Всё равно не сдамся тебе

21.02.1943 Настенные часы, висевшие в дальнем углу кабинета, показывали четыре часа дня. Еле слышное тиканье ужасно раздражало, так как в тишине оно отвлекало от более нужных дел — от чтения. Россия в принципе не любил читать, а теперь, когда подобное времяпровождение стало чуть ли не ежесекундным, он готов был выть от скуки. Тем не менее, работа не прекращалась — в сознании постоянно крутился приказ «Делай!». И русский послушно сидит и делает. Бегая глазами по строкам немецкой книги, он постоянно косился на своего друга. Ему так и хотелось выразить всё недовольство, высказав своё мнение по поводу всей этой чепухи, половину которой он даже не понимал, но не мог. Прошлый урок он усвоил знатно — Германия, может, и неплохой парень, но теперь о своих мыслях, целях или, не дай бог, планах, Россия ему никогда не говорит. Больно много он своему отцу докладывает. Приходилось помалкивать. А планы и впрямь были грандиозные и грели душу. Так и хотелось кому-нибудь о них рассказать, но… Нельзя. Здесь нет никого, с кем он мог бы поделиться. Даже своим нельзя было говорить — немцы допытают. Пусть уж лучше, если он и оплошает, то сам будет за всё получать. Ситуация самая ужасная, которую можно только себе вообразить. Так или иначе, постоянно, где-то в глубине души, клубилось чувство, будоража душу и рождая надежды, будто вот-вот наступит светлое завтра, и он опять будет там, дома. Кстати, об остальных. России казалось очень несправедливым то, что его братья и сёстры мотают время в камере, а он тут… с немцами. И он здесь давно. Видится со своими редко и совершенно ни одной весточки про отца. Россия уже стал сомневаться в своих доводах, но все эти сомнения рассеиваются, как только Рейх иногда заговаривается о СССР. Нацист, по мнению русского, не говорил о Союзе, как о мёртвом. Это сразу видно: интонация, те или иные слова, телодвижения. Про РИ он говорил совсем иначе. Это давало хоть какую-то веру. Несмотря на то, что России было противно выполнять приказы Третьего, он слушался. Первое время русский боялся того, что Рейх станет откровенно издеваться, мстя за побег, чуть ли не годовой давности. Однако, недолго его страхам было суждено жить. Несомненно, придирок было множество: то неправильно Россия положит вещи, то немец отчитает нерадивого ученика за помарки. Редкий день, когда они не ворчали друг на друга: Рейх вслух, Россия в себя, потому что неровен час, поднимется рука у немца проучить мальчишку за лишнюю смелость. И всегда в такие моменты, как только их взоры пересекались, было ощущение, что высекается яркая искра от ярости и напряжения. Между тем Россия не ощущал его враждебности. Только чувство опасности и власти, но всё это как будто направлено не на него. На протяжении всего времени Россия успел побывать на всей территории штаба. Он видел концлагеря, видел нацистскую армию и пару раз был даже на стрельбище. Везде была очень гнетущая атмосфера, окружение словно было наполнено смертью. А вот в доме у немцев наоборот чувствовался некий уют. Некоторое время Россия часто ловил себя на мыслях, которые неизвестно каким образом успели проникнуть к нему в голову — на предательском желании остаться тут надолго. Дело было то ли в Германии, в нежелании оставлять его одного в этом месте с психом, то ли из-за самого психа. Рейх умеет заинтересовать. Благодаря этому русский был более или менее спокойным. Ненависть сменилась любопытством, которое противник удовлетворял активно — банальный способ втереться в доверие, но Россия, зная это, вёлся и вёлся, как неразумное дитя. Да и подкреплялось всё это тем, что Рейх оставляет в неприкосновенности право русского на вредное пристрастие — сигары. То есть, пока оставляет. Ну что же тут думать? Мил ему подобный вид общения. Удивительно, как мальчуган льнёт к дурному, слушает дурные нравоучения, следует самым плохим примерам. Россия уже и сам не понимал, по своему желанию он это делает или же пытается обмануть нациста. И неудивительно — психика подростков очень хрупкая, настроение и мировоззрение меняется буквально каждый день. Но период этот прошёл и в душе его вновь возобновился гнев. Его отныне перевёртывало от воспоминаний их милого общения, как он мог больше часа задушевным образом беседовать с гадом. Пожалуй, единственное, что ему действительно нравилось — это обучение, и далеко не интеллектуальное. Рейха было просто невозможно терпеть в роли преподавателя. В этом плане он был моральным садистом. В физическом плане Россия больше преуспел. За это нужно говорить спасибо тому же Рейху. Подготовка у нациста и впрямь