***
Бэкхен вырвался из теплого плена сна, неожиданно даже для себя открыв глаза. Первым делом его взгляд наткнулся на большое и светлое окно с лёгким тюлем. То было открыто на проветривание, из-за чего в комнате витал лёгкий ветерок. Бэк смотрел осоловелыми глазами на эту картинку и вдыхал свежий воздух, от которого спрятался по подбородок в плед. Ощущение мягкого пледа на нагое тело отрезвило вконец, заставив полноценно проснуться, чтобы перевернуться с бока на спину. Чтобы осознать, где он, почему и как, омеге понадобилось меньше минуты. И он резко сел на пружинистом матрасе скрипучей старенькой двуспальной кровати. В комнате он был один, и даже присутствия кого-то уже не ощущалось. Бэкхен провёл ладонью по лицу вниз и шумно втянул воздух через нос. Не мог же Чанель просто взять и уйти? Перекинувшись через кровать, Бэк увидел, что вещей, которые он вчера оставил на полу, не оказалось. Мальчишка нахмурился, сел обратно, скривившись от прострелившей в пояснице резкой боли, и ещё раз провёл взглядом по комнате. Одежда нашлась на спинке стула. Симптомы течки отступили на какое-то время, но Бэк прекрасно знал, что они скоро вернутся. Вновь заставят сходить с ума, дрожать колени, хотеть. Мальчишка, поджимая губы, одевался и надеялся найти Пака в квартире. Он осторожно выглянул из комнаты в коридор, почувствовав стойкий запах кофе и сигарет, от которого тотчас сжался желудок и засосало где-то под ложечкой. Бэкхен сглотнул шумно и шагнул в тишину. Ему было интересно, сколько сейчас времени? И слыша за окном оживлённый город, чувствуя пригревающие лучи осеннего солнца на коже, мог только предположить, что ещё было утро. Проходя мимо зала, где стоял неудобный диван, на котором совсем недавно спал он сам, Бэк никого не обнаружил, в прихожей стояли ботинки и висело пальто. Запахи шли с кухни, заглянув в которую, омега сразу наткнулся на Чанеля. В комнате витала сигаретная дымка, хоть окно и было открыто, запах никуда не хотел уходить. Альфа заметив Бёна, застывшего у стены, опустил дымящийся бычок в неглубокую чашку, где ещё виднелся на донышке крепкий утренний напиток, и скрутка, прежде чем затухнуть, испустила свою последнюю сизую нить к серому потолку маленькой кухни. Бэкхен не знал, что говорить, как себя, элементарно, вести. С ним такое было впервые, и это чувство, по правде, было не самым приятным из тех, что ему приходилось ощущать. Было неловко, странно, смущающе. Он представлял себе всё это по-другому. Он думал, что если они проведут ночь вместе, то все изменится только в лучшую сторону. Но сейчас, возвышаясь напротив Чанеля, он понимал, что реальность кардинально отличалась от поистине детских выдумок. Чанель сидел за круглым обеденным столом, что занимал бОльшее место в комнате. Альфа выглядел странно. В его взгляде прочитывалось столько эмоций. Разобрать их все было просто нереально. — Думаю, пришло время нам поговорить, — голос альфы был словно гром среди ясного неба. Он был хриплым, прокуренным, басовитым. Бэкхен судорожно выдохнул через нос и отвел взгляд. Ноги в миг стали ватными, и колени грозили подогнуться. Омега прижался к стене плечом, чтобы было легче. Бэк боялся. Он боялся этого разговора, он боялся того, что будет после него. А что будет? Ничего. — Нам нужно все это прекратить, Бэкхен, — выдохнул Чанель, пытаясь не смотреть в глаза омеге. Он уже решился на этот шаг, и если посмотрит в эти чёрные омуты с огоньками на дне, с пушистыми, длинными ресницами, то потонет окончательно, наплюет на всё, отдавшись чертовой парности. Окрестит себя слабым, бесхребетным, что идет на поводу у собственных эмоций, на поводу истинности, что вертит ими, как хочет, — я женат, у меня взрослый сын, да и я не молод уже, пойми, — он говорил ровно, словно речь готовилась заранее. Отчасти оно так. Альфа несколько раз прогонял эти предложения в своей голове, чтобы, не дай бог, не сболтнуть чего-нибудь лишнего, не поселить в чужом горячем и молодом сердце надежду, — давай закончим на этом. Как бы Пак не заставлял себя смотреть хоть куда, но только не на Бэка, он