Ева

      — Мать Рафаила, — слова, принесенные ветром, растаяли у ног женщины. От неожиданности она вздрогнула, и длинная змейка четок упала на булыжник, сковывающий собой монастырский двор. Часы на колокольне пробили два.       Длинная тень отделилась от стены и проползла к ней с ухмылкой, которую любой посторонний зритель этой сцены назвал бы глумливой.       — Ты не ждала меня, верно? — спросил граф фон Кролок, усаживаясь на скамью.       — Я молилась, чтобы ты наконец уже упокоился! — ответила монахиня, сверкнув глазами, но уже в следующие мгновение ее голос смягчился, — Зачем ты пришел сюда?       Его Сиятельство не ответил. Он поднял голову к небу и, со все тем де выражением лица, принялся рассматривать звезды.       Мать Рафаила села на другой конец лавки. Это была женщина лет сорока, хотя выглядела она несколько моложе. От постоянной работы на солнце лицо ее сделалось медным. Большой черный платок, который носят здешние монахини вместо апостольника, скрывал седеющие волосы, которые когда-то были цвета карамели. Постоянную удивленность выражению лица придавали большие, выпуклые серые глаза.       — Мне нравиться быть здесь, — наконец произнес граф, — Это странно?       — Нет, это правильно.       — Я слышал вашу полунощницу, но не смог подойти посмотреть. Вы красиво поете…       Монахиня не знала, что на это ответить. В глубине души она жалела его Сиятельство: ведь он не может сделать выбор, который есть у многих… у всех людей.       Народ говорит, что вампиры не переносят креста. Народ ошибается. Немертвые, в отличие от людей, прекрасно знают свое место в мире. Они понимают, что с Богом нет смысла бороться, да это и не нужно. Вампира нельзя отпугнуть двумя скрещенными палками. Только молитва, чистая и исходящая от сердца избавит от него.       Ветер ласкал верхушки монастырских сосен. По звездному небу мягко скользило одинокое облако. Тишина, нарушаемая лишь сверчками, окутывала святую обитель. Здесь казалось, что весь мир спит.       — Ведь ты пришел не просто так? — сказала мать Рафаила, тряхнув головой, будто отгоняя от себя не нужные мысли, — Если нет, то лучше тебе идти, чтоб сестры не увидели…       — Ты права. Я хотел просить тебя снова разрешить мне воспользоваться вашим архивом.       Женщина цокнула языком и нахмурилась. Ей явно не хотелось снова нарушать правила.       — Ладно, идем, — проворчала она, вставая со скамьи.       Монастырский архив был настоящей сокровищницей. При любой угрозе сюда везли книги и документы из крупных близлежащих городов, а когда опасность миновала, обещали забрать позже. Вот так и хранились тут годами манускрипты и летописи, часто забытые, но представляющие государственный интерес. В толстой тетради, к которой уже не раз пришивались дополнительные листы, под строгим надзором матери благочинной тщательно велся перечень рукописей, содержащихся в монастыре.       Под архив была выделена небольшая пристройка, соединяющаяся ходом с трапезным корпусом. Войдя сюда, вы увидите несколько длинных шкафов, заполненных книгами. Вдоль стен — множество маленьких, пронумерованных ящичков. Справа от входа — стол для работы сестры — архивистки, слева — дверь, ведущая в своеобразное хранилище: здесь, непременно под замком, находились самые древние и самые ценные рукописи.       — Ты убить время или ищешь что-то конкретное? — спросила монахиня.       — Не всякий ищущий находит искомое, — задумчиво отозвался граф, осматривая знакомые стены.       — Хорошо, в таком случае я вернусь на дежурство. Свет тебе не понадобится? Вот и ладно. Знаешь, где меня искать, — с этими словами она вышла из архива и вновь принялась за четку.       Его Сиятельство окинул взглядом шкафы. Что искать? Он сел за стол и открыл перед собой толстую тетрадь, исписанную летящим, еле различимым почерком. Его острый ноготь скользил вниз по странице. Листы переворачивались, заводя графа в гущу дат и имен, а нужного все не было.       Какое-то неприятное чувство стало навязчиво жечь Кролока изнутри. От ногтя на бумаге начала появляться линия, которая все сильнее и сильнее продавливала бумагу, пока не споткнулась о дату «1774 год». Нашел!       Граф отыскал среди множества ящичков, указанный в тетради. Удивительно! Если посмотреть со стороны, то монастырский архив выглядит верхом организованности и педантичности… Но, похоже, и та, и другая понятны лишь матери благочинной. Впрочем, сейчас не об этом.       Для его Сиятельства давно отпала необходимость что-либо записывать. Достаточно пробежать глазами по тексту, чтобы информация попала в его подсознание и основательно укрепилась там…       Однако к великому неудовольствию графа, сегодня эта его способность ему не пригодилась. В сводке за 1774 год обозначены имена рожденных и умерших, пара слов о сочетавшихся браком и пропавших без вести. Но для самоубийц выделили строчку, напечатанную мелким шрифтом, жалкую цифру, сухую статистику, будто обиженный ответ на столь экстравагантный уход из жизни. Глаза его Сиятельства столкнулись с чуть размытой цифрой три и блеснули от злости и досады.       Покопавшись еще немного, граф понял, что его старания ни к чему не приведут. Он вышел из архива, хлопнув дверью, чуть сильнее, чем следовало.       — Нашел? — окликнула его монахиня, пряча руки под платок.       — Относительно.       Женщина хитро прищурила глаза и улыбнулась. Почему-то ее ужасно забавили моменты, когда граф находился в раздраженном состоянии.       — Ты уходишь?       — Могу остаться.       — Не надо, — остановила его мать Рафаила и вновь улыбнулась, но лишь на миг, в следующую секунду ее голос стал серьезным — Я хотела просить тебя кое о чем. Ты знаешь, мне… мне осталось совсем чуть-чуть. Скоро это закончится… Я ждала тебя, чтобы попросить передать это, — она достала из складок подрясника плотный конверт, — моему сыну. Я знала, что ты скоро придешь. Прошу тебя…       — Твоему сыну? — граф приподнял бровь, — Ты не знаешь, как его зовут, где он живет и жив ли вообще… Ты хочешь, чтобы я нашел его, хотя я не могу установить с ним связь через тебя… Ты в своем уме? — его Сиятельство замолчал и посмотрел в сухие глаза монахине. Он знал, что она не будет просить, — Хорошо, — наконец устало выдохнул граф, — 1898?       — Да.       Его Сиятельство еле заметно кивнул и направился к выходу. Его плащ чуть слышно шуршал по старому булыжнику. Сделалось заметно светлее. Звезды блекли. Часы на монастырской колокольне пробили четыре.       — Мать Рафаила, — граф резко обернулся и снова подошел к монахине.       — Да?       — Передай Ему…. Передай Ему, что я…       — Я передам… — прошептала женщина, касаясь мозолистыми пальцами его черной руки.