Всё равно не сдамся тебе

Любому человеку, который попадал на учёт в психоневрологический диспансер Третьего Рейха, моментально перекрывали кислород. В переносном смысле, конечно. Имеется в виду, что многое было запрещено тут. Пленных или же выбранных из собственного народа жертв привязывали к столбам на солнцепёке и после их мученической кончины сдирали мышцы с их костей, а здесь отношение было совсем другое. Конечно, персонал такой же злой и беспощадный, как и военные, но они хотя бы следовали закону и старались выполнять все правила. Были, естественно, и те, кто изгалялся над беззащитными больными и оправдывались тем, что с шизофрениками можно не церемониться. Такие люди выкручивают больным руки, на постоянной основе стучат по голове, суют голову в какой-то противный чехол и заставляют целый час нюхать лежалые нитки. На буйных психов надевают смирительные рубашки и колют препараты по вкусу: хлорпромазин, магнезию, галоперидол. Если это не помогает, то для усиления эффекта используют железную дубинку. Больные тоже не шли на уступки, они нередко наносят себе порезы, бьются головой о стены и пол, вырывают себе волосы, чтобы хоть как-то уйти из этого мира. В общем, происходило многое. Рейх, конечно, постарался ради Армении — с главврачом договорился. Ну, а что ещё делать, ждать когда мальчишку убьют или совсем искалечат? Здесь он отвечает за многое, в том числе и за жизни этих убогих — детей СССР. Ему вообще ни к чему смерть одного из чад его врага. За Арменией следили трое людей: одна отличалась своей верой в людей и добротой, она отвечала за лекарства; два других — бугаи, обычные телохранители врачей. Плотные ремни впивались в кожу. С мальчика уже стащили мешок, но от этого ему лучше не стало. Его не морили тут голодом, но приём таблеток был обязательным, а если Армения с чем-то был не согласен, ему тут же вкалывали транквилизаторы. Его не часто связывают ремнями, только тогда когда он начинает немного капризничать. Ну, что поделаешь? Он ребёнок. Это его предназначение — капризы. — Ну, ослабим ему «кандалы» сейчас, — сказала молодая милая девушка, оглядывая фигурку ребёнка. — Куда-нибудь, да найдём его куда положить. Дело в том, что мест становилось всё меньше и мальчика было совершенно некуда класть, если только в изолятор, но он в любую секунду мог понадобиться. Армения лежал молча. Он определённо замёрз, но не плакал — не мог из-за длительно принятия успокоительных. Он лишь смотрел на медсестру не по-детски внимательными глазами. Девушка издала разочарованный стон. У неё у самой недавно умер ребёнок, совсем малыш. Ей было жалко Армению, как матери, как женщине, которой не важно чей этот ребёнок — детей чужих не бывает. Она сейчас хотела прижать его к себе, успокоить, говорить, что всё будет хорошо, что всё это скоро закончится. Не смотря на то, что Армения был довольно спокойным ребёнком — он не устраивал истерик, не рыдал, не забивался в угол — его постоянно гнали либо в изолятор, либо в наблюдательную комнату с мешком на голове, чтобы, видимо, он не видел, что происходит. В первый день, конечно, были слезливые крики, зов на помощь и через пять минут новенький был наказан — внедрён в комнатку с белыми стенами. Во второй день его познакомили с другими пациентами, с которыми он делил палату. Больные были разными: заядлые шизофреники, дурочки со странностями, умственно отсталые, овощи, более или менее нормальные люди и так далее. И конечно же, Армении достались не очень хорошие соседи. Не агрессивный шизофреник с постоянным желанием потереться головой о кровать Армении. Женщина с широкой костью и с навязчивой идеей поорать матерные слова, которые Армения при всём желании не мог понять, так как не знает немецкого. В целом, было ещё три пациента, но один из них не реагировал вообще ни на что, а два других страдали от расстройства личности, которые, в принципе, можно вылечить, но только не во время правления