серьёзная и неподготовленный к физическим напряжениям человек после подобных тренировок может наутро и вовсе не встать. Так с Россией и случилось. Он будто на лошади весь день скакал, при чём в седле, сделанном из иголок — такое состояние у мальчонки было. Впрочем, Рейху это не помешало довести русского до такого же состояния и на следующий день. Правда, как казалось России, Рейх ведёт себя очень нелогично. Это же как растить своего льва — он твой, пока он львёнок. А когда вырастет, тогда что? Россия же растёт. А ещё Третий его тренировками изводит. Да при первом же скачке гормонов русский его на части разорвёт, если будет повод. Ну, выбор его. — Агх! Бред сивой кобылы! — Россия откинул книгу от себя и развалился на диване. Германия, на секунду оторвавшись от книги, кинул на друга равнодушный взгляд. За всё это время он уже привык к подобным психам русского. Германия, как только узнал, что Россия будет жить вместе с ним под одной крышей, подумал, что они станут почти братьями. Ожидания не оправдались. Отношения между ними стали настолько холодными, что никакая вражда между Россией и Украиной не сравнится. Разве что не дрались, да и недовольство так явно не показывали. — Ты бы учил молча. Отец придёт и тогда мне снова придётся наблюдать за вашим скандалом, — Германия сильнее вжал голову в плечи, надеясь, что ему это поможет отделаться от навязчивого русского. — Да надоело! — Россия пару раз ударился затылком о боковину дивана. — Мне тоже надоело, но я же не кричу об этом. — Свободу коммунистам! Долой смерть русских! — Россия решил использовать новый метод выноса мозга. — Закончил? — Русские не сдаются! Мы вас, псины, победили в Сталинградской битве и в войне тоже разнесём! — Ш! Прекрати кричать. Не хватало, чтобы услышал кто, — Россия, проигнорировав немца, продолжил вещать. — Да ну что тебе не понятно? — Да всё мне понятно. Просто на пустой желудок сложно думать. — Ну-и-ну. Вот так русские, — Германия отложил книгу и направился к холодильнику. — А что будешь есть? — Эм… Тебя отец не наругает, если я вопьюсь своими зубами в сочный, ароматный, вкуснейший… кхм! кусок мяса? — Было бы за что ругать… Мяса-то у нас и нет, — как бы подтверждая свои слова, Германия указал ладонью на содержимое холодильника. — В смысле? Как это нет? — Россия подскочил с дивана и, несмотря на то, что ещё из далека не увидел нужного продукта, решил убедиться сам в правдивости слов немца. — А вот так. Ты разве не в курсе, что он недавно вегетарианцем стал? — Нет. И что, ты тоже, хочешь сказать, не ешь мяса? — Ну… Это получилось ненамеренно. Я так понимаю, что после поражения в Сталинградской битве, у нас просто возник временный кризис. Продовольствие в разы уменьшилось. Приходится экономить. — То есть моих теперь вообще кормить не будут? — Нет. Почему? Им и раньше мяса не давали. А овощей у нас навалом. — Так… Я что-то не понимаю. Какой ещё кризис? При чём тут мясо? Я же видел, что в столовой мясо едят. Ты что придумываешь? Ты мог просто сказать, что Третий нас, мягко говоря, сожрёт вместо мяса, как компенсацию за белковый ущерб. — Нет, я правда не знаю, — глаза Германии забегали. — Он не то чтобы сам отказался. Он запрещает есть мясо мне. Причём, он так за этим следит. — Ну да, а то в тебе ведь слишком много веса, — Россия усмехнулся. — Я просто предположил на счёт кризиса, так как после поражения у нас действительно определённое время не было мяса. Да и овощей не так много было. Сам знаешь, зима ещё. Продовольствие с собой ведь брали. Ещё мы часть союзникам отправляем. А ещё во Францию. Там тоже наши. А что касается солдат в штабе… Ну, их нужно кормить и некоторое время самим потерпеть. Мы ведь не воюем, в отличие от них. — А ты не пытался спросить, мол, батя, а почему я не могу нормально пожрать? — Я… Нет… Я думаю… Я просто уверен, что… Ну… — Э-э, слышь, оратор, ты давай, успокойся и скажи нормально, а то я ничего не понимаю, — Россия улыбнулся во все тридцать два зуба и направился обратно к дивану. За ним пошёл Германия. — Я имею в виду… Он стал таким нервным в последнее время. — Ну, не удивил. Я и так знаю, что он нервный человек. — Знаю, я просто… — Невозможный человек — Да понял я. Я хочу сказать… — Истерик, — Германия недовольно посмотрел на друга. — Да ладно тебе. Не обижайся. Продолжай. — Эх… Ладно. Не важно. Просто он стал слишком раздражительным, — Германия отвёл взгляд от России. — А ещё он сильно похудел… — Ещё бы! Я, если бы мясо не ел, тоже похудел бы, — русский нахмурился и оглядел свои руки. — Что я собственно и сделал… — Мне кажется дело не в пище. — А в чём? — Россия