Всё равно не сдамся тебе

POV СССР — Voila! — эти слова резко и беспощадно вырвали меня из раздумий. Я и забыл, что нахожусь дома у фашиста и позирую ему. — Что ж, молодец. Ты вытерпел. Не каждый, знаешь ли, может похвастаться подобным исходом дел… Хотя, в твоём случае, я решил чуть смягчить правила. — То есть… — я не совсем отошёл от ступора и не знал, как лучше задать вопрос. — Тебе позировали и другие? — Да, была парочка заключённых. Их тела были довольно неплохими, в отличие от остальных. Не знаю, почему позирование давалось им так трудно. Может дело в голоде, но это не мои проблемы — ты позируешь своему фюреру и каждое лишнее движение будет считаться неуважением. Думаю, ты и сам понимаешь, что мало тех, кто выходил живым из подобной художественной вечеринки, — я нахмурился. Зачем он всё это мне рассказывает? — Рисунки я таки заканчивал, но слабонервным их наблюдать не рекомендуется… Как только он закончил говорить, его руки стали поворачивать альбом, чтобы показать своё произведение искусства. Обычное тело, при чём моё — мог бы подумать я, если бы не один маленький нюанс. На груди было нечто, вроде вырезанной надписи на немецком. Было написано: «Third Reich» и свастика рядом. И как вижу, те кто выжил тоже изображаются на его рисунках с увечьями. Это могло быть красиво, если бы не его больной разум, который порождает подобные «шедевры». Зато реалистично. Я ещё раз осмотрел рисунок. Насмотревшись вдоволь, я отвернулся, решив, что угодил ему и теперь стоит начать разговор о папке. Почему-то мои щёки покрыл лёгкий румянец. Причин для этого нет, но я уверен, что не стоит показывать такое Рейху. Он больной на голову, ему нельзя такое созерцать. Я начал поворачиваться, чтобы напомнить ему о папке, но увидел, что он чего-то ждёт. В его глазах был нескрываемый интерес и… ужасное нетерпение, граничащее с раздражением. Конечно, я же ничего не сказал ему про рисунок! А ведь он ждёт моей реакции. Я нервно взглотнул. Его лицо прямо-таки говорило: «Если ты сейчас же не дашь мне критики, то я пришью твои глаза к бровям и заставлю смотреть на этот рисунок вечно». Чёрт… Я уже говорю, как он. С кем поведёшься, от того и наберёшься. — Очень… — я судорожно стал перебирать в голове подходящие слова. — Профессионально. Я чуть не заржал в голосину. Более правильных слов я вспомнить не мог? Рейх поднял одну бровь, от чего я понял, что он не поверил моей похвале. Нужно как-то исправить сию ситуацию. — Я имел в виду, что выглядит очень похоже. Вот только… по моему надпись лишняя, — да, я ещё тот смельчак, раз решил доказывать сумасшедшему художнику неправильность его творения. — О, это лишь прототип, задумка. Я планировал сделать нечто большее, — он отвёл взгляд в сторону и лицо приобрело грустный вид. — И вообще, мне кажется, что здесь чего-то не хватает. — Чего-то не хватает? — да, адекватности, как минимум. — Да, сам взгляни. Только не так параллельно, как в первый раз, хорошо? — с этими словами он отдал мне альбом, а сам закинул ногу на ногу и сложил руки в замок. — Ну не знаю… — мне действительно стало интересно. Что же здесь ещё можно добавить? — Я это всё не особо понимаю, так что я не думаю, что мне стоит доверять подобные вещи. — Не скажи. Иногда не мешает прибегнуть к совету человека, который мало разбирается в подобной области. Так надёжнее. Такому человеку наоборот легче заметить что-то не то. Потому я сейчас хочу услышать твою настоящую точку зрения. Ого! Не знал, что он может так говорить. Слишком логично и умно для человека, очищающего расу от «нечистых». Признаюсь, он меня сильно поразил. Правильно ведь мыслит, гад. Хорошо, раз так, то расскажу ему о своих мыслях и впечатлениях о рисунке. — Как по мне, здесь нет ничего такого, что нужно добавить или убрать. Он совершенен. Я вот серьёзно сейчас. Это конечный результат, — протараторил я, после чего уставился на него. Рейх чуть сощурился, потом встал и