Отпор

      Чонгук правда не ожидал, что будет это делать. Он сейчас выглядит так, в точности так, как по ночам перед сном представлял: поздний закатный вечер, на улицах малолюдно, неизвестное милитари-кафе с простым английским названием, теплым светом внутри и пушистыми чехлами на стульях, какой-то мега-сладкий молочный коктейль и… да, и Чимин напротив.       Они пришли сюда сразу, как Чонгук сказал «давай». Просто Чимин сказал обуваться и все, они сидят за столиком у панорамного окна и Пак настраивает камеру на его телефоне, потому что чиминов телефон в говно. Им не то, чтобы непривычно, такого с роду не происходило. Столько лет черноты и всего несколько жалких дней, чтобы они молчали друг с другом и пили ядреные сладкие напитки. И молчали. Можно бы сказать что-нибудь о неловкости, но этого все равно будет мало. Да и зачем? — Так, — Чонгук неосторожно обхватил ручку огромной цветочной кружки, густое молоко булькнуло. — А? — Чимин держал в руках его телефон, похожий больше на лопату, и три минуты как искал камеру, но кроме будильника и калькулятора ничего не нашел: ощущение, что он столетний дед. — Это… Это все? — Что «все»? — Никаких исповедей, нотаций, душевных бесед? Мы просто будем делать вид, что ничего не было? — Чон нервно задвигал по столу кружку, из-под нее пошли раздражающие звуки, но внимания никто не обратил потому что, — Ты прощаешь меня?       Чимин замер. Его руки почти задрожали, но он опустил телефон экраном на стол и накрыл его ладошками, а взгляд уже давно не пустых карих глаз направил на натянутого струной Чона. Дикое желание тупо начать орать протяжное «а» сдавило грудь, пытаясь вырваться, но Пак кашлянул и сказал так, как еще не говорил даже в одиночестве: — Я прощаю тебя, Чонгук, тебя и твои слова. Тебя и твои поступки. Все прошлое, которое прошло.       Чонгук резко втянул теплый воздух, который закипел в легких, разъедая. Пальцы на ручке кружки побелели, глаза уперлись в пенку на поверхности коктейля. Все эти неожиданные слова как тонна обезболивающего засыпала разом до макушки, одновременно с этим принося чувство незавершенности. Но Чимин продолжил: — Только ты должен объясниться. — Чтобы ты отпустил все мои грехи, — грустно усмехнулся он, понимая, что чертовой исповеди не избежать.       Тут за четверть секунды его ослепила вспышка, осветив заодно половину заведения, кто-то поворчал про некультурную молодежь. Чонгук поморгал, сжимая переносицу и шипя, поднял взгляд на Чимина, а тот тихо хихикал в ладошку. Чон завис, не конкретно, не удивленно, лишь смиренно и еще более грустно: все вроде бы и правильно, по-своему, конечно, но изношенные воспоминания о старом дерьме ярко накладываются на настоящее, Чонгук скатывается на спинку стула, сдерживая слезы. Совсем иначе. Где же тот самый Чон Чонгук? И где тот самый Пак Чимин? Память не отпустила: такое сложно забыть. — Прости, но хорошие кадры обычно получаются только исподтишка, — и снова захихикал, так спокойно и комфортно, безо всякого скрипящего на зубах сахара и милоты, без нежности и прочей сладкой хрени, так в основном хихикают взрослые люди, которые устали быть взрослыми. — Ты исподтишка не только меня сфоткал, — слабо улыбнулся Чонгук, не поднимая глаз, — Половина кафе, наверное, хорошо получилась.       Он снова услышал звук затвора, но без вспышки. Оба без слов смирились с этим пиздецом, наступившим внезапно и «исподтишка». Может, этот пиздец тоже получится хорошим кадром в их жизнях, кто его знает.       Исповедоваться никто не стал, да оно и не нужно, Чимин знает, Чонгук тем более. Безмолвное обоюдное принятие действительности, которая и ничего такая. Не больше, не меньше, все нормально.       