взял в руки книгу Германии и быстро пролистал пару страниц. — В стрессе. Он стал плохо спать. — И откуда ты это знаешь? Над душой стоишь, пока он пытается заснуть? — Он снотворное стал принимать. Мне это не нравится. Но если ты хочешь, я спрошу, — Германия сел на диван, а Россия продолжил стоять. — Нет. Я сам спрошу. Всё равно ты мне соврёшь, — Россия наконец оторвался от книги и перевёл взгляд на немца. — Почему ты так думаешь? — Германия начал заметно нервничать. — Да потому что ты уже сейчас врёшь, — Германия нахмурился. — Я же вижу, что ты знаешь всё. — Не понимаю о чём ты говоришь, — Россия улыбнулся и медленно помотал головой. — Пиздишь. Всё ты знаешь, — русский сел на корточки перед другом. — Скажи. Обещаю, что никому не расскажу. — Ты же не поверишь… — Германия, в чём дело? Германия застыл. Он ощутил пульсацию в висках. Немец не знал, стоит ли раскрывать такую ужасную тайну. Причём, она касалась не только Рейха, но и других. Все были, так или иначе, связаны с этой ситуацией, но вот только не все об этом знали. — Ну, как тебе сказать… *** — Да говори всё как есть, — ЯИ отложил документы в сторону. Сейчас было кое-что важнее, чем работа с бумагами. — Говорю же, не поверишь, — Рейх уже несколько минут отпирался и не отвечал на поставленные вопросы, юлил и всячески пытался отвертеться. — Брось! Ты действительно думаешь, что я не смогу поверить в какой-то несусветный бред, после того, что я видел? — Рейх внимательно поглядел в глаза союзника, а потом медленно закачал головой, как бы уверяя, что он прав. — Ну, если что-то и правда не логичное, я хотя бы попытаюсь тебе помочь. Курс таблеток пропьёшь, да и успокоишься. — ЯИ… Нет, это не поможет. Ты не поможешь и никакие врачи. Японец впал в конкретный ступор. Он в первый раз видел Рейха таким подавленным за последние годы. Возникло такое ощущение, будто немца поставили перед выбором, который в любом случае обернётся его смертью. Конечно, ЯИ замечал постепенные изменения в поведении своего друга, да и не только в поведении, вот только спросить он осмелился лишь сейчас. ЯИ даже не пытался разобраться в этом деле сам, с Рейхом могло случиться что угодно. Поэтому он сразу стал расспрашивать того, кто точно знает, что с ним же и происходит. — Ну, пока я не знаю, что тебя беспокоит, я не смогу с тобой согласиться, — ЯИ облокотился о стол и стал ждать, когда Рейх решится рассказать всё то, что с ним происходит. Рейх заметно нервничал. Об этом красноречиво повествовали его глаза, лицо, жесты и даже дрожащий от внутреннего напряжения голос. Молчание продолжалось и ЯИ терпеливо считал секунды. В этом молчании не было ни неловкости, ни натянутости, но чувствовался какой-то странный накал, словно воздух наполняла какая-то затаённая энергия. Точнее, это чувствовал Рейх, а японец нет, его распирало любопытство. Давненько ЯИ не видел союзника настолько убитым, в последний раз только в день их встречи. Да… Он помнил этот день. Очень хорошо помнил. *** 15.10.1934 POV Японская Империя Хмурые дождевые облака тяжёлым свинцом застыли над городом. Где-то вдали прогремела сухая гроза. С неба сочился тускло-вялый свет. Потухающий день, неумолимо склоняясь к своему закату, предвещал хороший ливень. А я тут, вместо того, чтобы искать себе какое-нибудь убежище, ищу нужное мне место. Парк. Мне нужно найти парк, но я с этим не справляюсь, что странно, ведь прекрасно ориентируюсь на местности. Всё было подробно расписано, мне казалось, что такое немаленькое место найти проще простого, так что у меня лишь два предположения: либо я растерял все свои умения, либо меня обманули и никакого парка по этому адресу нет и не было никогда. Верилось, как в первое, так и во второе, ведь в этой стране я ранее не был, а так же дело могло быть и в том человеке, кто дал мне этот адрес. Сначала мне показалось, что мой потенциальный союзник не очень-то хочет общаться со мной, а потом я понял, что мне не показалось. Мне хотелось вывести его на разговор, несколько раз я начинал беседовать с ним на собраниях, но он отделывался односложными ответами, что-то мычал, либо вообще игнорировал. Так он делал со всеми, кроме Великобритании и СССР. Перед ними он всё время заискивал. Первая мысль: «Шестёрка и подлиза». Но так было лишь первый год. Потом всё кардинально поменялось. В один день он пришёл в форме, очень странной, но тем не менее, она ему шла. Но это ладно, поменять решил стиль — этого хватает для того, чтобы удивиться лишь на пару часов. А вот характер заставил меня прийти в шок и не выходить оттуда аж неделю. Великобритании так не грубил ещё никто. Такое