Дверь открывается

Затишье не продлилось долго. Через несколько часов дверь на половине Никиты снова открылась – за ним пришли. Очень сложно было подчиняться, следовать за своими конвоирами, зная, что во второй комнате его ничего хорошего не ждет. То, что он был практически обнажен, не добавляло Нику уверенности: он был открыт и беззащитен. Его подживающее после предыдущих побоев тело протестовало – когда Никита увидел двоих, ждущих его, руки поневоле задрожали. Он убрал их за спину, хотя вряд ли это помогло скрыть эмоции. Мучители знали, что он боится, и наслаждались этим. Никита не понимал своих мучений, хотя и догадывался, в чем может быть смысл. Камеры. Его снимали в пыточной, снимали то, что он и Глеб делали в первой комнате. Значит, был тот, кто за это платил, кто заказывал «музыку». Но кто, зачем? Было ли это личное пожелание, или они с Глебом попали к каким-то подпольным извращенцам? Никита не знал. Сначала ему, как и Уфимцеву, хотелось узнать, но теперь, после всех этих бесконечных часов в комнате пыток, интерес пропал - от знания ничего бы не изменилось: ему по-прежнему делали плохо и больно. - Отдохнула, красавица? Никита не собирался отвечать. Его снова вытащили на середину комнаты. Он упирался, но сила была не на его стороне. Дальнейшие несколько часов показались Никите адом: его били, таскали за волосы – Ник их уже почти ненавидел и мечтал о дне, когда сможет избавиться от них. Его мучители питали странную слабость к его волосам и при малейшей возможности старались доставить ему боль, дергая за них, вырывая целые пряди. Впрочем, волосы были не самой большой проблемой: совсем плохо стало, когда Никиту связали. Он лежал на полу, хитроумно опутанный веревкой, с вывернутыми и зафиксированными за спиной руками. Мужчина, которого Ник ранее окрестил Вторым и кого укусил за руку, сел на него и размотал с кисти узкий кожаный ремешок. - Ну что, НикитА? – спросил он, подсовывая под шею Никиты ремень: - Потанцуем? – он наклонился над лицом Ника и прошептал ему в ухо: - Это тебе за мою руку, гаденыш. Второй перехлестнул концы ремня и затянул их на горле Никиты. Глаза Ника расширились. Он успел вдохнуть немного воздуха, но адреналин, бушующий в его крови, быстро все сжег. Сердце колотилось как бешеное. Легкие начинало печь, и Никита распахнул рот, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха. Однако ремень Второго передавливал горло слишком сильно. Мышцы непроизвольно сократились, Никита дернулся. Он старался сбросить с себя мужчину, но в его положении это было невозможно. Второй смотрел ему в лицо и улыбался. Он видел, как краснеет кожа Никиты, вздуваются вены на шее и висках. - Забавно, - протянул он, продолжая держать до тех пор, пока трепыхания Никиты не стали затихать. Только тогда он ослабил ремень. Ник судорожно вдохнул, подавился воздухом и зашелся в кашле. От облегчения, что он может дышать, на глазах выступили невольные слезы. - А хочешь еще? – спросил Второй, когда кашель Никиты сошел на нет. Ник испуганно взглянул на него. - Приму за «да», - сказал мужчина и, прежде чем Никита успел что-либо возразить, снова затянул ремень. Он делал так еще несколько раз: стягивал ремень на горле Никиты и ждал, пока тот не начинал терять сознание. Только когда Ник был уже не в состоянии сопротивляться и начинал закатывать глаза почти сразу после удушья, Второй оставил его в покое. Который не был долгожданным облегчением: веревки, сдерживающие руки и ноги Никиты, подтянули таким образом, что он прогнулся в пояснице. Суставы неудобно вывернулись, и мышцы быстро стали затекать. Сначала эту боль можно было терпеть – ничего особенного, но потом она стала медленно и неотвратимо нарастать, превращаясь в изощренную пытку. Никита никогда бы не подумал, что что-то в нем может так болеть. Каждая клеточка его тела реагировала на тугую перевязь, и, казалось, мышцы вот-вот лопнут от напряжения. Он ерзал, пытался пошевелить конечностями, но все приводило к тому, что веревки затягивались еще туже и связанные руки и ноги начинали неметь. Никита задыхался. Его вдохи и выдохи постепенно превратились в поскуливающие звуки. Теперь было не до гордости и самоуважения. Он давно потерял право на них. Второй провел носком ботинка по бедру Никиты. - Бодрит, не правда ли? - Пожалуйста… - хриплым, ломающимся голосом прошептал Ник. Второй присел около его лица: - Я не расслышал тебя. - Пожалуйста. - Не слышу. - Пожалуйста! – сорвался на отчаянный крик Никита. – Хватит… - М-м, - Второй сделал вид, что задумался. Он смотрел, как Ник корчится на полу, как в его глазах блестят непролитые слезы, и медлил. - Я не могу больше. Хватит! - Ты очень невежливая девочка. Разве так просят об услуге? Никита всхлипнул и вскинул голову вверх, стараясь поймать взгляд своего мучителя: - По… пожалуйста… развяжите меня. - Что ты готов сделать, если я исполню твою просьбу? - Я… - Никита на секунду прикрыл глаза и облизнул пересохшие губы. – Всё. - Ты готов на всё. Я правильно тебя понял? Как мог, Никита кивнул. - Я не слышу тебя, - повысил голос Второй. - Я сделаю всё… что вы… хотите. Развяжите меня. Пожал… - его голос сорвался. - О, ну раз ты так просишь, - Второй просунул руки под веревки, под один из узлов, и потянул. Никита ожидал облегчения. От предвкушения прекращения боли мышцы скручивало еще больше. Однако веревки натянулись еще туже, и узлы врезались в кожу так, что пошевелиться стало совсем невозможно. Никита был словно натянутый лук – потяни за тетиву еще больше, и она порвется. Мышцы отозвались острой болью. Ногу свела судорога, и Ник заорал, не в силах облегчить режущую, распирающую в бедре боль. Под кожу будто лесных муравьев выпустили: внутренности вспыхнули огнем, который пронесся по венам, ударил в голову. Никита захрипел. Он был на грани обморока, когда Второй потянулся к нему и буквально одним легким движением ослабил невыносимое давление. Узел распался, и Никита уронил затекшие руки и ноги на пол. Кровоток понес по исстрадавшимся мышцам новую порцию боли - такой, что в глазах потемнело. Ник не мог сопротивляться, когда Второй и его напарник-молчун – тот, который за все это время не произнес ни слова, зато заснял уйму «материала» на маленькую черную камеру - перетаскивали Никиту на кровать. Ник почти ничего не чувствовал из-за боли и острых маленьких иголочек, которые впивались, казалось, в каждый миллиметр его кожи, когда Молчун оставил свою аппаратуру в стороне, забрался на него и стащил с бедер плавки. Проникновение не ощутить было невозможно. Очередное насилие повергло Никиту в шок. Он замер, зажмурившись, пытаясь расслабиться, чтобы смягчить жесткие толчки. И – это было самым страшным – по повадкам Никита сразу узнал мужчину: тот самый, который изнасиловал его вторым. Тогда, во время очередного визита в пыточную. Жестокий, обзывающий и унижающий. Не сказавший до этого момента ни слова, сейчас он не молчал. - Привет, шлюшка. Ну, как тут у тебя дела: все так же тесно? О-о, как хорошо... Скучал по мне? Скучал… - он толкнулся особенно сильно, и между ног Никиты стало влажно. – Вот и потекла сучка. Присоединишься? – спросил он, обращаясь ко Второму. Тот немного подумал и согласился: - Не откажусь. Молчун довольно рассмеялся: - Примешь двоих, детка? Тебе понравится. Я тебе обещаю. Никита потерялся в своих ощущениях. Ему было плохо. Он то проваливался в глубокую черную яму, наполненную такой же черной водой, то выныривал на поверхность. И тогда он мог видеть, что находится все в той же пыточной комнате и над ним продолжают издеваться. Он видел и Первого, который замер на своем излюбленном месте около стены. И Никита смотрел на него, цеплялся за неподвижную фигуру мужчины, пока сознание не уплывало вновь. Как же долго это продолжалось... Молчун и