Неравный брак

Чтобы пережить то мгновение, принять собственную беспомощность, двигаться дальше, следует отпустить. Гермиона знала об этом. Она судорожно пыталась выдумать возможность, предлог, способный сгладить произошедшее в ее памяти. Можно ли было назвать это перерождением? Смена имени, смена дома, смена положения... Она стала другой? Рассветные солнечные лучики скользили по белому потолку, пробираясь сквозь тюлевые шторы, за окном тонкой свирелью пела ранняя малиновка. Зимой? Возможно, Гермиона еще не до конца проснулась, только и всего. Только и всего. Гриффиндорка плотно сжимала губы, смотря за тем, как солнце смеется над ней. Будь оно милосерднее, не посмело бы озарить своим чуть теплым светом комнату, ставшую ей тюрьмой. Камин никто не топил, слуги не заходили сюда с прошлого утра, Драко, наверняка, отдал им это распоряжение. Холод почти заставил гриффиндорку прижаться к мужу в поисках крупицы тепла. Птица за окном замолчала, благоговейная тишина повисла в пространстве, заполняя собой все свободное место. Он спал рядом с ней. Во сне Драко мелко дрожал, бубнил что-то невнятное, изредка улыбался. Ему снилось что-то хорошее. Когда Гермиона закрывала глаза, за плотно сомкнутыми веками она видела лишь пугающий образ слизеринца, лежавшего подле нее. Меж ног все еще саднило, он не был нежен прошлой ночью, не будет нежен и впредь. Думая об этом, Гермиона кусала губы, будто награждая себя новой болью. Рассвет давно занял чистые голубые небеса, светило набралось силы. Зимой это случается поздно, и даже не видя часов, Гриффиндорка знала, что утро теперь медленно перетекает в день, осталось совсем немного. Никто не стучался, не будил их, не звал к столу. Молодоженам выделили это мгновение, надеясь, видимо, что Драко и Гермиона уладят все свои дела. – Ты всю ночь плакала, – заметил Драко тихо, будто ставя этот неприятный акт ей в укор. Гермиона не заметила, как он проснулся. Дыхание слизеринца оставалось ровным и тихим всю ночь, своими сильными, липкими от испарины руками он прижимал Гермиону к собственной груди, не позволяя шевельнуться. Ей и хотелось вырваться, отползти дальше, но, двигаясь, она боялась его разбудить. Хватка ослабла, Драко отпустил гриффиндорку теперь, но Гермиона не двинулась с места, продолжая смотреть в потолок. – Советую отказаться от этой пагубной привычки: плакать ночами, – говорил он тихо, сонно, будто не отчитывая ее и не предупреждая. – Если не хочешь, чтобы я плакала – просто не трогай меня, – ответила девушка севшим голосом. Драко смолчал. Гермиона не могла видеть, каким вымученным взглядом он одарил ее сейчас, в столь неудобное мгновение. Она не повернулась, когда юноша покинул кровать. Матрас звонко скрипнул, и гриффиндорка зажмурилась, чувствуя, что Малфой наклонился над ней, повернутой набок. Он стоял так не меньше минуты, в тишине наблюдая за тем, как дрожат плотно сомкнутые веки девушки, как вся она мелко дрожит, предвкушая его близость. – Я не такое уж и чудовище, – шепнул он удивительно тихо, почти нежно касаясь губами ее уха. – Я мог бы доказать это тебе, если… – Не трогай меня, – отчеканила девушка. Тело хорошо помнило прошлую ночь, но Гермиона не могла сопротивляться голосу протестующей внутри нее гордости. Она не желала слышать Драко, видеть, чувствовать рядом его присутствие, как бы он ни клялся в том, что не обидит ее снова и не причинит ей вреда, если соблюдать все его условия. Гермиона слишком долго знала его, знала и слишком хорошо, чтобы верить. Слово Драко Малфоя стоит еще меньше, чем его доброе имя. «Не такое уж и чудовище», – эхом раздалось в голове. Следует сказать ему «спасибо» за то, что он – не такой ублюдок, каким мог бы быть? Гриффиндорка только фыркнула, но тут же плотнее сжала губы. На этот раз лучше промолчать. Драко поднял ее на руки, и пальцы его оказались холодными и липкими, касания их будто оставляли на коже незримый стягивающий след. – Нам нужно принять душ, – сказал он, пока Гермиона не успела озвучить свой тихий внутренний протест. И действительно... Нужно. Смыть с себя его запах, его касания, прошлый день – это ведь будет лучше, чем жалеть себя, лежа в кровати. Может, немного теплой воды поможет ей поскорее забыться? Надежда согрела, почти заставив Гермиону растянуть тонкие губы в блаженной улыбке. Она не вырвалась из стальной хватки новоявленного супруга. Сил для сопротивления у несчастной жены почти не было, переживания истощили их запас. Драко не пытался поцеловать ее или погладить, просто нес, открыв светлеющую в проеме дверь своей