ощущение, что за год он просто забыл, что такое совесть и уважение. Несомненно, Великобритании это не понравилось, но придирок к немцу стало чуть меньше. Вот так чудо! Характер менялся до неузнаваемости буквально с каждым годом и… Мне это нравилось. Я очень придирчив к людям, но этот человек смог меня заинтересовать. Кроме того, в кругу коллег усердно распускались слухи, что недоросток любит муки и кровь, с удовольствием смотрит на истязания и сам готов на гнусные злодеяния. После этого я понял — я влюбился! Нет, ни как в мужчину, ни в коем случае. Я влюбился в его отношение к людям, в его умение держаться молодцом в самых сложных ситуациях. Влюбился в то, что он может сделать то, что не могу я. Влюбился в его артистизм, лицемерие и наглость. Влюбился в амбициозность и невообразимую веру в себя. Меня не останавливали ни его холодность ко мне и моему желанию объединится, ни его откровенная грубость. Я понял, что несмотря ни на что, я сделаю его своим союзником. Он произвёл на меня феерическое впечатление. Я просто жил ради того, чтобы быть рядом с этим человеком и терпеть его сложный характер. И вот недавно я отправил ему письмо с целью встретиться. Чтобы не доставлять неудобств, решил сам к нему приехать. Как странно всё-таки прогибаться под волей людей. Если честно, я побоялся, что он и читать это письмо не станет. Скомкает, да и забудет про него. А он мог это сделать. Но, видимо, вместе с врождённой жестокостью — я уверен, что она врождённая, иначе быть не может — у него присутствует невообразимое любопытство. Уверен, что он согласился лишь из-за интереса. Может быть я и был слишком настойчив, но мне просто надоело быть для него незнакомцем, быть для него чужим. Надоело наблюдать его хмурое лицо. Хотелось, чтобы он подарил мне нечто большее, чем гневный взгляд. Потому я сейчас и брожу под густыми тучами, чтобы просто посмотреть на него. Кто-нибудь после такого заявления спросил бы: «Ты же его уже видел, зачем на него глядеть теперь?». А для того! Люди в обществе и наедине с кем-то ведут себя по разному. Интересно посмотреть, как он покажет себя, когда мы останемся с ним вдвоём, без лишних взглядов. Да и одним своим видом он словно кричит: приходи на меня посмотреть! И я послушно иду смотреть, что же это за фрукт такой: горький? сладкий? а может безвкусный? О! А вот и парк. По описаниям тот самый. Я прошёл через ворота и принялся искать центр этого места. Через минут 5, центр был найден. Я взглянул на наручные часы. Было 7 вечера. Всё-таки успел. И я принялся ждать. Всю жизнь я то и делаю, что жду. Ждал 5 минут, 10, 15. Прождал полчаса и понял, что теперь я могу вполне обоснованно на него злиться. Дела делами, но пунктуальность — это важно. Уж темно скоро станет, а его всё нет… А я его жду… Да что же это такое, в конце-то концов! Да ещё и холодно. Оделся я, конечно, слишком легко. Ещё никто не опаздывал на встречи со мной. Это было до такой степени непривычно, что только подогревало моё необузданное любопытство. Так я прождал ещё минут десять. Окончательно окоченев от холода, я решил, что нужно уходить. Вряд ли он придёт. Может работа замучила, а может вообще забыл. Хотя, не сказал бы, он показал себя на собраниях ответственным человеком. Может случилось что-то нехорошее? Да, больше похоже на правду. Я для верности постоял ещё пять минут, а потом направился к выходу из парка. Вот последний поворот, я заворачиваю за угол и… сталкиваюсь с кем-то. Я был изрядно раздражён — меня кто-то сильно задел плечом, причём нарочно, а потом ускорил шаг. Мне это не понравилось и я, будучи импульсивной личностью, естественно решил разобраться. — Эй! Ты куда, трус паршивый?! — человек застыл на месте и моментально напрягся. — Да, я тебе! Повернись и извинись сейчас же, осёл! Он молчал и не двигался. Я уже хотел подойти к нему и немного другим способом заполучить извинения, как вдруг прохожий повиновался моему приказу. На нём было чёрное пальто и он… был мал ростом. Не успел я на лицо посмотреть, как он подошёл ко мне вплотную, да с такой скоростью, что я и отреагировать должным образом не смог. — Ты превратил свою жизнь в ад, сука, — я застыл, поражённый сказанным. Голос… Знакомый и даже слишком. Вот так да! Коротышка-то совсем не слабак. Я посмотрел ровно ему в глаза. Он смотрел на меня сверху вниз, но в переносном смысле. Я был выше, но в этот момент мне показалось, что я ему по колено. Время будто замерло. Третий Рейх. Сам Третий Рейх! Сын ГИ, ставший проклятьем для всех, кто смел злоумышлять против него самого или его страны. Впервые вижу его вблизи, когда он в ярости. Он пожирал