Всё равно не сдамся тебе

Германия читал книгу в гостиной. Это было трудновато делать, ведь в его доме с самого утра стоял шум. Но поделать он ничего не мог, лишь делать вид, что он не обращает внимание на своего отца и русского — это было лучшим и, пожалуй, единственным решением. Конечно, можно было бы пережить всё это, прошмыгнув в ванну и отсидевшись там, пока этим двоим не надоест скандалить, но Германия не хотел показывать слабость, потому гордо высиживал рядом с нарастающей бурей. За последнюю неделю Россия как-то слишком осмелел. Вчера вот спалил утюгом форму диктатора. Случайно, но всё же. Сегодня, например, решил испытать терпение нациста. Что же может быть веселее? Да ничего! К семье его не пускали, а единственным развлечением были выходы на улицу — стрелять из автомата и впрямь было очень занятно. Весь этот азарт — попадёшь ли ты в эту мишень или нет? Но были такие прогулки нечасто. Ну, а в скромной квартирке немцев заняться было нечем, если только почитать что-нибудь, но Россия был не любителем литературы, тем более немецкой. Именно по этой причине приходится извращаться. В какой-то степени, Рейх и сам был виноват. Заставлять русского точно формулировать на немецком, где стоит, как стоит стул — это уже слишком. Потому Россия посчитал нужным рассчитаться с нацистом. Германия так и не понял, что России помешало просто напросто сделать маленькую подлянку его отцу, но так или иначе, русский решил не мелочиться. Не было сомнений, Рейху подобный способ мести не понравился. Германия наблюдал за этим с самого начала. Он и подумать не мог, что Россия может оказаться настолько аморальным. «Если уж с тобой поступают плохо, ну не повторяй ты за обидчиком!» — постоянное предупреждение Германии, когда Россия вновь что-то придумывает, но эти слова всегда проходят мимо ушей русского и сегодняшний день не исключение. В общем, сыну коммуниста досталось и за сигарету в помещении и за след от сигареты на затылке у Рейха. Германия не сомневался, было больно. А крику было… При сыне, немец не верещал так ещё никогда. Третий схватил русского за руку, но даже при этом, малец оказался чересчур прытким. Тем не менее, далеко убежать он не успел. После этого инцидента, весь остальной день длился в жёстком напряжении и постоянном крике. На самом деле, попало России не сильно. Досталось только ногам. На ногах были кровоподтёки, синяки. Ничего особенного. Германия не был уверен, но, кажется, отец даже умудрился укусить его сверстника за плечо. Говорить точно малец не мог, его зрение могло его обмануть. Но зато, что точно он мог говорить с уверенностью — это то, что он видел неделю назад, когда ходил за ключом от камеры СССР. Стоит ли говорить, что его злость возобновилась вновь, когда он узрел от отца нечто, под названием ласка. Он видел, как Рейх ластился к России, как он целовал его лицо. Странно. Внезапно в дверь постучали и скандал на некоторое время прекратился. Германия оторвался от книги и поправил очки, устремив свой взгляд на дверь. После этого в коридор вошёл ЯИ. Кивнул головой в знак приветствия и подошёл ближе. — Рейх, там продовольствие завезли. Собираются везти всё это к Франции. Ты будешь присутствовать, а то там людей много, постоянная проверка охраны будет лишней? — ЯИ вытянул из кармана белый платок и протёр им лоб — видимо, очень спешил. — Будешь? — Нет. У меня сегодня другие заботы. Мне нужно заполнить бумаги, а также забрать новую форму, а то мою кое-кто испортил вчера! — Рейх злобно зыркнул на русского. — Потому что не надо меня отвлекать… — Россия сощурился. -… когда я глажу вещи. — Всё равно тебе нужно присутствовать, а то мало ли что произойдёт, — ЯИ не отступал и это ужасно бесило Рейха. — Ну ЯИ, мне что, в домашней рубашке теперь бежать?! Или, может быть, в халате, чтобы презентабельней было? Как только освобожусь, присоединюсь. Уж думаю, за два часа там ничего не произойдёт. — Я могу сходить за формой, — влез в разговор Германия. Рейх повернулся на сына. Идею малец подал хорошую. Почему нет? — Ты знаешь куда идти? — спросил Рейх и Германия закивал. — Ну хорошо. И размер какой, тоже знаешь, да? — Да, — Германия закрыл книгу, а потом быстро вышел из дома. Идя по коридорам, немец нащупал в кармане ключ от камеры СССР. Его он всегда носил с собой и совсем не боялся, что отец найдёт пропажу. Рейху было некогда ходить к своему врагу, всё его время было занято разрешением проблем, связанных с потерями в последней битве. В ушах Германии словно звенело от нахлынувших ощущений. Казалось, что сейчас он полетит из-за всплеска адреналина. Тем не менее, он не позволял себе побежать со всех