***
«Я не одинока, — говорит себе Мона Вандервол, совершая очередной ход в игре в шахматы с помощью клика по экрану своего смартфона. — Я не изгой, я не чокнутая, я давно не играю по чужим правилам, я устанавливаю теперь свои. Я — так, кто важен.» У Моны новая жизнь, у Моны все под контролем — она счастлива, правда. Если бы не сочувственная улыбка Элисон, если бы не ее теплый взгляд — ну кто просил ее, эту ДиЛаурентис? Мона Вандервол никогда не хотела жалости, жалость это для тех, кто слаб, для тех, кто играет по чужим правилам. Мона правила создает — у нее есть Код, она создала его, она заставила всех следовать ему. Одиночество — это всего лишь слово, а слов Мона не боится. Она делает ход и ждет онлайн ответного — ждать ей почти нравится, правда.***
«Я сделаю это ради Нолана, — говорит себе Тейлор Хотчкисс, спускаясь по лестнице в доме Элисон ДиЛаурентис, чтобы встретиться с матерью. — Я сделаю это, отбросив все страхи, и я докопаюсь до истины. Я буду сильной, и я не сломаюсь даже в том случае, если за всем этим стоит мама.» Тейлор из тех, кого умеет делать верные ставки и просчитывать ситуацию на несколько ходов вперед. Тейлор из тех, кто знает, как нужно манипулировать людьми. Тейлор из тех, кто умеет грамотно использовать свой потенциал. Но Тейлор разбита и раздавлена настолько, что все ее навыки превратились в пустой звук, даже не в эхо, а в отголосок эха — кажется, ей уже не подняться с колен, не без Нолана. Мать притягивает ее к себе резким, властным движением — она то ли счастлива, то ли в ярости, и у Тейлор нет никаких сил прямо сейчас отгадывать, какой же из вариантов верный. У нее еще будет время для того, чтобы выяснить правду. А пока она покорно отдается на милость матери и той, кто мыслит, как она сама — Элисон ДиЛаурентис скорее друг, чем враг. По крайней мере, Тейлор на это очень надеется.***
«Правда должна быть сказана, — говорит себе Кейтлин Льюис, глядя в искаженное страхом и стыдом лицо своей матери. — Правда должна быть услышана. Тайны тянут нас на дно, тайны разрушают то, что мы строили годами, за считанные секунды: тайны почему-то никогда не хранятся вечно, так для чего пытаться?» Кейтлин погрязла во лжи так глубоко, что эта трясина, кажется, никогда ее не отпустит. Но она не намерена бездействовать, она усвоила свой урок на отлично и она приложит все усилия, чтобы ее жизнь стала прежней. Впрочем, возможно ли вернуться в безмятежное прошлое после того, что с ней стало? После Нолана, кажется, прежним не будет уже ничто — шантаж, принуждение, удушающая ненависть и смерть как венец, Нолан умел разрушать людей до отвращения красиво — на свой лад. Кейтлин сказала этим утром Джереми, что больше не станет скрывать их отношения от окружающих. Если у матери Нолана будут проблемы с этим — что ж, это будут проблемы матери Нолана. Ложь должна быть уничтожена, чтобы все они смогли спастись. — Я не скажу маме, будь спокойна, — сидя на больничной койке, четко проговаривает Кейтлин, глядя своей матери в лицо. — Ты скажешь ей сама, мама. Кейтлин не хочет думать о том, что ведет себя безжалостно. Она должна поступить наконец правильно — вот что главное.***
«Я сделаю паузу позже, — говорит себе Дилан Уокер, когда его суставы снова дают о себе знать и ему приходится отложить виолончель. — Я перестану играть на какое-то время, но только не теперь. Я должен справится, я не могу потерять еще и музыку сейчас.» Нолан Хотчкисс мертв, но Дилану легче не стало: Эндрю ушел, и Эндрю вряд ли вернется, потому что измена это не то, что способен простить каждый второй. Дилан не может его винить — он и сам, пожалуй, не смог бы принять и простить такое, но Дилану все еще больно. Наверное, ему будет больно всегда, и навеки эта боль останется с ним, только с ним, об этой боли не расскажешь своему лечащему врачу, не пожалуешься маме, не скажешь друзьям. Он был влюблен в Нолана Хотчкисса так долго, что едва тот поманил его пальцем, то никакой Эндрю значения уже не имел. И самое гадкое, самое уничтожающее здесь то, что для Нолана их близость не значила ничего — это был просто способ надеть на Дилана ошейник. Боль в суставах — ничто по сравнению с болью в сердце. Нолан никогда не хотел его по-настоящему, Эндрю ушел навсегда, так пусть останется хотя бы музыка.***
«Он вернется, — говорит себе Эва Джелали, когда Дана Букер бросает ей в лицо очередные насмешливые и злые слова. — Он вернется, он не может оставить меня так просто. Он обещал, просто я должна быть терпеливее.» Эва устала терять тех, кто ей дорог — сначала родители, теперь вот и Нолан тоже. Кажется, в этом мире не осталось никого, кто любил бы ее — есть только она и ее борьба, она и ее жалкие попытки быть независимой и не ждать чуда. Чудом должен стать ее отец — он вернется, пусть проклятая Дана Букер и думает иначе, пусть и играет с нею, пусть бьет по самому больному, Эве плевать. Она лишь повыше вздернет подбородок, она лишь ответит поязвительнее — она никому не позволит узнать правду. То, что ей больно, знал только Нолан — но Нолана больше нет, и Эва Джелали откроет новую бутылку с виски, когда окажется в спасительной тишине своей комнаты. Алкоголь обожжет ей горло, и через какое-то время она сможет согреться и перестать дрожать — вот только горечь не уйдет никуда. Ждать — это самая страшная пытка, особенно когда в глубине души знаешь, что за тобой никогда не придут.