Второй не отказывали себе ни в чем, обращаясь с ним как с куклой. Кто-то из них попытался просунуть в Никиту руку, но из этого ничего не получилось. Первый отвернулся, и Ник почувствовал детскую обиду, хотя это было глупо. Особенно в данной ситуации. Он обмяк, прикрывая глаза, чтобы отгородиться от происходящего. - Какой-то он вялый, - проговорил Второй задумчивым голосом. – Заездил ты его. - Я ни при чем, - усмехнулся Молчун. – Все ты со своим шибари. Эй! А ну рот открой! Никита болезненно вскрикнул и забился, когда мужчина сунул ему в рот свой член. - Укусишь – я тебе челюсть выломаю, - пообещал Молчун, глядя вниз на свою жертву. – О, как же хорошо. Какая у него шикарная глотка. Слышишь, Красная Шапочка? Так бы ебал и ебал. О-о-о… - он застонал, запрокидывая голову. Никита едва не захлебнулся, когда он кончил. Место Молчуна тут же занял Второй, и пытка продолжилась. Когда Второй удовлетворил себя, двое мужчин немного покурили, стряхивая пепел на неподвижно лежащего Ника. Они разглядывали его кровоточащее тело, и полувсхлипы, с которыми только и получалось дышать Никите, завели их по новой. Спустя продолжительное время, Молчун наконец отпихнул от себя Никиту, столкнув на пол. - Все, - довольно изрек он. – Надоел. Можешь забирать. Первый отлепился от стены. Он легко поднял Никиту, прихватил висящие на спинке кровати плавки и потащил свою ношу к выходу. Подобное повторилось несколько раз. Иногда Никиту почти сразу выдергивали из его с Глебом комнаты, так и не дав прийти в себя. Его вымучивали, изламывали, заставляя унижаться и говорить такие вещи, от которых потом было горько и стыдно. Глеб все время что-то бормотал, но так негромко и неуверенно, что Ник практически не слышал его слов. Друг пытался утешить, но что могло помочь в сложившейся ситуации, сказать было сложно. Наверное, ничего. Никита постепенно отчаивался. Что-то надломилось в нем. Он потерянно сидел на своей кровати, гипнотизируя стену. Он специально отворачивался от Глеба, потому что при виде друга ему становилось еще тяжелее: он винил себя, Уфимцева, он, наконец, завидовал ему за то, что тот не был на его месте. Это было гадко и несправедливо, потому что на самом деле Никита никому не желал своей участи. Надежда на то, что их спасут, медленно угасала. Нику казалось, что он тут целую вечность. Их никто не ищет, а если ищет, то как же найти? Если нет свидетелей похищения, если никто не знает… Как поступают следователи в таких случаях? Никита пытался вспомнить детективы, которые когда-либо читал: знаменитые сыщики раскручивали нить преступления и находили то, что искали. Всегда выходили победителями. Что они делали? Он не мог вспомнить. Прошлая жизнь начинала представляться далеким сном – была, нет? Весь мир окрасился в два цвета – серый, как бетонные стены, окружающие Никиту, и красный, как кровь из его ран. - Все будет хорошо. Все будет хорошо, - как заведенный твердил Глеб скорее самому себе, чем Никите. Нику хотелось заткнуть его. Ничего хорошего уже не будет: они сгниют в этом чертовом месте. Похитившие их люди сначала замучают его, а потом примутся за Уфимцева. Дверь открылась, и Никита не смог удержать внутренней дрожи. Его лицо исказилось. Он отошел к дальней стене, будто она могла защитить его. - Пойдем, - проговорил Первый. Возможно, Никите показалось, но мужчина как-то странно вел себя: ему будто было… неловко? Так или иначе, Первый почти не смотрел на Ника. Он просто остановился около двери и ждал, пока пленник соизволит отлепиться от стены. Время шло. Ничего не происходило. - Долго ждать? – немного раздраженно проговорил Первый. Никита не ответил, тогда мужчина посмотрел на него. Он проанализировал увиденное и еле заметно вздохнул. - Выходи. Ты же знаешь, что я заставлю тебя. Давай. Ник понимал, что Первый прав, но сделать первый шаг к очередным мучениям… добровольно… Он опустил голову. - Никита, не спорь с ним, - посоветовал Глеб. Почти настроившийся Никита вскинул голову. Столько чувств отразилось в этот момент на его лице, что друг виновато опустил голову: - Они сильнее. Ты же сам говорил… тогда… Лучше не злить. Ник отвернулся. Он закрутил в пучок мешавшие волосы, которые не мыл несколько дней в надежде на то, что его мучителям будет противно прикасаться к нему, и шагнул к двери. Уже в коридоре, когда они с Первым шли к пыточной, мужчина проговорил: - Не выделывайся. Никита с удивлением посмотрел на него: неужели Первый дает ему совет? Может… может?.. В его душе шевельнулась слабая надежда. Но они дошли до второй комнаты, и Первый, открыв дверь, впихнул Никиту внутрь. «Не выделывайся». Ник оглянулся – он думал, что Первый шагнет за ним следом, но увидел позади себя только запертую дверь. Он и так был на взводе, сейчас же страх липкими щупальцами сковал его сердце. Ник медленно повернулся. На знакомой кровати, стоящей посередине комнаты, сидел мужчина. Всего один. Никита сглотнул. Он стоял, не зная, чего от него ожидают. К теперешнему моменту он уже понял, что поступить неправильно – стоит дополнительной порции боли. Нарываться не хотелось. Мужчина поднялся и подошел к нему. У него были странные глаза: чем-то похожие на лисьи, и зрачок – он был вертикальным. До Никиты не сразу дошло, что человек-лиса носит линзы: он рассматривал его, позабыв о приличиях. Черная маска прикрывала верхнюю половину головы мужчины, из-под нее виднелся прямой нос, четко очерченные губы. Выбритый затылок, с едва заметным ежиком темных волос, переходил в мощную шею. Руки буквально бугрились от выступающих мускулов, выдавая в человеке завсегдатая спортивных залов. Лис – это прозвище возникло само собой и было удивительно верным – поднял руку и отвел спутанную прядь со лба Никиты, заправив ее за ухо. - Сейчас я тебя отымею, - низким, каким-то гудящим голосом произнес он. – У тебя был кто-то прежде? «У меня – нет: я был у них», - хотелось ответить Никите, но он не стал. Просто кивнул. Лис говорил буднично и спокойно, глядя прямо в глаза Никиты. Тот тоже смотрел на мужчину, не отрываясь, как если бы он гипнотизировал – отвернуться было невозможно. - Что ж, будет с кем сравнить, - усмехнулся Лис, – но меня, гарантирую, ты точно не забудешь. «Я и их не забуду», - Никита отвел взгляд. Он посмотрел на лоснящийся, словно обмазанный чем-то, торс мужчины, его мощные ноги и огромный эрегированный член, отлично проступающий сквозь обтягивающие джинсы. Дыхание перехватило: если Никите было так плохо от предыдущих «партнеров» со средними физическими данными, то что с ним станет после этого? - Хорош, да? – с гордостью спросил Лис, проследив взгляд Ника. Он развел руки и чуть подался тазом вперед, давая себя рассмотреть в полной мере. Никиту передернуло. Мужчина рассмеялся: - Не бойся, кисонька. Все будет хорошо. Он взял Никиту за руку и повел к кровати. Тот пошел, словно теленок на привязи, не смея возразить, не зная, как он сможет… прямо сейчас… У Ника между ног и так была практически не заживающая рана, которая доставляла массу проблем и стыда. Он даже не мог нормально сходить в туалет – было слишком больно. А уж помыться при Глебе было настоящей пыткой. Ему приходилось ждать, пока друг заснет, чтобы как-то облегчить свои страдания холодной водой и компрессом из скрученного мокрого полотенца. Сейчас же… Никита смотрел на медленно, со вкусом раздевающегося мужчину, и понимал, что просто не выживет. Лис снял джинсы, повертелся вокруг своей оси, показывая себя во всей красе – мышцы, лоск и пугающий стояк. - Нравлюсь тебе, кисонька? Никита не обязан был отвечать. Он нервно сглотнул, опустился на кровать и сунул руки между коленей. Мужчина улыбнулся мягко и понимающе. Он подошел к сидящему Никите, ненавязчиво развел его колени, втиснувшись между них, и приподнял голову парня за подбородок: - Послушай меня, солнышко, - настолько ласково проговорил Лис, что это сложно было увязать с его видом: огромным и брутальным, - послушай: не стоит молчать, когда я тебя спрашиваю. Понял? Не стоит, - он мягко улыбнулся. - Я могу вспылить, - он сжал подбородок Никиты так, что тот с трудом удержался от желания отодвинуть жесткую руку – было больно. – Ну и, нравлюсь? Что Никита мог ответить этому человеку? Что будет наиболее правильным – ложь или правда? Прежде чем подумать над этими вопросами, Никита простодушно ляпнул: - Нет. Что ж, он подсознательно выбрал правду. Лис расхохотался и отпустил подбородок Никиты: - Ты забавный. Не зря тебя хвалили. Кто мог его хвалить? За что? Ник не представлял. Да и не желал представлять: над ним издевались, его насиловали. Его мучители гордились этим и советовали Никиту друг другу. Это было отвратительно. Так паршиво он себя еще никогда не чувствовал. От унижения щеки горели, окрашиваясь ярким румянцем. Никита прикрыл глаза, за что тут же получил легкую пощечину. - Эй, кисонька, со мной еще никто не спал. Не следует вести себя так, - Лис довольно ухмыльнулся и погладил ладонью ткань пошлых обтягивающих трусов с леопардовым принтом. – Раздевайся. На Никите были только черные плавки, и расставаться с ними не хотелось. Ведь как только он снимет их… Руки непроизвольно прикрыли низ живота, как будто Лис собрался ударить его в пах. - Что такое, стесняешься? – мужчина наклонился: - Или тебе помочь? Никита замотал головой. - Тогда раздевайся! – совсем другим тоном прикрикнул Лис, стаскивая свои трусы. - Живо! Большой член гордо качнулся, когда мужчина выпрямился. - Не вижу, чтобы ты меня послушался. Никита не мог произнести ни слова - на него нашел ступор. Он вцепился в резинку своих плавок, не уверенный, что сможет разжать пальцы. - Так, - проговорил Лис, и Ник вздрогнул, отпрянув в сторону, когда мужчина потянулся куда-то через его плечо. Он пошарил рукой в изголовье кровати, выудив оттуда небольшую коробочку, похожую на упаковку от Тик-Так. Высыпал себе на руку два кругляшка. - Ты так напряжен, кисонька, с этим надо что-то делать. Особенно, если мы хотим хорошо провести время. Лис забросил кругляшки себе в рот и резким движением вздернул Никиту на ноги, прижал к себе, обхватив за талию и плечи, и поцеловал. Растерявшийся Никита приоткрыл рот, и Лис втолкнул языком внутрь него таблетки. Мужчина тут же отстранился и зажал рот Ника ладонью, не давая ему выплюнуть чуть горьковатые кругляшки. - Не сопротивляйся, - сказал Лис, удерживая вырывающегося Никиту, - сейчас прилетят феи и розовые пони. Никита не хотел глотать эту гадость, но его рот наполнился слюной, и таблетки стали растворяться. Волей неволей, ему пришлось сглотнуть. Лис проследил, как дернулось горло жертвы, и отступил назад, улыбаясь и ожидая эффекта от той дряни, что впихнул в содрогающегося всем телом Никиту. Дрожал Ник недолго, и уже через несколько минут его ощущения стали меняться. Ему стало легче – нервный клубок внутри распался. Никита вздохнул, чувствуя прилив сил. Мир вокруг виделся ему не таким уж и страшным: он был жив, убивать его не собирались, а что касается изнасилования… Никита прыснул в кулак – ситуация стала казаться ему весьма забавной. Он не мог уловить, что именно, но было очень смешно. Он улыбнулся Лису и откинул назад спутанные волосы. Внушительная эрекция уже не так пугала Никиту. Он с интересом осмотрел мужчину. Тот не был лишен привлекательности и наверняка пользовался популярностью. В определенных кругах. Никита снова захихикал, окончательно расслабляясь. Его движения стали более раскованными и замедленными, плавными. Он покачивался, двигаясь всем телом, представляя себя былинкой на сильном ветру. «Как поэтично!» - смех вновь вырвался из его горла. - Во-от, - довольно протянул Лис, игриво приближаясь к Никите. – Чувствуешь? Чувствуешь, да? Никита определенно чувствовал. И ему было хорошо: не больно, не страшно, а именно хо-ро-шо. Лис улыбнулся и снова полез куда-то за кровать. На это раз он вытащил фотоаппарат, приподнял его, показывая Никите: - Узнаешь, кисонька? – он покачал фотоаппарат в руке. Глаза Ника расширились. - Это мой… моё!.. – от радости, даже счастья, он не мог подобрать слов. Его фотоаппарат. Его любимый фотоаппарат! Он не потерялся, его не разбили – Никита ревниво оглядел корпус, - он здесь, тут, рядом с ним. И к нему можно прикоснуться. Никита потянул руки к вожделенному предмету, но Лис не дал дотронуться до аппаратуры. - Не так быстро, кисонька, - он снял с объектива заслонку. Когда Ник снова потянулся к фотоаппарату, мужчина отступил и сделал несколько снимков, постоянно меняя ракурс. Потом быстро просмотрел на маленьком экране, что у него получилось. - Неплохо, - наконец резюмировал он. – Но могло быть намного лучше, - Лис улыбнулся и снова нацелил объектив на Никиту: - Раздевайся, кисонька. Покажи мне себя. Я сделаю тебя звездой. Ник засмеялся. Большую часть жизни фотографировал он, а сейчас собирались фотографировать его. В этой нелепой, ужасно скучной комнате – свет ужасный, никакого антуража. Разве что он сам в роли главной декорации. В глупых черных трусах, хотя это ненадолго. Его трусы. Черные. Лис приказал же ему раздеться! Никита сдавленно захихикал и долго не мог остановиться, пока мужчина не прикрикнул на него, но даже тогда улыбка никак не хотела сходить с его лица. Он потянулся к ткани плавок, провел пальцами под резинкой – он никогда так не делал, даже для Алены. Это было что-то новенькое, что заставляло его чувствовать жар по всему телу. И мурашки. Почти зуд. Никита качнул бедрами и медленно оттянул край трусов, развернулся вокруг себя, чуть не упав при этом. Он посмотрел на мужчину снизу вверх и грациозно выпрямился. Чуть не упав во второй раз. Лис снимал, не переставая, затвор фотоаппарата часто щелкал. Чик-чик, чик-чик. Чик. Чик. - У тебя талант, кисонька. Давай, солнышко, не тяни. Я уже за-ждал-сяяяя. И Никита дал: он стащил с себя плавки и отбросил их прочь, выставил вперед ногу, на манер какой-нибудь манекенщицы. Захихикал. Теперь Лис снимал медленнее, опуская объектив все ниже. Он командовал Ником, подсказывая, какую следует принять позу: большинство были откровенно неприличными. Никите было все равно – ему было весело. Он видел перед собой свой фотоаппарат, и уже только это вызывало состояние эйфории. Его движения были раскованными, он абсолютно не смущался просьб Лиса. Тот поглядывал на него поверх корпуса фотоаппарата своими странными глазами с вертикальным зрачком и рычал на особенно удачных кадрах. Дикий тигр. Или леопард, если верить его трусам. - Р-р-рыыыы. Никита готов был продолжать сколько угодно, но, к его немалому разочарованию, фотосессия не продлилась долго: Лис отбросил фотоаппарат на постель, и Никита дернулся, кинулся к нему, схватив и прижав обеими руками к своей груди. Аппарат был теплым, будто живым, и таким родным. Никита приник к нему щекой и тихо зашептал: «Мой хороший, мой маленький, ты скучал по мне? Я больше тебя не брошу. Я всегда буду с тобой». Он не отпустил фотоаппарата даже тогда, когда Лис повалил его на кровать. - Вижу, ты любишь свою игрушку. Посмотрев на мужчину затуманенным взглядом, Ник ответил: - Люблю. Очень люблю. - А что ты любишь еще? – поинтересовался Лис, раздвигая ноги Никиты коленом. К бедру Ника прижался каменный член. - Я… я… - Никита чуть нахмурился: он любил что-то еще. Или кого-то. И он мучительно пытался вспомнить, кого именно. Однако в голове стояла блаженная тишина. Его фотоаппарат. Здесь. Рядом с ним. Кого… что ему еще любить? Глаза Лиса лучились смешинками. Никита взглянул в его вертикальные зрачки, вспомнил начало их встречи и выдал: - Фей и розовых пони, - он захихикал в тысячный раз. Мужчина тоже улыбнулся. Он