меня взглядом. Его гримаса была предельно свирепой. А эти глаза… Они не от мира сего: холодные, безжалостные, самые страшные из тех, что я видел. На его бледных щеках выступил румянец. Рассердившись, он стал ещё более красив. Сразу создалось впечатление, что этот человек имеет маниакальный склад ума. Уверен, стоит совершить небольшой толчок и он сможет пролить столько крови, столько погубить народу, сколько мир за всю историю не видывал. — Это так мило с вашей стороны, — было глупо обращаться к нему на «вы», после того, что я ему наговорил, но я, натянув улыбку, продолжил. — Восхищаюсь вашей пунктуальностью. — Не стоит. Ты же не на званый вечер явился, — после этого притворяться весёлым не пришлось, я улыбался уже искренне. — Чего ты хочешь? — Мне нужно с вами поговорить, — я решил действовать более стремительно, чтобы не отнимать его личное время. — Но прежде, могу я поинтересоваться, что вызвало такую задержку? — Не твоё дело, — а он знает себе цену. В свои дела никого не посвящает — это похвально. — Хорошо. А мы так и будем… — я очень сильно надеялся, что он догадается, что разговаривать в таких условиях довольно неприятно. — Нет… — как странно — он общается со мной грубо и в то же время робко. Поражает… — Тогда где мы можем обговорить всё, что меня интересует? — У меня дома. Дома? Как не осторожно впускать к себе в дом человека, с которым ты полноценно поговорил лишь несколько минут назад. Смелость — это ведь не всегда хорошо, Рейх, не думаешь? Вдруг меня интересует что-то, что для тебя станет неприемлемым. Ну, выбор твой. — Согласен, — я вновь улыбнулся, а он вновь одарил меня недоверчивым взглядом. — Тебя никто не спрашивает, — он повернулся ко мне спиной и направился в лишь ему известном направлении. Я последовал за ним. Домишка был у него обшарпанный, хотя и довольно большой. От ГИ достался, наверное. В любом случае, не буду спрашивать, это может его обидеть, ведь не смотря на чёрствость, он имеет болезненную обидчивость и ранимость. Всегда удивлялся, как люди могут сочетать в себе две такие противоположные черты характера. Подойдя ко входу, он отворил дверь, молча распахнул её и жестом пригласил меня следовать за собой. Мы попали в тёмную, несмотря на то, что были окна, прихожую. Прихожая вела в не менее тёмный коридор. Помещение выглядело заброшенным как снаружи, так и внутри, но не смотря на это, в глаза бросилось то, что хозяин этого дома заботится о чистоте: ботинки на полке начищены до блеска, на полу не было ни грязи, ни пятнышка, а в воздухе будто бы не было и пылинки. Пока я осматривал мало заставленную комнатку — любит он всё-таки минимализм — Рейх, не тратя времени, направился вглубь коридора. Я пошёл за ним. Было темно и… холодно. Странно, что он не стал включать свет, я ведь видел, что люстра есть. Наверное, он и без этого хорошо ориентируется в темноте и знает куда идти. Что ж, доверюсь ему. Вдруг на меня налетело что-то маленькое. Я только шумно втянул воздух от лёгкого испуга. Это было очень неожиданно. Я уже было хотел оттолкнуть любителя пообниматься в темноте, как вдруг включился свет. Я поморщился от яркости, но так и не успел ничего сделать. От меня отлепились и, спустя несколько секунд, я так и не увидел, кто так яро хотел обратить на себя внимание. Посмотрев на Рейха, я увидел что уголки губ его приподняты. Выглядело это очень жалко. Позади тела немца что-то шевельнулось, из-за него выбрался маленький мальчик. Испуганно смотря на меня, он потеребил Рейха за пальто. Тот обнял его голову и прижал к себе. Я понял, что вымученная, но всё же притягательная улыбка была обращена не мне, а… мальчику? Кто это? Рейх склонился, поцеловал малютку в лоб и потрепал ему волосы. На лице мальца даже следа от улыбки не было. Не очень-то похоже на поведение ребёнка. Чуть приглядевшись, я увидел, что у мальчика на носу свежая болячка. Это Рейх его так или… — Привет, золотой. Ну, что ты за папой решил бегать? Пора бы уже перестать шугаться незнакомцев, — мягко произнёс он и отклонил голову, закрыв глаза. — Это… ваш сын? — судя по реакции, он совсем забыл о том, что я присутствую у него в доме. — Да… Германия — мой сын, — более чёрство ответил немец и я решил продолжить разговор именно на эту тему. — И сколько ему? — спросил я, искоса поглядывая на мальчонку, отмечая про себя, что хоть нос и расквашен, но мордашка не зарёвана — сын-то у него не плаксой растёт. — Четыре, — вновь взглянув на дитя, я понял, что почему-то слегка робею перед этим ребёнком, хотя раньше такого у меня не наблюдалось, даже с Японией. — Почему на руки не возьмёшь? — он чуть