Всё равно не сдамся тебе

POV СССР Очутившись я не сразу сообразил что происходит. Когда же понял, что сижу в темноте, то стал горько упрекать всех за его предательское нападение — и Рейха, и ЯИ, и подчиняющихся им солдат. Было непонятно, где что и потому я подумал, что всё ещё сплю. Я попытался себя ущипнуть, чтобы проснуться, но у меня ничего не вышло, ведь руки были скованы. И мои жалкие попытки освободиться не увенчались успехом. А потом я решил закричать, но звук не вышел наружу. Ясно, замуровали хлебало. Что за идиотская привычка — заклеивать скотчем рот своим пленникам? В голове вспыхнули воспоминания в виде картинок: вот я иду по морозу, весь замёрзший, с дровами наперевес и совсем ничего не замечая открываю дверь в дом. А там… Там меня уже встречали. Как они меня нашли? Очень хорошо запомнился приглушённый свет от свечи, дрожащие тени. Меня сразу же скрутили. Были только солдаты, я и Отец. Один из них стал расспрашивать его, где СССР, то бишь я. Желая вступиться за старика, я уже хотел объяснить никчёмным солдатам, что их СССР сидит прямо перед ними. Меня заткнули, а всякие попытки доложить очень полезную для них информацию они игнорировали. Вот идиоты. Старик ответил не сразу. Он не понимал о чём толкуют солдаты и, поняв что те разъяснять ничего не будут, с мольбой посмотрел на меня. Вот он-то единственный и услышал меня. Наконец, его широкие плечи дрогнули, послышался негромкий удивлённый выдох. Он понял. Всё, думаю, сейчас сдаст. Я даже зажмурился в ожидании реакции солдат. — Не знаю. Я ничего не знаю! — вдруг заверещал Отец на чисто немецком. Один солдат замахнулся на него дубинкой. Последовал удар. Сильно ударить не получается — Отец ногу чуть ли не сломал солдату, зверский удар он совершил своей ногой. Шустрый старикан попался. Я уж тоже хотел вырваться и накостылять этим псинам нацистским, но совершить задуманное не удалось. В дом зашёл человек азиатской внешности и в форме. Японская Империя, кто же ещё… Сначала он посмотрел на Отца, потом на солдат и только потом перевёл взгляд на меня. На его лице заиграла мерзкая ухмылочка. — Оу, я вижу вы его нашли, — ЯИ указал на меня пальцем. Солдаты недолго перешёптывались и потом согласились, как ни в чём не бывало, мол, так и задумывалось. Вот же твари тупые! Сразу подстроились. Дальнейшие воспоминания почему-то утекли из моей памяти. Помню лишь то, как судьба жестоко обошлась со стариком. Помню, что я хотел помочь, но не мог. Я видел как его убивали. Казалось, будто ему делают операцию на сердце без наркоза — столько муки отражалось в его глазах. Они его пытали, мучили. А он молчал, не признавался, что знал о том, что он скрывал русского, да не абы какого, а самого СССР. В какой-то степени он говорил правду — он не знал, что я СССР. Но вот то, что я русский… Рейху в солдаты бы таких брать, а он их истребляет. А ЯИ? Что он из себя идиота строит? Неужели не понятно, что Рейх его использует? Мда… подставил я мужика. Всё это длилось не больше получаса, я уверен. Под конец лицо его было мертвенно-жёлтого цвета, жизнь из него утекала. Вокруг рта появилась синева, предупреждающая о приближении конца. Это понимали и немцы. Последнее слово, которое услышал мужик перед смертью — это приказ ЯИ покончить с ним. Его пристрелили. Стреляли почему-то в шею. В нос ударил тёплый запах меди, кровь пульсирующей струёй покидала его из развороченного горла. Кроме тошнотворного запаха в воздухе висел запах пороха. Ужасная смесь. Неудивительно, что у меня появилась рвота. Но подавив её я безысходно подполз к трупу Отца и повернул его податливую голову с закатившимися полузакрытыми глазами. Потом я поднял голову, на меня замахивался автоматом один из солдат. Небольшая боль и темнота. Из воспоминаний меня вырвал щелчок. Свет, пусть и очень тусклый, заполнил комнату. Я не стал подавать виду, что пришёл в сознание, лишь расслабился и закрыл глаза, хотя