подошёл ко мне со спины, оказавшись за диваном. — Хм… А как по мне, всё-таки чего-то не хватает. Я даже знаю чего. А ты знаешь? — я почувствовал, как он опёрся о спинку дивана. — Нет, — честно ответил я и напрягся. Что-то не то и моё нутро просто орёт об этом. — Что ж, в таком случае дам подсказку, — его рука потянулась к рисунку и он пару раз стукнул по альбому пальцем. — Дело не в рисунке. — Э… — что он хочет сказать? — Честно говоря, я думал, что ты догадаешься быстрее, но, кажется, я переоценил тебя, — так, ладно, хватит любезничать. — Ясно. Давай закончим этот разговор потом. Ты обещал мне папку. Свою часть уговора я выполнил, теперь твоя очередь. Когда я закончил говорить, он молчал не менее минуты, затем за своей спиной я услышал смешок. Я поспешил повернуться, чтобы понять, что тут смешного. Я встретился с ним лицом к лицу. Лёгкая ухмылка, наглые, полузакрытые глаза. Очень знакомая эмоция. Да… Это та самая эмоция, не дававшая мне покоя ещё с детства. С улыбкой её стало легче разобрать. Насмешка. Злая насмешка. Далее он глубоко вздохнул, прикрыл глаза, правда ненадолго, и изобразил некое подобие сочувствия. — Союз, ты действительно такой идиот или только притворяешься? — о чем это он? Он что, вновь навесил мне лапшу на уши? — Ты реально думаешь, что этого достаточно для того, чтобы я раскрыл тебе свои секреты? И между прочим, я не люблю переводить темы так быстро. Мы ещё не закончили. Его голос в начале звучал мягко и ласково, а под конец его тон стал настолько строгим, что я невольно поёжился. — Ты меня надул! — не знаю, почему я удивился, это было очевидно ещё с самого начала. — Прости, Союз, но я не могу так просто сдаться. Давай так, ты дашь закончить мне мою работу, а потом уже решим? — Ну уж нет! Я на одни и те же грабли наступать не буду. Я не позволю так просто манипулировать собой, — я встал на ноги и понял, что ещё чуть-чуть и я начну его по морде бить, да так, что он забудет про своё государство и свои идеологии. — Ну, у тебя в любом случае нет выбора. Я не люблю отступать, поэтому тебе придётся пережить финальные штрихи, не важно согласен ты или нет. — Что ты имеешь в виду? — Я твой враг — я не обязан тебе что-то объяснять, — впервые слышу, чтобы он называл себя моим врагом и, честно говоря, меня это совсем не успокаивает. — Сядь поудобнее или даже приляг. — Я не стану выполнять твои указы, — я стал потихоньку отступать назад. — Хорошо, только ты всё равно сядешь — если не по своей воле, то с моей помощью, — после этих слов я как-то осмелел. — Да ну! А силёнок-то хватит? — на его лице появилась улыбка и я уже успел пожалеть о своих словах. — Чтобы перерезать глотку, сил много не надо, как и ума, — внезапно он двинулся на меня и я прикрылся рукой, чтобы защитить лицо от удара. Я уже совсем забыл, что он не так прост и он довольно не слабый противник, несмотря на то, что уступает мне физически. В любом случае, драка закончилась, не успев начаться. Я даже сначала подумал, что он пытается завалить меня. Как оказалось, он просто прижался ко мне и теперь успешно вис на моей шее. Круто… Напугать, пригрозить и ничего не сделать — девиз, которого он придерживается всегда. — Уже не актуально, — тихо произнёс я и посмотрел в его глаза. — Как всегда, ты говоришь, что сделаешь что-то и не делаешь. — А кто сказал, что я собираюсь это делать? Ты мне нужен живым. От мёртвого тебя совершенно никакого толку, — он прижался щекой к моей груди. — Союз, сядь по хорошему. Не заставляй меня прибегать к посторонней помощи. Я не хочу идти обратно в подвальный отсек, чтобы просто удовлетворить свои желания. — Ты уже достаточно на меня насмотрелся, по памяти дорисовать сможешь, — с этими словами я стал его отталкивать от себя, но этот гад прилип, будто банный лист к тазику. — Нет, Союз, ты меня не понимаешь. — Конечно, ты же ни фига не объясняешь! — я повысил голос и, как оказалось, зря. — Не смей на меня