***
Включив у себя дома свет, Какаши…не удивился. Ни одна вещь в коридоре не сдвинулась ни на шаг, словно и не было этих…сколько там ему сейчас? Он наклонился, намереваясь разуться, но резко выпрямился, вспомнив об очень важном деле, которое необходимо было выполнить в первую очередь. Пальцы стали складываться в привычной последовательности, и он почувствовал текущую по венам чакру; через несколько минут все барьеры были наложены, и он, наконец, вздохнул с облегчением: так было гораздо спокойнее. Бесшумно ступая по деревянным доскам, он принялся заново изучать свои скромные апартаменты, но за неимением большего, нежели одна комната, кухня и ванная, довольно быстро закончил, чувствуя себя глупцом. Значит, так и живёт один всю жизнь…даже переехать не смог…а он точно…? Какаши в один прыжок оказался у шкафа и резко распахнул его, обнаружив, что искал: плащ Хокаге, белоснежный, выглаженный, словно и не надевали никогда, висел среди других вещей. Ощущая некоторое волнение, Какаши бережно снял его с вешалки и надел. Как и ожидалось, плащ оказался ему не по размеру: он был длинным, чуть широковатым в груди и почти касался пола, и Какаши спешно повесил его обратно. Рассматривая себя в зеркале, Какаши позволил мыслям, всегда собранным, наконец, разбежаться: вот он стоит у камня памяти, вновь находя взглядом привычные имена, а в следующее мгновение он в бане, полуголый, пытается выбраться, но, дезориентированный, теряет сознание, а просыпается одетым в незнакомую одежду, среди незнакомых людей… Не таких уж незнакомых, поправляет сознание, и Какаши трясёт головой, рукой тянется к разгрузке, которую удается рассмотреть ближе: она даже цвета другого, не говоря уже о длине, исчезнувших карманах, непонятном поясе… Какаши снова полез в шкаф, принявшись изучать дальние полки и выдвигажки, и снова удивился своей предсказуемости: старый жилет, выцветший и потрёпанный, но целый и пригодный к носке, пришелся ему по душе гораздо больше. Какаши повесил его на дверцу и переоделся, не намереваясь оставшийся день покидать своего пристанища. А если На… Нару… Нет. Это давно не был тот младенец, за которым Какаши, казалось, не так много времени назад наблюдал через стекло больницы. Хокаге! Взрослый мужчина старше него больше чем в два раза! Уже со своей семьёй… Какаши закашлял: всё это время он не дышал, неосознанно растирая шрамы на запястьях. А что насчёт… Он опустился на колени около заправленной кровати и зашарил под матрасом, ожидая натолкнуться пальцами на холод лезвия, ставший таким привычным за последний год, но ничего не обнаружил. Что ж… Он внезапно вспомнил реакцию врача — Харуно Сакуры? — когда она увидела шрамы, и досадно выдохнул. Это не должно её касаться. Это не должно касаться кого-либо, кроме него самого. Какаши сел на край кровати и потянулся к рамке на тумбочке, рукой опрокинув другую, на которой мимоходом приметил розовое пятно, но не придал этому значение. Фотография была старой. Старой, и такой выцветшей, но он без труда восстановил в памяти каждый оттенок, ведь знал её наизусть. Сенсей… Рин… Обито. Вы…вы с ним так… Он насильно оторвал руку от лица, уже ощущая, как горит расчесанная кожа около виска; глаз щипало. Нет, время ещё есть, подумал он, сильнее сжимая фотографию в руке, другой утирая испарину со лба. А как…как бы выглядело будущее, где они все живы? Где сэнсей и Кушина-сан нянчат внуков, и Рин с Обито, и на скале Хокаге высечено не его лицо…нет… От резкой вспышки боли в голове он выронил рамку из рук; в здоровом глазу помутнело. Почему…почему это началось так быстро? Под повязкой пекло, горело, и он сполз с кровати, освободив лицо, дыша урывками сквозь стиснутые зубы; зрение не