Ловец снов: Немезис

      То, что Юдзуру не в обычной одежде, Шёма понял сразу. Тот улыбнулся, пропустил его в номер: очень японский, как и положено более дорогому отелю. С порожком, прямо как в домах. Шёма разулся и поднялся, Юдзуру прошёл в основную комнату и встал в свете. Шёма встал недалеко от двери и подождал: не просто так он наряжается, что-то хочет.       — Ну? Что?       — А ты стал довольно наглым! — Юдзуру улыбнулся. — Это из-за того, что мы поссорились и я теперь завишу от твоей воли?       Шёма выдохнул, облизнув губы и склонив голову к плечу.       — Прости! Я не это хотел сказать. Просто, знаешь... — Юдзуру, Шёма чувствовал, испытывал какие-то калейдоскопом сменяющие друг друга эмоции. — Я ждал чего-то такого от тебя, правда.       — Наглости?       — Да. Я ждал, когда... Когда ты перестанешь прятать свои желания. Не то, чтобы я сделал это специально, в своё оправдание скажу, что радовался этому ещё на Олимпиаде, когда ты проявил инициативу.       — Юдзу-кун. — Шёма поднял взгляд.       — Да?       — Я не испытываю ни малейшего желания обсуждать нашу ссору. Я же сказал, что хочу отложить выяснение обстоятельств на «потом».       — Я не...       — Ты да. Ты — да. Избавь меня от этого, я прошу тебя.       — Прости...       — Пойми... Я... Я правда устал. — Шёма цеплялся взглядом за видные из-под олимпийки костюмные кружева. — Я бы хотел отложить это на «дальнюю полку», и ты согласился... Не для того, чтобы возвращаться так быстро, да? — Костюм. Он был в костюме, которого Шёма никогда не видел до этого. По бедру стекал шёлк, пронизанный розовыми нитями, мазками, струился... — Что на тебе надето? — Шёма проскользил взглядом по торсу Юдзуру и вспомнил, как ему сильно хотелось во время Чемпионата мира просто залезть под одеяло и обнять именно его, именно Юдзу-куна. Только Юдзу-куна рядом не было. Было пустое одеяло и холодная кровать.       Шёма так ни разу и не обнял его... с тех пор. Так, как хотел.       Поджал губы и провёл по ним, поджатым, языком.       ― Я хотел тебе показать.       Шёма посмотрел на его лицо. Они всё ещё стояли на большом расстоянии.       ― Хотел, чтобы ты посмотрел.       Он поднял руки ― нарочно медленно ― и как-то слишком «хореографично» взялся пальцами за собачку: из рукавов тоже было видно это... То же, что «обнимало» бедро, белое, как на...       Юдзуру расстегнул олимпийку и сбросил её с плеч, с рук, опустил её на спинку стула.       Шёма приоткрыл рот, вздохнул, закрыл рот.       Выдохнул.       Облизнул губы.       ― Ты собрался замуж?       Юдзуру аж покачнулся на пятках, запрокидывая голову и расплываясь в чертовски счастливой улыбке:       ― ДА! За тебя. Прямо в этом, на льду!       Шёма отступил на полшага, задев спиной комод, покачал головой.       Юдзуру стоял на свету, клонящееся к горизонту солнце лупило прямо в окно за его спиной, стразы костюма отбрасывали сотни бликов на пол, стены и потолок, на Шёмино самообладание. Дело было даже не в том, что оно белое: это не сюрприз вовсе... Он был... очень похож на...       ― Это сделала Ито Сатоми-сан?       ― Ага.       ― Ты украл один из эскизов для «Зимы»?       ― У тебя был такой эскиз?       ― Не знаю. Да. Был. Я думаю.       Юдзуру взмахнул руками, поднимая их на свет и хвастаясь лентами-крыльями:       ― Я хотел, чтобы оно выглядело подобным образом. Он словно живой. Когда двигаешься, хотя бы просто дышишь ― музыки ещё нет, а он уже колыхается. Здорово же?       ― Знаешь... ― У Юдзуру пальцы почти растворялись в свете. ― Не думаю, что тебе это нужно...       ― В смысле? ― Юдзуру повернул голову, сохраняя красивую позу, пропуская через своё тело вечерний свет.       ― Просто, ― Шёма сглотнул: в горле пересохло, ― ты и сам... музыкальный.       Юдзуру опустил руки и подошёл, загораживая свет. Шёма воткнулся взглядом в его шею.       Под кожей мышцы ходили, сухожилия. Шёму накрыло странное желание впиться в неё зубами. Ему вообще хотелось... хотелось бы, чтобы Юдзу-кун не вёл себя так, не выделывался, не пытался изо всех сил стереть то, что было, притворяясь, что не было. Что? Шёма Уно, слышал ли он сам себя? Он... Он предложил это: закрыть глаза. Притвориться, что всё было нормально.       