Чонгук не знает, сколько еще фотографий сделал Чимин, он разобрался в его лопате и теперь снимает незаметно. А Чимин снимает, когда они выходят из кафе, когда идут по тротуару под фонарями, когда замечают кошку и гладят, когда проходят мимо магазина с гирляндами.       Запечатлять само существование человека, сохранять в память и знать, что это есть, что кто-то может узнать, что этот человек был в этом мире, проходил эту улицу, смотрел на эту вывеску, задел макушкой свисающий папоротник у прилавка с цветами, что это Чонгук. Чимин фотографировал и ни о чем не думал: подождет эта совесть или что там еще.       Они прошли много улиц, дом уже не далеко. Совсем стемнело. Разговоров не было с выхода из кафе. Тихо.       Все необычно и обыденно. Чимин вздохнул и попробовал было спросить, но за Чоном, стоя на остановке, в их сторону смотрел Юнги. Его прозрачный болезненный вид, синие впалые глаза, черные редеющие волосы — все это такое далекое и забытое, уже другое. Чимин решил, что видит призраков, но вместо этого почувствовал, как по щеке пробежала давно не появлявшаяся слеза, за ней вторая, третья, и вот потекли ручейки, зовущие человека из прошлого.       Он побежал, случайно или нет толкнув плечом Чонгука, бесшумно и быстро приближаясь к Юнги. Как долго они были забыты друг другом? Чонгук смотрел на удивление потерянно вслед отдаляющемуся Чимину, Юнги в наушниках все также ничего не замечал и стоял, грея остатки себя в блеклой парке. Но в последнюю секунду Мин повернулся, заметив мельтешение, и дрогнул от резкой картинки двух людей: их снова трое, как тогда, снова те же лица. Юнги дергано снял наушники и попятился в испуге, которого давно не испытывал. Будто эти двое пробудили в нем закопанные чувства. — Юнги! — в панике крикнул Чимин, обнимая крепко, сам от себя не ожидая.       Юнги не двигался. Ему страшно. Чимин судорожно хватался за его локти, прижимая к собственным, все повторяя его имя своим голосом. Юнги уже давно оттолкнул его на землю, накричал и покрыл гнусным матом, но только в мыслях, потому что вдали стоит его старый кошмар, а Чимин слишком крепко держит. Страшно, до белых мошек в глазах страшно. Он сжимает глаза, из них перцем вытекают соленые капли боли, Чимин жмется ухом к его худой груди и хнычет жалобно, ноет его имя, да, его имя, оно его. Его имя «Юнги». И ни слова. Мин Юнги.       Чимин смотрит ему в сжатые глаза. Где-то далеко стоит Чонгук и сжимает до крови кулаки, кроша в порошок зубы. А в затылок бьет набатом: «Мин Юнги. Мин Юнги. Мин Юнги. Мин Юнги.» — Юнги! Юнги, слышишь? Юнги~я, ты слышишь меня? Юнги! — Я слышу.       Трескучий режущий голос отпугивает Чимина, он смотрит красными опухшими глазами, смотрит так верно и искренне, в самое нутро, не подозревая, а Юнги отводит взгляд, сдерживая слезы, когда-то давно казавшиеся ему пустяком. Давно. — Ты помнишь меня, Юнги~я?       «Юнги~я» протыкает ему левую барабанную перепонку и кровь течет по шее к ребрам, но это только в мыслях. Лучше бы стал глухим. — Да. — Что с тобой произошло? — Чимин задыхался от запаха табака и сырого смирения, исходящего от Юнги, он рвано дышал и не контролировал голос, эта встреча и резкая смена душевного состояния, это все Юнги. — Ничего.       Гора старых переживаний грязной горой одежды свалилась на веки и Юнги опустил взгляд на повисшего на нем Чимина. Последний мотылек забился об ребра, задевая старые шрамы. Как же тяжело. Чертовски тяжело дышать. — Юнги. — Все нормально, правда, — по его взгляду, как по канату, мотылек вышел из тела, из мыслей и ребер, и слетел на землю, распадаясь на крупицы тени, падающей на асфальт от света фонаря, — Чимин, мне тяжело. — Прости, прости, я не хотел, прости, — запричитал Чимин, отходя, и, опустив голову, опять начал хныкать, — Я ничего не хотел, Юнги. Прости меня, пожалуйста.       