не смог. Скользнул взглядом по красивому лицу напротив, чувствуя, как сильно и больно защемило под ребрами сердце. Бэкхен хоть и пытался казаться сильным, но прозрачные, чистые слёзы застыли в краешках глаз, все никак не срываясь вниз по бледным щекам, на которых больше не сиял лёгкий румянец. Яркая татуировка на шее притягивала взгляд, и альфа знал, что чуть ниже, на худых плечах, на груди, внизу живота и на сочных бедрах до сих пор саднят оставленные им метки, напоминая о ночи. Чанель до сих пор помнил кожу омеги на вкус, на ощупь и запах, который сейчас медленно, но уверенно скользил по его телу, по венам, движимый потоками крови, впитывался в органы под кожу, приятно сжимая словно в вакууме, оседая на дне альвеол, желая остаться приятным и в то же время больным напоминанием альфе об истинном. — Не отталкивай меня, не поступай так со мной… — голос дрожал. Впервые Чанель слышал его таким. Бэк уже полностью прижался спиной к стене, он смотрел на альфу с надеждой, но, не получив ответного взгляда, отвернулся, до боли прикусывая дрожащие губы, чтобы прийти в себя и взять себя в руки.– Истинность для тебя совсем ничего не значит? Из-за гиперактива эмоции и гормоны бушевали внутри, словно сносящий все на своём пути ураган. — Как же ты не понимаешь… Истинность. Что она? Только влечение друг к другу, — Чанель удивляется, как он так свободно может врать. Да и не только Бэку, но и себе. Он же сам так не считал, но слова срывались с языка, кажется, без участия мозга.– Она больше ничего не решает. Любовь в себе не несёт, только животные инстинкты и влечение. Это суррогат любви, понимаешь? Не любовь вовсе. Мы не любим друг друга, за нас решают гормоны. Ты не любишь. Ты моложе, ты ещё совсем ребёнок и легко поддаешься природе. И я… не люблю. У меня есть любимый человек, но это не ты, — говорить становилось всё сложнее. Чанелю можно было дать медаль: врать он научился феерично, и как убедительно-то! Опять жутко хотелось курить, да только вот прокуренные лёгкие уже хотелось выплюнуть, его мутило, но он все равно выбил из пачки очередную сигарету и нетерпеливо поджег её, втягивая через фильтр дым и задерживая его в себе на несколько секунд, — найди себе кого-нибудь своего возраста. Живи счастливо и, пожалуйста, забудь обо мне. Давай вернёмся к тем дням, когда мы ещё не знали друг друга и жили. Жили без всех этих эмоций и мясорубок. Чанель просил. Он выбрал более мягкую сторону, решив, что тогда Бэкхен сможет пойти к нему навстречу. Но, уже заметив калейдоскоп эмоций на чужом лице, понял, что ничего не получится. — Я что, шутка для тебя какая-то? Вот так, то притягивать, то отталкивать от себя! — вымученно, со слезами, застилающими глаза. Бэкхену противно. От себя, от Пака, от всей этой ситуации. Лучше бы они никогда не встретились! Жили бы спокойно, даже не зная друг о друге.– Когда я смотрю тебе в глаза, я надеюсь, что ты… мой. Каждый чертов раз. Но даже будучи моим, ты не принадлежишь мне. Зато я принадлежу тебе… всегда принадлежал. Было так больно. Они просто стояли там в полной тишине, и никто не имел смелости вновь заговорить. Бэкхен шумно вдохнул и выдохнул, чтобы попытаться успокоиться. С нажимом провёл по лицу ладонью. Щипящие из-за слез глаза хотелось растереть пальцами до красноты. Омега шагнул из коридора обратно, в прихожую за курткой. Сорвал её с крючка, чудом не порвав. Делал всё быстро, надеясь просто сбежать. Ступни нырнули в кроссовки, и незавязанные шнурки опасно выглядывали из-под язычка обуви. Было абсолютно плевать на собственную течную задницу, на удушающий запах, что обволакивал слабое и чувствительное из-за гиперактива тело. На всё это было похуй, хотелось только уйти подальше отсюда. Из квартиры, воспоминания о которой надолго отпечатались в памяти, от Чанеля. В особенности от него. Мальчишка хотел выскользнуть за дверь, но его ловко схватили чуть выше локтя. Ловко и сильно, даже грубо, сжимая руку через слои шуршащей куртки и ткани футболки. — Сбежать решил? Забыл, что течешь? На улице тебя раздерут в клочья, — утробно рычал