***
Чжинхван каждое утро здоровается с ним в ванной, и Ханбину только хочется убежать, лишь бы не слышать его голос. Ему хочется заткнуть соседа, чтобы он ни слова больше ему не сказал. Отбрить что-то такое, чтобы тот в сторону его даже не смотрел. Как кинематографическое клише: «сделать больно, чтобы защитить». Он помнит их отношения. Помнит, как все было прекрасно, но через какое-то время Чжинхван серьезно сказал: «Я люблю другого, Ханбин. Мне сложно говорить это, я не могу, я очень долго думал…», а он лишь ответил: «Я не злюсь. Все хорошо». Но вопреки своим словам он уходит из общежития на неделю и возвращается грязный, обкуренный и пьяный настолько, что не может стоять на ногах, а перегаром разит на весь блок и коридор на этаже. И именно тогда он говорит то, что думает, и то, о чем вскоре жалеет: — Я тебя ненавижу, Чжинхван, но, блять, как же сильно я тебя люблю, — валится на колени перед ним и утыкается носом в чужой живот, вдыхает запах чжинхвановой ночной футболки и прижимает его к себе. Вся его жизнь — это ебаное голливудское клише. Один огромный ярлык, которых в любой современной комедии — миллион и больше. Он хочет вести себя по-взрослому и наконец отпустить свои чувства и направить их на что-то более важное, но все его мысли лишь об одном. Чжинхван любит другого.***
Ханбин любит воду. Волны успокаивают его, и, пожалуй, они были единственной его отдушиной. На берегу реки Хан все горестные мысли улетучивались куда-то, а на берегу Восточного моря в Пусане летом он даже ночевал. Сильный ветер выдувал из головы все, что там было, и Ханбин чувствовал себя в эти моменты глупым, но таким свободным. — Я еду на море. С собой у Ханбина только тетрадка с листами, у которых оборваны края, и на улице уже темнеет. Людей на улице становится все меньше. — А не поздно? Чжинхван стоит в прихожей уже наряженный — кажется, он говорил, что сегодня у него свидание. — Билет на автобус был на это время. — Когда вернешься? — Не знаю. Все, до встречи. И уже после того, как Ханбин уходит, Чжинхван хочет взять из его комнаты серьги, которые он ему отремонтировал, и видит забытый на столе телефон.***
Ханбин слышит, как шумят волны где-то внизу, и для него сейчас нет более манящей вещи, чем они. Они поют, манят Ханбина: «Ханбин, Ханбин…», и он, оставляя тетрадку на лавочке, пролезает между прутьев ограды, хватаясь за нее ладонями сзади. У него одна дорога. И под ногами то, к чему его так тянет. И когда он делает шаг вперед, он все еще слышит нежное, какое-то обеспокоенное и запредельно громкое «Ханбин!».Может быть, это были не волны?