Всё равно не сдамся тебе

POV Германия — «Я мразь… Бесчувственная, лживая, гнусная мразь… Совсем как отец. Подвёл. Подвёл всех, даже себя.» — слушал я свои мысли. Эти мысли будто пытались сломить меня ещё больше, ещё сильнее, они отдавали истерикой. Я на мгновение задержал дыхание, чтобы ощутить недостаток воздуха. Иногда это помогало успокоиться, но не сейчас. Я не в силах что-либо сделать. Ох уж эти черти господина Рейха, которые вечно дергают за язык в самое неподходящее время, хоть и вынуждающие говорить некую хоть и скрытую, но правду. ЯИ заставил меня говорить при отце. А я не хотел получить. Боже… Я сижу здесь в уютном кресле, а они там… Нужно было бежать с ними: я бы не смог выгородиться и предать их. Хотя, с другой стороны их исчезновение заметили бы быстрее. А почему я не согласился? Я ведь хочу уйти отсюда? Разве нет? Разве не прав был СССР? Что тут сложного? Просто выйти за границу этого здания и не оглядываясь бежать. Бежать, чтобы забыть это место и лучше навсегда. Чего я боюсь? Отца? А может чего-то ещё? Как же хочется закричать, истошно, истерически, до ломоты в лёгких, но и звука издать не могу. Слёзы медленно заструились полосками по щекам, а глаза прикрыл. Как бы я хотел, чтобы прикрылись они навсегда. Тошнотворный ком подкатил к горлу и я наконец выпустил всё то, что во мне накопилось. Я зарыдал в голосину. Это было схоже с дикой, захлёбывающейся истерикой. Мне всё надоело! Я не хочу! Не хочу видеть разочарованные лица своих друзей, жестокость своего отца, весь этот ужас! Я не хочу видеть ничего, даже себя… Как же я всё это ненавижу… Я как-то резко успокоился, замолчал, встал из кресла и подошёл к кухонным тумбам. Хотел бы я сейчас сожрать стекло, песок, кислоту, яд, лишь бы забыть эту вечную агонию невыносимой боли. Быстро порыскав по ящикам, я вытащил лишь нож, которым отец недавно резал мясо. Я стал осматривать его. Он большой, отражающий свет и… острый. Я поднёс остриё к внутренней части предплечья и слегка нажал. Почувствовал холод лезвия на коже и нажал чуть сильнее. Хватит ли у меня решимости? Я ведь делал это уже. Но мясницкий нож — это не маленький перочинный ножичек… Хотя, это не важно. Что то, что это — всё одно и то же. Я выкинул весь здравый смысл из своей головы и резко полосанул ножом по руке. На порез я отреагировал не сразу, потому что жгучая и слегка щипательная боль пришла не мгновенно. Когда боль наконец отозвалась в руке, я выронил нож и правой рукой зажал окровавленную конечность. Я не думал, что будет столько крови, даже испугался. Испугался я не крови, просто меня ошарашило то, что её настолько много. Видимо, слишком глубоко порезал. Я сел на колени, всё ещё держась за руку. Рядом с моими ногами и на коленках образовались бордово-красные капли. Дышать стало трудно и я отчётливо ощутил, как мой глаз задёргался. Опять. Проигнорировав своё состояние, я поднял валяющийся рядом с собой нож и вновь поднёс к руке, но на этот раз к правой. Я не хочу быть на чьей-либо стороне и не хочу никого обижать, разочаровывать или сердить. Ничего не хочу. POV Германия закончен *** POV Россия Не так я себе представлял это утро. Настроение — что это вообще такое? О дисциплине и речи не идёт. Потому, пока Украина не начала откровенно посылать меня, я решил твёрдо и чётко, что уведу этих фрицев отсюда как можно дальше. Я нажил неприятности на наши филейные части, я за это и поплачусь. А эти пусть дальше бегут. Назначив за старшего Казахстана, я взял лопату из сарая рядом с домом и пошёл в сторону немцев. И как они засекли наше отсутствие? Я нырнул в колючие, словно ежи кусты. Сухая трава под ногами