отобрал у Никиты фотоаппарат, хотя тот и не хотел расставаться с техникой – Лису все же удалось разделить их. Он повесил ремень камеры на спинку кровати. Ник заскулил от своей потери. Лис прижал палец к его губам: - Ш-ш-ш, всему свое время, - он сжал плечи Никиты, опустил голову, впиваясь губами в покрытое ссадинами плечо. Когда Лис отстранился, на плече парня красовался смачный засос. Никита рассмеялся. Лис для симметрии поставил точно такой же засос с другой стороны. - А теперь, - произнес он, - мы будем кувыркаться, кисонька. Огромный размер оказался очень даже… Никита не мог подобрать слова – впечатляющ? Мужчина попытался войти в него, поплевав на пальцы и максимально растянув, но по внутренней поверхности бедер Никиты тут же размазалась горячая кровь. Ник почти не почувствовал боли. Он смотрел на Лиса и глупо улыбался: накрытый тяжелым обнаженным телом, он согрелся. Наверное, впервые за все эти дни ему было тепло. Не хотелось ни о чем думать - хотелось просто греться. Когда Лису удалось единым сильным толчком войти в него, Никита охнул, на секунду вцепившись в плечи мужчины, потом откинулся на матрас и – ему показалось это забавным – толкнулся навстречу. Это было горячо. Конечно, раны Ника не давали ему в полной мере насладиться происходящим, но надо было признать, что Лис был умелым любовником: он был напорист и мягок одновременно, балансировал на грани боли и наслаждения. Никите казалось, что внутри него поселились маленькие горячие солнышки и пузырьки - было горячо, щекотно и мокро. Иногда поясницу пронзало тонкой и невероятно острой спицей. Прямо вверх, по позвоночнику. Ник вскрикивал и пытался выбраться из-под мужчины. Тогда Лис менял угол, под которым входил в его тело, и все менялось. С Никитой вообще происходило что-то странное: ему было так сладко и хорошо, и больно одновременно. Между ним и Лисом неприлично хлюпало, и когда мужчина попадал членом в простату, Ник стонал в голос. Он ощущал огонь внутри и снаружи, и его возбуждение становилось все сильнее и невыносимее. Никита хотел дотронуться до собственного члена, чтобы получить… получить… разрядку. Развязку. Однако Лис все время останавливал его, заводя суетливые руки высоко за голову. Никита извивался и готов был на все, только бы и ему позволили коснуться себя. - Ты красивый, кисонька, - проговорил Лис, - и такой развратный. - Я красивый. И развратный, - задыхался Никита. - Умница, - мужчина толкнулся в него, наклонился и укусил за мочку уха. - Люблю понятливых. Хочешь кончить? - Хочу, - он очень хотел, отдал бы за это полцарства. - Готов заслужить? - Да… да! Все, что угодно. Лис двигался в нем, словно поршень, не останавливаясь ни на секунду, но на этих словах он замер, вызвав явное неудовольствие лежащего под ним Никиты. - Нет! – запротестовал он, захныкал и завозился. Широкая улыбка коснулась губ Лиса: - Еще? - Да! – воскликнул Ник. - Мне хочется, чтобы ты поработал ртом, кисонька, - хрипло проговорил мужчина, алчно глядя на лежащего под ним Никиту. Он выскользнул из него и, двигаясь на коленях вдоль тела Ника, приблизился к груди. Его член оказался напротив лица парня – вымазанный в крови, толстый и блестящий. На его кончике блестела белесая капля. - Карамельку? Ник захихикал. В его голове все смешалось. Он открыл рот и приподнял голову, насколько смог, вбирая в себя Лиса. Мужчина толкнулся глубже, придержав Никиту за затылок, когда тот хотел отстраниться. - Не так сразу, кисонька, - проговорил Лис и стал двигаться. Никита открыл глаза. Он лежал в комнате, которую про себя уже называл своей. Голова немного кружилась, во рту была пустыня Сахара, и очень хотелось пить. Ник пошевелился и тут же перевалился на спину, тяжело дыша: между ног все горело, словно бы его внутренности почистили наждачной бумагой. К этой «стыдной» боли добавлялась ломота в плечах, мышцах шеи и даже затылка. Ноги тоже ныли, словно Никита пробежал стометровку на пределе своих возможностей. Он вздохнул: возможно, так оно и было. В переносном смысле. Никита повернул голову. Прямо перед ним на матрасе лежал фотоаппарат. Ник потянулся к нему дрожащей рукой, погладил странно теплый корпус. Привычный, родной – фотоаппарат дарил ему чувство спокойствия и надежды. Чехол, наверное, потерялся. Крышка на объектив тоже. Жаль. Это была хорошая крышка, которую можно было установить или снять одной рукой, нажав на пружины, направленные к ее центру. С ровным ходом, возможностью подвинуть так, чтоб она села на свое место. Чуть шершавый пластик, который по текстуре не отличался от… Память обрушилась на Ника, и он задохнулся от ее беспощадности. Он позволял себя снимать в отвратительно откровенных позах. Он трахался с мужчиной. Кокетничал, заигрывал с ним. Ему понравилось, и он кончил, крича и цепляясь за мощные плечи своего насильника. Человека, который заставил его проглотить какую-то дрянь, от которой ему сейчас так нехорошо. Никита прижал дрожащие ладони к своим глазам. - Ты что-нибудь принимал? – послышался голос Глеба. – Чем они накачали тебя? Ник отнял руки от лица и перевел взгляд на друга. Тот стоял, глядя на него. Взъерошенный и помятый. - Ты пришел в таком виде… Вы пришли, - лицо Уфимцева исказилось сложной эмоцией. – И потом ты… - он замолчал. - Что я? – хрипло переспросил Никита, когда пауза затянулась. - Ты сосался с тем накачанным мужиком прямо тут. Вис на нем, как последняя… Ник зажмурился - это было во сто раз хуже, чем физическая боль. Хуже, чем первое изнасилование. Он отвернулся. Можно было кричать и объяснять Глебу и самому себе заодно, что его заставили принять наркотик, что это был не он – не Никита – но Нику вспомнился первый раз, когда он стал возбуждаться под руками взобравшегося на него мужчины. И слова пропали. Он не мог произнести ни слова: он вел себя просто ужасно, развратно, похабно, и он сам хотел этого. Память услужливо подбрасывала отвратительные картинки. Он облизывал Лиса, косясь на Глеба – теперь Никита вспомнил это – и требовал ответных поцелуев. На глазах у друга (ведь это было весело). Он кончил себе на живот только от того, что Лис сжал его член в руках. А еще ранее, в пыточной, он просил снимать себя, расставлял ноги по требованию. Никита даже танцевал что-то наподобие танца живота. И хохотал, размахивал руками, будто сумасшедший. Никита глухо застонал, обхватывая голову. - Ник, ты ведь что-то принял, правда? – спросил Глеб, и в его голосе слышался страх: – Правда же? Никита не мог ему ответить: он лежал, снова закрыв лицо руками, и хотел умереть. Никита перестал разговаривать. Он замкнулся в себе, переживая случившееся раз за разом, прокручивая в голове мучительные воспоминания – собственное нравственное падение. Глеб тоже не разговаривал с ним. Он все время сидел на кровати и подкидывал вверх скрученный мячиком носок, развлекая себя. Или пел глупые детские песенки. Похитители практически не тревожили их: приносили еду, забирали отхожие ведра – и все. Никита чувствовал, что внутри у него натягивается некая струна. И чем дальше, тем было сложнее себя контролировать – струна начинала вибрировать. Ник вздрагивал от каждого шороха и скрипа, а когда открывалась дверь, он вставал, отходя за кровать, цепляясь за ее спинку руками. Неизвестность доканывала его. Никита почти ничего не ел и за несколько дней сильно исхудал. Волосы свисали тусклой паклей, по-прежнему немытые. Выглядел он просто ужасно. И еще Никита постоянно зяб, не в силах согреться. Он заворачивался в плед, но это было бесполезно: холод не желал отпускать его. Глеб косился на друга и вздыхал, принимаясь с удвоенной силой подкидывать носок вверх. Он переживал. Никита понял, что Уфимцев боится не меньше, чем он сам, когда несколько раз Глеб вскинулся с криком, просыпаясь от кошмара. Наверное, его