       Быть может, она надеялась на жалость со стороны судей, но их мало волновали её страдания. Получив от неё всё то, что им требовалось, от показаний до улики в виде сухого листа, старуху вытолкали из залы.       Филипп Лелье, чрезвычайный королевский прокурор, обратился к судьям.       — Господа, у вас в руках все документы, включая показания Феба де Шатопера, снятого у него у одра болезни.       Как быстро имя капитана вывело цыганку из ступора! Она встала на ноги, от чего цепи загремели у неё на запястьях.       — О, мой Феб! Где он? О, милостивые государи, прежде чем убить меня, скажите мне, жив ли он. Сжальтесь!       Председатель брезгливо поморщился при виде женской слабости.       — Шатопер при смерти, — ответил он сухо, чтобы пресечь этот потом стенаний.       Его слова заставили цыганку замолчать. Бледная, как восковая статуя, она опустилась на низенькую скамейку под звон оков.       Пришло время ввести вторую обвиняемую. Когда маленькая боковая дверь распахнулась, пропустив белую козу, Гренгуар судорожно задышал и начал прокладывать острыми локтями путь через толпу зрителей.       Тут заговорил Жак Шармолю, который всё это время предпочитал не напрягать голосовые связки. Человек такого почтенного возраста должен беречь силы.       — Если господам судьям угодно, то мы приступим к допросу козы. Если демон, вселившийся в это животное, собирается упорствовать в своих зловредный действиях, мы будем вынуждены требовать для него виселицы или костра.       Погрузившись в свою естественную стихию, Шармолю взял со стола бубен цыганки и покрутил им перед носом козы. Смышлёные глазёнки бесовской твари вспыхнули. Она рада была продемонстрировать свои трюки.       Церковный прокурор заставил козу проделывать множество странных вещей — указывать число и месяц, ударяя золочёным копытцем о бубен. От каждого удара подсудимая вздрагивала, точно от прикосновения плети.       Изумление публики достигло вершины, когда Шармолю высыпал на пол из кожаного мешочка дощечки с буквами, которые коза тут же своей ножкой составила в имя «Феб». Сомнений не оставалось. Колдунья, в содружестве с одержимой тварью, выбрали и пометили свою жертву.       — Девушка, — воскликнул председатель торжествующе, точно глашатай, сообщающий о победе над врагом, — Вы принадлежите к цыганскому племени, посвятившему себя чародейству, с помощью которого Вы предательски закололи капитана королевских стрелков Феба де Шатопера. Продолжаете ли Вы отрицать свою вину?       В очередной раз мне пришлось выслушать поток восклицаний, среди которых мелькало имя капитана. Всё это время я проводил пальцем по кончику ножа.       Председатель не дал ей слишком долго причитать, за что я был ему благодарен.       — Продолжаете ли Вы отрицать? — спросил он холодно, прервав её скорбную песню.       — Да, отрицаю! Там был какой-то адский священник, который вышел из стены. Он уже полгода меня преследует, травит, запугивает. Краем глаза я вижу его чёрные одеяния.       — Правильно, — подтвердил судья с улыбкой. — Монах-привидение. Совсем как в показаниях Шатопера.       — О, это ад! Сжальтесь! Перед вами всего лишь бедная девушка.       Судья, сидевший рядом со мной, слегка наклонился ко мне и шепнул со всезнающей ухмылкой:       — Что я вам говорил, любезный Фролло? Ведьма пытается нас разжалобить. Смотрите, как изящно она заламывает руки, как убедительно плачет. Неужели, она надеется, что её уловки сработают? Такая юная и такая коварная.       Я промолчал. Всё ещё ожидая от меня ответа, сосед легонько толкнул меня локтем.       — Господин архидьякон, Вам наверное скучно?       — Вовсе нет. Просто моя роль в этом деле весьма косвенная. Зачем мне говорить? Пока что Шармолю отлично справляется с задачей.       — И то верно! Как ловко он заставил козу плясать. А когда она начала ему подражать и трясти бородкой, мне было смешно и жутко. Эх, скорее бы уже свернуть это дело. Я проголодался, честно говоря. Хоть бы успеть до закрытия городской столовой. Вы не знаете который час?       — Спросите у козы, — ответил я. — Она знает ответы на все вопросы.       Я вовсе не шутил, но мой сосед принял мои слова за шутку и глухо хрюкнул в рукав. В его поведении не было ничего кощунственного. Подобным процессам было суждено затягиваться, и судьям приходилось подбадривать друг друга колкими замечаниями. Было около семи вечера, и у них уже начали урчать желудки.       Чувствуя, что присяжные начали терять терпение, Жак Шармолю проговорил елейным голосом:       — Ввиду прискорбного запирательства подсудимой я предлагаю применить пытку.