***
Даже когда Ренли вырос, хотя, вероятно, это произошло из-за смерти матери, которая так ему и не объяснила, что к чему, он и не знал, насколько моногамия важна. Да и вообще, если честно, перестал верить в этих соулмейтов и не видел в них никакого смысла — ну, любят люди друг друга, ну, судьбой им предназначено, ну что тут особенного? Чепуха какая-то. Что это вообще такое, судьба? Он свою судьбу сам строил. Поэтому у него и парень был, да такой, от которого у всех девчонок челюсти падали, а драгоценности сдавались в ломбард — просто потому что к чему вообще эти соулмейты, когда не можешь обладать чем-то настолько желанным. Он как-то раз поинтересовался у Лораса о его подвеске — потому что с Лорасом встречался уже очень долго, вместе им было хорошо, и было бы неплохо перевести их отношения на новый уровень. Лорас ответил, что у него не подвеска, а кольцо с маленькой изумрудной лягушкой — он его однажды на подоконнике нашёл, словно ангелы подбросили, или вроде того. На ответ о своём украшении Ренли не ответил, соврав, что оно куда-то затерялось, да ему, в общем-то, и нет до этого дела, потому что с Лорасом ему хорошо и без всякого там «официального статуса». Сказав это, он его крепко обнял, и Лорас вполне успокоился после такого заверения. Когда Джон Старк берёт Игритт за руку, маленький лебедь, прикреплённый к ремешку часов, намагничивается и притягивается к кольцу с мордочкой далматинца. Джон слышит металлический звон и впервые опускает взгляд на её руку — его смущает, что украшения не совпадают, но Игритт лишь фырчит и крепче сжимает его руку. — А где ты его нашла? — не унимаясь, спрашивает он. Игритт отмахивается. — Да какая разница? Ну мать дала, ну и что с того? — Да… мне тоже, по большому счёту, нет дела до этого, — Джон виновато улыбнулся, — то есть, мне дядя рассказывал, что, когда её тело вынесли из палаты… после родов, ведь она умерла, рожая меня, они нашли этого лебедя в её кулаке. Откуда он там взялся, никто не знает. Она никому не успела это сказать, но так оно, вроде, всегда и бывает. Берутся эти подвески откуда-нибудь, а ты всю жизнь потом… нервничай, да? — он взглянул в изумрудные глаза Игритт, и та мягко ему улыбнулась. Успокоить хочет, сразу видно, она такая хорошая. Он чувствовал себя влюблённым. Он знал, что она ему нравится, и был счастлив нравиться ей в ответ. Быть может, решил он, подвески нужны для тех, кто не понимает, кого выбрать? Если не получается ни с кем другим, то уж с соулмейтом наверняка получится? Иначе было бы жутко несправедливо. Что, если ты так никого и не найдёшь? Помирать тебе в полном одиночестве? А если хочешь завести детей? И как это тогда работает? Неужели они выкладывают объявления на сайтах знакомств, где вместо графы «имя» пишут своё украшение? И это те, у кого они есть, а сколько таких, кому повезло меньше?.. Ему, Джону, повезло — и то, он сомневался, что это можно действительно назвать везением. Ведь именно это мешало ему полноценно наслаждаться обществом Игритт. Он обнимал, целовал её, бабочки в животе трепетали, когда она к нему прикасалась, но внушённое с детства чувство заставляло его задуматься, всё ли он делает правильно. Утешался он лишь мыслью, что в таких вопросах никто не знает наверняка, и каждый волен думать то, что ему хочется. Ренли слышал, конечно, что такое бывает, и, тем не менее, когда Лорас поставил его перед фактом, что их отношениям пришёл конец, долго не мог поверить своим ушам. Лорас нашёл другого. Он нашёл свою лягушку — в общественном бассейне, только потому что его взгляд случайно упал на серёжки, оставленные кем-то, кто ушёл в душ. Лорас таращился на них, словно клептоман, и не мог поверить своему счастью; оказалось, что это вполне себе симпатичный мужчина… — Симпатичный! — обиженно завопил Ренли. — Да у него серьги в обоих ушах, что за дебильное гейское клише! Лорас, услышав эти слова, страшно расстроился, и с Ренли больше не разговаривал, хотя у того и не было желания налаживать общение. Поругались, и хорошо, нет в этом ничего такого. Хрен с ней, с этой жабой, он ещё найдёт себе кого-нибудь другого. Мало того, что он никогда прежде не видел Игритт в платье — тем более свадебном! — так она ещё и напялила это дурацкое кольцо с собачкой. Джон не осмелился бы сказать этого вслух, и всё же, ему было бы приятно не видеть на ней этого