предательски шелестит. М-да… Конечно, особого азарта и желания бегать по улицам у меня не наблюдалось, но делать нечего. Я уже слышу, как они приближаются. Сердце в груди колотится, словно сумасшедшее, и отдаёт в ушах, как огромные барабаны на параде. Вот они почти прошли моё место укрытия и мне стоит уже обратить на себя внимание, но страх сковывает движения. Я судорожно оглядываюсь и, ничего не заметив, выбегаю из кустов. Я сразу обратил на себя внимание. Я очень хорошо слышал, как за мной бегут как минимум три человека. Да… Лопата тут явно лишняя. Кинув её за спину, я надеялся, что попаду хоть в кого-нибудь, но мои ожидания не оправдались. Я бы и дальше так бежал, зная, что преследователи не отстают, но пробежав таким образом метров тридцать, я внезапно наткнулся на немецкий пикет. Теперь ясно, как нас нашли. Мы же, считай, в двух шагах от них были. Было неправдой сказать, что я не испугался, когда вдруг увидел выросшие перед собой, как из-под земли, три тёмные фигуры в немецкой форме. Я почувствовал не то что страх — меня охватил просто ужас. Свет электрического фонарика скользнул по моему телу, осветил чёрную куртку Германии. На меня навели автоматы. — Ну и какого чёрта ты здесь шляешься ночью, мерзавец?! — крикнул немецкий грубый голос. Я сразу понял, что за мной пришёл сам Рейх, при чём уже во второй раз… Я блин что, такой особенный, что ты лично за мной бегаешь? Быстро втянув голову в плечи, я нагнулся и закрыл её руками, ожидая немедленного удара. И действительно, Рейх отвесил мне нехилый удар ногой под зад. Я прикрикнул благим матом. Было несомненно больно, но страха, как такового, уже не было. Меня охватила ярость, чистая, неподдельная. КАК?! Как меня, сына великого коммуниста — СССР, посмела ударить сапогом какая-то фашистская псина?! Ещё миг, и я бы кинулся на немца. Меня остановило то, что за меня могли вступиться братья с сёстрами, а ещё страх за собственную жизнь. Я ненавидел унижаться, но по другому здесь просто нельзя. — Дядь Рейх, пожалуйста, не бейте меня! — жалобно захныкал я, хотя мне было очень противно так себя вести. — Пошёл к чёрту, — сказал немец в ответ, но я видел, как он начал смягчаться. — Иди быстро за мной и не смей больше шататься по ночам — повешу. Он отвернулся от меня, но не прошло и секунды, как он повернулся обратно. Я понял, что он рассматривает моё одеяние. С лёгким отвращением он обозрел мою, вернее Германии, одежду, поднял глаза к моему лицу, а когда я хотел ему объяснить хоть что-то, хотя бы попытаться разжалобить, чтобы не попало моему немецкому другу, но не успел. Он меня ударил по лицу. Я по инерции отлетел назад, но мне и опамятоваться не дали — поймали и снова поставили на ноги. Меня это разозлило. Да пошло оно всё! Я вырвал руку из хватки солдата и замахнулся на их главаря. Ещё бы чуть-чуть и у меня получилось бы ударить его, но он увернулся, а руку мою схватили заново. Дальше меня больше не жалели. Повалили на землю, заломили руки, лишив возможности сопротивляться, а двое других принялись охаживать меня дубинками, словно выбивая пыльный ковёр. В рот набилась земля, правая щека саднила. Я даже был уверен, что у меня сломалось ребро. Было больно, но я старался не издавать звуков. Я не собираюсь молить о пощаде, много чести. Через какое-то время хватка ослабла и мои руки безжизненно упали на траву. Я даже и не думал валиться в обморок. Перевернулся на спину и стал рассматривать лицо этого монстра. — Чтоб тебя по кругу пустили, — еле слышно прошептал я. Мне кажется, что я даже не шептал, а просто произнёс это губами, поэтому не было и речи о том, чтобы он услышал. Несмотря на то, что