Всё равно не сдамся тебе

— И всё-таки ты такой же, как и я. Тебе ведь это нравится, не так ли? — спросил, словно не своим голосом Рейх. Я висел над ним, держа в руках наш старый добрый нож и пытаясь прицелиться прямо в грудь. Он взял меня на слабо и я не отказался. Я не мог упустить шанса. Эта злоба не могла погаснуть во мне, а, напротив, чем больше я вспоминал о том, что сделал мне этот хренов фашист, тем мучительнее разбирала она меня. Слушаю его дыхание и думаю о том, что скоро мне придётся засадить нож в его сердце, но сначала… Сделаю то, что и он с моим телом. Каждая буква, как бы я не хотел, не получалась аккуратной, по какой-то причине. А эмоции были такими нереалистичными, будто я сижу здесь с манекеном. Глаза стеклянные, лишь на губах играет лёгкая улыбка. Уповая на какие-то нездоровые, извращённые и садистские наклонности, я, стараясь делать это максимально безболезненно, поднапёр и аккурат в самую грудь всадил нож по самую рукоять. Внезапно я увидел себя со стороны — я, словно какой-то тиран, равнодушно взираю на утекающую жизнь из тела моего бывшего друга. Тревога внутри меня молчит. Я понимаю, что совершил жуткую глупость. Нарушитель моей мирной жизни исчез, но лучше мне от этого не стало. Смотря на свои руки, что были полностью испачканы в чужой крови, я позволил себе наконец возрадоваться победе… *** Я резко подскочил. По лбу скатывался холодный пот, а тело трясло. Я стал глубоко дышать, пытаясь успокоиться. Сначала мне казалось, что в глазах темнеет, но это просто было такое освещение. Перед глазами стояла кухня. Я что, уснул? Когда я успел? Слева от меня голосил товарищ, при чём без каких-либо остановок. И товарищ не от слова «друг», а от слова «особь». Так вот, эта особь и до выпивки много языком чесал, но сейчас вообще кошмар. Невзирая на довольно ранний час, он был уже пьян. Я сам видел, как он напивался. Болтлив он был до чрезвычайности. Он бы и кляп проглотил, если бы ему пришло желание поговорить, а говорил он много, восторженно захлёбываясь словами, запинаясь об собственный язык. Темы его разговоров сменялись очень быстро. Иногда я мог выцепить отдельные фразы про недобитых евреев и всё в таком духе. При том, его слова сопровождались постоянными пинками или наоборот, слишком нежными прикосновениями. И как я вообще смог уснуть при таком-то шуме? Хотя, надо признать, тембр его слегка хрипловатого голоса был уже не таким противным, как в обычном состоянии. Но слушать этот пьяный бред мне всё равно не хотелось. Я, конечно, тоже не промах. После того, как этот мелкий пьянчужка меня в очередной раз вывел, я решил довериться поговорке «дурачки дурачков всегда поймут», и тоже употребил один стаканчик… вискаря… Да, как оказалось, у него есть и другие виды алкоголя в доме, в том числе и виски. Вот это я понимаю — алкоголь! Не то, что это треклятое вино. Вот только, раздражение оно не сняло. Он до сих пор болтает? Уф… Такое ощущение, будто он хочет обсудить со мной всё, что произошло у него в прошлом, начиная с того момента, как воспоминания начали закрепляться у него в разуме. Хм… Прошлое… Ну, конечно! Вся эта заварушка ради папки! Не знаю, стоит ли просить её сейчас. Просто как-то и красть у него не хочется. Саднила мыслишка, что это подло. Хотя я уже пытался сделать это, но лучше не буду провоцировать его, рисковать уже как-то надоело. К тому же, на кону слишком много дорогих мне вещей — мои дети, мой народ, моя страна и моя жизнь. В принципе, на счёт последнего мне нужно волноваться в последнюю очередь, потому что покушений на мою бесценную жизнь пока что не было, по крайней мере серьёзных. — Так где папка? — мой голос прозвучал так тихо, по сравнению с его. Замолчав буквально на несколько секунд, он выдал действительно нечто странное. — В могиле… В каком это смысле? Он закопал её? Здесь есть какой-то глубокий смысл, вроде «я похоронил папку в ядрах памяти»? — А почему ты про него спрашиваешь? Про него — это про кого? Про… Блядь! Да не папа! Папка! Совокупность бумаг, чёрт тебя дери! Кажется я начинаю сердиться, чему виной алкоголь. Так, ладно, Союз, спокойнее. Вдох-выдох, вдох-выдох… и… — Да папка, папка, остолоп! Неужели тебе это так сложно переварить?! Ой… Куда-то не туда пошёл разговор… Чую, я сейчас доболтаюсь. Но я уже не могу просто. Я сейчас, наверное, свой сон буду в реальность превращать. Тем временем, он всё продолжал молчать. Я просто буравил его взглядом и задавался единственным вопросом: «О чём ты думаешь?» Какая новая блажь завладела