Отпор

      В основном все говорят «день прошел как в тумане», но Чимин, видимо, особенный случай, ведь его день прошел дождливо. Дождь с завидной частотой лил из его опухших глаз, непрерывно разглядывающих пол во всей школе: с уроков его не отпустили, причина неудачного приземления с лестницы считается неубедительной и Чимин не нравится не только ученикам. Несмотря на высокие баллы и прилежность к нему не относились ни с должным учительским уважением, ни с хоть капелькой жалости (от которой неосознанно хотелось выблеваться), ни с вниманием. Он будто серое пятнышко, которое все никак не оттирается и на него в итоге просто забивают, авось, само как-нибудь исчезнет. Но Чимин не пятнышко.       Мысли невкусной просроченной газировкой шипели и действовали на шаткие нервы. На удивление взрослых, никто не трогал Чимина, лишь кидая косые острые взгляды и обидные слова. Но это лучше, чем рукоприкладство. Учебный день выжрал то, что еле смог накопить Пак, лежа в медкабинете и улыбаясь с несмешных шуток врача, Ким Сокджина. Чимин надеется, что он станет его товарищем, если уж не другом. Еще он думал о Тэхёне, почему тот не пришел, не взял трубку, не оповестил об отсутствии, что просто не придет. Сложно? Нисколько! Тем более для Ким Тэхёна, которому только немного свободы дай, он доведет тебя до смерти своими бессмысленными разговорами о составе кошачьего корма и жесткости шерсти лунных кроликов. Что-то не так и Чимин серьезно волнуется, утирая слезы рукавом пиджака.       Намгуки забылись и ушли на задний план под натиском дружбы и ее великой силы. Чимин путался в ножках, пока бежал к другу. Боли в пояснице стреляли цветными салютами, затмевая взор, но он лишь жмурил глаза и ускорял темп, передвигая ногами активнее. На конце улицы виднелся частный дом, где и живет его Тэхён.       Подозрения скользкими и ледяными щупальцами плавно обвивали ногу, переходя на бедро и бок. Недоверие скрутило желудок в частых и коротких спазмах. Шестым чувством Чимин ощущал, что к Тэхёну лучше не идти — он точно дома и это уже хорошо, но одно из этих противных щупальцев толкает в обратную сторону, прямо к аккуратному крыльцу из светлого дерева. Чимин расширенными от страха глазами пятится назад, но любопытство давит на руку, что неловко жмякает на дверной звонок. Минут пять ничего не происходит и Пак готов выдохнуть с облегчением, но воздух так и застревает где-то в трахее.       Раскрасневшийся, помятый и тяжело дышащий друг стоял в проеме в одном полотенце и пальцами чесал мокрые пшеничные волосы, взгляд растерянной лани привлекал все внимание ошарашенного Чимина. Ему стало неудобно, кажется, Тэхён либо только помылся, либо еще мылся. Третьего не дано.       Тэхён удивлен не меньше. — Чимин?       Чимин неожиданно для себя расплакался. Разревелся, совсем как девчонка. Один из немногих случаев, когда Пак Чимин дает волю эмоциям и Тэхён теперь свидетель. Он в охапку сгреб друга, затаскивая в дом, усадил на диван в гостиной и впихнул в ручки кружку горячего какао с маршмелло. Пока Чимин терпел истерику своего тела и хныкал, Тэхён сбегал наверх и переоделся в треники и большую футболку. Пусть Пак старше, но душой и сознанием он совсем ребенок, а Тэхён не извращенец и изверг какой-нибудь там, чтобы щеголять перед ним в чем мать родила. Если б он знал, что на собственной нежной шкурке испытал его друг, то не стеснялся бы наготы, возможно. «Даже чистейшие люди рано или поздно мараются» Чимин сразу понял, что их дружба совсем не такая, какой должна быть. Не правильная, оттого и дорогая. — Чимин~а, что стрялось?       Тэхён сел рядом на диван и прижал того за плечи, объятиями согревая. Чимин опять дрожал. Он прильнул к Киму, зарываясь носиком в теплую грудь, вдыхая запах мыла и яблока. Тело постепенно успокаивалось. — Они снова тебя обидели? Чимин, ты только скажи, я им… — Тэхён~а.       Хриповатый и гундосящий голосок за одно слово сломался раз десять, пробуя все ноты и тональности. Чимин от души шмыгнул носом, пальчиками комкая футболку на талии Тэхёна. Тот дернулся от затопившей волны отчаяния, уместившегося всего в его имени. Отчего-то стало стыдно. Их скудный диалог так и закончился, не начавшись, Тэхён как ляльку взял Чимина на руки, тот, может, и весит больше положенного, но со своим ростом и эмоциональными срывами ожидаемо легок, Ким бы и на одной руке его отнес, но в ловкости ему не доводилось практиковаться и на Чимине испытывать это он не решался, не потому, что его друг и так слаб и истощен, а потому что после поправки он может дать ему приличный нагоняй за эти выебоны.       Тишина комнаты, прерываемая редкими всхлипами и тяжелым дыханием, усыпляла, Тэхён, который остался рядом и медвежьими объятиями согревал, тоже дарил чувство защиты и умиротворения. Сон легким шелковым покрывалом накрыл с головой, Чимин подтянулся за шею Тэхёна, пряча лицо под его подбородком, и оставил руки там, не имея сил мускулом двинуть.       Ким Тэхён наслаждался моментом и не мог отвести горящего взгляда от макушки своего друга.