покосился на входную дверь, словно смущаясь. — Он тяжёлый. — Да ну, он не выглядит тяжёлым. Я бы даже сказал, что его вес оставляет желать лучшего, — а потом я посмотрел на фигуру своего собеседника. Для него, наверное, это тяжело. Интересно, а он вообще питается? Я случайно вздохнул. Меня охватило чувство жалости к этому мужчине. Захотелось его обнять, прижать к себе крепко-крепко. Пока я стоял и думал, Рейх расстегнул пальто, а потом, видимо прислушавшись к моим словам. Он взял ребёнка на руки, закутал в своё пальто и прижал к груди, согревая теплом. Руки, прижатые к груди, были бледными и худыми, с обломанными и обкусанными ногтями. Нервы-нервы… Они так мило выглядели друг с другом, что мне волей неволей захотелось присоединиться к этим объятиям. И это описанное чудовище, сущность, которого практически невозможно понять; редкий уникум, самоупоенный своей властью над другими; садист с изящными манерами и страстью вражды? Я-то думал, что в его манерах нет ни одной слюнявой нежности. Ну да, откуда людям, не знающим его в быте, знать о его слабом месте, что вызывает сентиментальность? Хотя, ничего дурного в этом нюансе в виде ребёнка я не вижу. Наоборот, этот мелкий мне поможет найти общий язык с его папаней. Как говорится, хочешь подоить корову — подружись с её телёнком. — И кто же его мать? — Она… — я заметил некую странность в нём — когда он начинает говорить, он тщательно следит за реакцией собеседника. Ну не шпион ли? — Я сейчас не могу сказать. — Понимаю. Мы… Можно на «ты»? — он кивнул. — Мы с тобой ещё недостаточно близки, чтобы общаться на подобные темы. — Нет. Дело не в этом. Мне не удобно, — он крепче прижал к себе сына, как бы говоря, в чём проблема. — Я устал. Мне ещё нужно уложить Германию, а он, судя по всему, спать не особо хочет. — Я даже возможно знаю почему, — во взгляде Третьего появился огонёк интереса. — У вас всегда темно в доме? — Да, я не вижу смысла включать свет, даже когда я дома. — Конечно. Он привык находиться в темноте, потому у него и нет рефлекса. — Какого рефлекса? — Такого. Все люди привыкают спать в темноте, а когда круглый день темно, то спать в темноте уже и не хочется, — Рейх отвёл взгляд, видимо, что-то обдумывая. — А что ты делаешь, чтобы уложить его? И что ты делаешь с ним перед сном? — Обычно я просто говорю ему, что нужно спать. Жду, когда он уляжется и пытаюсь убаюкать. — Это срабатывает? — Не всегда. Перед сном я ничего не делаю. Я работаю. — Сколько обычно ты его убаюкиваешь? — Когда как. Чаще всего я сижу подле него полтора часа. — Угу… — я тяжело вздохнул. — Перед ночным сном с ребёнком полезно погулять, поиграть в спокойные, тихие игры. Не следует его кормить. Сам-то ты как засыпаешь? Как ешь? — Нормально, но я делаю это не часто, — я впал в небольшой ступор. — Спишь или ешь? — И то и другое, — после этих слов Рейх запыхтел и обхватил Германию другой рукой. Было видно, что ему даётся это очень тяжело — держать мальца. Если он и ест не часто и спит редко, то, боюсь, малыш в ближайший год станет сиротой, а я, увы, потеряю потенциального союзника. — Если ты будешь мало спать, то организм ослабнет, и болезнь тут как тут, — начал я своё нравоучение и подошёл чуть ближе, чтобы освободить немца от тяжести. — Знаю, но сам видишь, что творится сейчас в стране. Я не могу игнорировать дела, иначе от немецкого народа не останется даже мокрого места. А с едой я попросту не могу ничего поделать. Лучшие куски ему, — Рейх указал на Германию. — Понимаешь? — Понимаю, — я протянул руки и он посмотрел на меня очень недоверчиво. — Я просто возьму его на руки, хорошо? Попытаюсь его усыпить на руках. Немного замявшись, немец всё-таки решил отдать ребёнка, предоставляя право действия более опытному мне. Его пальцы соприкоснулись с моими, и я изумился их твёрдости и надёжности, несмотря на их внешнюю хрупкость. Германия не был против. Его головка прижалась к моему плечу и, спустя несколько нужных слов и движений, а также времени, он благополучно уснул у меня на руках. Быстро и без нервов — всё как я люблю. По лицу Рейха, я понял, что он удивлён такому быстрому результату. Далее Рейх показал мне комнату мальца и я аккуратно, под тяжёлым взглядом волнующегося о своём чаде отца, уложил его в кровать. Когда мы вышли из комнаты, я понял, что ниточка доверия была установлена. Он указал мне идти на кухню, предварительно рассказав, как туда идти, а сам пообещал скоро подойти. Я повиновался его указу и прошёл на кухню. Судя по всему, раньше это была не кухня, потому что обычно в таких домах кухня и столовая были в раздельности, а здесь вместе, да