тяжелой ногой. Каждый стук эхом пролетал в разуме Гермионы, заставляя ту содрогаться. Кафель блестел чистотой под ногами Малфоя, и Гермионе показалось, что меж его плитами не видно швов. Слизеринец опустил ее в ванну удивительно осторожно. Холодная поверхность искусственного камня обожгла ее кожу, но гриффиндорка не издала ни звука, желая скрыть дискомфорт. Ей не хотелось, чтобы Драко принялся строить из себя героя и утешать несчастную супругу даже несколько коротких секунд, строя из себя «не такого уж и монстра». – Полагаю, ты любишь погорячее, – заметил Малфой, настраивал температуру воды. – Что? С чего ты вообще это взял? – спросила девушка, чувствуя лишь усталость и раздражение от его навязчивости. – Со вчерашней ночи, конечно же, – смешком отозвался слизеринец. Поразительно, он находит в этом повод для шуток. Гермиона опустилась ниже, словно стыдясь своей и его наготы. Гриффиндорка молча потянула к лицу ноги, забившись в дальний угол все еще холодной после долгой ночи ванны. Она невольно обняла собственные колени, сдерживая острое желание мерно раскачиваться из стороны в сторону. Драко, должно быть, это зрелище не обрадовало. Его холодная, черная душа не возликовала, получив наглядное подтверждение испытываемого гордой гриффиндоркой страха, губы не растянулись в победной улыбке, нет. Малфой замер, решая, следует ли ему подойти и успокоить несчастную или лучше дать ей время, чтобы справиться с этим чувством самой. В конце концов, он всегда говорил, что Гермиона слишком гордая и заносчивая, жалость вряд ли придется ей по вкусу. Вода журчала на удивление громко, слизеринец заткнул слив малахитовой пробкой, и теплая, почти горячая, она медленно наполняла купель. Темные мраморные стены покрывались влажным паром, вода капельками стекла по ним, рискуя оставить после себя длинные мутные следы на гладкой поверхности камня. – Сегодня так... Так солнечно, – тихо заметил Драко, пытаясь увлечь гриффиндорку нелепой беседой, темы для которой он не нашел. Будто ей сейчас захочется говорить, будто ей захочется слышать. Пока вода наполняла ванну, Малфой заметил на бедрах жены следы его внимания – кровь, запекшуюся еще вчера. Он не испытал гордости, только отвел взгляд, игнорируя собственную несдержанность. Нет, он не стыдился, отчаянно уверяя себя в том, что девчонка сама в этом виновата. – Знаешь, – начал Малфой со смешком. – Я не вполне понима... – Я хочу домой, – почти проскулила Гермиона, не слушая. У нее тоскливо потянуло где-то в груди, глубоко под бледной теперь кожей. Там, где под смыкающейся треугольной аркой ребер начинается трогательная впадинка, калачиком свернулась боль. Не физическая, нет, куда более страшная боль. Чем дальше отходил сон, тем яснее проступал в разуме образ случившегося. Гриффиндорка цеплялась скользкими пальцами за собственные ноги все крепче, чувствуя, как внутри нее гнев расправляет плечи. Вода продолжала течь из блестящего отполированным металлом крана, она наполняла ванну удивительно быстро. Гермиона зажмурилась, чувствуя, что ее начинает знобить, несмотря на тепло, окружившее «сладкую парочку». Она не открывала глаз, но слышала, как Драко опустился, как он сел, прислонившись спиной к противоположному краю ванны, вытянув ноги, почти задевая ее. Молчание затянулось, и Драко остановил поток воды резким поворотом вентиля. – Ты дома, Гермиона, – надломленным голосом произнес он, будто сдерживая угрозу, рвущуюся наружу. – Нет! – закричала она, поднимаясь с места. Движение вызвало всплеск. Водные брызги полетели в разные стороны, и гриффиндорка почувствовала, как что-то надломилось в ней, треснуло. Последний бастион взят, сломлен, крепостей больше нет, и весь ее гнев, сдерживаемый холодным и липким страхом, ринулся наружу. Гермиона уже не боялась смотреть Драко в глаза, встречать его холодный взгляд с деланной гордостью. – Это невыносимо. Ты обращался со мной, как... Как с девкой, как со скотиной, – она подбирала слова осторожно. – Ты изнасиловал меня, запер в этом ужасном месте, требуешь послушания, будто я не человек, а собака, я... – Мэнор не так уж и плох, у него давняя и занимательная история, знаешь, – вставил Драко громко, услышав лишь, как жена его назвала этот дом ужасным. – И ты относишься к этому, как к шутке. К моему заточению, моим страданиям… Для тебя это только повод для шутки… Голос девушки треснул. Новое чувство поселилось в душе гриффиндорки, ноги ее вновь подкосились, но Гермиона нашла в себе силы, чтобы устоять хоть на этот раз. Тоска? Обида? Это слишком ново, слишком