тоже мучила неопределенность. Или страх, что будет после того, как из Никиты выжмут все силы или он просто надоест своим мучителям: не примутся ли они тогда за него самого? Это было логично – логично бояться такого. Но наверняка Никита не знал: они с Глебом не говорили о своих страхах. Практически вообще не говорили, предпочитая заниматься каждый своим делом: Глеб – подкидывать носки, Никита – лежать, свернувшись калачиком под пледом. Прошло несколько дней, и двери к ним вновь открылись. Вместо обслуживающего персонала, как про себя Никита называл тех, кто приносил им еду и уносил ведра, вошли Первый и Молчун. Удивило то, что Первый вошел к Никите, а Молчун к Глебу. - Что? Что?.. – засуетился Уфимцев, вскакивая. В его глазах читался явный страх. Молчун шел к Глебу, заставляя того отступать к стене. Парень даже выставил перед собой руки в защитном жесте, как будто это могло остановить хоть кого-нибудь. - Нет, не надо! – голос Глеба задрожал. – Я не хочу! Видимо, он решил, что Молчун собирается его забрать с собой. И страх Глеба был понятен Никите: видя, в каком состоянии каждый раз возвращается друг, немудрено было напугаться. Наверное, Ник чувствовал бы на его месте то же самое. Черт, да он и чувствовал! Его сердце стучало как заполошное, когда Никита видел спокойное лицо Первого. То есть его глаза в прорезях балаклавы, плотно сомкнутые губы. Одно лишь его появление не сулило ничего хорошего. И вот теперь они пришли за Глебом. Никита поежился, закутываясь в накинутый на плечи плед. Первый бросил на Ника быстрый взгляд: смешно же он, наверное, выглядел в балахоне из этой старой тряпки и с голыми худыми ногами, торчащими из-под нее. Глеба тем временем выволокли из комнаты и потащили по коридору. Первый кивнул Никите. Тот, поняв все без слов, шагнул к двери. Он удивился, когда мужчина остановил его: - Ты в пледе собрался идти? Никита вернулся к кровати и положил на нее плед, перед этим преувеличенно аккуратно сложив его – тянул время. Когда Ник повернулся к Первому, то успел рассмотреть хмурый взгляд, направленный на него. - Пошли, - коротко проговорил мужчина. И они пошли. Достигнув пыточной, Первый пропустил Никиту вперед. Молчун тоже был тут и пихнул застывшего столбом Уфимцева в спину так, что тот впечатался в друга, чуть не сбив того с ног. - Значит, так, - сказал Молчун, - объясняю правила один раз: я хочу, чтобы ты его избил. - Кого? – не понял Глеб. - Ты тупой? – вопросом на вопрос ответил Молчун. - Глеб, - тихо позвал Никита. – Они хотят, чтобы ты избил меня. - Тебя?! – Уфимцев потрясенно посмотрел на него. – Зачем? Никита не ответил: он не знал. Он просто опустил глаза, понимая, что если бы ему приказали такое – он бы не смог. - Вы с ума сошли! – возмутился Глеб и скрестил руки на груди. – Я не буду. - Будешь, - с неприятной улыбкой сказал Молчун. - Нет, не буду. Вы не можете меня заставить. - Спорим? Уфимцев благоразумно промолчал, но весь его вид буквально кричал о том, что своего решения он не изменит. - Он не будет его бить, - вдруг проговорил Первый. Молчун вопросительно посмотрел на него. - Сейчас – не будет, - пояснил тот. Мужчина просиял: - Значит, надо довести мальчика до нужной кондиции. - Доводи, - равнодушно бросил Первый и потащил Никиту за собой. Он молча довел его до первой комнаты и запер там. Дверь на пустующей половине Глеба сияла черной дырой. Никита опустился на кровать, но тут же встал: он не мог сидеть, когда Глеб – там. Там. С ними. Он не находил себе места. Метался туда-сюда. Чуть не опрокинул ведро. И ругал про себя Глеба: ну не дурак ли? От Никиты не убыло бы. Ему уже почти все равно. Так он врал самому себе: все равно ему не было, и боли больше не хотелось, но Глеб… Никита надеялся, что его не тронут. Что их спасут раньше, что что-нибудь произойдет. И вот теперь – друга здесь нет. Из-за него. Ник не знал, сколько прошло времени – час, два? Оно тянулось неимоверно долго, и сложно было сориентироваться, не имея при себе часов, не видя, утро сейчас или же вечер. Но когда Глеба втолкнули в комнату, Никита не мог сдержать вздоха облегчения. Которое продлилось, впрочем, недолго. Одежда Глеба приобрела весьма плачевный вид: рукав рубашки был практически оторван, и одна штанина разошлась по шву. На лице появилось множество ссадин, а нижняя губа сильно кровила, и Уфимцев облизывал ее, морщась при этом. - Уроды! - с ненавистью проговорил он, доковылял до своей кровати и без сил опустился на нее. - Они… - Никита смотрел на него с беспокойством: - Тебе ничего не сделали? Он очень боялся услышать ответ. - Естественно, сделали! - отозвался Глеб и дотронулся до скулы, расцвеченной ярко-красным пятном. - Меня избили. - И всё? Глеб взглянул на своего друга и поразился, какое у того было бледное лицо. Казалось, в нем не было ни кровинки. Выглядел Никита просто ужасно, и глаза, смотрящие на него с тревогой, казались двумя черными дырами. Он понял, что имеет в виду Ник, только сейчас и поспешил покачать головой: - Всё, всё. Они просто отпинали меня. - Они? - Да, - Глеб поморщился: - Этот пидарас позвал своих дружков, и они устроили «дружеский» спарринг. Он снова дотронулся до своего лица и встал с кровати. Уфимцев приблизился к раковине, открыл кран и стал плескать воду себе в лицо. Он периодически шикал от боли, отплевывался и бормотал проклятия в адрес «уродов». Никита долго смотрел ему в спину, а потом вдруг выдал: - Может, надо было согласиться? - Что? – переспросил Глеб, оборачиваясь. С его лица стекала вода, и он смаргивал ее, когда капельки попадали ему на глаза. - Не понял. Что ты сказал? Никита опустил голову и посмотрел в пол: - Я сказал, что тебе надо было согласиться. - Ты совсем сдурел? – возмутился Глеб, отирая лицо ладонью и тут же охая от боли. – Ты бы как поступил на моем месте – избил бы? Ответом ему послужило молчание. Уфимцев только фыркнул, возвращаясь к кровати: - И я о том! Придумал тоже… - он осторожно лег и отвернулся от Никиты. – Давай спать! Они легли, но через несколько часов дверь на половине Глеба снова открылась. Он не успел прийти в себя после сна, как его выволокли из кровати. Это был Молчун. Никита узнал бы этого человека, наверное, и без маски – столько ненависти было во взгляде, обращенном в его сторону. За что этот человек его ненавидел, Ник не знал, но тот буквально лучился своей злобой. Молчун ударил Глеба по лицу – сильно, с оттяжкой. Успевшие покрыться корочками ранки снова закровоточили. - Не надо! – воскликнул Никита. Видеть страдания друга было слишком тяжело. Молчун даже не повернулся на его голос. Что бы Никита ни кричал и как бы ни просил, тот просто яростно бил и пинал свою почти не сопротивляющуюся жертву. Глеб, упавший на пол, никак не мог подняться. Тяжелые ботинки Молчуна скоро заставили его оставить эти попытки. Уфимцев просто свернулся калачом, защищая от ударов живот и голову. Когда мужчина выдохся, Глеб был в состоянии только стонать. Молчун посмотрел на него, потом на Никиту и сплюнул на пол. - Когда ты поймешь, что лучше не сопротивляться – все сразу наладится. Ты не понимаешь, - говорил он Глебу, но смотрел в глаза Никите, – страдаешь из-за какой-то соски, - он снова пнул парня. - Знаешь, чем занимается твой дружок за пределами этой комнаты – я могу много чего рассказать. А, быть может, ему нравится, за что тебе страдать? – он усмехнулся. - Уверяю тебя, стонет он не только от боли. Уфимцев приподнял голову: - Пошел ты! Молчун расплылся в нехорошей улыбке: - Я-то пойду, а ты – подумай. Он ушел. Глеб, поколебавшись, сел. Он оперся одной рукой об пол, другой – тронул свои зубы. - Вот мудак! Теперь клык шатается. Посидев так немного, Глеб поднялся и поплелся к раковине. Никита зажмурился, пережидая приступ острой вины. Уфимцев ничего не сказал