я их всё это время и не открывал. POV СССР закончен *** Германия ходил по уже давно знакомым коридорам от нечего делать и думал о разных вещах. Сегодня он дочитал книгу, а новую партию отец должен был принести лишь вечером, так что всё это время мальчик должен шататься без дела. Вся школьная программа пройдена. Что ещё делать? Только гулять. Волей неволей, малец вспомнил вчерашний семейный обед. Он сидел за столом и смотрел за тем, как отец резал мясо свиньи. Ничего необычного, если не считать сам семейный обед чем-то редким, но посреди готовки Рейх поранил левую руку большим мясницким ножом. Видимо Третий тоже задумался. Германия тогда очень испугался, а Рейху хоть бы хны. Германия попытался забыть весь этот кровавый гуляш и потряс головой. Очередной раз заворачивая за угол, Германия столкнулся с кем-то. Этим «кем-то» оказался ЯИ. Азиат нахмурился и прорычал какое-то ругательство на своём языке. Юный немец готов был поспорить, что ЯИ всё ещё не забыл тот инцидент в поезде и уже приготовился к ужасной мести японца. — Твой отец хотел, чтобы я заполнил документы, он сам знает какие. Я не могу, занят. Так что если увидишь папу, передай, что у меня много неотложных дел, — ЯИ произнёс это быстро и в ту же секунду удалился с места столкновения с сыном Третьего Рейха. Вот и появилось занятие. Германия стал вспоминать, куда мог пойти его отец. Вроде бы он говорил о том, что он будет развлекаться в кладовке. Кладовка у них была большой. Германия незамедлительно отправился домой. *** Было около трёх дня. В комнате слышалось глубокое дыхание спящих девочек. Россия, Казахстан и Армения стерегли своих сестёр. Они спали по очереди, чтобы ничего не пропустить или предупредить остальных в случае опасности. Казахстан и Армения общались между собой о хороших вещах, пытаясь успокоить и не пугать друг друга, а Россия всё ещё думал, почему Беларусь связали ремнём, а не верёвкой, как других. Верёвки не хватило, что ли? Ну, а о чём ещё думать? Когда тебя оставляют в столь гадком месте, немудрено, что в голову приходят столь странные мысли. Вдруг мальчики поняли, что дверь отворяется, да ещё и с таким скрипом, что девочки тоже проснулись и быстро поднялись на ноги, готовые, если что, защищаться. Немецкий солдат даже наполовину не прошёл, лишь поставил железную кастрюлю на пол и задвинул её в камеру с помощью какой-то палки с острым наконечником. Дверь тут же закрылась. Двери здесь настолько изолируют звуки, что удаляющихся шагов было не слышно. На глазах Беларуси появились слёзы, Украина стала возмущаться, Казахстан и Армения тоже стали шептаться, а Россия уже привык, что к ним как к людям не относятся. Зато Россия единственный заметил, что дверь почему-то не заперли и до этого она тоже не была закрыта. Дети, немного поругавшись на немцев, всё-таки подошли к кастрюле и стали есть. Папа часто говорил им, что, чтобы насытиться едой, нужно употреблять её медленно. Уроки даром не прошли. В кастрюле было немного варёных овощей и пять кусочков хлеба. Ели все, кроме России. Тот стоял и задумчиво вглядывался в дверь. — Сейчас прозеваешь — до завтра жрать нечего будет, — уверенно сказала Украина, пытаясь вернуть брата в реальность. — Я не собираюсь принимать подачки от этих тварей, так же как и не собираюсь довольствоваться этими остатками недоеденного корма для собак, — грозно произнёс Россия и потом подошёл к двери. — Ешьте, вам больше достанется. — А ты? — с жалостью в голосе спросила Беларусь. — А я пойду нам нормальную пищу добывать, — с этими словами Россия открыл дверь и выглянул. В коридоре было пусто. — То же мне добытчик! А если тебя увидят? Всё, конец нам всем, — закричала Украина и Россия преодолел сильное желание влепить сестре подзатыльник, чтобы та не шумела лишний раз. Если девочка хотела добиться того, что Россия её послушает, то зря. Зачем малявку слушать? Хотя, сестрёнка, надо признать, права. — Мы