мне было больно двигать любой частью тела, я поднялся, сел на карачки, закачался и почувствовал, как к горлу подкатывает что-то очень неприятное. Блевать было всё равно нечем, поэтому желудок поделился с окружающим миром лишь слюнями и желчью. Сознание на мгновение помутнело, но закончилось всё это так же быстро, как и началось. После этого неприятного представления, я стал ждать, пока силы вновь вернулись в моё переставшее дрожать крупной дрожью тело. Меня подняли вновь и повели в сторону, как мне показалось, штаба. Идти было сложновато, но это было не помехой. Старался только унять дрожь в коленях. Более Рейх в моё поле зрения не попадал, зато в какой-то момент я увидел ЯИ. Он сказал что-то оставшимся солдатам на немецком языке. Как я понял, было принято идти искать остальных. Ну всё, пошёл весь наш план коту под хвост. Где-то на полпути к штабу паника улеглась, я стал раздумывать новый план побега. Ну, а что время зря терять? С нами кто-то поравнялся и я поднял взгляд. ЯИ? Ему-то что от меня надо? — Ну ты, конечно, даёшь. Сбежать вздумал! Что за ересь? — начал разговор узкоглазый и я, если честно, не особо понял к чему он всё это разводит. — Ну ничего. Мы отучим тебя от подобных мыслей. На промывку мозгов тебя отправим. Жаль, правда, психушка сгорела. Все подопытные на ветер. Как только Германия нам сказал, что ты из плена сбежал, такой скандал в штабе поднялся. Рейх весь, как умалишенный был. М… Бедный. Я аж таю — значит немцы, наши хорошие, искали нас, волновались, а мы, вот такие плохие, бродим тут, неблагодарные. Или что он пытался этим сказать?! Я по его интонации ничего не выкупаю. Стоп… — Германия сказал? — мой голос источал столько удивления, но это и понятно. — Да, а что? Ты думал, что сын Третьего Рейха действительно на твоей стороне? Должен признаться, у него хорошо получилось обвести тебя вокруг пальца. Сказать ещё что-то я не осмелился. Мне было бы легче поверить в то, что Рейх и впрямь всевидящий. Неужели он действительно так поступил с нами? POV Россия закончен *** После того, как Рейх благополучно изловил детей СССР — сложнее всего было найти Беларусь, потому что она маленькая и может спрятаться практически везде — он направился домой. Шёл он быстро, потому что ему, откровенно говоря, хотелось спать. Когда ты гоняешься по лесу в 3 часа ночи — когда ты уже по сути должен спать — не только можно устать, но и свихнуться. Но армия — она на то и армия, что ты должен быть готовым ко всему, даже если по расписанию у тебя отдых. Зайдя в дом и закрыв дверь, Рейх направился на кухню. Что он там увидел? А ничего особенного. Сын нациста сидел обессиленный и расстроенный. На щеках виднелись следы от слёз. На коленях мальчишка держал громадный кухонный нож, широкий и блестящий, но блеск этот перекрывался слоем запёкшейся крови. Рейх, будто не замечая своего сына с порезанными руками, подошёл к столу, взял из рук Германии нож и положил его на кухонную тумбу. Конечно же, Третий был зол на сына. Германия пролетел по всем пунктам: он хотел помочь друзьям, потом захотел не разрушать планов отца. В итоге друзей выдал, так ещё и признался, что он с самого начала знал, что эти самые дети сбегут. Наличие совести — не всегда хорошо. Сколько себя помнил Рейх, его отец, ГИ, наказывал его всегда и за всё и в лучших традициях средневековых пыток. Этот старик был готов биться головой для того, чтобы Рейх слушался его беспрекословно и не дай бог он что-то натворит — нацист без исключений получил бы знатно даже за малейшую провинность. Но, как оказалось, в основном, головой бился Рейх. Между нацистом и Германией были немного другие