Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

      Поздравляю тебя, сын мой! Твой героизм не остался не замеченным. Теперь все торговки и трактирщицы Парижа твои. Перед тобой распахнулись двери в мир наслаждений.       Эти слова щекотали мне язык. Я ждал подходящего момента, чтобы произнести их вслух. Но этот момент всё никак не наступал. Я решил не заводить разговор первым. Мне было любопытно, созреет ли Квазимодо сам для чистосердечной беседы. К моему удивлению, мальчишка вёл себя так, будто ничего не произошло — а вернее, будто произошло то, чему всегда было суждено свершиться. Он выполнил свою миссию, и ему ни перед кем не нужно было отчитываться. Епископ тоже не слишком много сказал на тему проишедшего. Он лишь повторил слова органиста: «Ваш подопечный неплохо разбирается в церковном законе». Я не питал иллюзий по поводу самочувствия цыганки. Избежав виселицы, она не обрела свободу, а лишь попала в более просторную тюрьму. Это объясняло то, почему я не испытывал облегчения, подобно Бруно Асту. Моя мучительница была жива.       Впервые приняв эту новость, я заперся в своей монастырской келье и не показывался ни на собраниях капитула, ни на богослужениях. К тому времени мои собратья привыкли к моему отсутствию и решили, что мой затяжной таинственный недуг вновь завладел мной. И это была правда!       Жеан несколько раз приходил к дверям кельи, стучал, заклинал, клянчил деньги, но я его не впустил. Чем я занимался всё это время? Целые дни я проводил, прижавшись лицом к окну, из которого была видна келья, ставшая убежищем для цыганки. Я часто видел её с козой: колдовская тварь последовала за своей хозяйкой, а иногда с Квазимодо.       Невозможно было не заметить знаки внимания, оказываемые жалким звонарём, его нежность и покорность смуглой пленнице. Она принимала эти знаки — несомненно, из жалости. Я не готов был признаться себе, что меня терзала ревность. Мне было смешно и гадливо. Во всяком случае, в этом я себя убеждал.       Я следил за её губами. Однажды мне показалось, что вместо имени Феба она произнесла другое имя — Жан-Мартин. Так звали звонаря! Неужели это чудовище сказало ей своё настоящее имя? Не исключаю, что он похвастался своим знанием латыни и родством с дез Юрсеном. Болван не знал, что для неё подобные лавры ровным счётом ничего не значили. Дурёху продолжали впечатлять смазливые черты, блестящие шпоры и развязные манеры.       Тем не менее, цыганка благодарно кивала, когда горбун приносил ей корзинку с едой или кружку воды. То, что она не гнала его от себя, что она выслушивала его откровения, несомненно, окрыляло его. С каждым разом он подходил к ней ближе и ближе и оставался всё дольше. Кривой рот его растягивался в ухмылке, не ироничной, как прежде, а в восторженно-идиотской.       Однажды он принялся вздыхать и качать своей нескладной головой. Окончательно преодолев брезгливость, цыганка положила одну смуглую ручку на его массивное плечо, а другой погладила по щеке. Мне даже показалось, что её пальцы прогулялись по его губам несколько раз. От этой пантомимы у меня вскипела кровь, так, как не кипела даже в лачуге Фалурдель. Пусть бы ещё капитан, но этот?       Я не доверял причудливому характеру и извращённому вкусу женщин. А в сердце цыганки вполне могло найтись место для двух мужчин. Возможно, несчастная частично лишилась рассудка после всего пережитого. Иначе как объяснить её нежные жесты по отношению к уроду? Быть может, она воспринимала его не как безобразного человека, а как животное или ожившую гаргулью? Тогда ей намного легче было бы принять его горбатую спину и косматую голову. Дотрагиваясь до него, она будто пыталась убедиться, что такое гротескное создание могло на самом деле существовать, что он не был плодом её воображения.       Иногда по вечерам из-под навеса колокольни раздавался голос, напевающий странную песню. Стихи без рифмы, которые и мог сложить глухой:

Не гляди на лицо, девушка, А заглядывай в сердце. Сердце прекрасного юноши часто бывает уродливо. Есть сердца, где любовь не живёт.

      Итак, горбун возомнил, что в его сердце стоило заглянуть. Он сам соорудил себе нравственный пьедестал и вскарабкался на него.

Девушка, сосна не так красива, Не так хороша, как тополь, Но сосна и зимой зеленеет.

      Признаюсь, я не ожидал от своего воспитанника такой дерзости. В своей нескладной балладе он предлагал себя не как слугу, а как полноценного избранника. А если бы цыганка в конце концов вняла его словам? Эта возможность казалась мне менее отдалённой с каждым днём.       Тем временем, мне нужно было возвращаться к своим обязанностям. Не мог же я скрываться в своей келье до бесконечности. Первым служителем собора, с которым я столкнулся, был органист.       — Поверите ли, я молился за Вас, господин архидьякон, — сказал рыжий повеса. — Не знаю, внял ли Господь моим молитвам. Когда я услышал Ваши шаги, то сперва обрадовался и решил, что Вам лучше. Оказывается, я ошибся. Вам хуже! Выглядите Вы ужасно. За последние две недели Вы состарились на десять лет.       Две недели? Чёрт! Неужели я столько времени провёл в заточении? Впрочем, время перестало для меня существовать с того момента у переднего портала, когда башенные часы пробили полдень, когда я передал цыганку в руки палачу.       — Вам тоже приятного дня, господин Дюфорт, — ответил я. — Я своё отжил. Главное, чтобы Вы были здоровы, юноша.       — Несомненно, я должен быть здоров. Сегодня у меня важный день. Должен приехать наш общий друг, архиеписком Реймсский. Мы будем исполнять для него мою первую полифоническую мессу для органа с хором. Половина певчих как назло охрипли.