Отпор

      В прихожей темно.       Чимин услышал, как под весом упавшего на пол Чонгука что-то треснуло, и мысленно извинился перед мамой, которая, как обычно, придет только в полночь. Тишина мимолетно глянула на незваного гостя и яблоневый цветочек, скрываясь в темноте гостиной. Чимин посмотрел на дремавшего и завалившего голову на грудь Чона: его одежда в пыли, волосы в пыли, пахнет от него как от мусорки и еще он пьян. Вздох громко пронесся по коридору эхом в кухню.       Чимин поставил кеды в гардероб, тяжелым взглядом осмотрел «труп» и легонько пнул полосатым носком ему в плечо. Чонгук промычал, покачав головой в стороны, словно она — качели, его руки безвольно тряпично лежали у бедер, ноги преграждали путь в квартиру, растянувшись поперек небольшой прихожей. Чимин пнул его еще раз. — Я могу оставить тебя здесь, — сказал он в пустоту, про себя думая, что мог так сделать еще в подворотне. — Ты мог оставить меня там, — озвучил Чонгук, не двигаясь.       Чимин перешагнул его и плевать, если тот больше никогда не будет расти: ведь куда больше? Ему вообще плевать, что с этой тварью случилось и почему он морозил свой геморрой на улице в поздний вечер, но не будет же он оставлять тварь дальше отсиживать собственные яйца? Не будет, поэтому сейчас Чон Чонгук сидит грязными штанами на полу в квартире Пак и дерзит.       Чимин думал, что тот уже в своем проспиртованном сне, и, не дожидаясь ответа, скорее, не услышав, он уходит. Его тихие шаги удаляются от прихожей и Чон с усилием поднимает хмельную потрепанную голову, щурит глаза, хмурясь. Дрожащие руки помогают ногам поднять тело, которое тут же начинает снова качать из стороны в сторону, но стены стойко переносят тяжесть Чона, сконцентрировавшуюся в потных ладонях. Пыль и земля в подошвах берцев осыпается на паркет; когда Чимин, стоя у холодильника, видит это, ему искренне хочется свернуть шею этому бухому засранцу, который по неведомым причинам все еще продолжает ходить по Земле, а если быть точнее, по чистому полу. Чимин вчера везде мыл полы и сейчас он еле сдерживается, чтобы кухонным разделочным ножом не разделать Чону ноги. — Ты чо на кухню в обуви приперся?! Иди снимай свои говнодавы, придурок!       Чонгук, не поднимая головы, разворачивается, так и не зайдя, к счастью, на кухню, и возвращается в прихожую, десять минут потратив на то, чтобы расшнуровать свои берцы.       Все это время Чимин глупо улыбается, в душе прыгая от собственного превосходства — он так уверенно и грубо сказал это, даже не задумываясь, он обозвал Чона и наехал на него. Хоть тот в состоянии понимать только через слово, но Чимину все равно, его распирает от одного осознания того, что он сделал это. Сладко тянет под языком, и Чимин причмокнул. Такие чувства не самые хорошие, но разве они хуже тех, что сопровождали Пака до недавнего времени? Это лишь маленькая сладенькая месть. Все честно.       Еще в лифте он заметил у Чонгука нехилые ссадины и порезы на ладонях и костяшках, поэтому на стол с глухим стуком падает коробочка с мазью, перекись и ватные диски. Чимин злится на себя, ибо он не обязан помогать ему и что-то там делать для него. Но против морали не попрешь.       Чонгук смачно прикладывается плечом об косяк и, еще в состоянии говорить, матерится. Чимин вздыхает и усталым скучающим взглядом проходится по Чону: широкая футболка и штаны, естественно, все черное, но зато носки у него в горошек. Чимин не сдержал слабой ухмылки, когда Чонгук пару раз дернул вверх большой палец на левой ноге. Он сел на стул, что ближе к выходу, и его голова снова упала на грудь. — Потом поспишь, — резко сказал Чимин, смело хватая руку Чона, — Не думаю, что ты в состоянии обработать эту красоту на своих руках. Так что… — Спать, — прогундосил Чонгук себе в живот, слабо дергая руку, но Чимин тут же отпустил, позволяя микробам заражать ссадины. — Как хочешь.       Чимин плюнул на него и пошел в гостиную, но, не дойдя, резко сменил направление в свою комнату: он представил, какой вид будет у мамы, когда она обнаружит в гостиной незнакомого побитого и пьяного парня, Чимин уверен, что она не поверит, что Чон школьник, тем более в этой одежде. Чимин бы сам не поверил, если бы не учился с ним в одной школе.       