кричать, — тихо, но не менее злостно произнёс он сквозь зубы. — Ты, кажется, забыл, ради чего ты решил украсть у меня эту папку. Я плевать хотел на детей, и не только на твоих, и ты сам в этом сегодня утром убедился. Мне ничего не стоит утопить одного из твоих сосунков в собственной крови. Поверь, я каждый день борюсь с желанием пойти и перебить их как помойных крыс, но по-другому я не смогу тобой управлять. А теперь выбирай: либо ты сейчас же садишься на диван, либо я прямо при тебе буду умертвлять твоих отпрысков самыми ужасными способами. Даю пять секунд. Он говорил очень серьёзно. Слишком серьёзно. Не знаю, пытается ли он мной таким образом манипулировать, но сейчас не время выделываться и учить его морали. — Раз, — начался отсчёт, а я всё ещё не знаю, что делать. — Два. — Ладно-ладно! Я сяду… Только… не трогай моих детей. На его лице появилась победная улыбка и мне стало отвратительно от самого себя. Я ведь даже не знаю, здесь ли мои дети и живы ли они, а доверяю его словам, будто это единственная, самая правильная истина. Ему нельзя верить, но другого не дано. — Правильный выбор, — он оторвался от меня, взял за руку и повёл к дивану, а я как какая-то скотина послушно пошёл за ним. Он усадил меня на диван, а сам отправился на кухню. Немного покопошившись в нижней полке, он что-то вытащил оттуда и повернулся ко мне лицом. В его руке был перочинный ножик. Странно, что он не достал нож, который достался ему от меня. Он любит святить им в моём присутствии, надавливая на больное — на воспоминания о прошлом. Кровожадно ощерившись, он склонил голову на бок, и его пальцы опустились на лезвие. Грозный вид ему придать не удалось, но где-то внутри родилось волнение. А нож-то ему зачем, если он не хочет мне вредить? Он ведь закончить свою работу хотел, так чего он тянет? Тем временем его величество уже подошло ко мне и стало изучающим взглядом оглядывать мою грудь. Всё это так странно. — Союз, — я промычал, давая понять, что услышал его. — Ты, наверное, не понимаешь, зачем мне нож, не так ли? — Ну? — Я очень не хотел говорить тебе об этом, но если я начну воплощать свои планы в жизнь, не предупредив тебя, то есть вероятность, что я не только не закончу свою работу, но и инвалидом останусь на всю жизнь. Не отпирайся, хорошо? Так будет лучше для всех. Так он мне ничего и не объяснил. Он говорил чуть ли не извиняющимся тоном. Рука с ножом уже опустилась вниз, видимо, из-за усталости. Не отпираться? Легко ему говорить, он ведь знает, что сейчас будет, а я нет. Ну, должно быть, сейчас узнаю. Ладно… Я должен вытерпеть всё, даже если будет очень больно. Следующее действие меня совершенно не удивило. Он залез на меня верхом и сейчас копошился у меня на коленях, пытаясь поудобнее устроиться. На его худощавой физиономии отразилось столько страдания. Что ж, могу только представить, какое жгучее наслаждение он испытывает на самом деле в душе. Надавать бы ему как следует, чтобы такой херни не творил, да, увы, без потомства останусь. — Поверь мне, я знаю, что подло поступаю, но я не могу ничего поделать с собой, — мягко произнёс он, а глаза же в это время изображали не то тоску, не то восторг. Скорее второе. Признаюсь, тут я испытал лёгкий шок. В смысле не можешь ничего с собой поделать? Я вот вообще иду чуть ли не на верную смерть из-за детей, а тебе сложно не причинять вред другим? Нет, у него точно что-то с головой. Не знаю чем он болен, но уверен, что если не запускать, то это лечится. Мне даже жалко его как-то стало. Тем не менее, я предпочёл молчать. Он приблизился к моему лицу чуть ли не вплотную. — И не вздумай бежать, — тихо прошептал он мне прямо на ухо, делая при этом вид, что ластится ко мне. Мне стало дурно. Я прямо-таки кожей чувствовал его мерзкую улыбочку. Значит всё уже… сейчас начнётся и остаётся только терпеть. Сознание потерять, что ли?.. Вспомнив первый день в штабе — реакцию этого фашиста на то, что я