Всё равно не сдамся тебе

Я прошёл в главный кабинет, где решались все проблемы и вопросы. Открыв дверь, я узрел весьма странную картину. Двое из командиров, которых видимо пригласила сюда городская администрация, отчаянно орали друг на друга. Я наградил мужчин вопросительным взглядом. И за какой нечистью я им понадобился? Вроде и без моей помощи неплохо ругаются. Когда же другие наконец заметили меня, все встали и отдали мне честь. Я прошёл за большой круглый стол. Что ж, теперь-то мне расскажут в подробностях, что произошло. Чую, что ждёт меня не очень хорошая новость… *** Я сидел на старой лавочке, возле заброшенного завода. Что же этот завод производил? Не помню… Да и не до этого мне сейчас. После собрания я был выжат, словно лимон. Все то и дело бегали по кабинету, как травленые мыши. Безумие охватило каждого! Ещё бы! Я сомневаюсь, что другие бы не забегали, если бы им сказали, что мы потерпели огромные потери. Я ужасно переживал за будущее страны, пусть по мне этого и не было видно. Просто меня постоянно волновал вопрос. Почему?! Почему ты поступил именно так? Неужели тебя, некогда доброго и жизнерадостного мальчишку, гложет зверская жажда смерти? Ты несёшь за собой огромный масштаб разрушения. Как же ты этого не понимаешь? А может не хочешь понимать? Даже вспоминать это мерзкое чудовище было неприятно, а предстоит бороться с ним. А ведь буквально недавно я сидел с ним рядом, дышал одним воздухом и даже прикасался. А наш разговор… «Не любишь вставать по утрам?» — словно эхом отдалось в голове. И эта его улыбка. Вот только скрывала эта улыбка весьма гадкие наклонности, и теперь я в этом убедился. Неплохой такой будильник ты мне подарил… Как же это странно. Буквально вчера он был мне чуть ли не родным, а сегодня уже враг… Мы прекрасно знали друг друга. Разве не для этого люди общаются помногу лет? И разве не поэтому делается так больно, когда оказывается, что это не просто может закончиться, а что это уже закончилось? От таких дум по моей коже пронеслась волна мурашек. Я достал сигарету. Последняя… Может не стоит? А похрен! Мне сейчас ужасно хочется просто взять сигару, зажать её между губ, поднести огонь и… и вдохнуть… Это я и сделал. Вот первая затяжка. Сколько я уже не курил? Недели две? Я устало закрыл глаза и в голове пронеслись воспоминания о прошлом. Очень символично возникло воспоминание о том, что Рейх не переносит сигаретного дыма, и я, зная это, никогда не курил в его присутствии. Старался-старался ради него, а в итоге он как настоящая мразь поступил! И как я только вляпался в это, а главное — когда? Ах, да… В день нашего знакомства. Как сейчас помню этот день. Отец впервые взял меня на собрание, потому что хотел, чтобы я привыкал к своим будущим обязанностям. Тогда у него появился новый напарник — Германская Империя. Этот жуткий мужчина тоже, как оказалось, взял своего сына с собой. Отец и Германская Империя сели за стол и стали что-то обсуждать. Не вспомню их разговор, хоть убей. У ног ГИ постоянно крутился тощий, мелкий мальчишка. Но было видно, что он делает это лишь потому что всё вокруг было незнакомым. Так-то по нему было видно, что он своего отца опасается, но я тогда не обратил на это внимания. Если мне не изменяет память, то ГИ всё это надоело и он как-то злостно толкнул Рейха в мою сторону, прорычав что-то. Тогда я только начинал учить немецкий и поэтому не понял сказанного. В общем, мальчишке ничего не оставалось, как подойти к тому, кто на него больше похож — к сверстнику. Когда он подбежал ко мне, у меня было плохое настроение, но его голубые глаза так ярко сияли, что я не смог не выслушать этого немца. Я видел, как неловко ему было со мной общаться, ведь я всё время, пока он разговаривал, просто молчал. Возможно он подумал тогда, что мне абсолютно не интересно. На самом же деле я внимательно вслушивался в его голос, он был таким непохожим на другие голоса. Конечно же, спустя минут пять я всё-таки поддержал беседу, потому что отцу совершенно не понравилось то, что я не отвечаю