хотело фокусироваться. Он ссутулился и вжал голову в плечи, когда следующая волна боли ударила в голову: ощущение было таким, словно свинца налили в оголенные нервы. Какаши поспешил вновь упасть на колени у кровати и вытянуть аптечку на свет; тусклый свет лампы сейчас был не лучшим помощником. Он заскулил от следующей волны боли, трясущимися пальцами пытаясь поддеть замок, царапая его, но никак не мог добиться результата. — Обито, пожалуйста… — беззвучно произнёс он, тянясь рукой под матрас, но резко остановился когда вспомнил, что искомого там нет, уже нет, и с силой вжал кулак в горящий шаринган. Ему удалось подняться и нашарить кунай в новой разгрузке; аптечка, наконец, поддалась, и он снова беззвучно заскулил от облегчения, принявшись шарить в стопке лекарств. У него ведь всё ещё шаринган…значит, где-то здесь… Он едва не взвыл, резко наклонившись вперёд и ударившись головой о борт кровати, когда в глаз снова выстрелило жидким пламенем; волна проникла в голову, словно череп жгли огнём… По вискам потекло что-то тёплое. — Подожди, пожалуйста! — захрипел он, царапая кожу под глазом, раздирая её от невозможности успокоить боль; он чувствовал, как шаринган в глазнице сводит его с ума. Он стал вышвыривать всё ненужное, лихорадочно ища сыворотку, которой его обрекли пользоваться до конца жизни: без неё тело отвергало шаринган, а он не мог отказаться от наследия Обито, ведь Обито не виноват, и Рин, и сенсей, а виноват он, ОН, ВО ВСЁМ ВИНОВАТ! — Какаши закричал, вцепившись себе в волосы, сжимая голову, жмурясь до боли, но эта боль была ничем по сравнению с болью, уже разрывающей его…нет, пожалуйста, Обито…я сейчас… В мгновение ясности он сумел разглядеть знакомое название и схватил пачку обезболивающего, разодрав его зубами, и проглотил несколько таблеток, ощущая горечь вперемешку с собственной кровью, заливавшей лицо. Шприцы уже лежали рядом с ним, но заветной сыворотки не было. Слёзы текли по его лицу, пока он продолжал отчаянно ворошить оставшееся в аптечке; всё его тело стало покалывать, и он увидел, что руки засветились белым. Нет… Чувствуя тошноту от вкуса собственной крови и нарастающее напряжение, он поднялся на трясущихся ногах, вытер ладонью лицо и, тяжело опираясь на стену, двинулся в сторону кухни. Он понял, что этого не миновать: всё тело затряслось, он почувствовал жжение чакры в себе и захрипел… Взрыв был несильным: над головой разлетелась лампа, осыпалась штукатурка, но больше ничего не пострадало. — С-спасибо, О-обито, я, я сейчас, — проскулил он, двинувшись дальше, но ноги его подвели, и он упал. Было больно, а затем ладонь вдруг стала горячей. Он выдернул впившиеся в неё осколки зубами, порезал язык и сплюнул, чувствуя, что долго так не протянет. Голову снова разорвало волной, и кровь с новой силой хлынула из носа, попадая в рот и стекая по подбородку, густыми каплями падая на скользкий пол… Он сумел добраться до кухни вопреки затуманенному слезами здоровому глазу и принялся обыскивать все полки, скидывая с них то немногое, что там стояло. На скале…на скале у него не было шарингана… Он был так наивен- Он снова закричал, падая на колени. — Рин, сенсей, простите! ПРОСТИТЕ МЕНЯ! Он потерял, потерял их всех, не спас, не уберёг! Не смог даже сохранить подарок дорогого друга, единственное наследие! — Обито… — он всхлипнул, и волна тошноты настигла его неумолимо. Его рвало. Слюной, кровью, снова кровью. Его голова разрывалась изнутри, и он беззвучно кричал, давясь и кашляя, и умоляя, и ненавидя себя за это. Он всё заслужил: Обито наказывал его за все ошибки, и он заслужил каждое мгновение этой боли, заслужил сойти с ума в безумии, заслужил всё, ведь он не смог… Он рухнул в лужу крови, потеряв сознание.***