потерял сознание при сдаче крови — я понял, что, наверное, не стоит этого делать. Далее он опустился чуть ниже, к шее. Так… Что-то не то. Надеюсь он не будет меня сейчас кусать. Я не готов к укусам этого недовампира. Не успел я и разволноваться, накрутить себя до нельзя, как он впился своими острыми, как бритва зубами в мою шею. Я ощутил, как по шее и груди потекла тонкая струйка крови. На удивление, было не так больно, как я думал, но это не значит, что больно не было. Я тихо промычал и скривил губы. По его телу прошла слабая дрожь. От удовольствия, наверное. Я сидел скрючившись, со лба потёк пот. Оторвался от моей шеи он достаточно быстро. Мельком я увидел, как на его клыках осталось немного крови. Потом он слизнул её и зубы вновь стали белыми. Он с трудом переводил дыхание, но улыбался. Неужели он так увлёкся, что забыл о том, что нужно дышать? Его глаза загорелись огоньком азарта. Ему прямо-таки не сиделось на месте и это было ужасно. Не на стуле сидишь, придурок! Ну неужели нельзя сидеть спокойно?! Щёки залил румянец и это не укрылось от его взгляда. Благо он решил промолчать по этому поводу. Боль от укуса не исчезла. Скоро боль уйдёт, это проверено многократно. Вот только теперь ещё и прибавилось раздражение. — Будь ко мне терпимей, ведь это мой первый опыт. А я не люблю, когда у меня что-то не получается с первого раза. У меня есть немало неудавшихся работ и такие я, как правило, сжигаю… Он угрожающе приложил лезвие к моей шее и облизнул губы. Ладно, хорошо, без проблем, господин Гоголь, но есть одно но — я всё ещё не понимаю, что он хочет сделать. То ли я и вправду такой идиот, то ли он плохо делает намёки. Далее стало происходить что-то совсем из ряда вон выходящее. Он выглядел сейчас таким… опасным. Никогда бы не подумал, что буду чувствовать эту жгучую тревогу по отношению к нему. — Начну на счёт три, — я стал готовиться к худшему и нахмурил брови. — Раз, два… Я испытал острую боль в районе груди и дёрнулся, прошипев что-то неразборчивое. Он порезал мою грудь ножом. Подонок… Неужто ему сложно прожить без обмана хотя бы несколько минут? Да что тебе ещё от моего тела нужно?! Осознание пришло, будто по щелчку пальцев — он хочет вырезать своё имя на моей груди. Как я раньше не догадался? Это же очевидно. Я оглядел его лицо и понял, что он опять чем-то недоволен. — Не дёргайся, иначе следующие место, где я буду тебя резать, будет твой зад, — конец ножа оказался прямо у моего носа. — Да подавись, — мрачно произнёс я и отвернул голову. Я услышал, как тот хмыкнул и продолжил своё кровавое дело. Сказать, что всё прошло быстро и гладко не могу, потому что всё, что было дальше, напоминало агонию. Нет, конечно, с иглами под ногтями это не сравнится, но всё равно больно. Кроме физических мук меня донимали и моральные. Ну что я тебе сделал? Что не так сказал? Почему? Особенно больно было тогда, когда он принялся вырезать первую букву второй части имени. Я тогда не выдержал и, не ожидая от самого себя таких действий, схватил его за бедро с такой силой, что он чуть пискнул и сместил брови. Что интересно, от своего занятия он не оторвался. Скорее всего на этом месте у него будут синяки. Добивало так же постоянное ощущение того, что по твоей груди что-то течёт, в моём случае это «что-то» — кровь. Обмороком даже не пахло, хотя с моим частым дыханием, я должен был отключиться уже очень давно. Длилось всё это не более трёх минут, но мне показалось, будто всё длилось, как минимум, полчаса. Ох… Как же ужасно. На мне имя этого подонка останется шрамом на всю жизнь, да ещё и свастика эта грёбанная. Хочется взять и содрать с себя всё это, но сомневаюсь, что мне поможет то, что я сдеру с себя кожу. Просто стоит смириться, забыть об этой мелочи, как кошмарный сон и жить дальше. Хотя жизнью это существование не назовёшь. Все предыдущие годы я то и дело, что тратил на своих детей. Пытался быть добрым и заботливым, хотел