Чанель, нависая над Бэком, словно опасная скала. Его чёрные зрачки были расширены, видимо течный запах омеги действовал на мозг. Вторую руку схватили за ноющее со вчера запястье. Мозг прошило кадрами вчерашнего секса, и картинки, словно фильм заметались перед глазами: как за эти же запястья альфа прижимал руки Бэкхена к матрасу, вдавливая, как таранил тазом чувствительное тело, как приказывал «громче!» в момент сильного оргазма, когда скрученная донельзя пружина внутри неожиданно расправилась. — Вчера тебя это не волновало, а что сегодня случилось? — едко подметил мальчишка и злобно дёрнул зажатыми руками, но паковская хватка никуда не пропала, — отпусти меня, я уже всё, что нужно услышал. Мы просто исчезнем из жизней друг друга. Как и хотели. Левая бровь Чанеля в удивлении взметнулась вверх, а сам альфа как-то странно хмыкнул и отпустил напряженные омежьи руки, повернувшись к Бэкхену спиной и собственной широкой ладонью взъерошивая на затылке отросшие волосы. — Я всё равно отвезу тебя, мало ли на каких альф можно напороться на улице течному омеге…– на выдохе заговорил Пак одновременно поворачиваясь обратно к мальчишке, но договорить ему не дал хлопок закрывшейся секунду назад входной двери выскользнувшим из квартиры Бэкхеном. На прощание после себя омега оставил лишь сладкий запах, что наполнял квартиру под завязку и смешанные чувства, переполнявшие Чанеля. Альфа не стал догонять Бёна.***
Бэкхен залетел в первую же попавшуюся ему аптеку. К слову, она была как раз за углом. Колокольчики на застекленных матовых дверях приветливо звякнули Бэку, а в помещении помимо самого фармацевта оказался ещё и высокий и худой мужчина в светлом длинном пальто, который по запаху был омегой. Бэкхен, шумно дыша, подошёл к кассе, где незнакомый ему омега уже забирал две пачки каких-то пилюль и шоколадный батончик. Как только мальчишка встал с ним рядом, мужчина удивлённо зыркнул на него, а после понимающе поджал губы, точно учуяв течный запах. Молодой бета-фармацевт за кассой и глазом не повёл, а когда Бэкхён вырос перед ним, красный, словно рак, и со сбегающими по вискам каплями пота, то вежливо поинтересовался, что ему подать. Мальчишка пошарил по карманам дутой куртейки, нащупав в одном из них пару купюр, и вынул те на кассу перед бетой. — Подавителей, пожалуйста, — указательным и большим пальцами раздвинул купюры, поздно понимая, что ему еле хватает на одну пачку, и то, если вообще хватает, — недорогих, самых недорогих… Неожиданно на мелкие купюры Бэка сверху упала крупная, и мальчишка вопросительно воззрился на того самого омегу, который, оказывается, ещё не ушёл, а стоял сейчас по правое плечо от него. — Подайте этот препарат, — с улыбкой сказал незнакомец, ткнув тонким, аккуратным пальцем в витрину. Кивнув, бета скрылся в служебном помещении. — Спасибо, — прикусив губу, выдохнул едва слышно Бэк, а ему подали полупустую бутылку воды. Бэкхен помедлил, но омега дёрнул рукой со сжатой в ней бутылкой и заговорил: — Возьми, запьешь, — и вложил бутылку в влажную ладонь Бёна. — Спасибо, не стоило…– было очень неловко, но незнакомец только рукой махнул. — Ещё как стоило, я ж тоже омега и понимаю тебя как никто другой! В зал вернулся фармацевт с пачкой подавителей, и омеги смолкли. Уже на улице, распечатав упаковку и закинув в рот белый кругляш, горький и неприятный на вкус, Бэкхен быстро запил его из бутылки, прикрывая на несколько секунд глаза. Влажные волосы на лбу поддавались порывам прохладного ветра и щекотали кончиками кожу лица. Омега втягивал этот свежий воздух через нос полной грудью. — Я могу тебя подбросить, на такси у тебя все равно не хватит, а одному ходить по городу в таком интересном состоянии опасно и может закончиться непростыми последствиями, — важно заговорил мужчина, что по-прежнему стоял рядом. Он пафосно вскинул левую руку и постучал тонким пальцем по электронному экрану наручных часов, — всё равно у меня есть ещё немного свободного времени. Скажешь, куда тебя подбросить? — Зачем вы это делаете? — недоверчиво поинтересовался Бэк и протянул омеге его