Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

      Нарочитое безразличие тюремщика насторожило меня. Краснолицый увалень даже бровью не повёл, когда я вышел из темницы. Между зевками он не попрощался со мной, хотя я пожелал ему доброго вечера. Мне казалось, он это делал для того, чтобы усыпить мою бдительность и удовлетворить свои скотские позывы без помехи. Узнице оставалось провести лишь одну ночь в тюрьме. Наутро ему предстояло передать её палачу. У него в запасе оставалось ещё несколько часов, которые можно было скрасить обществом беззащитной и уже безучастной ко всему девушки.       Бедная цыганка так и не поняла толком, что произошло. Я покинул её, пока она ещё находилась в состоянии оцепенения. Я мог лишь догадываться о том, как её усталый одичавший мозг истолковал мой визит. Накануне казни её вновь посетил монах-призрак, на этот раз принявший образ печального дворянина. Демон сыграл над ней несколько злых шуток, главной из которых было признание в любви, и растворился в каменных стенах по своему обычаю, повергнув её в смятение и ужас. Он отыскал её даже в подземелье. Замки и решётки не были ему преградой.       Тем не менее, наш мысленный разговор продолжался. Слова, которые ей не удалось мне сказать в лицо, звучали у меня в голове. Между нами, как между жертвой и насильником, образовалась таинственная связь. Мне казалось, что я мог читать её мысли, что я мог видеть её сквозь каменные стены.       Уходи, чудовище! Уходи, убийца! Дай мне умереть! Пусть наша кровь вечным клеймом ляжет на твоём лбу! Ничто не соединит нас, даже ад!       Вот она бросается на меня, как разъярённая тигрица, с нечеловеческой силой отталкивая меня на ступени лестницы.       На самом деле, этой сцены не произошло. Узнав во мне виновника всех своих несчастий, она продолжала сидеть в неловкой позе, раскачиваясь из стороны в сторону, прерывисто хмыкая, совсем как вретишница. Как ни странно, я чувствовал себя обделённым. Мне даже хотелось испытать сполна её гнев. Мне хотелось, чтобы она вцепилась в остатки моих волос, чтобы она царапала мне лицо, била меня своими прекрасными руками.       Я оставил ей свой плащ, чтобы она хоть последнюю ночь провела в тепле. Ну и пусть он источал незнакомый и враждебный для неё запах ладана, который она назвала «горелой смолой». В ту ночь я оставил ей часть себя, часть своего сана.       На что рассчитывал я, когда шёл к ней в одежде дворянина? Неужели я думал, что нескольких утешительных слов и поцелуев будет достаточно, чтобы завоевать её благосклонность? Как далеко она бы позволила мне зайти, если бы запах ладана не выдал меня?       У меня не было ответов на эти вопросы. Я действовал наобум. Ведь я же не думал, покидая собор в тот роковой вечер двадцать восьмого марта, что совершу покушение на капитана. Я ушёл не слишком добросовестным священником, а вернулся убийцей. Вот какие метаморфозы могут случиться с человеком за каких-то несколько часов! И никто из окружающих не подозревал, кем я являлся на самом деле. Впрочем, не исключено, что некоторые мои собратья-каноники носили в себе подобные тайны. Грех мой был ужасен, но отнюдь не уникален. Оказывается, обманывать окружающих не так уж и трудно. Не нужно обладать заоблачным актёрским талантом, чтобы убедить их в своей добродетели. Сколько ещё убийц находилось за Красными Воротами?       Когда я вернулся в собор, главную дверь уже закрывали на ночь. Причетник сказал мне, что меня уже несколько часов ожидает какая-то дама и требует встречи. У меня не было ни сил, ни желания лечить чью-то душу в тот вечер, но по измождённому виду причетника понял, что разговора не получится избежать.       Дама оказалась Алоизой де Гонделорье, матерью белокурой девицы, на которой собирался жениться Шатопер.       