украшения. По крайней мере, не в этот день. Своего лебедя он далеко убирать не стал, и, всё-таки, подумал, что негоже перед всеми друзьями и родственниками выставлять напоказ то, что они друг другу, вообще-то, не пара, просто никто не заикается об этом вслух, ибо как-то уже завертелось это, поздно брать предложение брака обратно, да и десяток лет отношений не отменить. Игритт проходит между рядами стульев, её лицо скрыто прозрачной фатой, и Джон едва различает её черты, и всё, что он видит — это морда пса, нагло ухмыляющегося с её пальцев. Кто-то ему однажды сказал, что лебеди — моногамные птицы, и что если самка погибает, самец находит способ покончить с собой… он слышал даже, что у некоторых людей, особо чувствительных, есть несколько украшений. И каждого, кого ты мог благодаря этому украшению встретить, ты действительно любил. Но у Джона был моногамный лебедь, у Игритт — далматинец, и он любил её, и даже сделал ей предложение… или на самом деле не любил? Ему всегда казалось, что это может определить только он сам. Тогда какого хрена он сомневается, стоя у самого алтаря?***
«Дорогой Джон, Я знаю, что ты никогда не был со мной счастлив. Во многом потому что я, поверившая в истории своей матери, всю свою жизнь ждала человека, преданного, словно собака… и не замечала, что предан мне был ты. Лебедь, не менее преданный, я видела, как ты страдал, потому что собаки гоняются за птицами на охоте, но не влюбляются в них. Я знаю, ты был несчастен, и не раз пожалел о том, что предложил мне выйти за тебя замуж. Ты очень добрый и, конечно, именно поэтому мы с тобой никогда не ругались за эти двадцать лет, но когда я оглядываюсь по сторонам и вижу семейные пары с детьми, я понимаю, почему у нас детей нет — потому что мы, на самом деле, никогда не должны были любить друг друга. Я ненавижу себя за то, что говорю, но у меня никогда не было друга лучше, чем ты. И, оглядываясь назад, я думаю, что могла бы полюбить тебя, если бы не была такой глупой. Последнее, о чём я попрошу тебя перед своей смертью — это отнести проклятого далматинца в ломбард. Сколько бы тебе за него ни дали, купи на эти деньги цветы и посади их на мою могилу. Мне жаль так рано уходить, но у тебя впереди целая жизнь. Одну половину ты потратил на меня — но во вторую, прошу тебя, попробуй быть счастливым. Пожалуйста, Джон, люби того, кого хочешь, не держись этих дурацких сказок о соулмейтах. Это всё неправильно и неправда. Всегда твоя, Игритт». Она писала о всей жизни… и половина лет моих ушла на ту, кто так и не смог полюбить меня. Выходит, и я её не любил, верно? Если нет, тогда почему же так больно? — Ах, японский городовой, снова эта любовная подвеска! — недовольно отметил скупщик стоявшему перед Джоном мужчине. — Да когда же до вас дойдёт наконец-то, что не принимаем мы такие вещи! Не берёт их никто, да и нечестно это. Вон, сзади тебя ещё один такой стоит, и целая очередь из таких, допустим, ну купят они твоего лебедя, и тот, кто тебе причитается, он же не того увидит. Сколько парочек будет разрушено, сколько жизней станут несчастными! Почему обязательно всё портить, а, приятель? — Потому что это всё брехня, — печально заметил тот. Да, он старался звучать грубо, словно пытаясь напустить на себя грозный вид, но по нему было слышно, что он серьёзно расстроен. Джон стоял прямо за его спиной, не решаясь шелохнуться. У этого мужчины был лебедь. У мужчины, это поражало его больше всего. Он никогда не думал, что может полюбить… мужчину, и всё же, у этого незнакомца было то же украшение, что и у него. И он стоял за ним в очереди, так близко, что мог прикоснуться. — Если кто-то его купит, и они встретятся, они сделают что угодно, лишь бы создать иллюзию счастья. Так они думают, так им гораздо проще думать, чем полюбить того, кто предлагает им что-то другое. С другим Ноев ковчег не построишь, уже само совпадение — счастье. Если ты не в ковчеге — ты тонешь в океане тех, кто никогда не полюбит тебя. По-настоящему. Так говорят! — он яростно стукнул по стулу. — А мне надоело их слушать. Хочу от этого избавиться. — Скупщик оставался непреклонен, глядя на своего клиента снисходительно. Тот выпрямился, тяжело вздохнул и покачал головой — Джон мельком увидел его лицо, обросшее густой бородой… — Неужели ты не понимаешь? Они придумают себе отношения. Убедят себя в том, что любят этого, второго. Обязательно. Потому что — лебедь. Потому что Бог сказал своё слово. Потому что… — У меня тоже лебедь, — нерешительно произнёс Джон. Скупщик тут же перевёл на него взгляд, мужчина обернулся, молча, и голубые глаза столкнулись с серыми. Джон понял, что его соулмейт был пьян. Возможно, тоскливо запивал одиночество в День Святого Валентина.***