Рейха. Армении больше всего симпатизировал так называемый овощ, поскольку тот не обращал на него никакого внимания, не рассказывал о причине своей болезни с истерическим смехом, как это делала многовесная мадам, не издавал стонов и бульканьев, а просто смотрел в никуда и будто говорил своим взглядом, что он сочувствует мальчику и что он тоже устал от этих бешеных — так, по крайней мере, считал Армения, на самом же деле взгляд этого человека был абсолютно пустым. Неизвестно, на сколько мальчуган угодил сюда, известно это лишь Рейху, да и тот совсем не об этом днями и ночами думает. Остаётся лишь надеяться, что всё будет хорошо. *** Вот уже прошло несколько дней, после того, как дети задумали побег. Россия перестал упираться, полностью и искренне согласившись с идеей своих братьев и сестёр. Да, было бы подло бросить здесь Армению, а ещё хуже уйти самому. Вдруг он не сможет вернуться назад, вдруг заблудится или его поймают или, что ещё хуже, убьют, ведь как Германия рассказал, солдаты Третьего Рейха стреляют без приказа и без предупреждения. Одно замеченное движение русского могло обратиться совсем плохими последствиями. Всё шло своим чередом. Все занимались своими каждодневными делами. Вот только заниматься по сути было нечем. Беларусь, в связи с возрастом, от этого не страдала, потому что её увлекало любое занятие, даже обычный скучный и неинтересный разговор. Казахстан, по какой-то причине, постоянно спал. Он вечно чувствовал себя усталым и его клонило в сон. Возможно, виной была болезнь. Украина совсем замкнулась в себе, хотя в её роковой день она вела себя нормально и даже жизнерадостно. Сейчас же она была поникшей и гуляла по просторам своего сознания. Россия, точно царь, сидел, облокотившись о стену, наблюдая за каждым членом семьи, но чаще всего он наблюдал за Германией. Пусть он и относился к немцу доброжелательно, но внутреннюю тревогу он не мог унять. Да и вёл он себя по доброму лишь для того, чтобы не обидеть его, ведь он так много сделал для семьи русского, всегда стремился помочь. Но Россия был неуверен в новом друге. Он сам не знал почему. Почему-то ему казалось, что он не мог так слепо доверять Германии. И да, не стоит забывать, что он сын Третьего Рейха. Он тот ещё артист, а как известно, яблоко от яблони далеко не падает. В последнее время Россия мало ел. Ему было важно, чтобы его братья и сёстры хорошо питались, в особенности Беларусь и Украина. После того, как Армению забрали в место не столь отдалённое, пищи стало больше, но не на много. Раньше можно было попросить Германию принести еды, но после последнего раза Рейх тщательно следил за количеством еды в холодильнике и не только, потому Германия мог пронести на этой «таможне» лишь что-то мелкое, что не привлекало внимания — шоколадку или ещё чего. Так что, птиц Германия больше кормить не мог. У России хватало ума не затевать беспричинных ссор с Украиной, так как та всё время молчала и не докучала братцу. Ну и, конечно, русский понимал состояние сестры и старался не волновать её. Сейчас Германия был с ними. Он стал находиться в этом месте всё больше и больше времени, пытаясь подбодрить своих друзей. Его очень волновала Украина. Девочка совсем плоха стала. Молчала, осматривалась так осторожно. Германия точно решил, что выведет её из этого ужасного состояния. Идея пришла внезапно. Германия потряс Украину за плечо и та стала медленно разворачиваться. Было заметно, как скованы её движения. Она посмотрела на немца и мальчик отметил, насколько лицо Украины трогательно выглядит сейчас. Она так по-детски невинна, что просто сердце тает. Может дело в раннем возрасте, а может и в чём-то другом. От такой картины Германия часто-часто заморгал через очки, а когда пришёл в себя показал на дверь пальцем. — Слушай, может сходим ко мне домой? Отец ушёл по делам и до вечера мой дом свободен. Просто… Я хотел поговорить с тобой наедине, — зашептал