♡—♡

      Квартира встретила звенящей пустотой и холодом.       «На работе снова завал, так что ужинай без меня и не сиди за монитором допоздна,

мама»

      Если допоздна, то домой она придет ко второму часу ночи. Чимин устало вздохнул и мешком упал на стул на кухне. Свет дико-красного заката плавно и с немым бездушным волнением окраплял маленькое вместительное помещение бледной кровью витамина D.       Закат — это конец начала и начало конца, без заката нет рассвета, нет понятий и границ, перехода в мрачную и волшебную ночь. Закат символизирует страсть, цикличность, чистоту и желание. Если бы закат был человеком, то он был бы одинок.       Чимин нелестно отзывался о поэзии и прозе в целом, но современную литературу, открывающую людям глаза на дерьмо вокруг, которое повсеместно происходит с ними, он уважал и любил. Обмыливание и море воды давили на нервы и кулачки сжимались до побеления. Чимин критичен ко всему, что его окружает. Жаль, в людях он так и не научился разбираться.       Тихие стуки мисок, тарелок и столовых приборов наводили на спокойствие и сонливость. Чимин включает плиту и ставит чайник. Сладкого совсем не хочется, мясного тоже, вот и овощное рагу приглушенно шкваркает в закрытой сковороде, разнося по всей квартире нежный молочный аромат. Свет нигде не включен. Приятная душе атмосфера абсолютного ничего стягивала пострадавшие и затекшие за день мышцы, неосязаемыми руками разминая их. Чимин прикрыл глаза, из которых простирались по щекам тонкие витиеватые дорожки слез, звуки их падений эхом отдавались в голове.       Что движет Чонгуком? Что заставило его так поступать с людьми? Не только Чимин страдал от рук и слов этого отвергнутого самим собой человека, каждый, кто находился в одном помещении с Чоном, старался не делать лишних движений и не смотреть в его сторону. Но почему Чимин? Почему вся беспричинная злость скапливается на месте его имени, чем он заслужил столько боли? Ответы на вопросы маячат неоновыми огнями, быстро перемещаясь из угла в угол, не давая возможности разглядеть хотя бы букву. В груди закололо.       Овощное рагу неудивительно вкусное. Ложка по пути ко рту незаметно тряслась. На пол упал кусок морковки. Кол между легкими разбух и глаза застелило пеленой новой порции слез.       Тело.       Внешность действительно решающий фактор.       Занесенная с овощами ложка с оглушающим, разрезающим тишину звоном упала на пол. Овощи раскиданы в одной стороне. Ядреная смесь паники и истерики выворачивала наизнанку, скручивая нервные окончания до онемения. На ватных ногах ковыляя к раковине, Чимин держался за последние частички разума. Холодная, но не ледяная вода забила нос, рот, уши, попадая в глаза, от чего они начали покалывать. Стало легче. Мышцы снова стали подвижными. Главное, терпеть.       Мама ничего не должна узнать.