— И… откуда у тебя эта подвеска? — спросил Джон, разглядывая на своей ладони двух идентичных лебедей. Не было никаких сомнений в том, что они должны были встретиться. Кажется, бывали случаи, когда браки распадались из-за малейшей детали: не та линия инкрустрации, не тот карат; всё, что мог заметить оценщик, оказывалось причиной разрыва отношений. — Да мама дала мне её в семь лет, — ответил Ренли. — В семь лет? Это ведь очень рано. — Знаю. Наверное, она просто думала, что я болван, поэтому мне нужно отдать её поскорее. А болван я, потому что не умею удержать людей рядом с собой. Представляешь ты себе это, а, Джон Старк? У меня был такой прекрасный мужчина, когда я был совсем молод. Я до этого никого так сильно не любил, как его, с ним я на многое был готов, а он кинул меня и утонул в своём лягушатнике… а я и раньше-то не искал никого, хотел выбросить эту мелочь, а теперь нашёл и… думал продать, вообще-то. Купить себе лишнюю бутылочку. Я жалкий, да? — Джон грустно улыбнулся. — Это ничего, мой брат ещё хуже. Я хотя бы меру знаю, а он — нет. Джон покачал головой. Те, кто был ему близок, всегда оставался с ним рядом. — Моя мама хотела, чтобы я знал… она говорила, лишь один человек в мире способен полюбить тебя по-настоящему. И она была права, ведь я никогда никого не любил, а теперь мне сорок с лишним, и я не уверен, что вообще на это способен. Уж слишком многих я «любил». — А я двадцать лет любил ту, что не отвечала мне взаимностью, — печально проговорил Джон, и Ренли похлопал его по плечу. — Сочувствую. — Я даже женился на ней. — Какой кошмар. — Да. И знаешь, что самое забавное? — Джон достал кольцо Игритт из кармана и протянул его Ренли. — Это — её украшение. Она считала, что далматинец символизирует верность, но её соулмейт так и не появился. Кажется, выходя за меня замуж, она всего лишь смирилась с тем, что у неё было, и извинялась за это в своём завещании… она попросила меня отнести её кольцо в ломбард. Получить за него пару монет, и так уж вышло, что… — Джон не закончил: его перебил Ренли, которого просто разбирало от хохота. Он согнулся, чуть ли не бился головой об стол, и Джон гадал, не алкоголь ли тому причиной, потому что не видел в своих словах решительно ничего смешного, а Ренли всё смеялся и смеялся, пытаясь выдавить хоть пару словечек, чтобы объяснить столь неожиданный приступ. И всё, что Джон смог разобрать, оказалось словом «судьба», быстро открывшим ему глаза на причину хохота Ренли. Да уж, смерть Игритт привела его туда, где он встретил своего… соулмейта. Он всё ещё оглядывал его слегка недоверчиво и не понимал, что у них может найтись общего, но когда Ренли сжал его руку, шмыгая носом и пытаясь отдышаться после хохота, почувствовал, будто по его телу пробежал электрический заряд. От любви ли это, или от того, что он просто ждал такой реакции от самого себя? Говорят ведь… именно так реагируют на соулмейтов. Может, просто… — Надеюсь, — вклинился Ренли в его мысли, — теперь-то ты меня не бросишь? — Нет, — Джон покачал головой и не задумываясь накрыл его руку своей. Ток сменился мягким, тягучим теплом, окутавшим его, словно пуховое одеяло. — Что ты. Никогда в жизни. И он предпочёл не говорить, что всегда считал себя лебедем, и жил поэтому исключительно ради своей любимой — точнее, ради той, которую считал любимой. Ренли так приятно улыбался, и его рука была такой приятной на ощупь, что Джон не задумывался о верёвке, которую хотел купить на вырученные от колечка деньги, потому что всегда думал, что самец лебедя без своей самки не выживет. И так хотел стать рабом клише, потому что тоска становилась невыносимой, и хотел попасть в статистику «людей, покончивших жизнь самоубийством из-за несправедливого концепта поиска соулмейтов» и, быть может, даже попасть на первые полосы лондонских таблоидов. А Ренли вспоминал слова своей матери, сказанные в самом детстве. И радовался тому, что всё-таки дождался своего места в этом безумном жизненном ковчеге.