сложно, слишком быстро. Столько печали ворвалось в ее беззаботную всего несколько месяцев назад жизнь, что распознать все ее оттенки –невозможно. Девушка не могла узнать его, прочувствовать сквозь гнев и уязвленную гордость. Ей хотелось плакать и выть, выплескивая разрывающие нутро эмоции... Но ей хотелось держать лицо перед Малфоем хотя бы сейчас. Драко справлялся с этим куда лучше. Буря, резвившаяся в его душе, не могла превзойти или даже догнать ту, что мучила теперь Гермиону. Незнакомцу могло бы показаться, что ничто не тревожит его сейчас, но новоиспеченная жена знала – Малфой злится, челюсти его сжаты слишком плотно. Юноша аккуратно положил ладонь в воду, схватив с края ванной кусок остро пахнущего лавандового мыла. – Я тебя понял, – тихо произнес он, будто обращаясь к ребенку. – Что ты мог понять, Драко? – шепнула девушка так, словно боялась говорить громче. – Понимаю, ты привыкла считать себя самой умной из всех, но смирись с тем, что большинство ныне живущих способны смотреть чуть глубже. Нравится тебе это или нет, Гермиона, – слизеринец почти сожалел о том, что больше не может издевательски называть ее "Грейнджер". – Но мы теперь женаты. Здесь, – он обвел взглядом холодную душевую комнату. – Твой дом. Только здесь. Замечу: он во много раз дороже и лучше того местечка, где ютятся твои родители. – Ага, – она и сама обвела комнату взглядом, театрально закатывая глаза. – И вполовину не такой уютный, – шепнула гриффиндорка. – Да, думаешь? – Драко выгнул бровь, обращаясь к ней. – В твоей семье никогда не будет царить той любви, той атмосферы, что царит в нашей, – ее карие глаза блеснули в окружившем ванную полумраке. Малфой вдруг ощутил знакомый порыв. Что-то толкало его вперед, дьявол, сидевший на левом плече, нашептывал зловещие подсказки. До чего велик соблазн – поддаться вездесущему злу. Так юноша поступал всю свою недолгую жизнь: он слушал этот чертов голос, подчинялся ему, чувствуя лишь удовлетворение вместо мук совести. Драко захотел уколоть гриффиндорку еще больнее, точно надеясь, что это заставит ее молчать. – Верно, твоя семейка так тебя любит… – он говорил с легкой улыбкой. – Знаешь, первым делом твои родители попросили нас помочь им с улучшением условий их жизни, – сказал Драко громко, встретив напуганный взгляд супруги. – Они сказали, что негоже тестю и теще такого жениха ютиться в такой халупе. Как думаешь, если бы твой домик и правда был таким уютным, тебя бы все равно мне продали? Выстрел достиг цели, попав в самую незащищенную деталь ее доспеха, вонзившись в трепещущую от волнения плоть. Родители предали ее, отдали на растерзание голодному хищному зверю, не считаясь с ее собственными желаниями. Иллюзии разбиваются больно, потому что сотни осколков впиваются в память, и ничто не способно вытянуть их в забытье. – Теперь можешь плакать, – снисходительно заметил слизеринец, осторожно проводя куском мыла по своей груди. – Думаю, это куда более достойный повод для слез, чем секс со мной, а? Губы гриффиндорки задрожали, вихрь мыслей занял ее голову, и что-то потянуло в груди. На секунду ей показалось, что все вокруг плывет, что ей стало так плохо, что разум скоро погрузит гриффиндорку во мрак обморока. Драко молчал, смотря за тем, как крупные слезы, точно следуя его совету, медленно собираются у уголков ее глаз. Кажется, что он впервые видит, как Гермиона плачет. Видит… Не слышит тихие всхлипы в ночи, в полусне, а видит перед собой, как меняется выражение ее хорошенького личика. – Я так ненавижу тебя, – шепнула она тихо, но голос этот заставил Малфоя вздрогнуть. – Я ненавижу тебя, Драко. В Гермионе будто не осталось стеснения, оно потеряло всякий смысл теперь, когда у нее не осталось ничего. Девушка вновь поднялась во весь рост, и водная гладь вздрогнула под ее движением. Гриффиндорка вышла из ванной, ее скользкие босые ноги громко шлепали по холодному мраморному камню, оставляя за собой мокрые следы. Малфой не отправился за ней в спальню. Когда она уходила, Драко улыбался, внутренне ликуя от того, что прогнул этот хребет, ни разу ей не солгав. Вода продолжала течь из крана, когда дверь с громким хлопком закрылась. Драко закусил губу, отгоняя прочь вину за сказанное, но улыбка все равно покинула его губы. Гермиона ушла, вернулась в холодную неприветливую кровать или забилась в темный угол, чтобы оплакать собственное девичество. Малфой вновь открыл кран, сделал воду холоднее, устало закрывая глаза. Они справятся с этим, верно? Она не сможет ненавидеть его всю отведенную им вечность.