его воображением? А отхлестать ух как хочется — ладони горят! Тут он дёрнулся, словно пропустил хороший удар в челюсть, а потом устремил взгляд на меня. Лучше бы он агрессивно отреагировал на мой крик, но он только смотрел. — Да не кричи ты так, я слышу, — он откинулся на спинку дивана и вновь посмотрел на меня. — Между прочим, ты должен быть благодарен, что я вообще пропустил мимо ушей то, что ты повышаешь на меня голос. О как! Даже в пьяном состоянии он ведёт себя, как тварь последняя. Хорошо, сейчас ты получишь такую благодарность, что на всю жизнь запомнишь. Собью твою ухмылку с физиономии. Но сначала стоит его предупредить об этом. Не сразу же кулаки в ход пускать. Пришлось ласково попросить его заткнуть фонтан, пока не огрёб синяков по своему миленькому личику. На мои угрозы он просто пожал плечами и скатился к моему плечу. Руки он прижал к своей груди, будто хочет сказать что-то важное и сокровенное. — Ни к чему тебе мои секреты. Я напрягся. Он опять юлит? Его скрытый отказ отдать мне папку выглядит идиотским желанием манипулировать мной. — Слушай, зачем тебе нужна эта папка? Вдруг там ничего нет. Ну, это я тебе сейчас говорю, что там ничего нет, по крайней мере чего-то, чего ты не видел, — лицо его несколько обмякло и он продолжил уже почти своим обычным голосом, а не хрипловатым. — Впрочем, вру. Кое-что всё-таки есть, но сомневаюсь, что оно тебе пригодится. Но я так понимаю, что ты всё равно так просто это не оставишь. Папка в тумбе около моей кровати. — Я тебя понял, — честно говоря, нервы чуть успокоились, потому что папка была практически у меня в руках. Сейчас поднимусь, возьму папку и буду смотреть, что там. А потом попытаюсь уснуть. Я так устал за этот день от пережитого и массы впечатлений, что рад был даже вернуться в свою каморку. А хотя… Нет. Всё же лучше здесь. Не хочу я возвращаться в камеру с кандалами, решётками и затхлым смрадом страха и запёкшейся крови. А ещё есть охота. Я тихонько приподнялся, пытаясь не тревожить своё колено излишними напряжениями. Рейх против не был. Прошёл по коридору, завернул в его комнату и залез в ту самую тумбу. В ней я нашёл пару бритв, большие ножницы и дюжину иголок с нитками. Надеюсь, что он просто увлекается швейным искусством. Рядом лежала жёлтая папка — её я и взял. Здесь было как-то неудобно, а в гостиной не хотелось. Пришлось наплевать на все свои желания, и смотреть содержание папки прямо подле немца. Сев на диван рядом с фашистом, я вынул все бумаги из папки. Сразу же в глаза бросились не распакованные конверты с моим именем. Так он не читал их… Просто складировал в папку и даже не пытался распаковать. Что ж, я тоже не стану распаковывать их, но лишь потому что это мои письма и я знаю, что в них. А вот его, так и не отправленные письма меня очень сильно привлекли. Они были открытыми. Я взял один конверт и вынул из него листок бумаги, полностью исписанный русскими, прыгающими буквами. Чтобы разобрать все слова понадобилось немало времени. Тем не менее, письмо было прочитано и на душе стало как-то неспокойно. Если он не читал ни одного моего письма, то откуда он знает такие подробности? Однако, это дурное чувство не помешало мне блаженно прижать к сердцу листок бумаги. Мне казалось, что эта бумажка самый чистый и тёплый лучик света в этой чёртовой реальности. Я даже усомнился в своём разуме, когда увидел все эти тёплые слова. Глаза заслезились от переизбытка чувств. Письма, будто бы написаны ребёнком, хотя год-то… уже 1928, наверное. Я повернул голову в сторону Рейха. Тот не обращал на меня внимание и просто полулежал с закрытыми глазами. Уснёт сейчас. Ну и хорошо. Это лучшее, что он может сделать за сегодняшний день. Второе письмо меня немного удивило. Я предполагал, что здесь будет слезливая речь, присущая Рейху, она присутствовала в прошлом письме. Но, его не оказалось. Наоборот, всё было совсем не таким. Даже показалось, что не он это всё написал. И всё как всегда — мои письма не открыты, а он в курсе всех дел. Наверное, есть у него кто-то на стороне, кто ему всё обо мне докладывал — эта мысль пришла ко мне спустя несколько минут, когда я, смахивая редкие слезинки, рассматривал третье письмо. Далее последовало две фотографии. Их я уже видел. Подождите-ка… Нет, второе фото я не видел. Пришлось покопаться, чтобы увидеть вторую часть изображения. Год 1930. Вот Рейх стоит, такой же дистрофик, как и сейчас. А на руках у него ребёнок — Германия, должно быть. Снимок сделан дома. Интересно, кто его