ему, и от этого стало только хуже. Через пару часов к Глебу снова пожаловали гости - на этот раз незнакомые Никите два парня. И они не говорили ничего – просто избили и без того настрадавшегося Уфимцева. И ушли. И снова настало невыносимое затишье. Когда пришло время обеда, еду принесли только Никите. Оба друга промолчали, но было и без слов понятно, чего добиваются их похитители: стравить их. И чем дальше это зайдет, тем больше вероятность, что у них все получится. Глеб был уже на пределе: он не переносил боли. Совсем. Всегда. Даже если шел лечить зуб без нерва, он просил сделать анестезию. - Ну, а вдруг? – говорил он, нервничая, словно ребенок. На Глеба никогда не оказывалось такое давление. А здесь ему не давали передохнуть – ни спать, ни есть. Он вздрагивал от звука отпирающегося дверного замка. Никита не мог никак повлиять на творящийся перед его глазами беспредел. Он до хрипоты пытался докричаться до мучителей друга, но все было бесполезно. Он хотел, мечтал избавиться от боли, но не такой ценой: его теперь не трогали. Били только Глеба, сопровождая свои действия такими словами, что тот постепенно начинал верить им, а не себе. И не Никите. Похитители запутывали друга. Ник видел это в глазах Уфимцева. Срыв должен был произойти. Глеб и так долго держался. И вот, спустя несколько дней – Никите тянущееся время показалось днями – это все-таки случилось. Глеб заорал, отшатнувшись от очередного жестокого мучителя: - Хорошо! Хорошо, я согласен! – он всхлипнул, подавив приступ истерики. – Я сделаю, что скажете, - он посмотрел на Никиту, стоящего по ту сторону сетки, и прошептал дрожащим голосом: - Извини. Ник попытался ободряюще улыбнуться, но у него ничего не вышло. Он просто кивнул другу и постарался взять себя в руки. А что он хотел? Его слова были услышаны. Никита сам предлагал Глебу сдаться. Это было разумно. Да. Избиение прекратилось, и мужчина, бивший Глеба, вышел. Друзья стояли, разделенные сеткой, и молчали. В комнату вновь вошли Первый и Молчун. Причем Молчун не мог скрыть торжества: он был рад, что Глеб сломался. Мужчина ликующе посмотрел на Никиту: - Сейчас повеселимся. Да, детка? Ему не ответили. - Бу! – прикрикнул на Никиту Молчун, заставляя того инстинктивно отшатнуться, хотя он и стоял по другую сторону сетки. Резкий окрик заставил сердце Никиты забиться чаще. Он вздохнул, стараясь успокоиться. Парней отволокли в пыточную, поставили друг против друга. Глеб не знал, как начать: легко было прокричать, что готов на все, но на поверку – нет, он готов не был. Руки Уфимцева тряслись. Ударить друга… - Бей его! – подначивал Молчун, кружа вокруг. – Давай! Тебя все это время лупили из-за него. Задай ему! Он заслужил. Давай же! Глеб никак не мог собраться: он дергался было к Никите, но останавливался. Тогда Молчун подошел совсем близко и развернул его голову к плоскому экрану под потолком: - Смотри, смотри, за кого ты вступался! – мужчина нажал на кнопку небольшого черного пульта, и на экране стали мелькать кадры. Никита прикрыл глаза, чтобы не видеть записи, на которой был он и Лис. И на которой он танцевал и смеялся, на которой его фотографировали – он сам просил об этом, а потом трахали, и страдания – все верно – в этом было мало. Действие, вырванное из контекста. То, что мучило Никиту до сих пор: в тот раз его никто не заставлял, он сам все сделал. Глеб молчал. В комнате стало тихо, раздавались лишь звуки, льющиеся из невидимых динамиков, комментируя происходящее на экране. - Иди сюда, кисонька… - голос Лиса. И тут же неразборчивое бормотание Никиты и тихий смех. Звук поцелуя. Неприличное хлюпанье двух тел друг от друга. Ник зажмурился, сжимая руки в кулаки. - Вот твой дружок. Грустно ли ему было? - Прекратите! – закричал Глеб. – Я уже согласился! Звуки записи стихли. Уфимцев развернулся к Никите. - Это ты? – переспросил он. – Правда, ты? Никита кивнул. Глеб подошел и толкнул его в плечо: - Что с тобой? – он толкнул его еще раз. – Как ты мог творить все это? – он толкнул Ника в третий раз. – Меня били, я защищал тебя, а ты… - Глеб ударил его по лицу. Никита все терпел. Он мог оправдаться, сказать, что его поведение было обусловлено действием наркотика. И если бы он набрался смелости раньше и поговорил обо всем со своим другом, то сейчас не пришлось бы молчать. Но сказать означало подставить Глеба – он снова откажется драться с ним, и что тогда с ним станет? Никита прикусил язык: легче было смириться с неизбежным. Он был согласен. Глеб бил его небольно – все удары были, скорее, похожи на сильные толчки. Молчуна это не устраивало: - Так не пойдет – старайся лучше, - сказал он, теряя терпение. - Я стараюсь! - Плохо стараешься! - мужчина ударил Глеба кулаком в лицо. Из незажившей губы по подбородку парня потекла кровь. В конце концов, Молчун заставил его. Довел до такого состояния, когда Глеб поддался и уступил. Уфимцев бил своего друга, злясь гораздо больше на себя, нежели на Никиту. И он постоянно говорил, словно оправдывая свои действия. - Что тебе стоило смириться? С самого начала ты выебывался и нарывался – почему ты не смирился раньше? От этого всем было бы лучше. Всем! Ты лежал пластом, и я думал, что тебе плохо! Как же так, Никита?! Это была неправда? Или тебя накачали чем-то? Да?! Да? И ты сразу прыгнул на того качка! Тебя поимели все, кто только мог! Сколько их было? Никита вздрагивал не только от его ударов, но и от слов, которые били гораздо сильнее, чем кулаки друга. - Ненавижу тебя! Твою невозмутимость! Твое молчание! Почему именно мы?! Почему именно ты?!! Что ты им сделал, за что они держат нас здесь? Кусая губы, Никита сдерживался. Он ловил на себе довольный взгляд Молчуна и равнодушный Первого. И внутри у него начинало закипать: ему хотелось броситься на друга и тоже обвинять его. Все равно в чем! Наверное, он мог бы вспомнить, что предъявить Глебу. Например, то, что друг так легко поверил их мучителям. То, что Уфимцев не согласился раньше, и теперь во всех бедах оказался виноват Никита. За то, что побежал за ним, за телефоном, и теперь они здесь, ублажают невидимых зрителей. Глеба остановил Первый: - Хватит. Уфимцев остановился, тяжело дыша. - Насмотрелись? – поинтересовался он, машинально потирая свои руки. - Не совсем, красавчик, - проговорил Молчун. – Это была только разминка. Измученный Никита поднял взгляд: что еще пришло в больные головы этих людей? Молчун встретился с ним глазами и довольно улыбнулся: - Тебе понравится - будешь гвоздем программы. Непроизвольная дрожь пробежала по телу Никиты. - Что вы еще хотите? – спросил Глеб. - Чтобы вы трахнулись - два лучших друга. Всегда и во всем неразлучны. Клево, правда? Если продать кассеты с таким поревом, они… - Замолчи, - оборвал его Первый. Молчун послушался, но ненадолго. Его внимание было приковано к Никите, который смотрел на мужчину со смесью страха и недоверия. - Да, мой сладкий. Кисонька… - проговорил Молчун. – Ты и твой дружок… - он показал неприличный жест, имитирующий половой акт. Глеб стоял, раскрыв рот. Он был в таком же шоке, как и Никита: одно дело подраться, наговорить друг другу невесть чего и совсем другое… Нет. - Нет! – громко запротестовал Уфимцев. – Я в этом не участвую. - Кто тебя спрашивать будет? – ответил Молчун, подтягивая упирающегося Никиту к кровати. – Давай, переставай ломаться и выеби его. - Нет! – с еще большим возмущением воскликнул Глеб. – Я не хочу! - В этом все дело? - Нет! - Тебя, блять, заело, что ли? - Вы не понимаете, - тихо проговорил Никита, - это невозможно. - Да ну? Что же вам помешает? Может, мне простимулировать твоего дружка, что скажешь? – он повернулся к Глебу: - Если ты не выебешь, выебут тебя. А он, - Молчун указал на Никиту, - будет смотреть. Готов рискнуть своей задницей? Ты же видел – твой друг