Германия, приникнув к самому уху девочки, чем, несомненно, привлёк внимание России. Русский не стал как-то вмешиваться, потому что ещё ничего не произошло, но он стал, как можно незаметнее, следить за этими двоими. Украина сцепила холодные пальцы и уставилась в стену, задумавшись над вопросом. Вопрос Германии очень сильно напоминал дядечек, что таким же образом заманивает к себе домой детишек, чтобы потом… Ну, эти истории известны каждому. — Ты как себя вообще чувствуешь? — не унимался Германия и не зря. — Не очень хорошо. Бедро болит очень с левой стороны, — пожаловалась на самочувствие Украина, и тоже шёпотом. — Я просто посмотрю, хорошо? — Украина кивнула. Германия приподнял девочке то, что когда-то было платьем, но сейчас выполняло функцию майки, чтобы посмотреть, что с её бедром не так. Хорошо, что немец одолжил ей свои шорты. Россия мигом отреагировал на это действие и встал. Германия и Украина сидели спиной к русскому, поэтому не смогли увидеть самого старшего члена семьи. На бедре красовался синяк и небольшая ссадина, которая была далеко не в лучшем состоянии. Она была воспалена. Вот и появилась причина, чтобы пойти домой к немцу. — Нужно обработать рану и срочно. Пойдём, а то потом поздно будет, — Германия стал заметно волноваться, он взял Украину за руку и поднял её на ноги. Россия, как только увидел рану у сестры, сел на место. Он даже не обратил внимания на то, что Германия вывел его сестру за пределы камеры. Вряд ли он будет ей вредить именно сейчас. Вдруг желудок русского заныл так сильно, что стало трудно дышать. На глаза навернулись слёзы. Он быстро сморгнул, чтобы не пустить влагу наружу. Он не простит себе, если сам же сопли тут разведёт. Поскорей бы пришло время трапезничества. — Россия, а куда Украина с Германией пошли? — спросила Беларусь, глядя на брата. *** Дома у Германии было очень тепло, по сравнению с камерой. Украине это, разумеется, понравилось. Она грела руки, потирая ладони друг о друга. В зале они сидели лишь полчаса, и то, для того, чтобы обработать ссадину. Прошла вся процедура, конечно, не безболезненно, но зато теперь не будет инфекции. Если её уже нет… — Ну вот и всё. Теперь не так болит? — Германия складывал спирт и вату в аптечку. — Да, — тихо ответила Украина и отвернулась. — Эй, — Германия отложил аптечку. — Не хмурься. Улыбнись. Так ведь и внешний вид испортить недолго. — Поздно. При рождении уже было всё испорчено, — грустно произнесла девочка и опустила голову. Нет, плакать ей сейчас ни в коем случае нельзя. Понятное дело, ей не хотелось, чтобы Германия видел её зарёванной размазнёй. По бархатной коже скатилась слеза. Украина корила себя за то, что всё-таки сломалась. Германия покачал головой, зная, что его подруга в корне не права. И тут он заметил, что девочка вот-вот разрыдается. Немец без раздумий обнял Украину, прижал к себе, шепнул на ухо что-то утешительное. Украина уже откровенно рыдала. — Ну-ну, всё хорошо. Хватит. Вот, подожди… — Германия привстал и потянул за собой Украину. Они вместе зашли в комнату Германии. Он подвёл Украину к зеркалу и приобнял её за плечи. — Посмотри какая ты хорошая, красивая, — Германия улыбнулся, а Украине было не до улыбки. Её повергло отвращение к себе. Ей очень сильно не нравилось её лицо. Ещё и Россия усугубил положение постоянными оскорблениями, да так, что самооценка девочки была ниже плинтуса. Украина покачала головой и поспешила отвести взгляд от зеркала. — А если так? — Германия взял в руки длинные волосы Украины и немного причесал их руками. Расчёски у него, по понятным причинам, не было. Он же парень, а та расчёска, которой он пользуется, не подойдёт. Германия разделил пряди девочки на три части, после чего стал плести косичку. Этому его научила Япония, при чём на себе. Какие только немец причёски не делал молодой японке. Она хотела научить своего друга ещё и красить ногти, но Германия вежливо отказался от этой затеи. Завязать