Господи, почему усилием воли нельзя было заставить себя "отпустить"? Чего вообще Шёме Уно нужно? Нужно от этой ситуации, от этого человека, от этих чувств, от этого тела, от этой... шеи?       ― Можно мне прикоснуться к тебе? ― На миг показалось, будто голос у Юдзу-куна дрогнул. И сам вопрос...       ― Да, – хрипнул Шёма пересохшим горлом.       Он провёл пальцами, едва касаясь, по Шёминой шее, крылья-ленты коснулись его ключиц, мягкий, нежный поцелуй накрыл губы. У Шёмы выскакивало из груди сердце, он так хотел в марте касаться Юдзу-куна, так хотел... И касался сейчас, словно был тогда, словно за окном март. Ладонью обнимал шею: правильно понял слова о ней, срывавшиеся с губ Юдзу-куна уже несколько раз. Все они подразумевали: «Если хочешь, чтобы я от возбуждения с ума сходил, ― у меня есть шея, и можешь ею воспользоваться». Действовало. Горячее, глубже поцелуй, настойчивее руки. Шёма оторвался от припухших губ и, надавив под подбородком большим пальцем, заставил Юдзу-куна задрать голову ― приложился с поцелуем у сонной артерии, ощутил, как дрогнул кадык, всем телом подался вперёд, хватаясь руками за бок и плечо, делая шаг, вслепую ища начало молнии костюма на воротнике. Чувствуя, как мелкие стразы на рукавах слегка царапают кожу его поясницы, ведь Юдзуру задрал его одежду и гладил спину, жадно касаясь линии позвоночника и щекоча лентами-крыльями бока.       Шёма нашёл собачку и потянул её вниз, придерживая воротник. Юдзуру отхлынул, прошептал севшим голосом:       ― Пойдём в спальню, пожалуйста.       Шёма кивнул.       Пальцами – от шеи к ключицам, собирая с кожи испарину. Дышать было тяжело, за окном стемнело, Шёма нависал над ним, облокотившись по разные стороны и загнанно хватая ртом воздух. Было хорошо. Радостно. Долгожданно.       Нужно было поставить точку. Шёма должен был... должен был вернуть себе чувство уверенности. Чтобы подвести черту, сказать последнее слово. Не уйти, не сбежать, не закрыть глаза, притворяясь, что не было.       Шёма должен был... нет, он хотел взять. Взять то, что едва не выскользнуло из рук, оборвав связь. Как там он себя называл? Жадина? Эгоист? Да. Шёма эгоист и жадина. Он не хочет делиться ни чем и ни с кем. И он уж точно не согласен делиться Юдзуру Ханю с миром. Ему нужно было...       Нужно было вернуть Юдзуру Ханю себе. Как когда-то Юдзуру Ханю украл Шёму у всего мира, Шёма хочет вероломно ограбить человечество.       Небольшие, но сильные ладони прижали за плечи к постели. Изжёванные губы блестели от смешанной их слюны. Юдзуру смотрел снизу вверх и глубоко, восторженно предвкушая, дышал. Шёма Уно... знал ли он, как великолепен с этого ракурса?       Юдзуру влажными пальцами коснулся поблёскивающих губ Шёмы и притянул к себе, крепче обнимая ногами за бока. Целовал, растворяясь в том, как Шёма вцепился пальцами в его волосы, массируя кожу головы. Мягкие ладони , что до этого так сильно прижали его к постели, нежно прошлись по коже на внутренней стороне бёдер: холодные от выдавленной на них смазки пальцы коснулись нежнейшего места, Юдзуру запрокинул голову, ощутив их внутри себя.       Могло ли ему год назад в голову придти, что этот большеглазый юноша с чистым, искренним взором, будет тем, кому Юдзуру Ханю будет так страстно желать отдаться? Безусловно, он его хотел. Но сейчас, сейчас это уже совершенно другой, всё такой же искренний, ласковый, но уже не нежный в плохом смысле этого слова и точно не хрупкий Шёма. Он не просто хочет стоять на своём, молча и упёрто идя к цели. Он может заявить об этом. Предъявить права на то, что считает своим. И голос его не дрогнет. Как сейчас:        – Юдзу-кун, перевернись, пожалуйста.       К чёрту форму речи, это не было просьбой. Не было приказом. Это даже не требование. Условие. Условие, на которое ты либо соглашаешься, либо не получаешь ничего.        – Тебе хочется так?       Шёма погладил открывшиеся ему лопатки Юдзу-куна, наклоняясь и нежно-нежно целуя: как самое дорогое, что у него есть.       Ох, нет. Как самое дорогое, что он хочет, чтобы у него было. Это только для него, для его головы. Не свяжет Юдзу-куна взаправду, но Шёма... Шёма будет чувствовать то, что хочет чувствовать.        – Нет, просто я был... спиной к тебе в ту ночь, когда стал твоим.       Юдзуру запечатал эти слова в сознании, закрепил и потребовал свой разум всенепременно вернуться к ним! Потом, потом, когда тягучая нега от проникновения, распаляясь и обращаясь пожаром, отступит. Потом.       Юдзу-кун потом подумает над ними. Главное: он успел понять, что это важные слова.       Хорошо. Очень хорошо.       Шёма остановился.       Юдзуру перевернулся на спину, обнимая Шёму и позволяя ему опустить голову на свою грудь. Он дышал, хватая губами воздух, стараясь унять сердце, биение которого Юдзуру чувствовал лежащей на спине ладонью. Вдруг замер.       ― Что?       ― Мне... Юдзу-кун, ты в порядке?       ― Вроде да.       Шёма отстранился, высвобождаясь из кольца рук и садясь на постель рядом, глядя из темноты на лежащего на помятых простынях Юдзуру.       ― Мне показалось, что я услышал хрип.       ― Да? Я не уверен.       ― Хорошо.       Шёма подтянул к себе колени, оставшись сидеть рядом, и посмотрел вдаль комнаты. Не ложился.       ― Хочешь уйти?       ― Нет, я просто... – Юдзуру увидел, как дрогнули в странной, безрадостной улыбке его губы.       ― Ясно... Ты сказал забыть... отложить всё. ― Юдзуру сел в постели, облокотившись о неё. ― Значит, ты бы и раньше так дистанцировался? Это... проблемы ведь... не связаны только с повышенным вниманием?       ― Я не знаю. Честно. Я имею в виду, что... не знаю, как бы всё было, если бы... «Иначе» потому и называется «иначе», что в «иначе» всё всегда по-другому.       Юдзуру вздохнул. Прислонил к грудине пальцы, на пробу глубоко вздохнул ещё раз. Шёма обернулся через плечо.       ― Ты прав.       ― Хрип?       ― Да.       ― Тебе нужно принять лекарство?       ― Нет, лучше сейчас подождать.       ― Чего?       ― Я принимал уже. Если приступ начнётся, я использую ингалятор.       ― Я могу помочь?       ― Всё будет в порядке.       Шёма сглотнул и облизнулся, поджав губы.       Он пока не понимал до конца полученное чувство, но... из него точно ушла всякая злость. Ему стало... спокойнее.       Они, одевшись, просидели в молчании около часа, заказали поесть и молча поужинали. Верхний свет не включали. Приступ не пришёл.       Шёма получил своё чувство, хоть пока и не мог сказать, что "конфликт исчерпан". Но он точно мог отпустить его на этой стадии. Он чувствовал, что смотрит на Юдзу-куна другими глазами.       Юдзуру вспоминал слова, что приказал себе запомнить. Видел, как, пока не ясно в чём, изменился взгляд Шёмы. Что в нём? Его глаза потеплели. Даже почти чёрные в этой темноте, они были... Другими? Его взгляд больше не дрожал. «"Я был спиной к тебе в ту ночь, когда стал твоим", да? Вот какое для тебя это имеет значение?» – Юдзуру допивал свой уже остывший чай и отводил взгляд. Какого это, когда ты полностью принадлежишь кому-то, отдаёшь все свои чувства по доброй воле, а он вдруг подрывает это доверие? Юдзуру Ханю уже дважды предавал Шёму. Дважды. Сначала Бостон, теперь... Континьюз.       Около половины одиннадцатого Шёма, перед тем, как выйти из номера, обернулся на замершего у порога любимого – а это было так и Шёма точно мог употребить такое слово в его адрес.       Они долго просто искали что-то в лицах друг друга.       Юдзуру качнулся вперёд, только когда дверь уже закрывалась.       Он не мог быть уверен.       Мягкую ладонь крепко схватил уже в коридоре, вылетев из номера без обувки. Крепко целовал в висок, вдыхая запах волос. Обнимал, не жалея сил. Жмурился в ответных объятиях и понимал: будет плакать. Плакать.       ― Вернись в номер.       ― Нет.       ― Вернись, иди. ― Шёма толкал его обратно, закрывая за ними дверь, садясь вслед за опустившимся на приступок Юдзуру, наваливаясь объятиями, прижимая к себе и прижимаясь сам.       ― Прости, прости меня, Шёма! Прости!       ― Успокойся, Юдзу-кун, послушай, послушай!       Он лёг на пол, упёршись в него затылком и схватив воздух ртом. Шёма испугался, что это приступ, хотел подскочить и бежать за ингалятором, но был схвачен за запястье.       ― Ты нужен мне. Я долго думал. Об этом. ― Он не задыхался. Пока. ― Я... моё золото, стремление к нему двигало меня, заставляло идти вперёд, давало осознанную цель, оно уже есть у меня, оно есть... Но я не смогу воспринимать его так же, если тебя не будет.       ― С ума сошёл? Ты что, готов отказаться из-за этого? То же соревнование второй раз не откатаешь, а с человеком же договориться можно.       ― Сколько радости я мог бы испытать, имея только его, но не тебя?       ― Я есть.       ― Я предал тебя.       ― Разве?       ― Твоё доверие.       ― ...я не знаю.       ― Что?       ― Юдзу-кун, я же просил меня послушать. Я не знаю, как это объяснить. Просто... Это эгоистичные причины, просто я... Я не виню тебя в том, о чём сейчас скажу, я... Сядь, пожалуйста. Очень неудобно разговаривать, лёжа на полу.       Юдзуру сел, подвинулся к стене, прислонился к ней спиной. Шёма остался рядом, сидел на пороге, оставив ноги внизу.       ― Я слишком быстро привыкаю к хорошему. Всего каких-то несколько дней, неделя, что мы с тобой буквально по восемнадцать часов в сутки проводили, не отрываясь друг от друга, и стоило мне после первой тренировки чемпионата мира прийти в свой номер, я... У меня болела нога, я не знал, что мне делать. Я хотел залезть под одеяло и обнять тебя, но тебя не было. Я не помню, чтобы чувствовал себя так одиноко... последние годы. И всё это время у меня в голове набирало силу ожидание нашей встречи... а потом был этот звонок. Я просто...       ― Я разочаровал тебя.       ― Да, но... не полностью. Не совсем. Я не знаю, как это сказать, просто... Ты позвонил и сказал вещи, которые я не желал слышать. Потому что... я боялся, боялся до этого... что они происходят.       Юдзуру удивлённо вдохнул: Шёма ревновал? Всё это время Шёма ревновал?!И, постойте, он думал, что Юдзуру... господи... Ведь всё это время Юдзуру был намного ближе к "своему бывшему", чем к Шёме...       Какой кошмар... Да Ханю бы на месте Шёмы уже неоднократно закатывал истерики и скандалы! А он всё в себе держал...       ― Прости. Просто, когда ты позвонил, я... Знаешь, я не помню точно, как и когда, но почему-то я подумал, что если у тебя есть кто-то ещё, но я не знаю об этом наверняка и мы всё равно можем быть вместе, то я... я не смогу отказаться и буду. Я не настраивал себя или что-то в этом духе, но согласился с тем, что всё равно проигнорирую. Но когда ты позвонил, то я понял, что у тебя никого не было тогда, когда я думал об этом и говорил «ну и пусть», и что ты бы сказал мне, если бы кто-то был или что-то такое случилось, как сказал, позвонив. И... Я больше... тогда я куда сильнее себя не мог простить. За то, что... На самом деле не мог нормально терпеть... то, что у тебя случится с кем-то ещё. Я ненавидел себя за это пафосное «великодушие» и... злился на тебя, потому что... Потому что на самом деле, когда это становится больше, чем воображением, это очень больно. Я злился и продолжал злиться потому, что я так ждал возможности успокоения, которую получу, обняв тебя, а в итоге, даже не дождавшись встречи, я получил... боль.       Шёма смолк, не заканчивая фразу, но Юдзуру понимал: сверх этого всё произошло «очень не вовремя». Было бы глупым сказать «я не хотел».       По сути, Юдзуру вообще ничего не имел права сейчас говорить.       Шёма сидел рядом с ним, пальцы у пальцев.       Юдзуру взял его за руку.       ― Я хочу тебе верить. ― Шёма смотрел на его ладонь. ― И у меня нет... ― поднял взгляд на лицо, ― причин не верить. Мне просто... страшно.       ― Можно мне обнять тебя?       Он кивнул. Они просидели так, у двери, ещё очень долго. Просто рядом. Вместе.       Обнявшись.

***

      ― Полиция Каниэ сообщает что, спустя несколько месяцев поисков, удалось идентифицировать личность обнаруженного под мостом по 66 трассе тело. Вероятнее всего, оно принадлежит пропавшему без вести два года назад Такечи Цуйоши, 23 года. Причина смерти ― удар тяжёлым тупым предметом. Если кто-либо обладает какой-либо информацией, просим сообщать в полицейское управление города или в любое ближайшее к вам отделение префектуры по телефонам...       Мачико выключила телевизор, бросила пульт на стол.       Если они объявляют об этом через СМИ, то расследование зашло в тупик.       Шёма осторожно коснулся плеча одеревеневшего и бледного брата. Он не хотел ничего спрашивать. Не хотел.