— Всё в порядке, семпай, — проговорил Ямато, укладывая Какаши себе на спину, и успокаивая этим явно не бессознательного джонина. Найти семпая в луже крови было последним, что он ожидал увидеть в доме, который охраняло трое шиноби, но выяснять подробности было некогда: Ямато с упавшим сердцем проверил пульс и, убедившись в его наличии, поспешил доставить семпая в больницу. *** Проводив Гая из палаты усталым взглядом, Какаши, наконец, откинулся обратно в своей больничной койке. Все восемь дней, что он провёл в госпитале, Гай регулярно навещал его, принося с собой фрукты, которые Какаши позднее раздавал или выбрасывал, ощущая подступающую тошноту от одного вида. Мужчина старался заполнить любое образовавшееся молчаливое пространство очередным разговором, буквально вытягивая из него слово за словом. Какаши не знал, как реагировать на эту напористость: Гай, которого он знал, уже оставил попытки достучаться до него, и в своём времени Какаши существовал в полном одиночестве, вязком и непрерывном, и некому было стоять над ним и хмурить серьёзно брови, хватая за запястья и качая головой… Этот Гай же не оставлял попыток, но… Слишком много. Хокаге, Нара-сан, Мирай, Шикадай, Генма, Харуно-сан, даже Яманака-сан… Их голоса, их неизменное «Как ты себя чувствуешь?» в различных вариациях звенели в еще не окрепшей после случившегося голове, их опека душила его, не давая вдохнуть полной грудью. От количества посетителей под конец дня ему становилось плохо, так плохо, но они, занятые своими мыслями и ведомые собственными побуждениями, не хотели видеть, не хотели принимать. Они пытались что-то ему доказать, объяснить, что это всё лишь временные трудности, они-то знают, и нет причин так переживать. Временные…само время не сумело вернуть ему утраченного, сыграв жестокую шутку. Ничто не могло. Он не носил в палате коротких рукавов. Так было проще. Так не было вечных жалостливых взглядов, не было ненужных прикосновений, от которых кожа горела огнём, мало что не трескалась, не было неуместных слов, которые он отказывался воспринимать. Они бы не поняли. Никто из них. Даже Гай. Они жили беспечным временем, не терзаемые ничем, кроме житейских проблем, они не знали его. Но был у него ещё один гость. Гость, которого Какаши не знал в своём времени. Гость, приходивший к нему под вечер, когда жизнь в больнице утихала. В свой первый приход Ямато-сан поклонился и представился ему, как старый друг, которого Какаши спас в далёком прошлом. Какаши, слишком слабый, чтобы вежливо отослать посетителя или вымолвить хоть слово, кивнул, не найдя более подходящего жеста. У Ямато-сана была обескураживающая привычка называть его семпаем, и Какаши неуютно ёрзал каждый раз, когда обращение резало его слух. Взрослый мужчина, старше него раза в три, разве должен он говорить так? Однако, к удивлению самого Какаши, это было единственным, что ему не нравилось в Ямато. Его молчаливое присутствие…не тревожило. Нельзя сказать, что Какаши был совсем спокоен, всё-таки этот человек не был ему знаком, но и ощутимого дискомфорта Ямато-сан ему не доставлял. Он отвечал на большинство вопросов, которые задавал Какаши вопреки боли в порезанном языке, рассказывал понемногу, что сейчас происходило в деревне, обходя события, которые по какой-то причине считал неуместными. Ямато-сан никогда не носил ему фрукты. Единственным, что он принёс за всё время, была доска для игры в сёги. И взгляд у него всегда был такой…преданный. Ни к чему не обязывающий, отягощённый, казалось, бесконечными годами опыта, с тщательно скрываемым беспокойством, точно они полжизни провели бок о бок. Ямато не хватал его за запястья, не качал головой и ничего не говорил. Однажды увидев, он не промолвил ни слова, ни в чём не упрекнул. Только глаза чёрные расширились на мгновение, словно понимая, принимая, и на этом всё. И Какаши был…благодарен.***
