Помни меня

I -Эй, если не сделаешь лицо попроще, то пойдем пить до полусмерти, - голос Золтана вывел Геральта из оцепенения. Золтан потянулся на кровати, потом резво перекатился и сел на край. -Погоди, а ты что хочешь сделать? - Геральт заподозрил неладное. -Я знаю, что с тобой творится. Никогда бы не подумал, что скажу это — но ты сейчас выглядишь точь-в-точь как папенька красивой девицы, когда у той появился кавалер. Короче, тебе просто надо выговорится — и тебе полегчает. Многие поколения отцов это могут подтвердить. -А Цири... Может, ей тоже просто выговориться? Золтан тут встал, задумчиво походил по комнате, разминая ноги и спину. -Ты вот подле нее рядом не сидел, а зря. Она... странные вещи рассказывает. Словно бы засыпая, она попадает в какой-то другой мир, там какая-то речка, что-то они ищут и какой-то мост упал. Там у нее несколько мужей было, одного звали Женей Волковым. Регис и Карин пусть разбираются. Карин так вообще говорит, что это не сон и Цири не спит. -Человек не может не спать и... -Она и не в поряке. Но вначале я с тобой разберусь с твоими мысленными вошками. А то Йеннифер скоро приедет. -Лютик! -Он ни при чем. Это письмо я послал. Знаешь, Йен тут не чужая. И она тоже имеет право знать. Я в курсе о твоей с ней размолвке, но, холера, сейчас не та ситуация, чтобы чувства беречь. Геральт кивнул. Действительно — не та. -Куда пойдем? - Геральт ощутил, как с его плеч упала скала. -Мне тут парень один задолжал за пару партий в гвинт. Расплатился товаром, который вез пропавший обоз. Ну, сам додумаешь? -Поищем обоз? -Ну да! Иначе мне придется этого парня потрясти сильнее, а я этого не хочу. Но и репутация, туда-сюда. Не трясти тоже не могу. -Как вовремя. -Он мне уже полгода должен. Так что это ты вовремя. Геральт усмехнулся. И в этом весь Хивай — все хорошо, что в дело полезло. Но ведьмак не мог не признать — после слов Золтана ему полегчало. До этого странное и мучающее чувство неизвестности и какой-то ненормальности вдруг получило очень просто и понятное объяснение. И правда — когда-то Геральт не мог назвать никого красивее Йеннифер. Но время идет. И Йен, конечно, остается все такой же красавицей, но легкая поступь молодости ушла, уступив роскоши зрелости. Это было... так сложно принять. Так же, как и в любой семье. Интересно, смог ли он бы подобного избежать, если бы это была его родная дочь? Или же это чувство было бы только сильнее. Смог бы он уберечь свое счастье от себя? А Цири начала расцветать — во всех смыслах. Ибо кроме красоты стала цвести и вот это непонятное проклятие, тихо спавшее столькие годы. Да и он сам. Не мальчик уже. Не юноша — а кто тогда? Говорят, есть время разбрасывать камни, а есть — собирать. - Это первые полгода жопа по ощущениям, потом проходит, - доверительно отозвался Золтан. - Я вот год почти пил, когда понял, что коротко волосы стричь надо не потому что в свалке утянуть за них могут, а потому что выпадают, сволочи. Геральт усмехнулся и украдкой глянул в зеркало. Интересно, сколько волос у него было бы седыми сейчас? Спасибо, что хоть не выпадают. -Ну, пошли. Тряхнем стариной. Только аккуратно, а то старина отвалится, - Хивай с привычным жизнелюбием протопал в сторону выхода. Завтрак прошел в каком-то праведном предвкушении. Простой и обыденный — хлеб с поджаренной грудинкой, каша — но Геральт впервые за долгое время почувствовал вкус еды. В памяти появился и растаял образ проклятого Ольгерда — и так ли Гюнтер О'Дим бездумно выбрал себе жертву, или же искал он каменное сердце намеренно? Когда его живое сердце успело так закаменеть? После плотного завтрака, они, выпив пива для большей душевности, отправились в месту. Было... хорошо. Геральт уже не помнил, когда ему было так хорошо, так свободно. Он