Концепт «Чонгук и школа» вызывает непроизвольно раздражение и неприятный зуд в плечах. Чимин забирает свои одеяло и подушку, чтобы отнести в гостиную, где будет спать, и заменяет их на запасные. Он заходит в гостиную со своим багажом в руках, когда Чонгук с противоположной стороны тоже заходит, но спотыкается о порог и летит головой в высокий торшер. И смешно и больно. Чимину смешно от неожиданной ситуации и больно от последствий — торшер падает на диван, ударяясь о подлокотник, и с треском разламывается пополам. Чонгук лишь пару раз пошатнулся. — Куплю новый, — пристыженно и еле выговорил он, опустив голову, стараясь не путать буквы в словах, и уперся в подлокотник руками, напрягая мышцы. — Не нужно, — раздраженно ответил Чимин, продолжив путь к дивану.       Он бросает на него одеяло, накрывая им руки Чона, подходит ближе и взбивает подушку, положив на другую сторону от обездвиженного Чонгука. — Я хочу молоко, — уже не контролируя себя и свои мысли, произносит тот, взглянув на Чимина. — Налей себе сам, — сказал он, Чонгук сразу пошел торопливо на кухню, но через две секунды взгляд Чимина зацепил нижнюю часть торшера и его ноги быстро понесли его следом за Чоном.       Чонгук стоял у открытого холодильника и жадно пил с горла бутылки. Чимин вздохнул: можно прощаться с молоком, потому что после этого он не будет пользоваться этой бутылкой, возможно, он больше не будет покупать эту марку никогда. Он развернулся и собирался уходить в гостиную, когда его спина услышала несколько разных звуков за секунду. Максимально быстро и с надеждой в сердце, что показалось, Чимин обернулся. — Блять, — Чонгук судорожно начал тянуть мокрую от пролитого молока футболку, трясти ногами в таких же мокрых штанах и шлепать горошками на носках по лужице молока, вытекающего из бутылки.       Чимин дрожал и чувствовал, как истерика и обида начинают брать верх, живот скручивает в желании разреветься прямо тут и сейчас, голос дрожит, как руки, нервы на пределе и недавнее желание свернуть Чону шею кажется все более лучшим решением всех проблем. Чимин уже раз пять пожалел, что пожалел этого засранца. — Я вытру, — начал Чонгук, продолжая брызгать с одежды молоком, он неровно пошлепал к выходу, где стоял пассивно-агрессивный Чимин, и добавил, — Где у вас тут… — Иди в душ, — прошипел Чимин сквозь стиснутые зубы и крикнул уходящему, — И ничего, кроме шланга, не трогай!       Если бы две недели назад Чимину сказали, что он будет орать на Чонгука в своей квартире, вытирая за ним молоко с пола, он бы позвонил в психушку. Он бы покрестился и покрестил того, кто это бы сказал. Но Чимин стоит на коленях посреди кухни и вытирает чертово молоко. Нахрена Чонгуку сдалось это молоко? Нахрена Чимину сдался этот Чонгук?       Чимин прокручивает в голове момент, когда его рука потянулась за предплечьем Чона еще там, в темном переулке. Ему тяжело смотреть на него — того, кто столько лет травил и толкал по углам. Он снова сам себя не понимает. Чимин помог ему, но Чон даже и не собирается раскаиваться, он пьян. Но «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», ведь так? Стоит ли пробовать разговаривать с ним? Или пустить все на самотек, а там будь что будет?       Чимин вытирает тыльной стороной ладони пот со лба и встает с корточек, хрустнув спиной. Он убирает все на место, выбрасывает бутылку и идет в сторону ванной комнаты, откуда слышен шум воды. Все в порядке.       Нет, все абсолютно не в порядке! У Чимина в квартире чертов Чонгук, так еще и моется! А до этого он сломал торшер и разлил молоко. Все просто чудесно!       Чимин собирается прилечь, когда дверь ванной открывается и оттуда медленно вылезает мокрая голова Чонгука, с которой в три ручья течет вода прямо на пол, из щелки между дверью и косяком слышно, как с него всего сильно капает. Желание прилечь умирает также быстро, как терпение вскочившего Чимина. — Ты не дал мне полотенце, — невнятно пробормотал Чонгук, его сонно закрытые глаза скрывали мокрые пряди темных волос. — Я тебе по шее дам, — максимально тихо ворчал Чимин, уходя в свою комнату и через пять секунд возвращаясь с желтым полотенцем.       