— Хокаге решил назначить мне нового сопровождающего? — несмотря на благосклонность, испытываемую к Ямато-сану, Какаши всё же не смог сдержать досаду в голосе, пока они медленно (милостью Какаши, вырвавшегося из больницы раньше положенного времени и не окрепнувшего до конца) брели в сторону его дома. — Семпай, — Какаши повёл плечом, но ничего не сказал: отвадить Ямато-сана от этого обращения оказалось невыполнимой задачей, — вы чуть не умерли- — Я бы не умер, — резко оборвал он, остановив собственную руку на полпути к глазу под повязкой. — Это был далеко не первый раз, Ямато-сан, и я всё ещё живой, как вы можете заметить. Ямато тяжело вздохнул, и Какаши на долю мгновения уловил в его взгляде намёк на жалость; он вскинулся, приготовившись спустить с языка очередные колкие слова, сохраните свою жалость для тех, кому она нужна, я давно не ребёнок и сам справляюсь со своими проблемами, но затем его собственный взгляд уцепился за скалу Хокаге, и Какаши остановился, почувствовав вкус желчи во рту. Он до последнего избегал этой темы. — Когда я потерял шаринган? — спросил он, не желая тянуть, продолжая рассматривать собственное лицо; пусть шаринган и пробыл у него всего два года, видеть себя с обоими глазами казалось ему дикостью. Шиноби других деревень вздрагивали, когда видели его, Копирующего ниндзя, Шаринган Какаши. Он заработал себе имя за два неполных года благодаря додзюцу…и потерял его. Потерял то, что доверил ему Обито. Ямато молчал. Долго, буравя скалу задумчивым взглядом, и Какаши решил, что ответ придётся искать у кого-то другого, но затем он заговорил: — Была война, семпай. Четвёртая. Творились вещи…вещи, от которых вы бы…если бы узнали… — он устало провёл рукой по лицу. — Расскажите мне, — сказал он. Ямато покачал головой. — Этого не уместить в двух словах, да и смысла никакого. Время придёт, семпай, — Ямато продолжил путь, умолкнув. — Кто забрал его?! Скажите, я должен…должен знать. Пожалуйста. — Учиха, — бросил Ямато, не поворачивая головы. На этом разговор был окончен. Когда они дошли до крыльца, Ямато заверил Какаши, что не будет стоять у него над душой, если тот поклянётся вовремя использовать сыворотку, которую для него изготовили. Какаши кивнул, впервые за всю прогулку ощутив в руке вес сумки с вещами. — Я зайду к вам вечером. Пожалуйста, будьте осторожны, — и он ушёл, больше ничего не сказав. Войдя в свой дом, Какаши с удивлением обнаружил, что весь устроенный им беспорядок прибран, холодильник полон еды, на столе стоит тарелка с фруктами и лежит записка: Во имя силы юности ты должен съесть их все! Несмотря на плачевность своего положения, Какаши слабо усмехнулся, сняв с лица маску.***
Ямато-сан своё обещание выполнил, и стук в дверь раздался, когда Какаши стоял перед зеркалом, держа шприц наготове. — Зайдите, — бросил он, возвращаясь к своему занятию; Ямато вошёл и тут же остановился, увидев, чем занят Какаши. Делать это под чужим взглядом оказалось неудобно, некомфортно, но через силу он смог, впредь решив не посвящать в процедуру кого-либо; было в этом что-то глубоко личное, не предназначенное для чужих глаз. Ямато молчал, пока он собирался. — Знаете, — произнёс он, когда они покидали дом, — вы никогда не рассказывали мне об этом. Едва ли я рассказал об этом хоть кому-то, подумал Какаши, но промолчал. — Куда мы идём? — В лес Смерти. Какаши фыркнул. — Вам стоит переименовать его в лес безопасности и спокойствия. Зачем нам туда? — Увидите сами.***