пойдём с тобой, — Беларусь достала кусочек хлеба, судорожно сглотнув от желания побыстрее запихнуть его себе в рот, завернула в тряпочку и потом посмотрела на брата. — Нет. Если и получать, то только мне. Нас тут жалеть не станут, — Россия ещё раз посмотрел по сторонам. — Во всяком случае, не душат как цыплят, — задумчиво дополнил Казахстан, после чего услышал, как закрылась дверь. — Предлагаю провести символические похороны и устроить минуту молчания, — сказала Украина, на что Беларусь разрыдалась и стала пинать сестру за такие слова. *** POV СССР Я всё ещё притворялся. Даже не знаю, кто стоит рядом со мной. Кто-то из солдат? ЯИ? Сам Рейх? Да кто угодно. В любом случае, для меня сюрпризом уже ничего не станет. — Ну, хватит, перестань имитировать обморок, — тихо произнёс кто-то и похлопал меня по щекам, при чём довольно хлёстко. Хотя, почему «кто-то»? Больше некому. Всё тот же акцент. Всё тот же голос. Я раньше и не замечал насколько он противный. Хотя, может и голос за всё это время претерпел изменения? Мне отклеили рот и дали возможность говорить. Вот только говорить я не мог. Во рту было сухо и я облизнул пересохшие губы. Тут-то я и наткнулся на его взгляд. Его не узнать… Это были совершенно другие, холодные и безжалостные глаза. Да и сам он был до боли неузнаваем. Рядом с тумбочкой стоял черноволосый человек с худым лицом. Улыбка тонких губ была очень недоброжелательной, а зубы на вид были остры, как бритва (Бета: Ты уже два раза говоришь про бритву. Ты всё-таки купил себе ту бритву, которую так сильно хотел?). Сам маленький, худой и кожа вида очень бледного и болезненного. Совсем не тот человек, которого я видел в последний раз в 1941 году 21 июня… Словно в первый раз вижу этого человека, если, конечно, его ещё можно назвать человеком. Если раньше он казался мне симпатичным, то теперь, бледный и потрёпанный, вызывал даже не жалость, а лёгкое отвращение. Левая ладонь его была перевязана идеально чистым бинтом. Пожалуй единственное, что осталось от прежнего Рейха — это помешанность на чистоте и безупречная осанка. От него чувствовалась властность, уверенность в себе. Но тем не менее я понимаю, что он всего лишь жалкое подобие того, кем мог бы стать. Интересно, кто же заговорит первым? Явно не я. Я готов молчать хоть весь день. Только сейчас я заметил, что другую, правую руку он вытирал кровавой тряпкой. Ладно, забираю обратно все слова о его чистоплотности. Когда я заметил это явное доказательство кровожадности моего друга… то есть врага, я с трудом удержался от слёз. Я совершенно не знаю, как вести себя с начинающими психами. Я не смог долго всматриваться в эти глаза и попытался незаметно отвести взгляд, но слишком уж хорошо он за мной, паскуда, следил. Как я понял, ему это только в кайф. И он-то у них, немцев, верховодит — этот отъявленный мерзавец? Если его не знать, то он мог произвести впечатление здравомыслящего, но адекватный человек таких поступков не совершит никогда в жизни. Но человек, который может заставить других делать то, что ему нужно, отдающий указания не может быть невменяемым психом. Что ж, тогда вывод один — они все здесь невменяемые. Дурачки дурачков поймут. — Давно не виделись, дружище! — Рейх подошёл ко мне ближе и я попытался отстраниться как можно дальше, но когда ты сидишь на стуле связанный, сделать это немного сложновато. — Никакой я тебе не «дружище», ты, мерзкий подонок, — я проговорил эти слова буквально через стиснутые зубы. Вдруг он схватил мои щёки своей рукой и заставил посмотреть на него. Что ему надо?! Я сделал довольно дерзкое действие — грызанул его за указательный палец. Он, падла такая, не то что руку не убрал, даже не дёрнулся. Я не отчаивался и продолжал грызть его пальцы. — Не советую, — ну хоть какая-то реакция! — Если ты всё ещё это не понял, то мне придётся точно так же погрызть шею твоей любимой дочурке. Я замер от шока. Что