вырастить из них людей достойных и порядочных. Но что я получил взамен на свои мечты? Лишь боль и разочарование. И благодаря кому? Лучшему другу! Нет, это только со мной могло случиться. Ну и что дальше? Мои дети станут фашистами? Да, наверное, это следующий этап. Даже если я одержу победу в войне, это ничего не изменит. Рейх нанёс мне действительно сильный удар и он ни с чем не сравнится — ни с этими порезами, ни с иглами под ногтями. Я думаю об этом каждый день, но именно в этот раз осознавать подобное отчего-то было особенно больно. Мои думы настолько сильно захватили моё сознание, что пришёл я в себя лишь тогда, когда он стал безжалостно водить своей ладонью по моей исполосованной груди. Я терпел это, пока мне не стало казаться, что израненная часть тела отрывается от костей. Между прочим, я до сих пор держал руку на его бедре. Стоит убрать её и дать понять этому фашисту, что мне не очень приятны его действия. Я убрал руку с бедра и потянулся к его руке. Сжав его ладонь, я отвёл её чуть назад. Этот процесс доставил мне море проблем и это я ещё молчу о том, что любой более или менее глубокий вздох отзывался ужасной болью в районе грудной клетки. Конечно, это же не царапины какие-то, а довольно глубокие порезы. Надеюсь у него что-то ёкнет и ему хватит совести продезинфицировать свою же работу. Хотя, в случае с Рейхом, говорить о совести глупо. По его пальцам текла кровь. Он ухмыльнулся и тут я почувствовал, как накатывает. Нет, СССР, не смей. Когда останешься наедине с собой, тогда будет можно, но не сейчас. Тряпка… Пелена слёз затуманила мне картину, но даже сквозь неё я смог разглядеть, как меняется его лицо с веселья на удивление. — Видеть тебя не могу… — единственное, что я смог произнести, прежде чем у меня встал ком в горле, а слёзы стали катиться по щекам. По какой-то причине, мне казалось, что он снова станет раздражительным и я, затаив дыхание, стал ждать новой порции пыток. Просто я уже не могу ожидать от него чего-то иного. Я успел привыкнуть к его постоянному желанию навредить мне. Какой идиот придумал, что пытки можно использовать ради удовольствия? Покажите на него пальцем, я сломаю ему хребет. Однако, я пришёл в удивление, когда фашист обвил мою шею руками, зарылся пальцами в волосы и, поняв моё состояние, резко привлёк меня к себе, прижав мою голову к своей груди. Он… обнял меня. Просто прижал к себе. Легче мне, конечно, не стало, но я хотя бы сижу в спокойствии и надо мной никто не издевается, не режет. Я решил не сопротивляться и отдаться судьбе. Пусть делает, что хочет. Мне плевать. Я устал и просто-напросто хочу отдохнуть. От него, а может от рубашки, свежо пахло. Честно говоря, впервые плачусь ему в грудь. Ну, теперь я хотя бы понимаю, почему он постоянно стремится к такому исходу событий. Должен сказать, что действительно приятно, когда тебя жалеют. Вот только не стоит забывать, кто меня сейчас прижимает к груди. А ведь я уже совсем забыл, что он тоже человек. У него так же бьётся сердце, как и у других. Его грудь вздымается при вздохе и выдохе, и это никакая не особенность, так у всех. Я уже не плакал. Даже забыл о своих страданиях и тех слезах, что были пролиты минуту назад. Он отвлёк меня своей непредсказуемостью. Убедившись, что уже достаточно успокоился, я поднял голову, чтобы оглядеть своего мучителя. Вскинутые брови, глаза широко раскрыты — кажется, он удивлён не меньше моего. А смотрит всё равно с насмешкой. Попроще взгляд не мог выбрать? Приятно наблюдать за моей беспомощностью, да? Я и не заметил, как сполз с дивана. Хочу выпить… Такого ярого желания не испытывал даже на Новый год. Чувствую себя алкоголиком, у которого началась ломка. Этот фашист всё ещё прижимал меня к себе и мне ни с того ни с сего стало жарко. Я не знаю, что случилось, но предполагаю, что дело в эмоциях — такое иногда бывает, когда резко начинаешь плакать. — Отпусти, жарко… — тихо, как мне