Kuuchuu buranko

2011 Хенвон - 20 Вонхо - 20

      Мой друг детства всегда был немного не от мира сего. Предложи выбор: играть с детьми во дворе или же на фортепьяно — без раздумий выберет второе. Люди не интересовали никогда. Другие люди. Однако музыка всегда увлекала, забирала в свой мир и не отпускала во внешний.       Я же был очарован его игрой, тем, как раскачивается всегда, поддаваясь ритму, как периодически закрывает от наслаждения глаза и ловко перебирает пальцами по клавишам. Живет такт в такт воспроизводимой мелодии.       То, как мой друг растворяется в творчестве, поражает настолько, что все внутренние струны приходят в восторг. С юношества ощущаю, что играет от души и для души. Чувствует других людей и в состоянии сыграть им то, что необходимо услышать. Столько раз исцелял мелодиями мои невидимые раны, сменял печаль радостью, злость — добротой.       Его пальцы — они совсем не как у профессиональных пианистов, а самые обычные, не тонкие и не длинные, зато именно эти пальцы любят фортепьяно, что творит чудеса. А еще — любят мои ребра, потому что прощупываются легко и, по его словам, похожи на клавиши. Он нажимает на них, но те не поддаются. Целует — а я весь сжимаюсь, вызывая его улыбку. Мои реакции ему в радость, а мне всегда страшно, что понимаю его неправильно. — Без любви невозможно создавать музыку, равно как и воспроизводить ее, — прошептал он однажды, по обычаю не говоря прямо, как всегда ощущая мои переживания. Однако они остаются до сих пор, ведь мой друг — человек особенный. Потому что Хосок — аутист.       Он мог бы стать великим пианистом, выигрывать конкурсы и ездить с концертами, но чужое общество для него — проблема. Парень будто каменеет и иногда ведет себя неадекватно, потом не понимая, почему именно так поступил. Однажды в школе он избил парня, подошедшего с вопросом. Убежал в страхе и слезах от девушки. Хосок не ходит в кафе, потому что там — люди. А главное — официанты, которым «что-то» от него надо. Его жизнь в глазах многих окружающих — скучная и ненормальная, поскольку им не видны краски, которыми он окружает мир вокруг себя.       Мой друг может быть спокоен лишь с музыкой, а также со мной и матерью. Как-то так само получилось, случайно, еще в далеком дошкольном возрасте. Дело в том, что между нашими балконами нет расстояния, а я влюбился в, как потом оказалось, сонату Моцарта для двух фортепьяно Ре-мажор 448. Перелез и замер: теплый летний ветерок развевал тюль, а мальчик в маленькой комнатушке играл с полной самоотдачей.       Я никогда не был авантюристом, даже будучи ребенком, и почему так поступил не знаю, однако ни разу не пожалел о содеянном. Слушал несколько часов, усевшись на чужом балконе в кресло. И уверен, что эффект был бы не тот, если бы не видел его — мальчика, который будто всего себя посвятил, словно вот-вот растворится в воздухе с последними нотами.       Сейчас я смотрю на него также, а Хосок по-прежнему играет, не изменяя своим привычкам. Игра — чуть ли не единственная деятельность, на которую способен. Ему сложно работать из-за панических атак, пусть иногда дает уроки соседским детям. Он — гений, которого бы в массы, однако остается весь для меня и матери.       А я так хотел понять его, что пошел на психиатрию. Мне нужны ответы на многие вопросы, хотя получить их не так и просто. Самая большая трудность заключается в том, что я так пленен им, что не могу считать пациентом, не могу принять особенности, как болезнь. Его мир стал частью меня.       Хосок и его мелодии овладевают моими эмоциями, руководя чувствами как марионетками. Именно потому я захотел вникнуть в его природу. Нам было по шестнадцать. И, наверное, именно тогда меня осенило — это действительно чудесное влияние. Тогда я понял, как можно помогать людям. И предложил: — Давай откроем свою клинику… Будем помогать людям с помощью твоей игры? — Хосок задумался, перебирая пальцами мои ребра, это был первый год, когда подобное стало входить в обиход. — Ты должен понимать, что делаешь, — посмотрел на меня как-то грустно, думаю, он и так все понял. Что все — ради него, из-за него. — Именно поэтому буду поступать на психиатрию.       Мы не обсуждали планы на будущее, однако после моих слов парень все также печально улыбнулся и впервые поцеловал — кротко чмокнул в губы, вызывая у меня бурю в душе. — Как я и думал — губы податливее ребер, — изучающе осмотрел мое довольно щуплое тело. До сих пор помню, что был лишь в рваных джинсах и поднятой вверх безразмерной футболке, — Хенвон, я хочу узнать, как бы звучала наша собственная мелодия для двух фортепьяно… — и не дав мне ответить, поцеловал, довольно жмурясь от проскальзывающих периодически вздохов.       Позже Хосок сказал, что влюбился в мальчика на балконе, что самозабвенно наблюдал за его игрой. Равно как и я — в того самого пианиста-самоучку, поселившего в мое сердце любовь.