Что это? Юнги впервые вдохнул поглубже, вдруг не чувствуя резь в боку. Еще раз посмотрел в глаза Чимину и попробовал проглотить слюну — горло не болит. Юнги плохо, ему все еще плохо, но шрамы внезапно превратились в раны и начали затягиваться, растягивая кожу. Больно, но Чимин смотрит на него побитым щенком и воспоминания вытекают из зрачков Юнги, утекая в канализацию под тротуаром. С остановки облезает выдуманная ржавчина. Но больно и жутко. Но не тяжело. — Все нормально, — ответил Юнги, стараясь как можно обыденней смахнуть с щеки водяную соль, к остановке подъехал бледно-голубой автобус, — Все нормально, я в порядке. Мне надо ехать. Пока, Чимин.       Чимин жадно смотрел вслед Юнги, разглядывая все мелочи. Это так странно. Тэхён говорил о нем и Чимин помнит, но все в реальности не так. Он не знает, как объяснить самому себе, что сейчас произошло, просто все надавило на плечи посильнее и в последний раз, а потом резко упало, от чего плечи подпрыгнули, кости внутри щелкнули и встали на место. Все встало на места.       Кроме Чонгука. Чонгука на месте нет. А его телефон лежит в кармане чиминовой толстовки, в который плавно ложится рука и накрывает гаджет. Чимин смотрит в сторону, где стоял Чонгук.       Фонарь пару раз мигнул. На улице никого. Тихо.

♡—♡

      В школе бегать стали не только выпускники, все должники, то есть полшколы бегает за учителями, а учителя бегают по классам.       Тэхён сидит спиной к Чимину и рисует, Лалиса наблюдает и рассказывает о девочке Дженни по соседству, которая подозрительно много смотрит в окно ее комнаты из окна своей комнаты. Тэхён довольно дорисовывает сердечко. Лиса толкается.       Чимин рядом повторяет последний конспект и морально готовится к последней контрольной в этом семестре. Завтра последний день учебы. Послезавтра каникулы. Послезавтра Чимин серьезно возьмется за танцы, чтобы наверстать упущенное, до того, когда ступил на паркет студии. — Э, Тэхён! — толкнул друга Чимин, не отрываясь от тетради, — Учи! Я тебе подсказывать ничего не буду. — Да я читал, — отмахнулся Тэхён, слушая подругу.       Чимин сокрушенно покачал головой, карман штанов оттягивала лопата с наполовину разряженной батарейкой, спину грел кардиган. Через минуту подошла Сынге и неловко протянула малиновый йогурт. Чимин обратил внимание и вздернул бровь, скептично глядя на одноклассницу. — Ты похорошел, — тушуясь, произнесла Сынге и, не дождавшись, поставила йогурт на край парты, Чимин все так же смотрел. — Я похудел, — равнодушно ответил Чимин, возвращая взгляд в тетрадь, — А хорошим был всегда. Не путай.       Сынге раздраженно сжала губы, а в руках подол юбки, щеки ярко покраснели. Она резко развернулась и пошагала к своей парте, ее хвостик с каждым шагом покачивался в разные стороны, привлекая внимание Чимина. Он задумчиво покусал губу и решил: — Спасибо! Я люблю малину. — А я нет, вот и отдала!       Чимин улыбнулся, прячась за тетрадкой и вспоминая, как часто застукивал скрывающуюся Сынге за поеданием малинового джема прямо из банки, пусть тогда его никто не замечал. Все так, как он и предполагал — за плохим идет хорошее.       За звонком идет контрольная, за контрольной идут сожраные нервы и колпачок ручки. Чимин глянул на работу Тэхёна: половина вопросов с правильным ответом, четыре по считалке и остальные наугад. Чимин отвернулся и сжал губы, расползающиеся в довольной улыбке а-ля «я же говорил». Чимин говорил, что надо учить, а не сплетни мусолить на пару с такой же ветреной Лисой.       