замотался со всем этим. Спасать мир, королев, носить черный и расписной камзол — ведь совсем недавно это было так далеко. Первая награда, первые приключения. Он не думал оседать в Туссенте — и все равно осел. Вино в этом году получилось отменным же. Быть может, стоит все взять — и ну его? Признать, что Цири выросла, перестать гонятся за Йеннифер, просто перестать водить всю эту суету. - Короче, этот хрен мне вначале обещал отдать еще с первой поставки, но дела его идут не так, чтобы хорошо. Кабы знал — вообще бы ему карты не продавал, игрок он не умелый и все такое, - Золтан в красках пересказывал длиннющую и нуднющую историю про то, куда они направляются. Геральту было все равно. Просто так хорошо под мелким дождичком ехать на Плотве, смотреть на лес, на полянки, на небольшую распутицу, радоваться воздуху и птицам. Чувствовать себя живым. А может, ну его, Туссент? Взять — и снова начать жизнь ведьмака, охотника на жутких тварей? -...а у него сестра, неплохая такая девка, короче она меня уговорила его не особо торкать, - продолжал Хивай свою бесконечную эпопею. Геральт же был все так же в созерцании. Он вдруг подумал, что так много лет искал какого-то покоя — и вдруг его обрел. Просто в понимании, что вот он едет по своему миру, что он свободен в том, чтобы выбирать свою судьбу, что в целом-то, он может в любой момент все бросить — и податся в Туссент, или вернутся в Каер Морхен. И что жизнь Цири — это жизнь Цири. Даже будь она его дочерью — это давно уже самостоятельный человек, а многое в ней никогда не было ему подвластно и им обусловлено. И что он не обязан ее вытаскивать из него — перед самим собой не обязан. И что он не обязан следовать всем своим же желаниям. И что он может быть слабым перед ней — в конце концов, слабыми оказались и ее настоящий отец, и Король Ольх, и кто там еще. Он не виноват в том, что Цири вот такая. Наверное, он как-то может ей помочь. Наверное. Регис скажет. Ну или Карин. Или Золтан. Этот, по ходу, вообще тут больше всех понимает. Но никто не сможет помочь ей больше, чем она того позволит. А он, Геральт, может отдохнуть. Он может заняться чем-то своим. Ведь столько всего, что он еще не сделал сам для себя. -Кажется, где-то тут, - Золтан отвлекся от своего зажигательного рассказа и сверился с картой. - Ты все, конечно, прослушал. -Да, - честно признался Геральт. - Я вдруг подумал, что я сделал все, что был должен. Золтан усмехнулся. -Быстро тебя попустило. Знаешь хоть, куда дальше? -Да. Я хочу вернутся в Каер Морхен. Я нужен там. Осталось только выполнить одно обещание. -Какое? -Защитить от невидимых напастей Цири. Я думаю, я знаю, что мне нужно сделать. Это будет дорого мне стоить — но если я хочу считать ее все такой же близкой, то мне нужно будет сделать этот шаг. II Ей нужно было найти телеграмму. Один единственный клочок бумаги — и он все прояснит. Почему она здесь, кто она такая, что ей делать. Почему-то она была уверена, что телеграмма была именно ей, не Марго, не кому-то другому. Наверное, это была очень наивная вера, но что ей оставалось. Ничто из окружавшего ее никогда не отличалось основательностью и добротностью. Предсказуемостью. Понятностью. Из-за этого она разучилась удивляться и пытаться принимать что-то как невозможное. И теперь совершенно нормально, что ей нужно найти послание от человека, которого в этом мире никогда не было и быть не могло. Поэтому это так важно — сквозь пелену небытия пробиться непросто и вряд ли ей посылали нечто мелочное. Жора сказал, что письмо было в офисе врачей, за линией карантина. Ну что же, она найдет лазейку. Уж для этого ей должно хватить силы. Она хорошо подготовилась. Нашла все карты, какие смогла достать, вспомнила все, что говорил Серый о том, как и куда