отношения. Да, Рейх тоже строго воспитывает своего ребёнка, но когда Германия долго протестует, даже если пассивным образом, то он более не станет заставлять сына идти дорогой, которая ему не по душе. Если быть точнее, то Рейх только сейчас понял, что нужно поступить именно так — отступить и не ввязывать сына во все эти дела. До этого, он был настойчив и какие-либо отказы воспринимались унижением для Третьего, да и Германия не стремился идти наперекор отцу, по крайней мере до появления детей СССР. Сейчас же ему попросту надоело. Германия смотрел на отца, который делал вид, что чем-то занят. На самом деле, нацист просто ждал, когда его сын поднимется. Долго ждать не пришлось. Он встал, в глазах чуть потемнело и появилось ощущение, будто на голову со всех сторон давят тиски. Он пошатнулся, рыдания снова сдавили ему грудь, но на этот раз он удержался. На руки сын нациста старался не смотреть, потому что была вероятность разволноваться с новой силой. Рейх наконец повернулся лицом к своему чаду и стал подбирать нужные для этого грустного разговора слова. Германия не знал, куда деться. В глубине души он понимал, что сейчас не будет привычной ему взбучки, а что-то совершенно другое, но тоже не лучше. Он всё ждал, что отец выдаст хоть какую-то эмоцию, что он примет любой лик — святой или звериный, злость или радость. Сошла бы даже улыбка — пусть она будет напряжённой, пусть она будет напоминать оскал. — Садись. Сейчас мы немного поговорим, а потом я отведу тебя в постель и задушу собственными руками, — сказал Рейх, скорее по привычке, чтобы создать волнение. Немцы сели за стол и вновь появилась эта мёртвая тишина. Рейх тяжело вздохнул и, отведя в сторону взгляд, начал свой разговор: — Я готов простить тебе практически всё, потому что ты мой сын. Тебе позволено больше, нежели другим. Но не кажется тебе, что ты в этот раз немного перегнул палку? — Германия предпочёл молчать. — Мне было не в радость поднимать ЯИ и охрану, а потом шляться по лесу в поисках твоих друзей. — Их нашли? — Германия знал, что если бы их не нашли, то отец так бы и не вернулся домой, но ему нужно было поддержать разговор. — Нашли. Чуть по лицу не получил от твоего России бешеного. — Что ты с ними сделал? Ты им не навредил? — Прости, поздно опомнился, — Германия разочарованно выдохнул и болезненно скривился. — А если быть точнее, то получил только Россия. Он больше всех сопротивлялся. — Пожалуйста, прекрати об этом говорить. — Не важно. Я хотел поговорить совсем не об этом, — Рейх снял с себя фуражку и положил её на стол. — Если мы часто позволяем себе испытывать негативные эмоции или раздуваем их в себе, то отношения будут складываться мучительно, а стена непонимания и недоверия будет день ото дня только расти… — Что? — Ничего… — Рейх наконец-то посмотрел на своего ребёнка. — Просто вспомнил слова Великобритании. Он, наверное, был прав на твой счёт. — В каком смысле? Ты имеешь в виду… — Тебе ведь плохо со мной, так? — неожиданно даже для себя произнёс Рейх и почему-то эти слова показались Германии совершенно неправильными. Германия от неожиданности вопроса побледнел и даже попытался сделать шаг назад, но на стуле далеко не уйдёшь. — П-почему ты спрашиваешь? — Я тут подумал, всё равно тебе плевать на мои учения. Можешь не отвечать, я и так знаю, что плохо. Тебе лучше жить где-нибудь, где более или менее спокойно, — и вдруг всё стало так ясно для Германии, что он даже привстал со своего места. Германия перебирал в мыслях эти слова снова и снова, надеясь, что отец просто пугает его или на крайний случай шутит. Почему-то возникло чувство, что может произойти что-то