здесь не только от боли стонет. Кто знает, может, и тебе повезет. Глеб потрясенно молчал. То, что ему сейчас предлагали, было просто за гранью. Он не мог представить. Он не мог уговорить себя… Как эти двое собираются заставить их заниматься подобным? - У меня не встанет, - глухо проговорил Глеб. - Твой друг тебе поможет, - Молчун повернулся к Никите: - Правда? Ты поможешь ему? Или предпочтешь снова наблюдать, как я его обрабатываю? Никита сглотнул. Он не смотрел на Глеба, но понимал, что друг уже согласился. У них просто нет иного выбора. «Это один раз». Надо смириться – это поможет выжить им обоим. Он уже… его уже… а это будет Глеб. Никита выдержит. Должен выдержать, ради них двоих. Поэтому он ответил мужчине. Очень тихо, но так, чтобы его услышали: - Да, я помогу ему. Глеб, - позвал он, отводя взгляд в сторону, - иди ко мне. - Ты с ума сошел? – Уфимцев не верил своим ушам. - Что не так? – Никита все же взглянул на него; голос звенел, выдавая напряжение: - Ты только что бил меня. Ебать – куда приятнее. Глеб выглядел пораженным: - Ты предлагаешь мне что? - То самое. Трахни меня, - уголок рта Никиты задергался. Молчун присвистнул, а Первый посмотрел на Ника и прищурился. - Ты точно сошел с ума, - Глеб смотрел на друга, только что избитого им самим, который поудобнее устраивался на кровати. – Я не буду. Я не притронусь к тебе. - Ты уже притронулся, - отозвался Никита, стягивая плавки и вытягиваясь на кровати. – Давай, - он закрыл глаза. - Никита… Никита, погоди. Никит! – зачастил Глеб. - Залезай на меня, черт тебя возьми! – прикрикнул Ник, и Глеб был готов поклясться: в конце он услышал тихий задыхающийся звук, очень похожий на всхлип. - Я не хочу. - Я тоже, но давай быстрее закончим с этим. - Меня не возбуждают друзья. - Я помогу тебе. Ты сможешь. Ну же… Молчун снова присвистнул: - Мальчик вырос, а мы и не заметили. Ну, жги, кисонька! Губы Никиты задрожали, но он прикусил их, впился зубами в нижнюю чуть ли не до крови. Он лежал на спине, его пальцы нервно поглаживали видавший виды матрас. Глеб смотрел на друга во все глаза – запал, злость, которые были в нем после просмотра кадров порнографического содержания, выветрились, оставив опустошение. Никита просил его трахнуть себя. Ужасный мужик тоже говорил – выеби его. Глеб не мог. Как? Худое поджарое тело Ника не вызывало в нем никаких эмоций. И все же он подошел к кровати. Глеб был би. Он не являлся девственником по мужской части: с мужчинами он спал и сверху и снизу. Уфимцев не видел в этом ничего ужасного, но он никогда не делал этого перед кем-то – перед камерами – с собственным другом и парой зрителей в партере. От волнения у него закружилась голова. Он взглянул на отстраненного Первого, на Молчуна, который подбодрил его жестом руки. Никита приоткрыл глаза: - Глеб, - когда тот повернулся к нему, тихо проговорил: - Мне холодно. И Глеб решился. Он взобрался на кровать коленями. Она была слишком узкой, и ему пришлось перекинуть одну ногу через лежащего Никиту. Он стоял над ним, касаясь его бедер. - Наклонись ко мне. Глеб послушался. Так было определенно легче - ни за что не отвечать. Мысли покинули его. Он только смотрел на Никиту, в его глаза, бледное лицо. - Делай, что они говорят, - совсем тихо прошептал Ник. - Эй, не шептаться! – Молчун ткнул Никиту ногой в голову, заставив Глеба отшатнуться. – Ебитесь! - Если будешь так орать, то пошел ты знаешь куда? – вспылил Глеб. Никита тронул его за руку: - Не надо. Смотри на меня, - с этими словами Никита поднял руку к ширинке Глеба. Он не был геем. У него никогда не было подобного опыта до похищения. И то, что с ним делали ранее в этой комнате – от этого тошнило, но он мог преодолеть себя ради Уфимцева. Он знал, во что может превратиться жизнь в этом месте. Потрахаться с Глебом было не самым худшим вариантом, если от друга отстанут. Он дотронулся до брюк Уфимцева, взялся за язычок молнии и потянул его вниз. Ему очень хотелось зажмуриться, но он сам говорил Глебу – «Смотри на меня» - и не мог закрыть глаза. Однако, вся эта ситуация… - Если я… - он сглотнул, - если я поглажу тебя, это может помочь? - Я не знаю. Никогда не рассматривал тебя в таком свете. - Хорошо. Значит, тебе не будет неприятно. - Харе трепаться! Дрочи уже ему! Глеб почувствовал, как Никита вздрогнул от окрика, и решил, что будет несправедливо взвалить все на него. Он поднял руку и погладил друга по шее – и ощутил, как быстро колотится у того сердце, пульсируя в венах. Никита нервничал и, что естественно, был абсолютно не возбужден. Он глядел на Уфимцева расширенными глазами. - Девушки, девушки! – напомнил о себе Молчун. – Время – деньги! Никита скользнул руками за край брюк Глеба, помог ему их снять. Глеб не стал полностью раздеваться, оставшись в рубашке. Ник коснулся пальцами его члена и провел по всей длине. Глеб сцепил зубы, стараясь не отшатнуться. Никита пытался сообразить, как ему поступить. В конце концов, он решил действовать так, как понравилось бы ему самому, если бы он решил удовлетворить себя. Однако ничего не выходило. Его поглаживания не приносили результата. Никита видел, как теряет терпение Молчун: еще немного, и он сорвется, и тогда будет совсем плохо. - Закрой глаза, - прошептал Никита, стараясь сосредоточиться только на Глебе. – Представь, что это не я. Он не видел другого выхода, как создать иллюзию. Глеб долго выдохнул – Никита все еще гладил его между ног. - Не уверен, что смогу. - Давай попытаемся, - и очень тихо добавил, - пожалуйста. Глеб молча закрыл глаза, хмурясь. Он был убежден, что ничего из этой затеи не выйдет. Он не сможет заставить себя! Но, не видя Ника, было немного проще. Не сразу, но его член стал реагировать на прикосновения друга. Глеб представил девушку, которую видел недавно на улице: ее красивые, чуть вьющиеся волосы, изгиб плеча, задницу, на которую он пялился, обернувшись. Когда член встал, Глеб допустил ошибку – открыл глаза. Перед ним было бледное лицо Никиты, с закушенной губой и пульсирующей жилкой на виске. И все усилия друга пошли прахом. Молчуну надоело все это. Он оттолкнул Глеба и, взяв Никиту за плечи, тряхнул с такой силой, что волосы парня растрепались, закрыв его лицо. - Сука, если вы сейчас не будете трахаться, я обещаю – ты сильно пожалеешь. Тобой сначала займусь я, а после еще человек десять. А потом мы повторим этот трюк с твоим другом, которого я лично порежу на тонкие ленточки. Ты понял? – он ударил Никиту по лицу и снова толкнул на кровать. – Понял меня? - Понял, - Ник протянул руки к Глебу, и тот снова склонился над ним. В этот раз все было сложнее. Никто из них не мог поймать нужного настроя, и рычание Молчуна не помогало. Глеб старательно зажмурился, вызывая в памяти картинки из всех просмотренных когда-либо порнографических фильмов. Однако теперь это не действовало, и он открыл глаза. Глеб стал смотреть на Никиту. Его рот, сжатый до побелевших губ, сосредоточенное и усталое лицо. Круги под глазами и подрагивающие ресницы. Капельку пота, стекающую по скуле вниз, на шею. Глеб следил за ней, пока она не затерялась в прядке, лежащей на плече друга. Тогда Уфимцев стал разглядывать выпирающие ключицы, тонкую шею, три маленькие родинки вокруг правого соска. Он не сразу понял, что происходит: его дыхание стало чаще и тяжелее. По телу словно искорки побежали, сосредотачиваясь теплом в паху. Никита взглянул в глаза Глеба – они расширились от удивления, когда он поймал ответный взгляд. Уфимцев длинно выдохнул и уже сам толкнулся окрепшим членом в руку друга. Что поменялось в его голове, раз шикарная незнакомка с аппетитной грудью и задницей не вызывала больше тех эмоций, которые вызвал прямо сейчас Никита? Его беззащитный вид, астеничность и бледность. Его руки на члене. Глеб ткнулся лбом в плечо Никиты