открываются двери. Она даже смогла найти списки имен и форму врачей карантина. Одно ее волновало — у нее все так же не было оружия. В отличие от безликих фигур, которые заполоняли станцию. Безликих, одетых в военную форму старого образца, вечно в противогазах. Эти следящие за ней фигуры пугали ее, да и других тоже. Ни с кем они не говорили, никаких желаний не выказывали, ни сострадания, но гнева. Молчаливые и бесшумные, они создавали ощущение, что станция зачумлена проказой, и скоро все, кто не запасся костюмом химзащиты и хотя бы маской — они все превратятся в монстров. И тогда фигуры откроют шквальный огонь из пулеметов, разрывая раскаленным металлом слабую плоть беспомощных жертв. Она понимала, что нужно уходить. Пока открыты порталы, уходить, убегать, исчезать от этих бессмысленных и жестоких тварей. Но телеграмма. Она имеет смысл. Она даст смысл — не вечно же бегать по мирам, по безлюдным городам по умирающими солнцами. Белый хлад. Что-то она слышала про него. Что это что-то такое ужасное, что даже плутание по гаснущим полям — это лучше, чем ощущение безграничного жестокого, бездушного мороза. Как она устала. Быть может, нет смысла больше бежать — если Белый хлад идет по пятам. Быть может, стоит поддаться судьбе — и все же замерзнуть. Говорят, это не больно. А в руке будут напоминания о чем-то теплом — те цветы-звезды. Наверное, хватит этого. Надо просто удостоверится, то там, в телеграмме — просто слова о том, что ей стоит беречься, ей стоит бежать без оглядки до тех пор, пока под ее ногами не разверзнется бездна, полная звезд. Она не стала будить Жору — не стоит, его жизнь не связана с телеграммой, он так ждет встречи с своим сыном, что не стоит подвергать его риску. Она натянула теплую куртку, налила кипяток в термос, натянула шапку и взяла в сумку бинты и аптечку. И вышла на морозный простор. Вдали темнели горы, а из рта клубился, как туман, пар. Значит, она жива. Значит, те, с автоматами, могут ее убить. Значит, ей стоит остерегаться. Снег хрустел под ногами. Холодно. Как же холодно. И ночь такая длинная. Как будто бы уже неделю. Она, прячась по теням, быстро перебегая от укрытия к укрытию, кралась по безлюдной станции к стене, отделяющей зараженную белой снежной чумой речку, от остального мира. Было пронзительно, звеняще тихо, она слышала, как скребет ее кровь скребет по сердцу, как шипят, отдавая тепло, легкие. Она шла вперед, не встречая сопротивления. Даже дверь в домике, где хранились все вещи, оказалась не заперта. Она вошла и стала шарить по ящикам, пытаясь понять, где ей искать заветную бумажку. Вдруг шапка снега с отрезвляюще-оглушительным грохотом обрушилась за стеклом — она резко обернулась, сжалась, пытаясь понять, стоит ли ждать жалящих пуль. Но все было тихо. А на подоконнике лежала она — телеграмма. «Моей дочери», - так было на ней написано. Она осторожно подкралась и, подставляя мятую бумагу под холодный свет фонаря, что качался от ветра за стеклом комнаты, попыталась прочитать, что там хранит бумага. Но телеграмма была девственно пуста. Она почувствовала, как сердце сковал стальной обруч тоски и боли. И как оно стало остывать от заливающей его пустоты. На что она надеялась? Конечно, эта бумага и должна была быть пустой. Иначе бы он нашел ее раньше. Соленая и мутная слеза упала адрес отправителя — и тут же размыла его. Потом еще — и исчезла дата, еще — и подпись, потом исчезали строки и случайные точки. И вдруг... вдруг на влажной, расползающейся бумаге выступили кровавые буквы. «Я помню тебя». Она вскрикнула, уронив телеграмму — и та вдруг, соприкоснувшись с полом, разлетелась тысячей ледяных осколков. -Ну, вот мы и встретились, - раздался у нее за спиной непонятный, невнятный, то ли мужской, то ли женский голос.