и маловата комнатка. Стол маленький, буквально на троих. Чую, половина этого дома вообще не используется. Пришёл он довольно быстро. А он… и вправду худ. Таким я ещё ни разу его не видел. Обычно он всегда был в форме, а сегодня вообще был в пальто. А теперь он в обычным домашних мешковатых штанах, без обуви, без фуражки и в старом свитере. Всё это было так непривычно, что я был не в силах оторвать взгляд от этого мужчины и беззастенчиво его рассматривал. Он сел на стул, что был напротив меня. — Так ты хотел знать, кто мать Германии? — ох, а я уже и забыл о том, что спрашивал его об этом. — Что ж… Может вина? Хм, вина? Прямо так сразу? Хотя, зная его пристрастия к разгульной жизни, я не удивлён, что первое, что он предложил это не чай или кофе, а вино. Правда, до этого момента я думал, что это Великобритания просто решил показать Рейха народу, как типа — пьяницу, развратника, садиста. Да он просто знает, что это так и он хотел направить всех против него, чтобы с ним не водились и он не стал диктатором, ввергнувшим страну в пучину кровавого террора. Ну, ничего, Рейх не лыком шит, он просто так не остановится. Я надеюсь… Я кивнул и он, быстро встав со своего места, стремительно достал бутылку, стаканы и насытил стеклянные изделия красной жидкостью. Чувствую, что сейчас начнётся душевный разговор. — Его мать мертва, — это было первое, что он сказал о частичке его сына. — Сожалею. — Не стоит. Она была не достойна стать матерью и уж тем более моей женой, — Рейх сделал первый глоток. — Клянусь, если бы ей повезло, то сам пришиб-бы. Хотя, до родов с ней было всё очень хорошо. Странно. — Да, странно, — ещё глоток, на этот раз больше. Я же старался растянуть свой бокал до последнего. Как же он не осторожен… — На самом деле, первое время я думал избавиться и от младенца. Я молился на то, чтобы он родился мёртвым. Меня отнюдь не радовала новость о лишней проблеме, — я кивнул. Как же мне знакомо его чувство. На Японию у меня была примерно та же реакция, разве что с женой было всё как-то проще. — Потом я всё обдумал, решил, что пусть живёт. Хотел отдать его, подкинуть кому-нибудь, но… уйти больше чем на пять метров не смог. Он так кричал… — Успел привязаться? — Не знаю. Просто не смог уйти, — вновь глоток и первый бокал был прикончен, он подлил ещё. — Привыкнуть к Германии было трудно. Пришлось задействовать недюжинную выдержку. Я ему поначалу даже имени не дал. Просто целый год у меня жил мальчик, который хныкал утром, хныкал днём, хныкал вечером и даже ночью. Он мешал… Он превратил день в ночь, а ночь в день. Капризничал, а из-за постоянных сквозняков часто простужался. Ей-богу, я даже мечтал о том, что он случайно задохнётся, пока болеет. Потом стали прорезаться зубы и уже вместе с ним ныл и я. Он держал меня в состоянии бодрствования 24 часа в сутки. Он замолчал и пригубил ещё один стакан. И как в его фигурку столько умещается? Выпитое вино разгорячило его, кровь прилила к щекам, сделав лицо с тонкими чертами особенно выразительным. Похоже, пацанёнок его здорово достал. Я в какой-то степени стал ему сочувствовать. Он находится в подвешенном состоянии, поэтому и случаются многочисленные истерики на собраниях. — А он умеет разговаривать? — поинтересовался я и допил свой первый бокал. Он без промедления влил мне новую порцию алкоголя. — Разговаривает. Уже и на русский переходим потихоньку, — мне показалось или в голосе появилась некая гордость? Дальше разговор пошёл на другие темы. Честно говоря, я ожидал увидеть заядлого лицемера и очень гнусную личность, потому что таких я и ищу, несмотря на то, что таких людей на дух не переношу. Нет, убить он, разумеется, сумеет. Такое ощущение, что он к этому даже приучен. Но вот его взгляды на жизнь и само поведение… Может на него так алкоголь действует? Так или иначе, с ним пьяным было весело. В его рассказах будто не было смысла, оттого они и были смешны. Говорили мы так, словно друг друга знаем очень много лет — были обсуждены даже политические планы, как мои, так и его. — И всё же, путь, избранный тобой, труден и тернист, а ты, в сущности, ещё дитя и хрупкое дитя при этом… — вино развязало язык и я уже стал открывать ему свои первые от него впечатления. Я разочарован. — Да, я понимаю, о чём ты, — выдавил он ради приличия и залпом опустошил стакан с вином. — Если ты хочешь продолжать, то ты должен учесть, что тебе будет очень сложно — терпи так долго, как только возможно. Великобритания тебя будет стращать, ясное дело. — Я знаю, — на последней фразе его голос дрогнул, а к горлу подступил предательский ком, готовый в любую минуту