Всё равно не сдамся тебе

POV СССР Я не сплю и не бодрствую, и в полусне в моём сознании смешивается пережитое. Я с того момента, с моего последнего пробуждения, более не вставал. А смысл? Мне незачем вставать, особенно когда я не могу этого делать из-за долговременных пыток, а ещё из-за больной ноги. Да, она так и не прошла. Это и не удивительно, ведь медицинскую помощь мне так и не предоставили. Рёбра и спину ломило, ссадины, с уже запёкшейся кровью, до сих пор болели, но это терпимо. Вот так оно и бывает: жил человек, работал, не слабак вроде бы был, но стоило пару раз ощутить на себе пытки немцев — всё, не узнать крепыша. Теперь я вряд ли отличаюсь от остальных заключённых. Горло саднило неимоверно, губы будто искусал целый рой пчёл, но ничего — не принято у нас слёзы лить. Рейх не позволит мне умереть, так что боязнью смерти я не страдал. Но это не означает, что я не страдаю в принципе. Почувствовав прилив сил, пусть и не сильный, я попробовал перевернуться на правый бок, что у меня получилось. Я поджал ноги, натянул на себя подобие одеяла, местами съеденное молью. Вот уже было стал засыпать, как вдруг услышал робкий стук в дверь. Я бы не обратил внимание, если бы стучались не в мою дверь. Я сначала даже удивился. Чего это так официально? Кто там решил, что я приватизировал эту недоквартирку? Увы, но за вторжение я милицию не вызову. Я бросил быстрый взгляд через плечо. В дверь, судя по звуку, сунули ключ и несколько раз повернули его, а потом она медленно — и как-то… робко? — отворилась. В дверном проёме появился тот, кого я совершенно не ждал. Клянусь, появление США меня бы не так сильно удивило, как этот паренёк, у которого, кажется, совершенно отсутствует инстинкт самосохранения. Я увидел в дверях лицо Германии. Он выглядел очень… нервным и даже испуганным. Видимо, я очень плохо выгляжу. Тем не менее, я попытался ему улыбнуться, но улыбка вышла какой-то неискренней. — СССР? — робко позвал он, будто сомневался, что это я лежу здесь. — Да. Это я, — я стал медленно поворачиваться к нему лицом и даже попытался встать, но мне не дали. — Нет-нет, лежите. Вам сейчас лучше не вставать, — Германия быстро подбежал ко мне и стараясь не трогать меня, уложил обратно. В общем, я и не смог бы встать. — Мне… Мне нужно поговорить. Отец сказал, что я могу это сделать и что вы будете не против. Это правда? О, как! Сплавил, значит, мальчишку на меня? Неужели он не волнуется? В конце концов, папаня должен понимать, куда отправляет ребёнка. Хотя, я и так ему ничего не сделаю, даже если бы хотел. Это же ребёнок! Он не виноват в тупости своего отца. И Рейх, увы, это понимает… Значит не такой уж и тупой. — О чём ты хочешь поговорить? — поинтересовался я и стал разминать шею. — Ну… Это немного личное. Я имею в виду, что это касается лишь вас и отца, но мне нужно знать: как вы относитесь к предательству моего отца. Как я отношусь? Что за глупый вопрос? Конечно, плохо! Разве он этого не понимает? А может ему Рейх уже мозг промыл и он уже ни в чём не уверен? — Извините, но я хотел бы вас поторопить. Я совершил кое-что ужасное и в любую секунду сюда может ворваться мой отец. Я тут у него взял кое-что из комнаты. Думаю, вам это сейчас пригодится, — Германия залез в карман брюк и достал… сигары. Взял у отца? Не думал, что тот когда-нибудь станет курить. Что ж, не моё дело. Я бы тоже начал курить, если бы устроил подобное в стране. Я даже рад. Кто-то один раз говорил, что солдату легче обойтись без еды и без сна, чем без затяжки добрым, крепким табачком. Теперь я готов признать правдивость этих слов — кажется, сейчас схватил бы мальчонку и затормошил, в знак большой благодарности. Ну, пацан! Спичками поджёг сигару, а после почувствовал, как несколько глубоких затяжек будто бы вернули меня к жизни и дали возможность хоть немного забыть про физическую боль. В полутьме хорошо был виден вспыхивающий при каждой затяжке красный огонёк. — Так с чего ты решил задать мне этот вопрос? — Я недавно набедокурил сильно. У нас с отцом завязался разговор. Я понял, что он заговорил со мной лишь в своих целях. Он ведь никогда не успокоится, пока