и ощутил жар, исходящий от его тела. Он стал толкаться чаще и сильнее, но услышал голос Молчуна: - Плюнь на руку и разотри между его ягодиц – тереться будешь со своими подружками! Возбуждение в этих адских условиях странно повлияло на сознание Глеба: не то, чтобы он не смог себя контролировать, но сама мысль о том, что он войдет в Никиту – неправильная, ужасная, пошлая и жестокая – оказала на его потенцию волшебное действие. Уфимцев сплюнул на руку и сделал то, что ему велели. Рука Никиты перестала касаться его члена, упав на кровать. Глеб заметил, что тонкие пальцы друга вцепились в ткань матраса. Почему-то вспомнился фотоаппарат и отношение к нему Никиты. Как он оглаживал его в «Чердаке». Глеб поерзал, пристраиваясь к Нику, приподнял и развел его колени в стороны. Ему пришлось посмотреть на Никиту. Прямо туда. И – черт знает, что с ним случилось – он почувствовал жгучее нетерпение и не смог больше выждать ни секунды, как если бы перед ним лежал самый желанный для него любовник. - Давай, вставь ему, - шептал где-то рядом Молчун. – Он такой горячий и узкий. Глеб смотрел, словно завороженный, вниз, между ног Никиты, на воспаленное отверстие ануса, на не успевавшие подживать синяки и царапины, и что-то темное колыхнулось в нем. Он снова сплюнул на руку и смочил еще раз своей слюной Ника. Мышцы ног друга напряглись, и Глеб, вскинув взгляд вверх, мельком увидел, как друг закусил нижнюю губу, отворачиваясь в сторону. И он не мог больше сдерживаться. Он отер остатки слюны о свой член, пристроился к Никите и толкнулся вперед. Казалось, что друг сопротивляется. Глеб усилил давление, и мышцы неохотно расступились, пропуская его внутрь. Никита издал тонкий тихий звук, и Уфимцев замер. Внутри Ника все непроизвольно сократилось, сильнее сжав Глеба, и тот качнулся вперед, единым толчком входя до конца. Запоздалая мысль о подготовке партнера вспыхнула и пропала – Никиту должны были давно растянуть и без него. Никита охнул, его руки напряглись, а ноги прижались к бокам Глеба. Было немного больно, но, вместе с тем, невообразимо горячо и… Глеб не мог подобрать слов для сравнения. У него уже были любовники-мужчины, но то, что он испытывал прямо сейчас, не шло с ними ни в какое сравнение. Уфимцев был словно опьянен, отравлен: он чувствовал жар чужого тела, пульсацию внутренних органов, влагу, обволакивающую член ласковым бархатом. Было стыдно, и он обязательно успеет себя изъесть после, но сейчас… Глеб прижался щекой к взмокшему виску Никиты и прошептал, едва касаясь его волос губами: - Прости, - а после начал двигаться, врезаясь в податливое тело. Никита молчал. Иногда он стонал, но лишь сильнее прикусывал многострадальную нижнюю губу, глядя куда-то в сторону. Он безвольно лежал под Глебом, двигаясь по инерции от толчков друга. А Глеб смотрел на его лицо, ловя малейшее изменение: капельку крови, выступившую из-под зубов, кажущуюся удивительно яркой на бледной коже; болезненный излом бровей, морщинку на лбу, полуопущенные ресницы – и не мог понять, что с ним творится. Уфимцев двигался быстрее, толкаясь, вжимаясь в тело Никиты. Не выдержал и приник губами к раскрасневшейся скуле друга, от чего Ник дернулся, словно от удара. Было ужасно. И хорошо. И он – это было важно – хотел, чтобы и Никите тоже было хорошо. Он целовал, гладил влажные волосы руками, отводя их от худого лица друга. Он развернул Никиту к себе и поцеловал уже в губы. Глеб пытался быть нежным и терпеливым, но никакого отклика не встречал: Ник не отвечал на его ласки и прикосновения. Лежал неподвижно и был холоден, словно труп. Он молчал, давя в себе любые звуки. Глеб двигался, толкал его и иррационально начинал злиться. На себя. На тех, кто заставил их вытворять подобное. На Никиту, который вызвал у него эмоции, которые не должны были возникнуть между друзьями. Головой Глеб понимал, что Ник был здесь ни при чем, но секс, нервы и еще что-то темное и неправильное, не давали ему успокоиться. Было легче обвинить кого-то другого – не себя. «Меня заставили. Это все они». Было легче погружаться в податливое тело и ни о чем не думать. Глеб так и делал, однако вид бесчувственного Никиты, оставившего его наедине с этими ужасными ощущениями и всей ответственностью за происходящее, бесил Уфимцева. - Мы – оба, - прошептал, не сдержавшись, Глеб: - Мы – оба. Не я один. Слышишь? Оба! У меня не было шансов. Ты сам предложил. Я не хотел. Почему же ты теперь так?.. Почему ты так со мной? Никита смотрел куда-то в сторону остановившимся взглядом и молчал. А потом просто закрыл глаза, отгораживаясь от всего – и от комнаты, и от Молчуна, вертящегося рядом с ними со своими пошлыми высказываниями, и от своего друга, Глеба. Это было несправедливо. Глеб задвигался в рваном ритме, переводя свою злость в сексуальную энергию. Он вцепился пальцами в ноги Никиты, прижал его колени к ребрам, налегая сверху, раскрывая его для себя. Никита повернулся к нему лицом и посмотрел в глаза. Именно этот взгляд – пустой и чужой, с расширенными зрачками – и толкнул Глеба за грань. Он застонал раненым зверем, упал на него, задвигался быстро и сильно и с каким-то животным мучительным рычанием кончил. И обмяк с бешено колотящимся сердцем. Над его головой раздались аплодисменты: - Браво! Действительно браво! А говорил «я не могу, я не хочу»! – Молчун хлопнул Глеба по спине, по намокшей от пота рубашке. Потом он обернулся к Первому: - Видео будет просто улет. Тот посмотрел на кровать, на переплетенные на ней тела и отвернулся. Глеб слез с Никиты, медленно и неповоротливо. Ноги парня упали на кровать, но сам он не пошевелился: так и лежал на спине, глядя в потолок остановившимся взглядом, даже не пытаясь прикрыться. Глеб, пьяно пошатываясь, натянул брюки, стал приводить свою одежду в порядок. Подошедший сзади Молчун дружески похлопал его по спине: - Молодец! Мы с тобой сработаемся. Глеб оттолкнул его: - Отвали от меня! - Как скажешь, приятель, как скажешь! – рассмеялся мужчина. – После секса мы раздражительные? – Молчун снова приблизился и проговорил доверительным шепотом: - Но он же был классным, правда? Узкая задница. Горячая, твоя… И даже не сопротивлялся – как думаешь: ему понравилось так же, как и тебе? - Отстань от меня, - сдавленным голосом сказал Глеб. Он обернулся к распластанному на кровати Никите. - Ник, - позвал он. – Никит… Тот равнодушно посмотрел в его сторону. - Вставай, пожалуйста, - он протянул ему руку. Никита не взял ее, но, некоторое время посмотрев на чуть подрагивающую ладонь друга, принял сидячее положение. Сам, так и не воспользовавшись предложенной помощью. Теперь Глеб готов был кусать губы. Он попытался заглянуть Никите в лицо, под копну грязных волос, но потом, бросив эти попытки, просто сказал: - Прости меня. Я не знаю, что на меня нашло. Прости. Никита не ответил. Он нашел взглядом свои плавки, взял их, оделся. И посмотрел на Первого. Тот, словно почувствовав этот взгляд, обернулся. - Идем. Их проводили в первую комнату и оставили вдвоем, каждого на своей половине. Никита лег на кровать и накрылся пледом. Ему хотелось оказаться сейчас в полной темноте, чтобы стать незаметным, чтобы ничего не видеть. Он чувствовал себя выпотрошенным, он был рыбой под солнцем. Да, он сам пытался возбудить Глеба, чтобы никому не было плохо, но он не ожидал, что его друг поступит с ним так. Сначала это было принуждение, но потом – Глеб хотел его, он брал его, и его заводило положение Никиты. Ник уже видел взгляды, подобные взгляду Глеба во время секса, когда его насиловали: чистое наслаждение от вида чужого страдания. Его друг. Друг, который был рядом с ним и помогал не сойти с ума. Который раздражал его болтовней, поддерживал в трудную минуту. Друг, который был его якорем. Якорем, который сегодня сорвало течением.