бутылку воды. — Я же сказал, я тоже омега, поэтому знаю, каково это — существовать в течку. Да и любой другой человек должен был бы тебе помочь, — пожал плечами омега. Бэкхен пытался не показывать своей настороженности, пока ехал в чужой машине. Таблетки начали действовать, поэтому ясность вернулась. Доехали быстро и без лишних разговоров. — Удачи, — улыбнулся напоследок омега Бёну, когда тот выходил из машины. — Спасибо, — уголки тонких губ мальчишки дрогнули вверх. — Наверно, это будет звучать странно, потому что ты ещё подросток, но желаю, чтобы следующие течки тебе не пришлось оказываться в такой дерьмовой ситуации, а, например, в объятьях истинного? — с озорством выдал новый знакомый, подмигнув, но омега его счастья увы не разделил, только до боли щеку изнутри закусил, — ладно, давай! Бэк кивнул на автомате и хлопнул мягко дверцей переливающегося на осеннем ярком солнце авто, проследил взглядом за тем, как оно уехало прочь, шурша колесами по асфальту. Внутри всё в очередной раз похолодело и стало ужасно противно. Бэкхен пошёл к подъезду. В квартире Исина было пусто, папа должен был вернуться только завтра вечером. Здесь всё было так же, как и вчера: на диване в зале смятый плед, на низком столике рядом — две открытые пачки подавителей и пустой стакан, в своей комнате — спутанные, уже высохшие простыни и приоткрытое окно, что, по-видимому, было открыто ещё со вчерашнего вечера, и теперь по комнате скользил холод. Бэкхен поспешил его закрыть. На кухне открытыми оказались несколько подвесных шкафов, омега прекрасно помнил, как искал по ним подавители дрожащими руками. Мальчишка вернулся в зал с наполненным стаканом воды и осушил его за раз, чувствуя, как симптомы течки хоть и притупленные подавителями, но все равно не выпускают из своих горячих и влажных рук. Он чувствовал, как колени под плотной тканью джинсов дрожат, как болит поясница, и сжимаются лёгкие под ребрами, а сердце, исполосованное ножом, всё в рваных ранах от недавнего разговора с Чанелем, обильно кровоточит и пульсирует в груди. Бэкхен даже не переодевается, он боится, что если снимет одежду, на которой до сих пор есть запах альфы, то ему станет совсем плохо. Он падает одетым на кожаный, скрипучий диван, неудобный, стоящий здесь только для красоты, не больше, и накидывает на себя плед, кутаясь в него глубже, и утыкаясь носом прямо в ворот толстовки, где приятно смешивались два запаха: вино с мятой и лаймом. Странное, но такое приятное сочетание. Мальчишка прикрыл глаза и сам не заметил, как уснул.***
Автоматические двери гаража закрывались, а Чанель совсем не торопился выходить из машины. Ему бы следовало заказать полную чистку салона, потому что навязчивый запах Бэкхена въелся здесь, как родной. От этого было и хорошо и хуево одновременно. Он продолжал сидеть в машине в гараже, практически в полной темноте, не считая желтой тусклой лампы, которой сто лет в обед, в полной тишине, прерываемой только своим шумным дыханием. Видеть Су хотелось и не хотелось одновременно. Как Чанель теперь сможет посмотреть ему в глаза? Он изменник. Самому от себя противно становится. Как он мог поддаться этим необузданным чувствам, этой похоти, инстинктам, зверству?.. Как он мог променять семью на это? Совесть ломала ребра с хрустом, билась о них, ковыряла сердце и с силой давила на самые больные точки, заставляя альфу прикусывать губы, сжимать с силой кожаный руль в руках. Его кожа саднила едва ощутимо от того, как Пак тер её грубой мочалкой, пытаясь стереть с себя этот сладкий запах. Но тот никуда не уходил. Он проник внутрь, въелся глубоко, что не оттереть. Можно было только надеяться, чтобы Кёнсу не учуял, не заметил ничего. Нужно было взять себя в руки, собрать по кусочкам в целый пазл, как это было до Бэкхена. Этот мелкий гаденыш всё испортил! Он просто ворвался неожиданно, смел рукой собранный пазл, а Чанелю его теперь собирай заново. Альфа не собирался рассказывать ни о чем Су. Ни за что. Никто об этом не узнает. Он постарается свыкнуться, сжиться с этой тупой болью в груди, в висках, постарается