не изменит меня. — Так? — Заговорили мы на тему предательства. После разговора отец сказал, что мне будет полезно рассмотреть эту проблему и с вашей точки зрения. — Это, конечно, всё интересно, но дай-ка я угадаю — Рейх оправдывал свои действия, да? — Нет. Он никогда не будет оправдываться, потому что не видит смысла. В его глазах все действия правильны. Но я спорить не стану. Пусть он будет думать, что знает, что делает. Вдруг мне стало ясно, что Германия, кажется, и слово боится перед отцом произнести. Только без него он способен на выражение собственного мнения. Ну что ж, он хочет знать моего мнения — он его получит. Мы говорили долго. По большей части я, но я видел, какое удовольствие получает малец, когда ему удаётся вставить своё слово. Должен признать, любовь к болтовне малой получил в наследство от отца. Только вот, стиль разговора отличался. Когда Рейх был ребёнком, он так не общался. Не знаю в чём дело и в чём различие. Возможно, Германия более серьёзен в разговоре. Говорили о том, какого это, быть преданным. Увы, но мне было легко об этом рассказывать, но одновременно сложно. Однако, я пытался оставить детали, как никак пора забывать о прошлом — если я это не сделаю, меня опять настигнет депрессия. Вроде бы, нам больше не о чем было говорить, но я мучительно искал возможность продолжить разговор. — Германия, ты мне скажи, ты хочешь уйти отсюда? — я с жалостью посмотрел на немца и, почему-то был уверен, что услышу утвердительный ответ. — Я… Э… — Германия заметно заметался, чем вызвал у меня небольшое замешательство. — Ну же, Германия. Не переживай, ты же знаешь, что я никому не скажу. Мне некому. Ты же понимаешь, что тебе здесь не место. Не ты ли говорил, что отец тебя унижает, говорит, что ты лишь недоразумение и жалкое его подобие? — Ну… Да, он часто это говорит… при других людях. — А не при других? — Тогда он либо со мной вообще не разговаривает, либо строит из себя хорошего отца. — Но ты не считаешь его хорошим отцом? — признаться, он разгорячил моё любопытство. Почему я спросил? Он же сам только что сказал, что Рейх лишь строит из себя хорошего отца. Ну, по другому и быть не может. Лично я не верю, что человек со столь явными зверскими наклонностями способен быть добрым и любящим. — Я не могу повесить на него ярлык. Он… многогранен. Для каждого человека он разный, в том числе и для меня. К тому же, я не хочу говорить о нём, как о плохом человеке, лишь потому что он совершил глупость. Люди не могут быть сугубо плохими или хорошими. Он ведь тоже человек. — Я не спорю, но это не значит, что ты не можешь винить его за эту войну. — Не могу! Здесь спорная ситуация! — он резко замолк и опустил голову. Я даже вздрогнул. До этого он никогда не повышал голос. Ух… Бедный мальчик. Он просто запутался. И всё-таки, какая же здесь спорная ситуация? Навряд ли он будет продолжать со мной разговор, если я продолжу говорить об этом, но лучше попробовать, чем молчать. — Твой отец, он… Не знает, как это, воспитывать ребёнка, понимаешь? — Германия медленно покачал головой. — Когда ты живёшь в какой-то обстановке всю жизнь, то эта обстановка для тебя становится стандартной. Не скажу, что рад нацизму, но меня в отце всё устраивает. Я его люблю, он меня тоже, вроде. Я ведь до сих пор жив, а это значит, что до сегодняшнего дня, за мной всё же смотрели. — И ты в этом не сомневаешься? Разве не ты говорил, что он тебя недолюбливает? — далее последовало молчание, но недолгое. — Я наврал! Я понимаю, что не должен был это делать, но я обязан защищать его! — Почему? Он ведь убивает без причин, издевается над людьми. Я так часто об этом думаю, ты просто не представляешь, как эта загадка разъедает мне мозг каждую, считай, секунду. — Да нет тут никакой загадки! Он чокнутый и нет здесь никакой тайны! Да, он ненормальный, он не понимает, что он делает что-то не то. Он не управляет своими желаниями. Не вините его, он… не виноват… Я был откровенно в шоке. Неужели всё настолько… просто? Он просто двинулся по фазе? Просто без причины? Или причины есть? — По какой причине, ты знаешь? — Германия быстро заметал глазами, после чего