Жизнь в Конохе вечером, казалось, ничуть не уступала жизни дневной: лавочки всё так же зазывали к себе, люди беспорядочным потоком мелькали тут и там, разговаривая и смеясь; гул стоял на всю улицу. Какаши вспомнил пустые переулки в своей жизни: времена были непростые, обстановка в деревне напряжённая; ещё задолго до комендантского часа люди спешили разойтись по домам. Не успел закупиться вовремя? Лавки давно закрыты, жди следующего дня. Какаши не заметил, как отстранился от происходящего, и случайно столкнулся с кем-то. — Прошу прощения, — произнёс он, глядя на мужчину; сперва тот проигнорировал его, даже не одарив своим взглядом, а затем само время замерло. Какаши почувствовал, что погружается в необъяснимую вязкость; движение замедлилось, окружающая среда отошла на самые задворки мыслей. Он почувствовал себя ватным, неспособным двигаться; было лишь лёгкое, едва заметное жжение в шарингане и- — Саске? — словно сквозь толщу воды услышал он удивлённый голос Ямато; вязкость рассеялась; он снова мог дышать. Мужчина, в чьём глазу, не скрытом чёлкой, алым горел шаринган, смотрел на Какаши не мигая. — Саске, Наруто тебе всё объяснит- — Он уже всё объяснил, — ничего не выражающим тоном перебил Саске, продолжая смотреть своим шаринганом в шаринган Какаши. Он испытывает меня, понял Какаши, а затем гром раздался в его голове: — Кто забрал его? — Учиха. Это был первый Учиха, который повстречался Какаши; от него исходила такая аура, под действием которой хотелось прижаться к земле и больше никогда не вставать, моля о пощаде. Но даже если…если это он…никто не смел смотреть на Какаши так. Разрешение сохранить шаринган было им получено от самого главы клана, а мужчина перед ним едва ли являлся Фугаку Учихой. Его голова заболела. — Хенге должно быть мощнее, — проговорил Саске, и Какаши ощутил тяжесть в голове, — нельзя позволить кому-то из этого времени похитить шаринган. Где охрана? — Мне не нужна охрана. — Я его охрана. Уже темнеет, нам пора идти. Какаши почувствовал каплю холодного пота, стекающую по шее; он и Учиха одновременно разорвали контакт. Саске хмыкнул; одарив его последним испытующим взглядом, он кивнул Ямато-сану и ушёл. Какаши передёрнуло. — Это… — Нет, это был не он. На самом деле, он ваш ученик. — Будущий, — заметил Какаши с некоторым недовольством, поравнявшись с Ямато и ступая теперь шаг в шаг с ним. — Будущий, — последовал утвердительный ответ.***
— Ямато-сан, зачем мы здесь? — спросил Какаши, когда час спустя они прервали движение; Ямато-сан принялся осматривать площадку, на которой они остановились, и ничего не ответил. Отгоняя от лица назойливых мошек, Какаши огляделся: кругом лишь непроглядные заросли; дорога устлана скользким мхом, та же участь постигла и деревья, отбрасывающие на них широкие тени. Запах сырости и гнили мог показаться отнюдь не самым приятным, но Какаши свыкся с ним много лет назад, так что лицо его даже под маской оставалось бесстрастным. Звуки ночной жизни то и дело заставляли оборачиваться, пальцами нащупывая холодную рукоять куная, но никакой беды не наступало. Далеко не сразу он осознал, что непонятный гул, доносящийся до напряженного слуха, был отголоском самой деревни, жизнь в ней действительно кипела в любое время суток. — Сегодня какой-то праздник? — поинтересовался он, вновь вспомнив толпы людей на улицах и открытые лавки. Ямато, видимо, удовлетворенный результатами своих наблюдений, кивнул сам себе и подошёл к Какаши. — Не пугайтесь, семпай, — и он хлопнул в ладони, крепко сомкнув их. Что за вздор, подумал Какаши, а затем земля под его ногами содрогнулась и зашаталась; не издав ни звука, он направил усиленный поток чакры в ноги, чтобы стабилизировать своё положение, и