Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

      Я не мог поверить своим ушам. Прежде убейте меня. Болван всё испортил! Что помешало ему перерезать мне горло прямо на галерее? Сколько проблем было бы решено одним движением лезвия! Не думаю, что Луи де Бомон так дорожил своим вторым викарием, чтобы наказывать звонаря слишком жестоко. Мою смерть скорее всего замели бы под ковёр, как заметали множество других преступлений. Фламандец Ван дер Моллен занял бы моё место на следующий день. Посылая меня на тот свет, Квазимодо не рисковал ни свободой, ни должностью. Более того, если бы ему повезло, цыганка бы отблагодарила его за храбрость и в порыве эмоций отдалась ему на том же самом тюфяке, на котором чуть было не овладел ею я. Её брезгливость притупилась бы на мгновение, и она наградила бы своего горбатого героя по заслугам. Идиот не воспользовался этой возможностью. В последнюю минуту его собачья верность учителю взяла верх над его любовью к цыганке. Он стоял на коленях на пороге кельи, протягивая мне тесак. Однако девчонка оказалась проворнее. Вырвав оружие из рук Квазимодо, она зло расхохоталась.       — Ты не осмелишься, трус! — выкрикнула она, зная, что это пронзит тысячью раскалённых игл моё сердце. — Я знаю, что Феб жив! Жан-Мартин приведёт его ко мне. У меня есть заступники. Их двое против тебя одного!       Отшвырнув ногой подопечного, я скрылся под лестничным сводом. До моих ушей донеслись рыдания цыганки и хриплый шёпот звонаря.       — Не тревожься. Это лишь дурной сон. Тебе почудилось. Спи. Я не покину тебя.       Значит, он был с ней на «ты»? Значит, у меня на самом деле было два соперника?       Вернувшись ощупью в свою монастырскую келью, я опять прильнул лицом к окну, из которого мне было видно убежище, освещённое изнутри скудным светом единственной свечи. Цыганка лежала на тюфяке, уткнувшись носом в изгиб руки, а звонарь обнимал её сзади, поглаживая грубой лапой её волосы и плечо. Эта сцена бесила меня больше, чем та, свидетелем которой я был у Фалурдель. Трепетные целомудренные ласки чудовища раскаляли мою кровь больше, чем наглые, развязные приставания капитана. Я видел, как девчонка успокаивалась от его прикосновений, как её дыхание становилось ровнее и глубже. В эту минуту она забыла про его уродство. Она лишь ощущала тепло и силу его тела, которое в очередной раз встало между ней и бедой. Нащупав его руку, она переплела свои изящные пальчики с его шершавыми и узловатыми, точно корни дерева, пальцами.       О чём думал Квазимодо в эти минуты? На каком небе, на каком ярусе рая он находился? Случилось то, о чём он не помышлял. Из всех мужчин Парижа, красивых, наглых, влиятельных мужчин, ни одному не удалось приблизиться к цыганке так близко, как ему. Ирония заключалась в том, что этим мгновением блаженства он был обязан мне и моему греху. А если бы он довёл дело до конца, он бы сейчас наслаждался победой сполна. Знал ли он, что я наблюдал за ними? Было ли ему до этого дело?

***

      Не знаю, как я уснул в ту ночь после всего пережитого. Как ни странно, мне удалось урвать несколько часов сна. Разбудил меня звон колоколов. Квазимодо выполнял свой долг, как ни в чём не бывало, проделывая это с особенным вдохновением, будто после ночи любви.       Не позавтракав, я натянул сутану и направился в ризницу, где меня ждало очередное потрясение. Даниель Дюфорт, мой ироничный вестник, мой персональный Гермес, поведал мне о решении духовного суда.       — Похоже, нашей цыганке придётся искать новое убежище. Иначе…       Он сжал своё горло руками, вытаращил глаза и издал весьма убедительных хрип. Ему не раз доводилось наблюдать за казнью. Вы не представляете, чего мне стоило не отвесить ему подзатыльник. Мне приходилось периодически напоминать себе, что этот мальчишка не являлся моим подопечным, и Пьер де Лаваль приказал бы меня сжечь, если бы я пальцем тронул его драгоценного бастарда. Этот лоснящийся рыжий затылок так и напрашивался на оплеуху. Пришлось ограничиться резкими словами.       — Хватит паясничать, юноша.       — Я не паясничаю, господин архидьякон, — ответил он с оттенком обиды. — Если бы Вы не прятались в своей норе, то узнали бы первым. Цыганка мнит себя вне опасности, но это не так. Через три дня правосудие заберёт её оттуда, и она будет повешена на Гревской площади. Уже есть постановление судебной палаты. Как видите, Ваш приятель Шармолю не дремлет. А наш почтенный епископ дал на это согласие.       Нарушив данное себе обещание не поднимать руку на чужих бастардов, я схватил мальчишку за плечи и встряхнул:       — Клянись на могиле матери, что не лжёшь!       Обмякнув в моей хватке, точно тряпичный заяц, он не сопротивлялся. Его бледно-голубые глаза смотрели на меня устало и укоризненно.       — Моя мать вообще-то жива. Она процветает и благоухает замужем за военным. Она тут не при чём. Вас не должно удивлять решение Луи. Он никогда не отличался силой воли и храбростью. Очевидно, ему надоела эта история с цыганкой. Повесить бедолагу — самое логичное решение проблемы. Не смотрите на меня так, святой отец. Этот поворот событий меня абсолютно не радует. Я бы привлёк к этому делу отца, попросил бы его повлиять на Луи. Увы, мой отец отбыл в Орлеан по какому-то делу. Пока новость до него дойдёт, будет поздно.