собеседнику. Так что в какой-то степени меня на это подтолкнул отец. Подружились мы с тобой, каким-то чудом, если честно. Ты всегда ходил и думал о чём-то своём, был так наивен. Но не смотря на всё это, ты был прекрасным собеседником. С тобой всегда можно было поговорить на любые темы. Пока наши отцы были на собраниях, мы, не упуская такого прекрасного момента, уходили гулять. Я всегда изматывал тебя своими играми. Ты был очень усталым под конец дня, но таким довольным. Даже когда собрания заканчивались, мы не возвращались домой. Мне было очень трудно тебя отпустить, ведь ты вновь исчезнешь на неделю, а то и больше, поэтому мы прямо-таки сбегали в лес, словно партизаны. Там мы разводили костёр и так сидели всю ночь. Я очень любил такими вечерами просто с улыбкой гладить твои чёрные волосы. Они были такими мягкими. Говорили мы исключительно на русском языке. Некоторые слова ты просто не мог произнести, тогда ты запинался и начинал заикаться. Я всегда забавлялся твоему акценту, заодно подшучивая над твоим ростом. Ты злился и это было ещё милее. Я просто не мог удержаться от смеха, хотя, наверное, и не пытался. В таких случаях ты полностью выпрямлялся, скрещивал руки на груди и отворачивался от меня. Обиды твои всегда длились максимум полчаса. В итоге ты переставал сердиться и мы просто засыпали в обнимку. Ты никогда не одевался тепло, хотя знал, что едешь в далеко не тёплую страну и что мы, скорее всего, будем «бомжевать» в лесу, а там ещё холоднее. Кто знает, почему ты делал так. Может ты постоянно забывал, а может тебе просто пришлось по вкусу засыпать у меня под боком в моём пальто. В одну из таких ночей твоя майка задралась аж до груди. Тогда-то я и увидел причину твоего страха перед отцом. У меня до сих пор перед глазами стоит это зрелище. На бледной коже красовались гематомы разных размеров и цветов: маленькие, большие, синие, жёлтые. В общем, всяческие. Конечно, я не мог судить лишь по увиденному. Может это он так на улице поранился или сверстники в его родной стране побили, но этого быть не могло. Почему? Да потому что пораниться на наших прогулках он не мог, так как я всегда внимательно следил за тем, чтобы он был в безопасности и в чистоте, иначе могло попасть не только мне, но и ему. А на улицу Рейх не выходил, учился дома. Ну, а кто? Ответ один — отец. Признаться, я тогда по-настоящему ужаснулся. На глазах проступили слёзы, после чего я прижал тебя к себе. Ты не проснулся. Почему же ты скрывал это от меня? На утро я тебе ничего не рассказал. Я доверял тебе. Если ты не считаешь нужным рассказать мне о своём горе, то значит так надо. Обижаться я даже и не думал. На прогулках мы постоянно болтали ни о чём, будто намеренно стараясь забыть о серьёзных вещах. Мы становились всё ближе с каждым днём. Не то что бы я замечал это, но сейчас, в силу своей зрелости, я понимаю, что так было на самом деле. Мы вместе смеялись, пели, радовались и плакали. Но когда наши отцы перестали сотрудничать — всё подошло к концу, беззаботным дням тоже пришёл конец. Позже умер твой отец и тогда мы даже переписываться перестали. Я до сих пор храню твои письма. Ты так коряво пишешь на моём языке, зато на немецком твои буквы были предельно аккуратными и изящными. В реальность я вернулся, когда сигарета обожгла мои пальцы. Я быстро кинул сигарету на землю и потряс рукой. Эх… Что же с тобой такое, Рейх? Может я сделал тебе что-то? Даже если так, разве нельзя было обойтись без этого? Ведь всё можно было решить и мирным путём. Я встал со скамейки и тут нервы сдали. В последний раз я делал это в день смерти отца Рейха. И мне даже не стыдно! Слёзы хлынули из моих глаз. Я горько рыдал и в бессильном бешенстве вырывал траву пучками, при этом колотя землю кулаками. Мне было очень обидно за это предательство. В таком состоянии я пробыл совсем недолго. Молодец, Рейх. Ты всегда знаешь, на что надавить. Нужно сейчас рассказать детям о том, что мне придётся уехать. А что до Рейха… Пожелаю ему лишь здоровья, силы и терпения. Они ему, суке, понадобятся.