Как ни странно, я за всё это время не осведомился о состоянии капитана, хотя по идее оно должно было меня интересовать. Я понятия не имел, умер ли он или поправился. С юридической точки зрения это не имело значения. Цыганку уже осудили на смерть за колдовство. Даже если бы он явился в суд в живом виде, это бы не смягчило приговор.       Матрона встретила меня в молельном зале. Запрокинув голову, украшенную остроконечным убором, она решительно шагнула мне навстречу.       — Святой отец, я пришла поговорить о помолвке своей дочери, — сказала она, не тратя времени на любезности. — Уже поздно, и нам обоим пора на покой. Постараюсь изложить свои мысли кратко.       — Ах да, — протянул я, поглаживая свои впалые щёки. — Я слышал, что Ваш будущий зять какое-то время был нездоров?       — Ранен на дуэли из-за какой-то уличной девки.       — Верно… Опрометчивый молодой человек. Надеюсь, этот неприятный случай заставил его задуматься.       Либо почтенная матрона не знала деталей истории, либо притворялась, что не знала.       — Я не хочу, чтобы ходили слухи, которые могут принести душевную боль моей дочери. Свадьба состоится, и раньше, чем было задумано. Я по-прежнему хочу, чтобы их обвенчали Вы.       — Я и не отказываюсь от этой чести, сударыня. Вы хотите, чтобы я попытался вразумить Феба, чтобы я воззвал к его совести? Вы думаете, это в моих силах?       Алоиза досадливо махнула рукой. Огромный перстень зацепился за вуаль, ниспадающую с головного убора.       — Даже не пытайтесь. Это безнадёжное дело — читать морали Фебу. Солдат есть солдат. Нет, я хочу, чтобы вы поговорили с моей дочерью. Упрямая девчонка подумывает о том, чтобы отменить свадьбу!       — Неужели?       — Представляете себе такое, святой отец? Подвенечное платье уже почти готово, а менестрель написал музыку для свадебного пира. Видите ли, ей кажется, что он её недостаточно любит. Неблагодарная упрямица! Решила капризничать в свои двадцать два года! Знаете, сколько кавалеров она отвергла ради своего прекрасного кузена? Я в своё время сделала ей поблажку, ибо знала, каково это быть замужем за нелюбимым. Благословила её на брак с Фебом. А теперь она и за него замуж не хочет. Сорванная помолвка обернётся огромным скандалом. Нас просто засмеют. Все завидные женихи, которых она в своё время отвергла, давно женились на других.       — Может, ваша дочь хочет в монастырь? — спросил я. — Вы не допускаете такой возможности?       Вы бы видели, как скривились губы госпожи де Гонделорье!       — Святой отец… Вы ошибаетесь. Моя дочь не привыкла к лишениям. Она любит наряды и лакомства.       — Этого не достаточно, чтобы удержать её в миру. От сладостей и шёлковых платьев не так трудно отказаться. Сударыня, Вы пришли за моим мнением. Мне, как человеку, посвятившему себя Богу, виднее. Все поступки Флёр-де-Лис направлены на избежание брака. Быть может, имея перед глазами пример несчастливой супружеской жизни, она всеми силами пытается не повторять судьбу матери?       У меня не было сил расшаркиваться перед гусыней Гонделорье и смягчать свои слова. Её веки дрогнули, а зрачки сверкнули от внезапно навернувшихся слёз.       — Вы не справедливы, отец Клод. Мне, как матери, не в чем себя упрекнуть. Детство Флёр-де-Лис не было омрачено нуждой. Она не знала ни в чём отказа. Быть может, вот почему она выросла такой дерзкой и избалованной.       — Сударыня, ваша дочь — умная, проницательная девушка. Если она чувствует холод со стороны капитана, то наверняка чувствовала холод от Вас по отношению к её отцу. Какой вывод она могла для себя сделать? Итак, не найдя любви в семье, она ищет любви у Бога. Разве можно её за это осуждать? Мой Вам совет, не толкайте её под венец.       Алоиза явно была недовольна поворотом разговора, но у неё хватало благоразумия не пререкаться с каноником в соборе.       — Мне жаль, — всхлипнула она. — Она моё единственное дитя. Такая красавица и с таким приданным.       — Обещаю Вам, сударыня, от этого приданого не останется и су через год после свадьбы. Пусть лучше оно перейдёт настоятельнице Шельского монастыря.