взять себя в руки и вернуть всё, как было раньше. Он не позволит себе больше такого. В дом Чанель зашёл грузной тучей. По звукам, на кухне кто-то из семейства ритмично что-то шинковал. Альфа снял пальто и ботинки, прошёл на кухню, где в фартуке с закатанными рукавами на чёрном лонгсливе, нарезал овощи Су, не сразу заметив мужа в дверном проеме. — Чего так долго в гараже сидел? Я уже думал выйти, помочь чем-нибудь, — закинув в рот кубик нарезанной моркови, омега небрежно подтянул по переносице вверх очки в чёрной оправе. Чанель отвечать не спешил. Смотрел на нож в руке мужа и пытался не думать о том, что именно им Кёнсу заколет его, узнав об измене. Не думать не получалось. — Чан?..– напомнил о себе омега, отложив на столе нож и обтерев руки о фартук, подошёл ближе к мужу. — А… да там позвонил Чондэ, ну я и… задержался, — ожил альфа и рука потянулась к затылку, нетерпеливо взъерошив тёмные волосы. Он дышал глубоко и полной грудью. Врать было так сложно. Нести на себе этот груз измены. Чанель всем своим существом надеялся на то, что течного запаха Бэка на нем не осталось. — Выглядишь бледным, Сехун наверно замотал вас, — нежно коснувшись ладонью щеки, где прослеживается двухдневная небритость, проговорил Су, — скоро будет обед готов. Омега отошёл обратно к столу, вооружившись ножом, застрогал морковь с новой силой. Обедали в неуютной тишине. По крайней мере неуютной для альфы, Кёнсу же сёрбал горячий и наваристый суп ложкой, даже не подозревая, что происходит в голове его мужа. А у Чанеля там была самая настоящая война. Мысль о том, чтобы всё рассказать и мысль о том, чтобы продолжать молчать как рыба сошлись в бою не на жизнь, а на смерть. Суп, который в обычное время Пак слопал бы за несколько минут, сейчас не лез в глотку. Мужчина толкал его силой. И нет, тот был совершенно прекрасен как всегда, просто альфе сейчас было совсем не до еды. После обеда, как когда-то давным давно, семейная пара обустроилась в зале перед телевизором за просмотром какого-то боевика с щепоткой хорошего юмора. Кажется, этот фильм они часто смотрели раньше вместе и смеялись, комментируя. Как всё вовремя-то! Лухан у репетитора после школы, и этот обед на двоих и фильм. Всё, чтобы совесть альфы разъела изнутри его к чертям. Рядом с Кёнсу мужчина сидел как на иголках. Он не смотрел фильм, не слышал Су и его смех в особо юморные моменты фильма, Пак только и делал, что думал, грыз себя и думал. Он сидел на диване, а омега устроившись на его груди, опирался всей спиной, сидя совсем близко и наблюдал за событиями на экране. Чанель старался держать себя в руках, но его взгляд беспокойно бегал по экрану телевизора, не зная, за что зацепиться, правая нога дергалась нервно, а дыхание было шумным. Кажется, в один момент Су почувствовал чужое сильное напряжение и отклеившись от тёплой груди мужа, обернулся к нему. Чанель, словно умелый актёр поднял вопросительный взгляд на омегу, мол, что такое, дорогой? — Чан, что происходит? — Су неловко коснулся плеча мужа, словно на пробу, а после не почувствовав никакого сопротивления, положил теплую ладонь полностью, едва ощутимо сжимая. Альфа мастерски в притворном недоумении свел брови к переносице, а Кёнсу заметно стушевался, — просто в последнее время ты такой дерганный… не говоришь почти, пропадаешь на работе или где-то ещё. Я беспокоюсь за тебя. Неприятности в участке? Чанель смотрел на лицо Кёнсу, следил за каждым взмахом длинных, ресниц, за угольно-черными зрачками. От мужа веяло приятным теплом и заботой, но мужчина больше не чувствовал ничего к этому. Ничего, что раньше заставляло успокаиваться, приходить в порядок. Сейчас всё это стало блеклым, каким-то чужим. В голове красной лампочкой разрывалось –«Расскажи ему правду! Скажи! Ну чего ты молчишь, трус?!» — Да-а, — выдохнул альфа, зачесав отросшую челку назад, но та все равно вернулась на своё место, падая на лоб крупными, черными прядями, — дело сложное попалось. Трус! Опять ты врёшь ему! Сволочь. Омега смотрел, словно насквозь, хотел что-то рассмотреть, найти, но, видимо, ничего не нашёл, поэтому его уголки губ дернулись вверх, а ладони легли на щеки и Су стремительно приблизился, касаясь губами паковских ободранных и кровоточащих множеством мелких ранок. — Всё будет хорошо, — выдохнул он в щеку мужу и сел обратно также быстро, как и несколькими минутами ранее.***