плохое. Никогда прежде он не рвался остаться в этом месте так, как сейчас. И дело было даже не в детях — Германия был уверен, что дети в качестве багажа не прилагаются — дело было именно в том, что ему резко перехотелось покидать это место и… отца. — Пап? Па-ап? — Германия встал со стула и подошёл к отцу. Тот даже не смотрел на сына. — Мне не плевать, честно. Я просто… Я не хочу причинять людям боль. — Так не причиняй. Пока ты то и дело, что причиняешь боль мне. Не забывай, что я тоже всё ещё человек. — Прости меня, пожалуйста. Я… Не отправляй меня никуда! — слёзы вновь хлынули из глаз и Германия кинулся обнимать отца. Он сотни раз просил простить его за ошибку и плакал как младенец. Он испытывал ужасные моральные мучения и… не только он. Мальчик ластился к родителю и не боялся. Не боялся ничего. Видите ли побрезговал обществом отца, а сам так и льнёт к этом нацисту. — Только бесхребетный плакса стал бы… — Рейх резко закрыл рот, будто почувствовав, что сболтнул лишнего. — Ты столько ужасных вещей говорил мне, а теперь боишься что-то не то произнести? — этот инцидент вызвал у Германии лёгкую улыбку. — Просто не хочу, чтобы ты ещё чего натворил со своим телом. Я бы не разрешил твоей матери тебя вынашивать, не разрешил бы тебя рожать, если бы знал, что вот так всё и закончится, — эти слова совсем не обидели Германию, наоборот, эти слова заставили маленького немца зажать отца в объятиях сильнее. Он не только не рассердился, он будто стал любить его ещё больше. И плевать, что он жестокий убийца! Как говорится, не ценишь, пока не потеряешь. Вот Германия и решил всё исправить, пока не потерял. — Всё решено. Я уже отправил письмо Швейцарии. У него спокойно, — слова Рейха никак не тронули Германию, поэтому было решено действовать агрессивно. — Отвали, а то отправлять будет уже некого. Германия не обратил внимания на эту угрозу. Он был уверен, что всё это просто слова. — А вот то, что ты не боишься моих угроз — это, пожалуй, тоже не дурно, — Рейх ещё раз вздохнул. — Раньше-то всё мямлил, меня боялся, старался уйти от конфликта со мной. Теперь же… Ещё одна… — Что? — Ещё одна рубашка испорчена. У тебя руки в крови и ты заляпал её. — Ой, — Германия шмыгнул носом и чуть отстранился, посматривая на ворот рубашки, на котором было пара кровавых отпечатков. — Прости… — Ладно. Уже поздно. Пойди в душ, отмойся и потом в постель, — Рейх встал из-за стола. — Мне тоже нужно спать. Завтра на работу. И… Вопрос всё ещё открыт. Если Швейцария откажется, то будешь тут у меня жить. Ну, а если согласится… — Тогда ты меня бросишь? — Так будет лучше для тебя и… для меня. Ты же понимаешь, что ты иногда просто мешаешь мне. А ещё твои друзья. Они тоже проблема. Я думаю, ты знаешь, что тебе придётся от них отказаться, — Рейх прижал Германию к себе так крепко, что малец почувствовал, как бьётся родительское сердце. — И да, я осознаю, что по большей части весь этот концерт из-за них. Тебе просто не хочется с ними расставаться. — Да плевать мне на это, — Германия сам удивился тому, что сказал. Конечно, то что он сказал было не правдой, но его задело то, что отец считает, что он закатил истерику ради детей СССР. — Я хочу с тобой быть. Просто, чтобы ты был рядом. Рейх выпустил сына и было отступил, но теперь он вцепился в него, уткнувшись лицом в грудь отца. Ещё где-то несколько минут они простояли в объятиях друг друга, но всему приходит конец. Рейх отстранился первым и, легонько поцеловав сына в лоб, отправил того в душ. Сам же он направился в свою комнату. Завтра предстояла важная встреча. Стоило отдохнуть, чтобы получить как можно больше удовольствия от неё.