rotate

      — Слушай, наши акции поднялись как никогда, чего ты возникаешь? — недовольно шипит в трубку Ханбин, пока сидит в гостиной в кресле полностью обнаженный. — Ну и что, что мы сыграли грязно? Ты хочешь сказать, что под нас начнут копать? Да пошел ты. Чжинхван все до мелочей продумал, и если ты сомневаешься в том, кто никогда не проебывался, это твои проблемы.       Чжинхван сидит где-то между его ног, и в его горле чвокает слюна, пока он делает глубокий минет Ханбину. Тот все еще не возбужден, и это парня действительно удивляет.       — Слушай, отъебись, а, — мужчина уже не на шутку разозлен. Чжинхван слышит это и ослабляет горло, чтобы взять чужой член до основания. Сейчас это не составляет труда. — Рынок — это не песочница. Ты не можешь просто попросить прощения за свой поступок. Ты в итоге до конца жизни будешь сосать, Чживон, сосать глубоко, и не вылезешь из этой жопы еще очень долго. Я понимаю, что ты охуеть какой сострадательный и все такое, но давай больше не будем возвращаться к этой теме?       — Ханбин, заканчивай уже, а то ты от напряжения в голове какой-то совсем уж дрябленький тут, — ворчит парень и морщится, когда видит перед собой все еще до конца не вставший член Ханбина. От того, насколько хорошо он поработает сейчас, будет зависеть еще и то, какой секс он в итоге получит. Он на коленях подползает к журнальному столику рядом с креслом и выуживает из пачки сигарет одну палочку, поджигает ее, по привычке склоняясь над ней, и возвращается к своему важному делу. Ханбин уже успел отложить телефон и все еще действительно злится. — Не злись, малыш. Лучше обними меня.       Чжинхван усаживается на колени мужчины, которому пару дней назад помог обойти закон и поднять акции его компании до небес, и задницей, облаченной только в черные джинсы, трется о чужой член. Ханбиновы руки уже на его талии, он стонет по-блядски, выдыхая сигаретный дым куда-то в потолок, зажимая сигарету между пальцев, и опирается на спинку кресла руками, закусывая губу в предвкушении.       — Расстегни мою рубашку. У меня руки заняты, — Чжинхван щелкает выключателем на стене, и комнату начинают освещать только приглушенные огни ночного города за панорамным окном. Ханбин смотрит на этого человека и не может оторвать взгляда, пока одну за одной расстегивает деревянные пуговицы на дорогой рубашке. Его профиль — это что-то великолепное, и небрежная прядка пепельных волос, упавшая на глаза, которую парень изящно заправляет за ухо, только подтверждает теорему Ханбина о том, что Чжинхван — самый красивый человек во всем мире.       Когда Ханбин заканчивает с одеждой, вслед за его поручением звучит следующее:       — Дотронься до меня. Почувствуй, как бьется мое сердце.       По обыкновению совсем не стеснительный Ханбин чуть тушуется, но прикладывает горячие руки к худому обнаженному торсу Чжинхвана. Тот подается им навстречу, его грудь вздымается, пока он вдыхает дым, и его сердце отбивает такой бешеный ритм, будто кто-то маленький (да, еще меньше Чжинхвана) играет самое быстрое барабанное соло.       У Ханбина дрожат руки. Рядом с Чжинхваном он не может быть спокойным.       Особенно тогда, когда они так близки.       Маленькая рука парня ложится на ханбинову шею и любовно ее оглаживает, переходя на черные буквы на его груди. Ханбин смотрит на Чжинхвана с каким-то отчаянием в глазах, с мольбой, с невысказанной просьбой; тот смотрит куда-то вниз, но глаза зажмуривает и в тот же момент озлобленно скалится. Будто злится на самого себя.       — Если ты думаешь, что я трахаюсь с тобой только в качестве платы за то, что делаю для тебя… — начинает он, но снова делает затяжку, будто вместе с дымом вдыхая уверенность. — Пожалуйста, лучше уйди сразу. Мне от тебя ничего не нужно.       Ханбина разрывает. Он касается чужого лица так аккуратно, так нежно, как никогда и ни с кем.       Он шепчет что-то тихо, да так, что и сам не понимает, что говорит.

Что-то похожее на «люблю», «люблю тебя» и «Чжинхван».