показалось, сказал я и попытался отпрянуть от него. У меня получилось и сейчас я успешно полулежал на спинке дивана. — Извини, просто я надеялся, что всё же сумею согреть твоё сердечко, которое папа не сумел в твоём детстве обогреть, — злобная улыбка возникла на губах и… ехидный смешок. Опа! Нет, это уже настоящее хамство. Он что, совсем не думает о том, что говорит? К отцу я, конечно, тёплых чувств никогда не испытывал, но тот факт, что Рейх сейчас нагло давит на то, что отец меня не любил просто выбесил меня. Сумел ли ты обогреть моё сердце? Да… сумел. Настолько хорошо сумел, что даже перестарался. Очень хочется поделиться этим теплом. А почему бы и нет? Наслаждайся! Знаю, что это не выход. Если я так сделаю, то скорее всего мне будет плохо, но желание проучить его было настолько сильным, что я сию же секунду откинул все страхи. Только-только я вцепился в его запястье, как он начал что-то быстро тараторить на немецком, а потом, видимо, смекнув, что к чему, предложил мне выпить. Один вопрос: «Как?». Как он угадывает мои желания? Кажется, я действительно ничего о нём не знаю, в то время как он мои эмоции просто как книгу считывает. Анализатор хренов… Ладно, считай, что тебе повезло, так что можешь не волноваться за свою черепную коробку. — Давай… — эти слова дались мне с трудом, во-первых, из-за усталости, а во-вторых из-за того, что я так просто соглашаюсь на его предложения и при чём какие — выпить. Я в последнее время веду себя, как не созревший юнец, которого берут на слабо. — Хорошо. Вино? По его осторожному выражению лица я понял, что вопрос по сути-то риторический. Точнее, ответить надо, но обязательно нужно согласиться на вино, потому что я уверен, что другого у него нет. Я кивнул, чем вызвал у него одобрительный кивок. Он стал слазить с меня и… Ну ёб твою мать! Как видится, в его представлениях у меня нет ничего такого, на что облокачиваться руками нельзя ни при каких условиях. Даже если люди в стране будут вымирать, я не подпущу к себе ни одного человека с этой целью. Пересилив желание оглушить его силой децибелов, я раздражённо поиграл бровями. Ещё кое-что — что с папкой? Если он и сейчас будет юлить, то мне придётся связать его и искать папку самому. Мне всё равно кого он там звать будет, я уверен, что у него верёвок на всех хватит. Эта папка мне сейчас необходима, как жизнь моих детей. Там точно есть что-то, раз фашист так усердно её скрывает. Принеся два бокала, Рейх принялся вливать в них вино. Бутылка была неполной, так как в процессе рисования он выпил один бокал, но алкоголь, видимо, уже успел немного выветриться. Главное не забыть, что мне нужно просто выпить, а не напиться в зю-зю. На голодный желудок пить не очень-то хорошо, но ничего не поделаешь. Просить у него еды я не буду. Предложит — соглашусь, а сам нет. Когда бокалы были наполнены, я без раздумий взял его и залпом опрокинул содержимое себе в рот. Я вспомнил, почему так не люблю вино. Этот приторный запах ужасен, вкус ещё хуже. Лучше уж коньяк, ну или хотя бы водка. Рейх тихо, без лишних слов просто налил мне ещё вина. Я не планирую много пить, поэтому буду растягивать этот бокал до последнего. Сам же Рейх не спешил потреблять алкоголь. Подозрительно. Ну ясно же видно, что делает вид. Напоить меня хочет, а сам остаться трезвым. Если так, то хочу его расстроить, я в алкогольном опьянении очень люблю идти на конфликт и становлюсь агрессивным. Поэтому, если мне стукнет в голову сделать что-то, он меня не остановит, не уговорит и даже детьми упрекнуть не сможет. Ну-с, считай, что за твоё здоровье пекусь, нацист хренов. По его лицу я понял, что он тоже что-то заподозрил — сощурил глаза, нахмурил брови и поджал губы. — Чего не пьёшь? — тихо спросил он и прильнул губами к бокалу, отведя взгляд куда-то в сторону. — Изжога замучила, пить просто невозможно, — конечно, я соврал. Я и не надеялся на то, что он поверит. В его вере не