Сехун прикрыл глаза и приложил ладони к лицу, а после с силой потер кожу о кожу, пытаясь снять сонливость. На часах стрелки стремительно двигались к полуночи, но в пустую квартиру не хотелось. Альфа откатился на стуле от стола, встал и подошёл к большому, открытому окну в своём кабинете. На улице было уже давно темно и только яркие фонари и вывески освещали город. О вдохнул поглубже свежий осенний воздух и потянулся, разминая затекшие мышцы, взъерошил короткие волосы на затылке и дернулся от неожиданного вибро телефона, что остался на столе. На экране высветилось имя, и альфа не раздумывая взял трубку. — Да? — Се, приедь ко мне, я не хочу пить один, как какой-нибудь ущербный алкаш, — тянул поддатый Чанель по ту сторону связи. О нахмурился, ещё раз кинул взгляд на тикающие на стене часы, — Се, ты ещё тут?.. — Да, где ты? — спросил альфа, стягивая второй рукой со спинки стула свой пиджак. Уж лучше выпить в компании старого друга, чем всю ночь проторчать с бумажками и унынием. Он, конечно, мог бы позвонить Лу, но его мальчик уже ушёл спать, перед этим они переписывались и мальчишка пожелал ему сладких снов. Будить малыша совсем не хотелось, завтра будний день, а это значит, что Паку-младшему надо будет идти в школу. Чанель назвал адрес и очень просил приехать. — Что у тебя случилось? — поправляя уже пальто на плечах, спросил было Сехун, — а хотя… приеду и расспрошу тебя напрямую. Скоро буду. О припарковался у бара и вышел из машины. В помещении было душновато, пахло сигаретным дымом и ещё какими-то ароматическими примесями, маринованным мясом, которое подают как закуску. Здесь играл живой звук, на сцене пела какая-то омега с хорошим голосом и пышными формами. Чанеля альфа заметил за барной стойкой со стаканом в руке, практически до краев наполненной чем-то горячительным. Сехун стянул с плеч пальто и уложил его в руках, забираясь на высокий стул рядом со старым другом. Пак даже не повёл носом, выпив за раз всё и сразу же закусывая каким-то нарезанным ломтиками мясом. — Что случилось, раз ты так пьёшь? — спросил О, привлекая к себе внимание. — Ты приехал, — выдохнул Чан, и пьяненько улыбнулся, — будешь? У меня осталось ещё немного закуски! — тарелка проехалась по начищенной поверхности стола, уперевшись в локоть Се, что стоял на этой самой столешнице, — бармен! Дорогого коньяка мне и моему лучшему другу! Сехун ухмыльнулся своим мыслям в голове и подтянувшись, сел на высокий стул рядом с Чанелем, поблагодарив кивком головы высокого бармена, что натирал время от времени и без того блестящие бокалы. Горячительные сто грамм обожгли горло и пищевод, желудок сжался в голодном спазме, но альфа не собирался быстро пьянеть, поэтому заел крепкий виски закуской. Чанель жевал лист салата, отдаленно напоминая верблюда и подозрительно молчал. Он был помятый, небритый, пьяный и в его тёмных расширенных зрачках плескалось грозными волнами что-то грустное, не разобрать. Пак был так не похож сейчас на себя обычного. Что-то определённо произошло. — Так… за что пьём? — поинтересовался О, и Чанель сосредоточил свой расфокусированный взгляд на лучшем друге, на секунду скривив в непонятной гримасе губы, словно то, что альфа хотел сказать, говорить было сложно, возможно, больно. Сехун зная, как развязать язык Паку, зыркнул на рядом отирающегося бармена, и тот поняв взгляд совершенно правильно, поставил на стойку бутылку. Наполнил ёмкости со льдом О уже сам. Чанель смотрел на этот стакан потухшим взглядом, пока сам Се запрокинув голову, осушил стекляшку. — Се, — протянул хрипло Чан, даже не повернув головы к другу, словно знал, что О его точно услышит. — Да? — Я такой дурак, Се…– выдохнул Пак, и схватив со стойки стакан, с плещущимся внутри коньяком, влил в себя всё, страдальчески