волосы было нечем, но где-то в кладовке лежали забытые когда-то давно Японией ленточки. Так как косичка держится сама по себе некоторое время, Германия смело отпустил её и ринулся к кладовке. Он никогда бы не подумал, что может найти что-то в этом сборище хлама настолько быстро. Быстро завязав волосы красной ленточкой, Германия пригладил отросшую чёлку и мило улыбнулся. На удивление, это сработало. Украина вновь взглянула на себя в зеркало и, коснувшись своими ладонями рук Германии, присмотрелась в своё лицо внимательней. — Нравится? — спросил немец, на что Украина тоже улыбнулась и кивнула головой. — Ну тогда присаживайся. Девочка, заметно воодушевившись, плюхнулась на кровать, игриво закачала головой и беззаботно замотала ножками. Она чувствовала, будто Германия единственный, кто может её поддержать, понять и успокоить. Далее разговор пошёл сам собой. Обстановка была спокойной, умиротворённой. Комната Германии была очаровательным уголком уюта. Они обсуждали всё, что можно. Темы были разными. — Я просто хочу заботиться о ком-то. Чтобы моя забота была нужна хоть кому-то, — честно рассказал о своих мечтах Германия, сидя на кровати рядом с Украиной. — А ты о чём мечтаешь? — Если честно, то я хочу вновь увидеть папу, — Украина скривила губы, как только ощутила новую волну слёз. — Я его очень люблю и скучаю по нему. Я чувствую, что он не умер. Я точно знаю, что он живой. — Я… Не хочу тебя обижать, но бывает так, что желания не всегда сбываются, — Германия вдруг почувствовал себя тварью, потому что он скрывает от своей подруги то, что её отец на самом деле жив, а она страдает в незнании. — Да даже если он умер, его нельзя перестать любить, особенно если он был лучше всех живых. Родители — святое, это все знают и так у всех, — из глаз вновь потекли слёзы и Украина зашмыгала носом. — У всех… Но есть исключения, — Украине показалось, что в голосе мальчишки прозвучала обида, но она была не уверена, поскольку тот очень хорошо заблокировался. — Не для всех детей родители — это святое. У некоторых они бывают просто слишком строги, зациклены на дисциплине, могут издеваться над своими детьми, больно бить. Что делать таким детям? — Я… хотела сказать, что в большинстве случаев родители любят своих детей… Родители — это люди у которых не нужно вымаливать и завоёвывать любовь, тепло и понимание. Дети и родители любят друг друга просто за то, что они друг у друга есть, — девочка уже давно поняла, что Германия, говоря об исключениях, имеет в виду себя и свой образ жизни в этой семье. Она уже тысячу раз обозвала себя дурой за этот разговор, ведь эта тема причиняет немцу боль. — А вот ты за что любишь своего отца? — Ну… За то, что он добрый. Он всегда понимает меня, даёт советы, если это так необходимо. Конечно, он ругается на меня и Россию, но он делает это лишь для нашей пользы. Он просто хочет, чтобы я с Россией жила дружно. Он старается отдавать нам всё самое лучшее и я знаю, что он никогда не попросит ничего взамен, — Украина сквозь слёзы невольно улыбнулась, тёплые воспоминания так и лезли в её голову. — Наверное, очень хорошо, когда в жизни есть такой человек? Украина оторвалась от своих дум и заметила, как странно на неё глядит Германия. Девочка была уверена, что немец не понимает всех её чувств на счёт отца, но очень хочет, поэтому решила как-нибудь помочь Германии. Лучшая идея, которая пришла к Украине в голову — это задать тот же самый вопрос, чтобы помочь Германии найти хоть что-то хорошее в его отце. Может быть, что-нибудь такое есть, что мальчик сможет вспомнить? — А давай ты попробуешь описать своего отца? Может тогда ты сможешь найти в нём что-то, что ты любишь? — Украина подняла брови, она очень боялась как-то обидеть своего друга. Германия тяжело вздохнул. — Что ж, если так подумать, то мой отец полная противоположность твоему. Если брать за основу последний факт твоей любви к отцу, то тут всё очень