Я иду тебя искать

У тишины много разных запахов. Разряженный — свободы: если остались лишь несколько минут до рассвета, и мир вокруг замер в ожидании его, чтобы через мгновение разразиться шелестом листьев и пением утренних птиц. Терпкий — авантюры: интриги, желания, смешавшихся в безумный коктейль под звёздным небом или облезлым потолком любовного отеля. Сладкий — семьи: когда перед звонком будильника ты вдыхаешь глубоко, а через секунду дом наполняется звуками голосов детей. Горький — когда гниль сочится отовсюду, но ты слишком пропитался ею, чтобы осознать его. Хорошо, что Шань не чувствует запахов. Хорошо, что тишина слишком пуглива. Её очень легко прогнать. * — Блинчики? — мнимая пустота вокруг исчезает. Мнимое солнце разбивается о тонированные окна, расплываясь быстро тухнущими ошмётками. Вытяжка включена на всю. Чтобы сильно, чтобы громко. Чтобы вытянуть отсюда их обоих. Вытянуть куда угодно — хоть на тот свет. Не зря же говорят «отоспимся на том свете». — Доброе утро, — Шань улыбается — лучезарно. Слева на мойке стойка с ножами — и это и правда смешно. Интересно даже, на сколько его хватит? Поджавшегося неконтролируемой судорогой живота касаются горячие руки — из-за вытяжки и открытого настежь окна здесь сейчас все равно что на улице. Тепло сзади такое привычное и такое давно забытое, что приходится — зачем? — насильно заставить себя отстраниться, склонившись ниже к раскалённой сковородке. Тянь легко касается губами распоротого виска — кожа под стяжками болезненно ноет, возвращая в реальность. — Блинчики! Спасибо, Солнце! Кость в виске хрупкая, но, видимо, не у Шаня. У него же всё должно быть не как у людей. Рыжий борется с желанием приложить раскаленную от сковороды лопатку к лицу сзади. Он не сдастся, как они. Еще слишком рано. * Слева на мойке — заполненная не до конца стойка с ножами. Ножик для яблок уже пару месяцев зажат матрасом в изголовье кровати со стороны Шаня. Буддисты верят, что если покинуть настоящие тела вместе — переродиться вместе тоже получится. Шань улыбается, чуть прикрывая глаза, на мгновение позволяет принять себя в кокон инородного спокойствия сзади. Когда-нибудь в другой раз. Мама всегда говорила, что жизнь — это дар. Шань пока не готов отказаться от того, во что верила мама, хоть она сама и предала свою веру, сдавшись слишком рано. Он слишком силён духом — и ненавидит это. * — Всё нормально? У Тяня обеспокоенный голос. Такой, что по старой привычке поднимает в груди волну отрицания. «Пошёл ты», — говорит какой-то почти незнакомый Шань из прошлого. — Да, — кивает Шань настоящий. Сегодняшнее уже-почти-утро — тоже настоящее, и Шань просто не имеет права пропускать его, витая в собственных мыслях. * Посудомойка мерно жужжит, заполненная одной-единственной сковородкой и лопаткой от неё. Разбивает почти естественную тишину. Тянь удивлённо косится на неё, выгибая бровь. Шань поверхностно дёргает плечом. Просто никто не любит мыть посуду, так ведь? Просто никто не ценит звуки так, как он. * Корка ранки на губе трескается, когда он пытается положить в рот очередной кусок — рот мгновенно наполняется уже привычным привкусом крови, заглушая вкус завтрака. Воздушные блинчики превращаются в очередное железное месиво. — Вкусно, — улыбается Тянь с другой стороны стола. Подмигивает и вытягивает ноги, касаясь лодыжек Рыжего по обеим сторонам. — Вкусно, — подтверждает Шань, загипнотизированный лучистыми морщинками вокруг его глаз. За окном кто-то щёлкает тумблером, переключает на утро, выжигая дымку сна злым блёклым солнцем. * Воздух в кухне уже почти нагрелся, и под рёбрами неприятно тянет, почти до тошноты. — Какие планы? Звонил Змей — а значит можно было бы отдохнуть от всего еще пару недель, катаясь по доставке по соседним городкам. Звонил Змей, но Шань слишком сильный для того, чтобы рваться отдохнуть так рано. Шань слишком слабый, для того, чтобы пропустить эти редкие моменты вдвоём. * Здесь нет настенных часов и отличная звукоизоляция, но Шаню кажется, что он слышит спешащую секундную стрелку, что разносится своим омерзительным клацанием по огромной полупустой студии, отсчитывая мгновения. * Тянь говорил, что нет таких проблем, что нельзя решить деньгами, кулаками или его бесконечной любовью. Шань пока не готов отказаться от того, во что верил Тянь, хоть он и сам предал свою веру, сдавшись слишком рано.