зажмурившись. О подпер подбородок рукой и нахмурился, продолжая смотреть на лучшего друга, — я изменил Кёнсу. И Сехун замер на секунду, а после закрыл приоткрывшийся в немом удивлении рот, шумно сглотнув. Во рту в секунду пересохло. Он на автомате налил себе и Чану еще и запил, пока Пак продолжал прожигать в столешнице дырку. — Что, прости? — кашлянув в кулак, спросил Сехун и облизал губы. Да не-ет. Чанель не из тех, кто изменяет. Это так не похоже на него. Что могло такого случиться, что Пак изменил? Да и Кёнсу. Зачем? Они сидели какое-то время не проронив ни слова, просто пили. Сехун все ждал, когда друг продолжит, но тот молчал до какого-то момента, словно с мыслями собирался. — Я изменил ему, изменил… Сехун, ты понимаешь? — еле слышно заговорил мужчина, повернувшись корпусом обратно к другу. Он дышал шумно и смотрел в никуда. О поднес гранёный стакан к губам, дабы ещё хлебнуть, но Чан неожиданно взорвался, — ты понимаешь?! Я изменил Кёнсу! Я изменил ему! Знаешь, как мне хотелось этого дрянного мальчишку? Настолько сильно, что вело только от лёгкой нити его запаха! Мне так Кёнсу никогда не хотелось, как Бэка… дрянной мальчишка. Что я натворил…– вцепившись мёртвой хваткой в собственные волосы, Чанель с силой их оттягивал, словно хотел причинить себе боль за то, что посмел сделать. Сехун задумчиво смотрел расфокусированным взглядом на кубики льда в граненом стакане с коньяком, и на самом деле не понимал и половины откровений своего лучшего друга. А ещё он был уверен в том, что завтра даже не вспомнит об этом, не то что уж Пак. С гудящей от похмелья головой, воспоминания о сегодняшнем вечере к нему вряд ли вернутся скоро. От выпитого уже начало немного вести, и Сехун тряхнув головой, оперся о стойку уже двумя локтями, а пальцы запустил в собственные тёмные волосы, сжав слегка у корней. Он прикрыл глаза, а один вопрос в его голове то и дело сменял другой. — Кто он, ну… этот омега? — повернув голову в сторону друга, задал один из множества вопросов Сехун. Чанель положил голову на начищенную столешницу и лениво жуя кусочек мяса. Его стакан вновь был пустым. — Мой истинный, — пьяно, наверняка не понятно для трезвого, но более менее для Сехуна, ответил Пак и подтолкнул свой стакан в сторону О, чтобы тот налил ещё, — ему ебаных восемнадцать, он одноклассник моего сына… и я его трахнул. Я такой баран. Я не люблю его, но эта истинность, чтоб ей… она убивает. Мне так стыдно перед Кёнсу. О слушал этот пьяный бубнеж в нос и просто пил. Ему вдруг тоже захотелось открыться. Мол, так и так, Пак, я трахаю твоего сына, мы любим друг друга, и мы истинные. И что самое охуенное, ты не поверишь, я хочу его не только в своей кровати, но и в своей жизни. Люблю. Больше жизни люблю. Чанель всё равно не вспомнит, а сейчас Се хоть увидит его возможную реакцию на эту новость. Почему нет? Пак щелкнул пальцами и попросил на пьяном корейском соджу. Бармен открыл крышку и поставил бутылку перед альфой, Чанель особо не церемонясь, присосался к горлышку, сделав два или больше глотка, прежде чем Сехун отобрал у него бутылку. — Э, э, э, харэ, ты мне живым нужен, — отставив соджу подальше, протянул мужчина. Дальше они преимущественно ели. Чанель говорил, продолжал рассказывать, но всё это казалось, словно вырвано из общего текста, Сехун большинство не понимал, а во втором случае задумывался о своём. Что если всё-таки сейчас сказать Паку про него и Лу? Посмотреть на то, как он отреагирует, всё равно завтра ничего не вспомнит, а если и вспомнит… то это будет проблемой уже завтрашнего дня. Се тоже надеется на то, что забудет обо всём, чтобы лишний раз себе в будущем не грызть мозг. — Чан, — зовёт О, и делает глоток из стакана для храбрости, но куда уж там, от этой храбрости перед глазами уже плывет. Выговорившийся Чанель молчал, сидел на стуле сгорбленно, был повернут к другу и подпирал чугунную голову рукой. Сехун делает ещё один глоток, когда Пак кивает головой, мол, ну и? А ладони у О влажные и пальцы чуть подрагивают, — я и Лухан — истинные. Мы любим друг друга, понимаешь? Посмотреть