замотал головой. Врёт… — Он… Из-за сложной ситуации в стране, когда я ещё не родился, наверное. Вы дружили ведь, да? — Да… А как ты догадался? — Вы так обращаетесь с ним… Спокойно разговариваете, терпеливы к нему, терпите его причуды. А ещё… Я фотографию вашу с отцом нашёл. Если вы до сих пор чувствуете к нему близость, то не пытайтесь разузнать о его прошлом, не лезьте в его жизнь. Вам же дороже. Меня поразила эта фраза до последнего слова. Он знает… При чём знает очень хорошо, до мельчайших подробностей и дело не в сумасшествии. Да, конечно, отклонения есть, ведь такие пристрастия совершенно ненормальны. Но ведь психи не могут быть настолько расчётливыми, так? Тогда что с ним на самом деле происходит? Я понял, что весь этот разговор теперь подошёл к концу: мальчик больше не смотрел на меня, молчал и старался не двигаться. Вдруг его голова задёргалась, мелко и почти незаметно. Он поднял голову, его губы дрожали. Потом он встал и сухо попрощавшись, вздрагивая, пошёл прочь. Дверь заперлась на ключ. И что это было? Как бы мне не хотелось хорошо думать о Германии, а всё-таки он какой-то мутный. Яблоко от яблони недалеко падает. Ранее он сказал, что его бьют постоянно, издеваются, а теперь он говорит, что наедине Рейх строит хорошего отца. Странный… Я и раньше догадывался, что пусть и был его другом, но по сути, я ничего о нём не знаю. Теперь эту догадку поддержал и Германия, пусть и не по своей воле. Ну не может быть такой поступок, сделанный в сознании, неоправданным. Ничего просто так не бывает. И почему-то мне кажется, что до 1939 года, за этим точно что-то такое стояло. Что-то там было. Что-то он скрывает, при чём ещё и боится, что об этом узнаю я, да и не только я. Почему он превратился в монстра и почему его ненависть убила столько жизней? В его последнем письме была сплошная тирада страха, обиды и… чего-то ещё. Чего-то такого, что я понять не могу, потому что здесь нужна конкретизация. Я не знаю, как так можно было удачно скрываться. Германия точно знает что-то и нужно как-то его разговорить. Не знаю, по какой причине он защищает Рейха. Возможно, ему грозит опасность, если он скажет что-то лишнее, хотя, по нему так и не скажешь. Мне показалось, что он по своему желанию говорил это. Интересно, а сам Рейх в курсе знаний своего сына? Скорее всего да. POV СССР закончен *** Они ходили так долго, что теперь уже не помнили, что значит оставаться на одном месте дольше, чем на пару минут. За время своего вынужденного путешествия в немецкой стране Россия узнал больше, чем за всю свою спокойную жизнь, и если раньше он считал себя умным и учёным человеком, то теперь понимал, что был самонадеянным болваном. Не знает он ничего и совсем. Приди он к этому выводу чуть раньше… Всё равно ничего бы не изменилось! Враг всё равно бы поступил, как настоящая крыса. А убежать всё равно нужно было попытаться, а не с врагом один на один считаться. Теперь-то Россия знает — Рейх щегол, не щегол, всё равно ему не по силам. Дети шли по лесу, не упуская один другого из виду, в готовности помочь и поддержать, если потребуется, и, окликая своих, когда правопреемнику СССР покажется, что потеряли кого. Идти приходилось осторожно, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться ненароком на какой-нибудь скользкой корочке. Уходящая ночь была пропитана различными звуками: стрекотом насекомых, странным шелестом и другой живностью, которой повезло выжить в этой мёртвой местности. Мёртвой, как понял Россия из рассказов Германии, она называлась, потому что недавно над этими местами, а может чуть дальше, летал самолёт и опрыскивал лес химической жидкостью. Скорее всего, всё это было ложью — даже если и опрыскивали, то точно не в области достигаемости штаба. А вот в то, что людей, даже бывало живых, жгут в печах концлагерей, Россия готов был поверить. К тому же, самому подростку казалось, что весенний вечер пропитался ароматом гнили и разложения. Кажется, эти зловония способны разнестись на многие километры вперёд. Ко всему перечисленному, здесь, в лесу, было ещё холоднее, чем в камере. Ветер враждебно хлестал пронзительными выстрелами