он такое говорит? Он же не… Нет-нет-нет-нет! Как только Рейх увидел моё лицо, он не сдержал улыбки. Как же я сейчас надеюсь, что он заржёт и скажет, что решил поиздеваться надо мной и что дети сидят дома целые и невредимые. Но этого не случилось. — Что с ними? Что с моими детьми? — осторожно спросил я и стал делать новую попытку освободить лицо из его хватки. — Дети? Ах да! — он и вправду думал, будто я подумаю, что он забыл о моих детях? — Ох, уж мне эти твои сосунки! — Что с ними?! — я сам удивился силе своего голоса, Рейх от неожиданности руку даже убрал. — Ну не кричи так. Живы… пока что… — он улыбнулся ещё шире. — В отличие от их няньки. — Что? Что ты с ней сделал? — Знаешь ли, очень плохая примета, когда ломается нож. Особенно, когда он ломается между рёбер, — я вообще не понял, о чём он говорит и, видимо, он это понял, поэтому поспешил разъяснить ситуацию. — Я имею в виду… Из чего у вас, русских, делают рёбра? Я об неё нож свой сломал. А кровищи натекло… Я только подпороть хотел, а она как брызнет. И много же её было, ох… Я сидел в абсолютном шоке. Что же там с моими бедными детьми происходит? Навряд ли они там как сыр в масле катаются. Он говорил ещё что-то, но я его не слушал. Ничего не хочу знать обо всяких гадких вещах. Мне уже хватило этой жуткой истории. Я уже хотел перебить его, но это сделали за меня. Дверь тихо открылась и на пороге появился мальчишка, что был мал ростом и худ. Руки он держал в карманах. Голова клонилась вперёд и мне показалось, что сейчас она отвалится — на столько у него тонкая шея. Никаких сомнений — сыночек фашиста. Честно говоря, я думал, что его сын избалованный и точно такой же как и папка, но то что я увидел дальше меня ошарашило. Теперь то я увидел весь гнев несостоявшегося родителя. Все мускулы в лице Рейха передёрнуло. Я видел, что он страшно вспылил. Любит всё-таки эта псина фашистская, кроме себя родного, над детьми изгаляться. Рейх быстро подошёл к ребёнку и поднял руку в приветствии. Вот только я сначала подумал, что сейчас дитё получит знатно. У меня даже сердце заколотилось у горла. Ну я — это понятно. А ребёнок почему об этом же подумал? В этот момент голова пацанёнка дёрнулась назад, будто удар уже пришёлся по его лицу. Ясное дело, что Рейху это не понравилось и он стал всячески ругать своего сына. Ежу было понятно, что для его ребёнка — это то ещё испытание. А судя по тому как он пугался всего этого, ему было реально не сладко. Понятное дело, что я выслушал о нём всё, начиная от отсутствия совести и заканчивая его отсутствия родственности с отцом. По моему, самое ужасное, что может услышать ребёнок от родителя — это то, что он приёмный, ну или по пьянке деланный. Мне самому под конец нотаций очень хотелось расплакаться от того, что я весь такой сякой. Ноги будто приросли к полу, и я с ужасом ждал продолжения. Наконец всё закончилось. Рейх успокоился и напряжённо потёр переносицу. Сынок его молодцом держался. Даже у меня уши завяли, а он это, небось, каждый день выслушивает. Бедный ребёнок. — Dort sagte YAI, er weigere sich, die Dokumente auszufüllen, *(1) — тихо произнёс малец и опустил голову. Я вообще восхитился этим мальчуганом. Я немного не понял того, что он сказал. Что-то про ЯИ… Так, теперь мне интересно. Но мальчик, конечно, даёт! Ещё и отвечает отцу своему. После этих слов Рейх нахмурился и зарычал. Ну, чем не псина? — Уговори-ка своё драгоценное чадо перейти на понятный язык, — произнёс я, с явной гордостью за пацана. — Обойдёшься, — злостно ответил Рейх и вышел из помещения, предварительно толкнув сына в плечо. Мальчик потёр своё плечо. Послышался грохот, видимо, тоже дверь. Потом он с большим интересом стал рассматривать меня. Я тоже глядел на него. Одно лицо с Рейхом, честное слово. Неужто этот фашист реально пытается донести до своего сына информацию о том, что он приёмный? По моему результат на лицо. — Я сказал, что