***

      Густая ночь и серп Луны, словно отполовиненная верхняя часть орудия Смерти. Пронизывающий ветер острыми ногтями царапал чувствительную кожу живота под тонкой футболкой, осторожно оттягивая кромку спортивных штанов. Волосы растрепаны и запутаны до самых колтунов. Шепот гонимых этим злым ветром листьев направлял его вглубь. Деревья, почти впритык растущие из-под сырой земли, нагоняли воспоминания из детства, когда бабайка или леший казались самыми страшными в мире существами. В вышине, у верхушек, пролетела безмолвно кукушка. Листья больше не шептали, лес замолчал. За спиной послышался хруст веток и шелест опавшей листвы. Он быстро, но осторожно повернулся.       Белый олененок. Альбинос.       Он загнанно и потерянно смотрел большими розовыми от сияния Луны бусинами в самое сердце, в глубину души. Его задние ноги заметно подрагивали, как и уши, а ноздри забавно асимметрично шевелились, быстро вдыхая. Они стояли, боясь пошевелиться: один от детского любопытства, второй от страха быть убитым.       Прошло несколько секунд и альбинос несмело двинулся к человеку, неуклюже перебирая копытцами, будто только учился ходить. В полуметре от друг друга они наблюдали. Глаза в глаза.       Он медленно, как можно более непринужденно поднял ладонь и замер напротив белой мордочки, непонятно чего ожидая. Укусит? Убежит? Оставит без внимания? Мокрый прохладный нос уткнулся ровно по центру ладони, бусинки скрылись за мохнатыми светлыми веками, пушистые реснички подрагивали в ожидании.       Рука плавно и аккуратно поглаживала между прикрытыми глазами, кончиками пальцев зарываясь в мягкий, чуть грязноватый мех. Тепло кожи переходило через касания, распространяясь по всему телу. Ощущение привязанности и заботы заполняло каждый уголочек в голове, потоптывания маленьких копыт говорили о том, что олененку тоже приятно. И все бы ничего, но чем дольше он гладит его, тем сильнее дрожат задние ноги.       Когда он обратил на это внимание, альбинос вдруг подкосился, падая на согнутые передние и издал несвойственный оленям скулеж. Испуг и удивление застыли в розовых бусинах, как в начале, загнанно смотря в самое дно сознания. Он стоял в ступоре, не зная что делать. На его глазах живой организм мучительно погибал: белая шерсть посерела, полноватость сгорала под шерстью, будто кровь испарялась или ее выкачивали, мышцы сжимались, иссыхая до исчезновения, кожа врастала в кости, прочерчивая каждое ребро и позвонок. Ком рвоты горчил в горле, смотреть было ужасающе противно и больно, но оторваться невозможно, будто что-то держит за голову. Олененок уже не издавал дикие крики, не двигался, не дышал, но ребра шевелились. Осознание того, что сердце еще бьется в этом мертвом теле, почти скелете, все-таки вытолкало из нутра желудочный сок, мерзкой ниточкой жидкости стекая на траву. Слегка помятые от недостатка влаги и наполовину выкатившиеся бусины все смотрели, не отрываясь, следили за каждым движением, нагнетая еще больше. Губы также иссохли и задрались, обнажая страшную картину искривленных зубов и потемневших десен. Блевать уже было нечем. Сердце под тонкими ребрами стучало все сильнее, заполняя стуками весь лес, заполняя голову, разрывая на куски мозг и сжевывая. Затыкать уши бесполезно, закрывать глаза тоже. Даже на обратной стороне век розовые помятые бусины вытягивали с мясом и кровью органы, запутывая в кишках. Стук перешел на максимум. Черепная коробка хрустнула под натиском ударяющих звуков.       Сердце альбиноса.

***

      Чонгук подорвался с кровати, в агонии и животном страхе хватаясь за место, где должно быть сердце. Глаза с бешеной скоростью двигались в орбитах, рассматривая предметы и комнату в целом.       Он у себя. А это просто кошмар. Тогда какого хера он до мелких костей и ресничек помнит образ мертвого олененка-альбиноса, которых в жизни не видел. И не захочет, никогда больше.       Все это было ненормально. Но, когда на образ мятых помутневших бусин наложились светлые глаза полумесяцы, Чонгук окончательно сошел с ума.