было необходимости. Однако моё внушение на него подействовало. — Оу… Так что ты молчал? Я бы предложил тебе что-нибудь, — бокал Рейха был благополучно опустошён. — Да, ты можешь предложить. Например, обработать мои раны на груди — это действительно то, что мне сейчас нужно, — после этих слов, он встал с кресла и ушёл в коридор, неизвестно в какую комнату. Вернулся он со спиртом и ватой. Ну наконец-то! Здравый смысл! Я смог до него достучаться! Обрабатывал он всё сам, запрещая мне даже прикасаться к вате. То ли он хочет сам отчитаться передо мной, то ли он опять хочет найти способ покомандовать. В первое мало верится. Порезы щипали и это знатно выводило из себя, но должен признать, что этот изъян скрашивало то, что Рейх периодически дул на раны — и на том спасибо. Далее было очень тихо. Он не смел разговаривать после содеянного. Так же молча он и заливал совесть вином. А не многовато ему? Как бы он тут не набухался. Просто, судя по его поведению в трезвом виде, я делаю вывод, что в пьяном состоянии он ведёт себя ещё хуже. Тем не менее, я не стал лезть к нему с просьбами остановиться — пусть сам своей жизнью распоряжается. Не стану ему мешать. Надеюсь, что это не выйдет мне боком… POV СССР закончен *** ЯИ сидел за столом в своём кабинете и безэмоционально заполнял документы. Ну, как заполнял… Тыкал пером в одну точку и раздумывал над отношениями с США. Этот сопляк, по словам ЯИ, всё-таки смог добиться независимости у своего папаши и сейчас ведёт войну с азиатом. Годков — нет ничего, а ведёт себя, как будто он здесь самый главный. Семнадцатилетний Гитлер… Из-за этой войны японец совершенно не мог уделить время Рейху и помочь ему. Слава богу, что в их скромной по содержанию компании есть ещё и Королевство Италия. Помощи от него, конечно, как от козла молока, но его наличие мешает нападению других стран на земли Третьего Рейха. Честно говоря, ЯИ думал, что отношения между КИ и Рейхом будут обречены на провал, но благодаря терпению, обаянию и убедительности Третьего, КИ благополучно перешёл на их сторону. Итальянец совершенно не симпатизировал Рейху и немец его очень не любил, но лишнее продовольствие и дополнительная защита никогда не помешает. Сам же ЯИ относился к КИ нейтрально — есть он и есть. ЯИ напряжённо нахмурился и помассировал переносицу двумя пальцами. Хорошо он тут устроился. Сидит под прочным крылом у Рейха, а дочка, Япония, решает все основные проблемы его родной страны. Ну, а почему бы и нет? Взрослая уже, как-никак, шестнадцать лет. Японцу часто приходилось краснеть за несносную девчонку, но всё равно, у наследницы был талант к управлению. Она же и предложила отцу объединить свою страну со страной Третьего Рейха. Вот только было одно но — Рейх очень недоверительно относится к таким предложениям. Японцу нужно заработать такое доверие, какое даже Союз был не в силах заслужить — то есть, идея-то хорошая, но, увы, нереализуемая и ему удалось лишь установить напарнические отношения. Возможно, дочка приедет к отцу, чтобы повидаться с ним, а так же с Германией, которого она чуть ли не братом считает, в то время, как Германия думает, что девчонка просто смеётся над ним. ЯИ часто бесил чистый девчачий характер дочки — все эти розовые, режущие глаза, цвета, слишком большое количество косметики и разных банок в ванной комнате, из-за которых порой в ванну залезть невозможно. Что уж там говорить про нескончаемые потоки одежды? Тем не менее, Япония была довольно боевой по натуре. Её было невозможно переубедить, если она в чём-то уверена. С отцом всегда были стычки, но шуточные, то есть, они ругались лишь для забавы, так как каждому нужно было выговориться после сложного дня. В принципе их отношения можно назвать тёплыми, если не учитывать то, что они видятся совсем не часто. Любовь на расстоянии, так сказать, и война, увы, хорошенько смогла закрепить такой образ жизни у этой маленькой японской семьи.