плохо. Твой папа не попросит взамен ничего, а с моим всё наоборот. Если ты примешь помощь от него, то тебе это будут припоминать до конца твоих дней. Буквально. — А ещё? — Ну… Он очень агрессивно относится к жизни. Он способен убить кого угодно только для того, чтобы показать всем, что он это может. Он может довести действительно слабого человека до безумия. Как только Германия стал перечислять все особенности характера Рейха, Украина стала сочувствовать немцу — ему нелегко приходится с таким родителем. Он терпит такое от собственного отца каждый день и до сих пор верит в добро и чудеса — это поистине вдохновляет, но и с тем же огорчает. Германия так разговорился, что даже и не заметил, как Украина побледнела от его рассказов. — Тех, кто пытался поднять куски хлеба, папины солдаты избивали, — после этих слов Германия чуть задумался и потому замолчал. — Ты столько знаешь о таких вещах… — ошеломлённо произнесла девочка и коснулась ладонью своего лба. — Я рос при таких условиях. Я видел все эти эпизоды собственными глазами ещё с раннего детства. — Так, а что ты хорошего можешь сказать о своём отце? Неужели ничего нет совсем? — Ох, точно… Он, возможно, и не лучший отец. Он нередко бьёт меня. Раньше его раздражала любая мелочь, а сейчас же… Честно говоря, он стал больше общаться со мной. Не знаю почему, но я даже в какой-то степени рад. Некоторые моменты пошли мне на пользу: он дал мне образование, посоветовал не мало хороших книг, лечил меня, когда надо, да и попросту не убил меня за всё это время — я считаю, что это уже достойно внимания. Ну и, в конце концов, он не сдал меня в приют. Это всё, что я могу о нём сказать. Может и есть что-то, что я забыл, но пока могу вспомнить лишь эти моменты. Это пойдёт? Украина? — Э… Украине нечего было сказать. Вот так семейка! Если для Германии это забота, то её семья действительно святая. Как бы девочка не хотела, она не могла понять таких отношений. Единственным объяснением могло лишь стать психическое заболевание немца-старшего. — Германия, а твой отец вообще здоров? — на всякий случай спросила девочка, подняв одну бровь. — Проблемы со здоровьем… Это очень личное, и я не хочу… — Германия вдруг замолчал, его глаза забегали. — Мне почему-то кажется, что он в порядке. Хотя, так думают не многие. — То есть ты уверен, что он здоров? — Я не могу быть уверенным в чём-то, чего не знаю. Я уверен, что хоть один раз, но он был у психиатра. Он же должен проходить медицинский осмотр. Но даже если есть какие-то бумаги, подтверждающие его неуравновешенность, то отец уже давно избавился от них. А вообще… Ты секреты хранить умеешь? — Украина закивала. — Я недавно отыскал у отца письмо одному… человеку. Мне неудобно тебя об этом просить, но… Можешь забрать его к себе в камеру? Только пообещай мне, что не будешь читать его, иначе будет очень плохо. Дело в том, что Германия уже прочёл письмо и понял его смысл. Мальчик не хотел, чтобы Украина читала и на это были веские причины. Во-первых, девочка недавно пережила ужасное с собой обращение. Убийства, боль, одиночество, отчаяние — этими чувствами было пропитано всё письмо. Ни к чему ей эти переживания. Во-вторых, Германия защищал права своего отца. Все ведь имеют право на тайны. А тайн в этом письме… хоть отбавляй. — Обещаю. Нет! Клянусь, что не прочитаю. Только вот, куда я могу спрятать письмо от других? — Спрячь в первое время под майкой. Потом может и место найдётся. Спасибо. Я знал, что могу тебе довериться, — Германия обнял девочку и та охотно ответила на нежность немца. — Можно кое-что сказать тебе? — Да, конечно. Всё, что угодно, — Украина чуть отстранилась, чтобы видеть лицо Германии. — Ты… Германия замер, прислушиваясь к расслышанному им шуму. Секунды текли чертовски медленно. Кажется, всё было в порядке. — Да? — Я хотел сказать, что ты мне… Вдруг снаружи раздался визгливый хохот, от которого у девочки пошли мурашки по телу. В доме