фотографировал? Этому снимку я не уделил много времени, предпочтя отдаться ностальгии. Моя фотография… Наша старая фотография… Даже на фотографии видно, что он симпатяга. Жаль, что симпатяга ненормален. Я вздохнул, почти распрощавшись со своими детскими воспоминаниями. А ведь мы и правда могли не встретиться в детстве, если бы ГИ не взял в тот день Рейха с собой. Четвёртое письмо было пропитано какой-то депрессией, ещё более глубокой, чем в прошлых письмах. Стоило мне развернуть пятое, как из него выпала фотография. Сначала я пытался придавать интерес письму, но снимок так и манил. Я взял её в руки и принялся рассматривать. Я впал в какое-то жуткое оцепенение, открыв рот, уставившись на это зрелище. Я смотрел на неё примерно одну или две секунды, но мне показалось, что прошла вечность. Я смог точно рассмотреть ужасающую картину, которая предстала передо мной: взъерошенные тёмные волосы; какой-то нехороший блеск в глазах, который проникал прямо в душу; кости торчащие из-под кожи; лицо ещё худее, чем сейчас. Он стоял в чём-то, что можно было назвать одеждой лишь во времена монархии, к тому же на пару размеров больше его самого. Это точно одно из одеяний ГИ. Его кожа казалась мне слишком бледной даже на чёрно-белой фотографии. Конечно, он и сейчас бледен, но на фото он выглядит очень болезненным. Судя по всему, с этого года всё и началось, если не раньше. Ему пришлось поднимать страну чуть ли не с низов, поэтому я отлично понимаю его состояние. К тому же на первых собраниях с ним не очень-то хотели разговаривать. В последующих собраниях, он первый начинал разговор. Я поймал себя на том, что испытываю к нему жалостливое сочувствие. Поглядев на сегодняшнего Рейха, я понял, что сейчас он может вызвать всё, от возмущения, до восторга, но никак не жалость. Он сейчас показался мне таким обманчивым мягким бархатным мешком, в котором прячется обжигающе острая жуть. Так, ну всё! Я не для того взял эту папку, чтобы испытывать к этому подлецу сострадание. Я с трудом подавил в себе эту неуместную сентиментальность. Я почему-то испытал жгучий стыд, словно виновен в чём-то. Пришлось, скрепя сердцем, перейти к очередному письму. Шестое так и светило странностями. Больше читать я не мог. Потом. Мне предостаточно того, что я увидел сейчас. А теперь мне стоит отдохнуть, но сначала нужно сообщить фашисту, чтобы шёл к себе. Спать у него в спальне не буду, а вместе с ним на диване тем более. Вдруг Рейх распахнул глаза и стал на меня смотреть, пристально так, даже боязно мне стало как-то. — Ну что? Узнал правду? Не понравилась тебе причина нападения, да? — совсем не по пьяному спросил он и взгляд стал таким серьёзным. — Э… Не было там ничего. Последние два письма так и не прочитал. Может там есть что-то, но я ещё не видел, — и зачем я оправдываюсь перед ним? Он хмыкнул, взял стопку писем и стал их листать. Потом замер и перелистал ещё раз. Отвёл взгляд и нахмурил брови. — Не слушай меня, я в пьяном угаре могу наболтать, что угодно, — он сказал это так спокойно, будто это нормальное явление. Спрашивается, с какого бодуна вырвалось такое признание?! Неужели он даже понимает, что бормочет абсолютную глупость? Что-то не верится. Либо он рехнулся от алкоголя, либо он что-то скрывает, а именно причину нападения. Что ж, он смог меня заинтриговать. — Можешь не волноваться, я не стану вымаливать правду, — и это правда, сам найду. — Скажу лишь только то, что плохая жизнь не причина для нападения на друзей. Не существует условий, позволяющих личности без определённых наклонностей опускаться до порочной жизни. Последовала жгучая тишина. Я уж думал, что он с открытыми глазами уснул, но мои догадки оказались неверными. — Ты просто не существовал в этих условиях, а у меня есть свои причины… Голос прозвучал с какой-то не то обидой, не то упрёком. Зато потом он молчал. Когда я попросил его идти спать, он начал снимать рубашку прямо здесь. — Нет-нет-нет! Иди-ка ты к себе спать, — затараторил я и попытался ненавязчиво вытолкнуть его с дивана. — Ну так помоги, — тихо произнёс он и повернулся ко мне всем телом. Что ж, мы в ответе за тех, с кем пили. Ладно, отведу по-быстрому и спать завалюсь. Уже хотел было встать, как вдруг меня привлёк очень широкий шрам на теле немца, идущий от рёбер аж к бедру. — Это откуда? — не скрывая интереса, спросил я и указал на шрам. — Это… — Рейх заметно заметался, было видно, что он не знает, что сказать. — От ножа получил… Поняв, что более от него ничего не услышу, я встал на ноги.