Чонгук отпустил ручку двери, чтобы взять полотенце, и дверь с тихим скрипом открылась, заодно открывая все еще раздраженному Чимину недетскую картину. Чимин бездумно уставился на него, зависнув. И только после того, как Чонгук слабыми после душа и от нетрезвого состояния руками повязал полотенце на своих бедрах, он проморгался. Хотелось свернуть шею самому себе. — Иди в мою комнату. — А ты? — А я здесь, — Чимин в недоумении указал на диван с одеялом и подушкой, потому что: во-первых, Чонгук с ним спокойно говорит, во-вторых, кажется, он беспокоится.       Подозрения прохладой лезут Чимину под одежду, но кожа покрывается мурашками у обоих. — Здесь? — Чонгук тоже протягивает указательный палец к дивану, Чимин улыбнулся, вспомнив, что тот просто в алкогольном помутнении и прочее, и это все только по этой причине, ничего более. — Иди уже.       Чонгук ушел. Чимин еще постоял, глядя на закрывшуюся дверь своей комнаты, и после прошел к дивану и устало плюхнулся на подушку поверх одеяла. Так мягко. Он зарылся носом в белый хлопок с легким запахом стирального порошка.       Вся квартира уже погружена в полумрак, Тишина робко заглядывает в комнату, где громко сопит Чонгук, обнимая одеяло, проходит к окну в гостиной, рядом с думающим на диване Чимином, и ждет Чеён с работы.       Чимин думает о том, что пьяный Чонгук намного добрее. Такой он не держит все в себе, хоть и не открывается, просто ведет себя как парень.       Чимин постоянно напоминает себе, что каждый может быть другим, у каждого есть собственные исключения, проблемы и недостатки. У каждого внутри идет война. Этим знанием он дорожит, это его слова, которые он мысленно произносит, когда встречает кого-либо, или когда его шпыняют. Шпыняли.       Война внутри человека может привести к разным последствиям, но никогда бы Чимин не допустил чего-то такого в себе. Сколь бы его не разбивали, он не сделает по-настоящему больно никому. Ему жаль тех, кто не относится к себе и остальным с той внимательностью, которую заслуживают все, ему жаль, что не все осознают свои поступки, которые могут грандиозно ранить, одним или несколькими словами стереть у кого-то навсегда надежду на лучшее доброе. Чимин не раз видел чужие падения, но что он может сделать? Он лишь точка в огромном пространстве. Сколько великих талантов и просто настоящих людей было убито моральным, социальным и психическим давлением? Сколько людей склонили головы в поражении с чужими мнениями и внутренними переживаниями? Сколько искренних настоящих людей смирились с чужими словами о своей мнимой ничтожности? Чимин бессилен перед такой огромной горой человеческих проблем. Он часто думал о том, чтобы сделать что-то, что хоть чуть-чуть поможет людям поверить в себя, полюбить.       Чимин повернулся на бок к окну, Луна на мгновение отразилась в капле, покатившейся по щеке к подушке. Темно и тихо.

***

      Утро субботы наступило внезапно. Чимин отвернулся к спинке дивана, прячась под теплым одеялом. Запах еды забивал ноздри, Чимин откинул одеяло и вдохнул полной грудью. Мама?       Он пошлепал босыми ногами по паркету на кухню, но никого не нашел, только одинокая тарелка с оладьями, одна из которых была мощно откусана, и бумажка с написанным мамой пожеланием доброго утра и очередным опозданием к ужину. Чимин влюбленно посмотрел на оладушки и поспешил в ванную. С порога его лицо уткнулось во что-то мягкое. Ему показалось, что это Солнце его поцеловало, но это всего лишь желтое полотенце, висящее на веревке.       Чимин вспомнил, но не удивился: Чонгук. Надеяться, что это ему только приснилось, было бредовой идеей, поэтому Чимин молча снимает высохшее полотенце и идет к себе в комнату, по пути складывая его. Комната выглядела как всегда, будто никого и не было. Кровать заправлена покрывалом, постельное белье аккуратной стопкой покоится на краю. Зато в воздухе слабо чувствуется запах перегара, как подтверждение тому, что Чон здесь был, и больше того, спал на этой кровати, на которой вот уже больше пяти лет спит Чимин.       Чимин на секунду подумал, что навсегда переберется на диван. Но нет. Он не настолько брезгливый и обидчивый и помнит, как обещал себе измениться во всём и ко всем. Поэтому молча убирает в комод все эти вещи и идет обратно в ванную.       Съедая последний, уже кем-то откусаный оладушек, Чимин почти искренне благодарит Чонгука за то, что тот не разбудил его, что молча ушел, не требуя объяснений. Может, он сам все понял. Может, теперь-то, после этого, они больше никогда не будут контактировать.