кто-то есть… — Мне спрятаться? — девочка задрожала от волнения. — Нет, просто сиди тихо. Германия невозмутимо и не торопясь аккуратно сунул конверт под майку Украины, а после, стараясь не издавать лишних звуков, подошёл к выходу из комнаты. Приложившись ухом к двери, Германия стал вслушиваться. Смех точно был папин, его Германия не спутает ни с чем. Но было слышно, что немец-старший не один. Это сразу стало понятно, потому что вряд ли отец Германии будет смеяться в одиночестве. Спустя несколько секунд, Германия понял, что у них дома ЯИ. Он сюда приходил не часто, так как отец чётко ограничивал территорию и эта квартирка была крепостью фашиста, в которую он не допускал никого без своего внимательного взгляда, да и это происходило редко. — Да что ты смеёшься? Я реально напугался, — это, судя по всему, говорил ЯИ. Германия осмелился чуть приоткрыть дверь, после чего стал внимательно наблюдать за происходящим через щёлку. — Я не вру. Вон, полюбуйся лучше на себя в зеркало. — Да глядел уже… Рейх шагнул к зеркалу и оглядел себя. Лицо его было сплошным ужасом: круги под глазами увеличились, а плечи так и говорили, что скоро уйдут от хозяина, если он не даст им отдыха. Румянца не было и до этого, так что волноваться об этой мелочи было бессмысленно. Сегодня он явно был с большого бодуна, но работа есть работа, и начинать её со слезливой жалости к самому себе совершенно не входило в его планы. — Хм… — Рейх с самодовольным видом огладил своё лицо. — Кажется, я действительно переборщил с коньяком вчера. — И, судя по всему, не только с коньяком… — произнёс ЯИ и осуждающе закачал головой, указав на пустую бутылку вина, что стояла на столе. Рейх невольно почувствовал себя пьянчугой. Чтобы как-то отвлечься, он решил перевести тему. Как раз было кое-что, что немец хотел узнать у азиата. — Я вчера хотел с тобой встретиться. Ты, наверное, искал меня, да? — Ну… Искал, но, когда я хотел зайти к тебе домой, меня не впустили. Теперь можно я задам вопрос? Зачем ты держишь этого болвана, да и ещё домой к себе впускаешь? Он мало того, что не впустил меня к тебе, так ещё и отчитал, как двоечника. — Хех, ну, это он любит, да, — Рейх улыбнулся и задумался о чём-то. — Ты мне, кстати, ничего рассказать не хочешь? — А что? Хотя… Да, мне есть, что рассказать. Я совсем стал с головой погружаться в свои манипуляции. Когда я в очередной раз его взбесил, он напал на меня. — И? — Да вот только вошёл в роль слишком сильно и начал рыдать по-настоящему. Хотел просто вид сделать, что страдаю от его действий, а получилось слишком уж приторно. — Перестарался? — ЯИ взял бутылку со стола и выбросил её в мусор. Это совсем не то, что хотел услышать азиат. — Что-то вроде того, — Рейх приблизился к уху союзника. — Но есть ещё кое-что… Я отдал Совку письма, а последнего, в котором было нечто важное для него, исчезло. — Исчезло? А что там? — Сам знаешь. Причины той… Ну ты понял. Думаю, после работы стоит обчистить комнату Германии. Ну, если письмо у него! — Мне кажется, что твой сынок взял. Кому ещё могло прийти в голову такое? — Эх… Если честно, в первый раз надеюсь, что я сам потерял что-то. Так не хочется бить его. Он и так недавно получил. — Ну так давай я за тебя наказание ему устрою? Уверяю, русские сразу на нашу сторону перейдут, как только его увидят, — ЯИ оскалился, ожидая реакции. — Давай всё-таки я буду его воспитывать. Тем более, дитя в это положение попало ради меня. Эту задачу сложно осилить, но ведь когда-то нужно ему учиться манипулировать людьми. Я думаю, что он справится. Ну, а если нет… Да нет никакого «нет». Германская Империя в гробу чихнёт, но я добьюсь того, чтобы Германия по моим стопам пошёл, — Рейх наконец отошёл от ЯИ и перестал шептать. — А вот на порабощённого тобой Великобританию я бы посмотрел. — Там тоже всё плохо? — Да что ты? Всё очень хорошо. Это у него всё плохо. Это ведь не мне нужно думать, пока есть время, о том, как