выхватил кунай, готовый ко всему. Ямато же стоял, спокойный и безмятежный, пока они вдвоём с невиданной скоростью поднимались всё выше на возникшей из ниоткуда деревянной платформе. — Что вы делаете?! — рявкнул Какаши, отскочив, насколько позволяло тесное пространство; платформа качнулась, и, не будь на ней бортов, он бы, возможно, пожалел, что отвлёкся. До деревьев ещё недалеко, он мог бы выпрыгнуть- — Семпай, просто смотрите, — Ямато улыбнулся, но это не принесло никакого спокойствия разгоряченной голове Какаши. В мыслях он за доли секунды вычертил возможное развитие событий, план отступления; он всё ещё слаб, но если подать сигнал- Ощущение тяжёлой руки на плече заставило его вздрогнуть и резко обернуться; левый глаз обожгло волной пламени. Только сейчас он осознал, что движение прекратилось. — Можете опустить кунай, семпай, — мягко произнёс Ямато, смотря в его единственный видимый глаз; помедлив, Какаши разжал руку и сунул лезвие обратно. Ямато ободряюще кивнул и выпрямился. — Обернитесь, семпай. Помедлив, он выполнил указание и в то же мгновение мёртвой хваткой вцепился в один из деревянных бортов. Отвлечённый разработкой плана и расчетами, он смотрел лишь вниз, не удосужившись поднять взгляд выше. А смотреть было на что. Вся деревня предстала перед ними с высоты птичьего полёта: многовековые деревья и непостижимой уму высоты здания оказались далеко внизу; множество фонарей по всей деревне превращали её в светящийся оазис спокойствия и мира. Какаши не узнавал родную Коноху. Порыв ветра взъерошил ему волосы, и те упали на глаз, но, завороженный, он не двинулся с места. Где-то вдалеке прогудело то, что Мирай назвала железнодорожным составом. Какаши, поддавшись желанию, приспустил свою маску на подбородок, как Ямато, и, опершись на борты, наклонился вперёд, вдыхая полной грудью. Вид мирной Конохи, не обременённой тяготами войны, вызвал жжение в его глазах, но уже иного рода. До него вновь донеслись обрывки смеха и криков, и Какаши тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение, но жжение всё никак не хотело успокаиваться. Вот оно. Вот то, за что они борются каждый день. За что погибли Обито, и Рин, и сенсей…и за что погибнет ещё великое множество детей и взрослых, потому что они шиноби, а участь шиноби — … Всё же взяв себя в руки, он вернул маску на место, протёр рукой лицо и с усилием оторвал помутнённый взгляд от раскинувшейся перед ним картины. Тяжесть, давившая на его плечи непосильным бременем, наконец, отступила; развернувшись, он прислонился к борту спиной и осел вниз, откинув голову и закрыв глаза. Он услышал, как Ямато опустился рядом. Они молчали некоторое время, а затем Ямато заговорил. — Вам сейчас тяжело и одиноко, и мне хотелось бы заверить, что скоро всё пройдёт, но вы слишком умны, чтобы мне поверить. Семпай… Вы спасли множество людей, помогли прекратить войну, совершили столько подвигов, сколько по памяти не перебрать, — он усмехнулся. — Однажды вы спасли одного потерянного мальчишку, показав ему смысл существования. Вы стали Хокаге, обеспечив целой деревне счастье и процветание. Ваше имя увековечено в истории. И пусть этот момент ещё не наступил, но это были вы, и никто другой. Ваша жизнь будет наполнена трудностями и сожалениями, но сейчас, видя, что вас ожидает, разве стоит опускать руки и закрываться от мира, который так вас ждёт? Какаши не открывал глаз. Он давно отвык от покоя, который сейчас наполнял его тело и душу, и ощущение это было чуждым ему, но в то же время таким желанными и…нужным. — Ямато…спасибо. Под звуки ветра и шелест листвы Какаши уснул, сидя на холодной деревянной платформе, и сны его впервые за эти годы были безмятежно пусты.