прорваться слезами. Кажется, Великобритания — это для него больная тема. — Он ведёт себя так, как будто я и не личность вовсе. Не понимаю, почему он меня так невзлюбил вначале. Сейчас-то понятно, ему не нравится мой политический строй. — А знаешь почему? — его губ коснулась улыбка и я сначала не понял, почему. — Конечно. Он ведь с Францией совсем рядом со мной. Он знает, что если я начну прогрессировать, то плохо будет ему и лишь ему. Боится. — Да, это так. — Ну ничего. Ты ведь хотел создать со мной союз? — я чуть покосился на него. После таких откровений совсем не хотелось принимать этого человека, как великого деятеля, способного перевернуть в мире всё и вся. — Я… Нет. — Хм… — он внимательно посмотрел на моё лицо, а потом ухмыльнулся. — Не думал, что спустя столько слов ты солжёшь мне. — Я тебе не лгу. Я передумал. Да и к тому же… — посмотрев ему в глаза я отметил, что немец стал понемногу раздражаться. — К тому же ты не можешь обещать мне быстрого улучшения в стране. — Почему же? — он вздёрнул брови и широко, невинно улыбнулся. — Да даже если так, то на кого ты решил нападать? — На СССР, — это прозвучало так серьёзно… Однако, пробыв в небольшом ступоре, я не удержался и дал себе волю посмеяться. — Извини, но тогда я тем более не заключу с тобой договор о союзе. Я с сумасшедшими не работаю, — всё ещё хихикая сказал я и заметил надменную улыбку. — А если серьёзно? — А если серьёзно, то пока держу курс на нашего любимого аристократа и Францию. И… разве ты не обратил на меня внимания лишь из-за того, что я не такой как все? — Да. Ты и впрямь не такой как все, но в данном случае это плохо. Ты ведёшь себя ни как серьёзный и хладнокровный человек. — Я дома. Мне не нужно лицемерия, пока я здесь. К тому же, раз ты положил глаз на мою страну, то ты должен знать с кем имеешь дело и что от меня ждать. — Может быть, но пока ты меня не впечатлил. — Если ты так решил только из-за Германии, то… — Да плевать мне на твоего ребёнка. У меня у самого девочка растёт. Я говорю о том, как ты себя ведёшь рядом со мной. — Извини? А я должен перед тобой выделываться и строить не пойми кого? — Просто я летел сюда не для того, чтобы увидеть это. — А чего ты хотел? Расскажи же мне, — я стал обдумывать то, что хотел увидеть в нём, но не успел объяснить. — Хотел увидеть убийцу? А кого я тебе здесь зарежу? Хотел, чтобы я был как высокомерный Чайничек? Так вот я за этим и живу — чтобы не подстраиваться под него. А может быть ты хотел, чтобы я наорал на тебя ещё на улице и оставил того, кто может мне помочь выполнить задачу, мёрзнуть? Если да, то пожалуйста — выметайся. Мне без разницы. Всё равно приползёшь. — Не думаю. Что ж, прощай, — я встал из-за стола и направился к выходу. — Можешь не провожать. — До встречи. Я и не хотел. POV ЯИ закончен *** Витая в облаках, ЯИ невольно улыбнулся. И всё-таки он вернулся. Не приполз, конечно, но сам факт того, что он заключил союз с Рейхом, уже много значил. Наконец, вернувшись в реальность, азиат взглянул на союзника и он поистине удивился тому, как тот расцвёл с той самой встречи. Он оказался не прав на его счёт тогда — Рейх просто знал, что он вытащит из нищеты страну, знал, что устроит войну, знал, что ЯИ это будет выгодно и что он придёт. И оказался прав. Полюбовавшись немцем ещё пару минут, ЯИ встал со своего места и подошёл к Третьему. Рейх, естественно, обратил на это внимание. — Почему ты улыбаешься? — Рейх изогнул бровь и подставил руки под подбородок. — Да так… — ЯИ не стал говорить союзнику о нахлынувших воспоминаниях, да и не хотел. — Просто смотрю на самого лучшего человека в мире. А тут грех не улыбнуться. Рейх не знал, удивлён он или нет, но зато это точно знал ЯИ. Судя по раскрытым искрящимся глазам немца, удивлению его не было предела. В силу некоторых обстоятельств он давно разучился краснеть, но это не помешало Третьему показать своё смущение. Нацист прекрасно чувствовал разницу между искренним комплиментом и лестью. В зависимости от того, что именно ему предоставили, он мог либо смутиться, либо разозлиться. Сейчас был именно тот случай, когда он может принять красивые слова, ведь ЯИ над ним шутить так не станет. Ведь так? — Если тебе сложно об этом говорить, то я не буду заставлять тебя. Скажешь, когда будешь готов, — ЯИ подмигнул немцу, после чего развернулся, чтобы выйти из кабинета. Сейчас ему нужно работать. После проигрыша в этой битве всё стало так трудно. Но японец был уверен, что Рейх справится. Он сильный. Он сможет. — Люди… — ЯИ остановился и, медленно повернувшись спросил, что тот хочет этим сказать. — У нас на кухне люди…