спасти собственную шкурку. Этот аристократишка решил идти на поводу страны СССР. Представляешь? — ЯИ медленно закивал. — Они теперь объединятся против меня. Да ещё и уговаривал подписать акт о капитуляции. Интересно, а он вообще представляет, чем это чревато? Если я прикажу своим солдатам лечь на обратный курс, тем самым закончив войну с СССР, то народ немедленно взбунтуется и против меня будет восстание. И куда я тогда? — Подозреваю, что в могилу. Отступать уже некуда. Придётся продолжать вторжение с наглостью кошки, при чём не только тебе. Я ведь тоже в этом завязан, а ещё КИ. — Кстати о нём. Что-то он себя не так в последнее время ведёт. Зуб даю, его капитуляция не за горами. — Я, знаешь, чего ещё боюсь? — Рейх вздёрнул брови в немом вопросе. — Того, что Великобритания разрешит советским войскам открыть второй фронт на его территории. — Не разрешит. Великобритании это не выгодно. Да если и выгодно, то он не пойдёт против своих принципов. Он не станет подстраиваться под русских, даже если они объединяться. — А США? — А США может, но он большой трус и папенькин сынок. Что Великобритания скажет, то он и сделает. Порой мне кажется, что все идут, как поводком натянутые, за Великобританией. Не представляешь, как меня это бесит. — У меня тоже самое, только с США. Ну, а идти на англичан ты собираешься? — Можно было бы, как-никак Франция у нас оккупирована, пройти через её страну к Чайнику, как нечего делать, но… — Но? — Я не думаю, что это лучшая идея. Он, скорее всего, будет ждать меня у границы. — Ждать? Мы разве с предупреждением туда явимся? — В этом-то и дело. Я уже припугнул его. Он нас будет ждать у границы и, по сути, мы могли бы поступить неожиданно и зайти с восточной части. — С восточной? Это через море? — Да. Но я сделаю всё намного проще. Я оставлю свои войска в покое и вообще не пойду на него. — Почему? Мы можем послать к нему войска КИ. — Можем, но этого он и добивается. Мы сделаем хитрее. Я уже оповестил его, что устрою ему битву, но проигнорирую своё же с ним сражение. Он сам на меня не пойдёт. Он ждёт, что я оголю тылы. Пусть он и дальше бегает в панике, защищая свою страну, и думает, что я идиот, идущий на поводу своих эмоций. А я пока займусь захватом Сталинграда. Это сейчас важнее, чем глупые провокации. — Да… Не идти на провокации — это хорошо. Он, кстати, говорил, что ему не нравится твоя осанка. — А вот это, пожалуй, достойно нападения. — Это сейчас важнее, чем глупые провокации, — передразнил Рейха азиат и улыбнулся. — Я не буду идти к нему, я просто говорю о том, что думаю. И вообще, я не пытаюсь отметить у себя признак роскоши с помощью осанки. Для меня это уже настоящая необходимость, — Рейх обиженно нахмурился и отвёл взгляд. — Ладно, хватит. Работы навалом, некогда старые обиды вспоминать. И да, когда доработаешь, будь добр посетить мой кабинет. — Будет сделано, мой фюрер, — ЯИ отдал фашистское приветствие и направился к выходу, за ним пошёл и Рейх. Германия, решив, что ловить здесь больше нечего, закрыл дверь и облокотился на неё, тяжело вздохнув. Всё прошло хорошо и их не обнаружили. Ко всему прочему, Германия узнал новые планы своего отца. Сталинград — это замечательно… для отца, а для России ещё одна плохая новость, как и для СССР. У немцев есть все шансы, чтобы победить в этом бою. Германия мог бы сказать, что болеет за русских и хочет победы советских войск, но… В последнее время он стал задумываться над тем, что будет, если отец проиграет. Ну, точнее, с ним-то, как раз, всё понятно. А вот, что будет с самим Германией — это самая что ни на есть загадка. Сложно, очень сложно, когда ты дружишь с врагами, не хочешь им зла, но и разочаровать родных не можешь, потому что в ином случае тебе может потом влетит от самих родных, а потом ещё и от их недругов. Двойственная ситуация, которая требует серьёзных решений, коих из двенадцатилетнего ребёнка вытянуть можно, но очень трудно.