Звонок на перемену и листы с контрольными улетают в руки к учителю. — На сколько ответил? — спросил сразу Тэхён. — На все, — ответил Чимин и, потягиваясь, растопырил пальчики тянущихся к потолку рук, мимо проходящий одноклассник Тэмин дернул его за мизинец и сымитировал звук естесственных газов, — Айщ, за что? — Просто, — гаденько улыбнулся Тэмин у выхода из класса и вышел. — Чимин, — вдруг серьезно начал Тэхён и ровно сел на стуле, — Ты говорил с Юнги? — Чимин осторожно кивнул, — Я тоже.       И что Чимин должен сказать? Тэхён говорил с Юнги. Что в этом такого инородного, что это таким тоном произносит Тэхён и пилит его взглядом? Чимин потупил с минуту и до него дошло: в прошлый раз все было совершенно по другому. Точно. — Значит, все нормально? — Чимин скромно заглянул в глаза друга, что не отрывались от него, и подумал о точно таких же словах, которые вчера сказал Юнги. — Да, нормально, — расслабленно махнул Тэхён и быстро развернулся к парте сзади.       Чимин задумался, глядя через открытую дверь в коридор. В проеме мелькнул Намджун. Чимин сорвался с места и бегом направился в сторону, куда он ушел. Намджун совсем закрылся, ушел куда-то в себя и ходит привидением. — Намджун, стой! — через весь коридор заорал Чимин и потянул в его сторону руку, — Джун! Ким Намджун!       Намджун остановился в проеме и наконец-таки заметил его. Чимин подбежал и протянул тому телефон. Намджун удивленно поднял брови. — Вот, — вздохнул Чимин, — Можешь передать, пожалуйста? — Откуда он у тебя? — А… Это… Это просто… — Знаешь, ты и сам в силах отдать Гуку его лопату, — хмыкнул Джун и уходя в класс, добавил, — Обернись.       Чимин не обернулся. Он медленно протянул руку с телефоном за спину, телефон взяли, но тут же схватили за уже свободную ладонь и потянули. Чимин все же развернулся под напором, перед ним спина в белой рубашке. Чонгук сдерживал желание сжать руку сильнее, чтобы наверняка. Прозвенел звонок на урок, а они зашли в какой-то закуток, ветку в коридоре. — Я бы сказал, что мне жаль, если бы мне было жаль, — начал Чонгук, неосознанно возвышаясь, стоя рядом и смотря в глаза. — Но тебе не жаль, — ухмыльнулся тихо Чимин, разглядывая почти вылезшую из петли пуговицу на груди Чонгука, Чонгук кивнул его словам, — Мы все тебя простили, Чонгук, все. Осталось самому это сделать.       Чонгук долго стоял и смотрел на него, а Чимин смотрел на пуговицу. В коридоре пусто. За дверями слышно, как учителя что-то объясняют школьникам.       Чонгук со свистом вдохнул, еле сдержав кашель, и подался вперед, ожидая толчка или побега, но Чимин смотрел на пуговицу. Поэтому он молча дотронулся губами его сомкнутых губ. Тишина коридора стала громче. Чимин бы сфотографировал такого Чонгука, чувственного и чуткого, вообще "неЧонгука". Эта идея загорается красным пламенем, когда тот тягуче плавно и медленно размыкает его губы своими. Руки Чимина тянутся к карманам Чона, а тот не знает, куда деть свои, висящие по бокам. Сконцентрировав все мысли на губах, Чонгук не замечает, как Чимин аккуратно вытягивает его телефон, открывает камеру и делает пару снимков сбоку, стараясь не попадать в кадр. Перед тем, чтобы первым разорвать это подобие поцелуя, Чимин делает характерный смачный чмок, и улыбается, видя опешившее лицо Чона. Он будто только проснулся. — Ты простил себя через меня? — спросил он. — И это тоже, — ответил Чонгук, облизывая губы. — Можно забрать твой телефон себе? — спросил он еще, подошел и застегнул мазолившую глаза пуговицу на чоновой рубашке. — Забирай, — «забирай все, что хочешь». — Спасибо, — «ты не сможешь мне дать то, что я хочу».       Чимин ушел в свой класс торопливо, Чонгук облокотился спиной о стену и скатился вниз. Обидно.