ЯИ отказывается заполнять документы, — пояснил мне мальчуган и подошёл ближе. От этого заявления у меня аж сердце заликовало. Ну наконец-то ЯИ стал сопротивляться воле этого идиота. Ну и попадёт ему. Под словом «ему», я надеюсь на то, что попадёт Рейху от ЯИ. Когда-нибудь у этого японца должны же нервы сдать. Сейчас самое время. — Хорошо. Поделом этим немцам. Всем им смертного наказания мало! — я даже не подумал о том, что сморозил. Германия-то тоже немец. Неловко вышло. Я стал ждать дальнейших действий мальца. — Если вы меня накажете, мой папа велит побить вас палками. Не подумайте ничего, я вам не угрожаю, а предупреждаю. Просто я не хочу этого, — я вообще выпал от этих слов. Нет! Это не ребёнок! Мыслит он точно не как ребёнок. Я так сильно привык к поведению моих детей, что общение с действительно интеллектуальным ребёнком меня застало врасплох. Я решил поддержать диалог. — И часто он этим балуется? — спросил я и Германия опустил взгляд. — Мой папа делает это с превеликим удовольствием, — я не совсем понял, что он имеет в виду. К чему он это? — Что? Извини, но мне кажется, что это не ответ на вопрос. — Что для вас удовольствие? — вновь неожиданно. — Ну… — я задумался. — Я получаю удовольствие от общения со своими детьми, пусть я и устаю от этого, но… — меня перебили. — Вам это нравится, значит вы делаете это часто, — быстро произнёс Германия. — Извините, что перебил вас. Ого. Это… Действительно так. Кстати, я только сейчас заметил, что у мальчишки нет такого жёсткого акцента, как у отца. — Ты прав. Это очень умно, — я улыбнулся, но в ответ улыбки не последовало. — Да… Слушай, ты не знаешь, что твой папа сделал с моими детьми? — Папа считает, что с арестом вашей семьи не всё так просто, — ответил он, после чего отрицательно помотал головой. — Знаю лишь то, что произошло убийство няньки и детей забрали сюда в штаб. Я поёжился, зная, что эта часть рассказа сынишки моего врага была истинной правдой. — Ещё он их морит голодом. Больше я ничего не знаю. Могу лишь только дать совет — подчинитесь ему. Так будет лучше для всех. Если вы будете перечить ему, это отразится на ваших детях, — довольно мрачно произнёс малец и стал потирать свои ладони друг о друга. — Сынок, я всю жизнь служу своему народу, а не этому извергу в облике человека, — я устало улыбнулся. — Но я подумаю над твоим советом. Германия пожал плечами и продолжил на меня пялиться. Кстати, а сколько ему лет? На сколько я знаю, двенадцать. Он так хорошо на русском говорит. Рейх в его возрасте часто запинался. Это, скорее всего, было вызвано жестокостью ГИ. А Германия… — Германия! — мальчик дёрнулся от неожиданности и я стал говорить тише. — А тебя отец не бьёт? Я на минуту представил двенадцатилетнего пацанёнка, уворачивающегося от кулаков отца, шмыгающего вечно простуженным носом и скучающего по элементарной ласке. — Ну… — и вправду глупый вопрос я задал. — Я не люблю об этом говорить, но… Могу ли я довериться вам? — Да, конечно, — я часто закивал, показывая тем самым сильный интерес. — Хорошо, я расскажу. Только папе не говорите ничего. Хуже будет… — Тебе или мне? — Обоим. Как оказалось, насмешки, щипки, тумаки, порка сделались неизбежными элементами его воспитания. После каждого рассказа мальца я задавался вопросом: «Что он такого сделал, чтобы заслужить столь суровое наказание?». Это место действительно источник постоянных тревог для Германии. Почему воспитание сейчас отдано в руки таких мерзавцев, как Рейх? То ли на меня повлияли душераздирающие рассказы Германии, то ли это моё врождённое благородство, но я собирался помочь мальцу. Не знаю как, когда и чем, но я помогу. Знаю лишь то, что для хорошо воспитанного ребёнка, иметь дело с такой маниакальной личностью, как нацистский фюрер, было поистине мучением. Интересно, как он так сам воспитался. Молодец, мальчик. Зуб даю, помогу чем смогу. Дверь медленно стала открываться.