по коже. Даже куртки уже не помогали. — «Как холодно», — подумала Беларусь и запахнула покрепче своё меховое убежище. Ещё шаг и ветер врезается в неприкрытую шею, жжёт уши и веером поднимает волосы девочки. Эти же волосы ударили её по лицу. Но больше всего пугал не холод и возможность умереть от голода и даже не то, что их могут хватиться. Пустота. Гулкая, трепещущая неизвестность, необъятное пространство, будто пропасть — вот главный страх. Эта неизведанность и незнание куда идти окружает душу, отбирая последнюю надежду на побег. Она же и позволяет возникнуть другим страхам. Ты не знаешь, что ждёт тебя завтра, что ждёт тебя сегодня, да даже что ждёт тебя в следующую секунду. Все, без всяких сомнений, хотели спать или хотя бы посидеть немного. Этого Россия не мог позволить, ведь если они уйдут как можно дальше, то у них больше шансов уйти без последствий. Но и сам он уже задумывал над привалом. Скорее всего, остановятся они утром — залягут. Утром их увидеть и поймать легче, значит двигаться они будут лишь вечером и ночью. — Ночь кончается. Нужно готовиться к привалу, — оповестил всех Россия и остановился. Ноги гудели. — И куда мы? Если ляжем тут, то замёрзнем. Не май месяц, — прокомментировал Казахстан и сел на корточки, чтобы отдохнуть. — Не знаю… — Россия оглянулся и увидел довольно высокое дерево, но что самое главное — на нём было много толстых и прочных стволов. — О! А что если я залезу на дерево и попытаюсь рассмотреть что-нибудь вдалеке? Ну? Хорошая идея? — Замечательная идея! — воодушевлённо проговорила Украина и глупо улыбнулась. — А мы с Беларусью пойдём и поищем ветки всякие и цветочки. — Э… — Россия нахмурился. — Зачем? — На похороны твои венок плести будем! Какое ещё дерево? * — Украина топнула ногой и скрестила руки на груди. — Нам и без этого плохо. Свалишься ещё! — Украина… — Казахстан чуть потряс сестру за плечо, тем самым успокаивая её. — Россия, она права. Это опасно. Вдруг это как-то выдаст нас ещё. — Странные у тебя опасения. Первое — ладно. Ну, а на счёт второго… я сомневаюсь, что Третий нас на таком расстоянии из штаба через стену увидит, — Россия, наплевав на мнение своих родственников, принялся искать опору под ногу, чтобы залезть на дерево. — Он-то может и не увидит, а вот его солдаты могут быть неподалёку. Сидят теперь и дежурят на вышках. А если нашу пропажу уже заметили? А тут ты на дереве, обезьяна такая, будешь сидеть и привлекать внимание. Россия? Ох… Баран упёртый… Россия уже не слушал брата. У него не заняло много времени, чтобы залезть на достаточно большую высоту. Его взору предстал двухэтажный бетонный дом, был он довольно далеко и выглядел несколько заброшенным, но это было детям СССР на руку. — Там!.. Ой… — Россия прикрыл рот рукой, поняв свою ошибку. — В громкоговоритель ещё объяви… — прошептала Украина и стала наблюдать за попытками брата спуститься. Всё было хорошо, но лишь до определённого момента. Россия решил рискнуть и, уцепившись за последнюю ветку, что находилась от земли высоко, направил весь свой вес на неё. — «Щас грохнется», — подумала Украина и уже стала самодовольно улыбаться. Под мальчишкой раздался треск и через мгновение он полетел вниз головой. — «Ну, конечно…», — Украина закатила глаза и довольно посмотрела на Казахстана, что постарался смягчить падение брата и… его попытка удалась, пусть и не очень удачно. Россия грохнулся на Казахстана. Спасатель недовольно замычал от боли и тяжести, а Россия зашипел, так как каким-то образом ободрал локти. — Говорила же, что упадёшь, — Украине не терпелось поиздеваться над самоуверенностью брата и она не видела смысла сдерживаться. — А кричал-то зачем? Внимания не хватает? Ну ты гаркни ещё пару раз и обещаю, Рейх проявит к тебе особое внимание. — Украина… — Армения окликнул сестру, чтобы та не провоцировала старшего. — Учительница, тоже мне! — Россия встал, чтобы потом помочь встать и Казахстану. — Всё равно на ночь глядя нас никто искать не будет. — А вот здесь ты, кажется, ошибаешься. Рейх за нами в другую страну приехал. Что уж там лес… — Ну… Да. Наверное, ты прав. Ладно, пойдём к дому, пока солнце не встало.