на лицо лучшего друга страшно, но прикусив до боли губу, Се всё же поднимает взгляд. — Правда? — в этот же момент спрашивает альфа, а О только и может, что кивнуть. Чанель неожиданно судорожно вздыхает. Ни один мускул на его лице не дрогнул, а Сехун как-то неожиданно понимает, что трезвеет, находясь в таком подобии мясорубки. И зачем он это сказал? Легче стало, что ли? Не-ет, вот вообще. А если Чанель все-таки забудет, решится ли О сказать такое во второй раз лучшему другу? Он и сам не знает на этот вопрос ответа, — мы погрязли с тобой, Се, в вязком дерьме, — наконец-то изрекает мужчина и кидает в рот кусочек мяса из закуски, — но ты сильнее увяз, — О хочет спросить «почему это?», но друг находится с ответом раньше, — потому что я твой будущий тесть. У бедного Се все разом ухает вниз живота тяжёлым камнем, и чтобы как-то облегчить это он залпом выпивает янтарную жидкость, оставшуюся на дне стакана, а когда поднимает глаза к Чанелю, то обнаруживает друга уже спящим. Всё в том же положении. Именно тогда он понимает, что они изрядно задержались здесь и уже намного больше, чем просто поздно, поэтому на негнущихся с какого-то перепугу ногах Се выходит в туалет, где намного тише и вызванивает такси. Сам он рулить не в состоянии, а про Чанеля и говорить не надо. Он вообще в состоянии полного не стояния. Неудобно только то, что завтра рано утром, с бодуна, перед любимой работой ему придётся доезжать досюда за своей машиной, наверняка, на метро. Где душно, людно… и много чего ещё неприятного. Но ничего не поделаешь. Адреналин в крови после сказанного утихает только сейчас. Се решает умыться перед тем, как подняться обратно в зал и начать собирать друга и собираться самому. Альфа выворачивает кран в холодную и набирает в широкие ладони немного, чтобы намочить лицо. Это помогает немного. До дома четы Пак они доезжают без приключений. Чанель без задней мысли спит и просыпается всего раз, но тут же вырубается. Алкоголь и усталость в организме побеждают. Сехун платит из своего кошелька и в баре и за такси, но даже не думает о том, чтобы что-то взимать завтра с лучшего друга. Непрерывно звонит во входную дверь, с усилием продолжая придерживать увесистую тушку Чанеля. Ему открывают через пару минут, скрипя многочисленными замками. Кёнсу появляется в дверном проеме немного помятым, в домашней одежде, его пухлые губы заметно искусаны до ранок, словно он долго теребил их, нервничая. Омега с готовностью помогает Сехуну занести альфу в дом и уложить в кровати. Чан спит хорошо, потому что даже не просыпается, когда его тащут по лестнице вверх. — Спасибо, что привёз его, — благодарит Су, а О невольно вспоминает недавние слова Пака –«Я изменил ему!» и альфу невольно передергивает, но омега видимо воспринимает это, как реакцию на ночной, осенний холод, ведь пальто Сехуна распахнуто, а длинный шарф даже не намотан на шею, он просто висит на ней вниз длинной полоской, словно мертвая змея на шее, — я хотел уже ехать искать, но он телефон не брал, гаденыш, а потом я и не заметил, как уснул. — Ничего, дело житейское, — отмахнулся Се, мол, ничего такого, — ладно, уже поздно и я пойду, наверное, — говорит он. Они стоят в прихожей, входная дверь приоткрыта, но даже так Хун чувствует в этом доме приятный запах своего омеги, это не может не заставить улыбнуться едва заметно, — спокойной ночи, — говорит и берётся за ручку двери, уже выходя во двор. — Спокойной, — говорит Кёнсу и машет на прощание. Закрывает дверь за ночным гостем только тогда, когда О выходит за забор. Сехун вдыхает полные лёгкие ночного воздуха, остановившись на тротуаре, напротив дома Паков. Закуривает лениво и выпускает сизый дым. Окно Лу на втором этаже зашторено и свет там выключен. Сехун смотрит туда какое-то время, держа сигарету между средним и указательным пальцами, выдыхает ментоловый дым в ночь, хмыкает себе под нос, зажимает раковую палочку между губ и обвязывает вокруг шеи длинный шарф, а после спускается вниз по ночной улице, оставляя после себя только запах сигарет и древесного горького одеколона.