ног. И вот — улица. Солнце светило в лицо, но не жарко, а как-то жалостно. Вялый дождик лил с неба. В этом месяце шли долгие холодные дожди. Земля пропиталась водой, дороги раскисли, а в местах, укрытых от влаги, всё ещё лежали остатки грязного снега. Германия старался не обращать внимание на окружающую обстановку, так как боялся, что вся его решимость иссякнет. И у него это неплохо получалось, до тех пор, пока в нос ему не ударил ужасный сладковатый запах, перемешанный с гарью — сегодня жгли мертвецов. Малец, поняв, что, скорее всего, его ничего сегодня не остановит, решил осмотреться. Главные ворота были открыты. И впрямь, сегодня целая толпа ходила туда-сюда и распределяла вещи по поездам. Судя по всему, только начали. Немецкие грузовики так громко гудели, что у Германии заболела голова. Правда, когда он прошёл ещё пару метров, он поблагодарил судьбу, что не слышит происходящего. Неподалёку двое фрицев вели полуголую женщину в газовую камеру, а маленького мальчика куда-то в другую сторону. Мальчик что-то кричал, но Германия не мог разобрать его слов. Наверное, что-то вроде «Мама». Когда сын нациста увидел эту картину — мать неистово вырывалась и пыталась подобраться к сыну — ему стало жалко малого. Хотя, женщина, конечно, испытывает невероятные муки, но они просто несравнимы с тем, что ощущает малыш, ещё только недавно пришедший в этот мир и не знающий ужасов этого мира. Его отрывают от родной матери — что может быть хуже для ребёнка? Германия мог бы сказать, что даже самое каменное сердце растаяло бы, завидев жалостные рывки обезумевшей от горя матери, но он, увы, знал, что всё это лишь красивые сентиментальные слова. Эта страна, эти люди — яркое тому подтверждение. Вдруг женщина как-то вырвалась из хватки солдата и рванула к ребёнку, но второй быстро среагировав, выстрелил прямо в грудь малышу. Звук выстрела уже не прошёл мимо ушей Германии — этот звук он хорошо услышал. Грязно-белое тельце, рассыпая брызги крови, шлёпнулось на землю. Германия проследил за тем, как бывшая мать упала на колени, открыв рот в беззвучном плаче, как её подняли на ноги и повели туда, куда её вели с самого начала — на верную смерть. Больше смотреть здесь было не на что. Германия отвернулся и именно в этот момент грузовики встали, заглохли и посторонние звуки наконец смогли вернуться в мир. Голоса солдатов и истеричный плач таяли, растворялись вдалеке. Через пару минут, он уже подходил к пункту выдачи формы. Его встретила библиотечная тишина. Был лишь охранник и гардеробщик. Гардеробщик, к слову, был не немец. Повезло старику, работёнку ему дали не пыльную. Другим не так везёт. Солдат поприветствовал мальчугана. — Здравствуйте, — Германия подошёл к стойке. — Мне нужна военная форма СС. Серого цвета. — Какой вам нужен размер? — дедуля, чуть тряся руками, подошёл к полкам с нужной ему формой. — Большая, — Германия примерно показал руками нужный ему размер и он явно отличался от того, что носит Рейх. — Обувь размера… Не знаю, главное, чтобы не меньше 43 размера. Старик кивнул и стал быстро копошиться в вещах. Спустя несколько секунд, он вынул форму, аккуратно сложенную, в комплект которой шла обувь и каска. Германия поблагодарил старика, после чего направился обратно в штаб. Когда немец вошёл в помещение, он пошёл не к себе, а вниз, к камерам. Пройти охранников было не сложно. Они не знали, что творится внутри, их легко обвести вокруг пальца, а вот как справится с теми, что стоят в конце коридора — это вопрос. Германия сделал вывод, что будет решать проблемы по мере их приближения. К удивлению парня, он прошёл без каких-либо вопросов и настороженных взглядов. Всем как будто бы было плевать на то, что Германия сейчас открывает дверь в камеру врага, при чём держа в руках форму. Кто знает, может быть они подумали, что это указ самого Третьего Рейха — забрать Союза в их ряды — или просто они боялись спросить, ведь это сын фюрера, он же не может делать что-то противозаконное. Возможно они просто наблюдают и реакция произойдёт только тогда, когда СССР выйдет. Германия долго возился с замком. Пальцы дрожали, но это была приятная дрожь, поскольку на этот раз, он не боялся увидеть того, что его ожидает. Почему-то он был уверен, что у него всё выйдет, что именно сегодня тот день, когда он сможет всё изменить. И вот, дверь отворена. Германия вошёл в камеру, захлопнул дверь и медленно вдохнул запах сырости и крови. Было довольно темно, но очертания тела, лежащего на койке, он мог видеть отчётливо. Тело быстро зашевелилось, матрас зашуршал. СССР не ожидал увидеть Германию. Он попытался встать, но рука соскользнула и лицо коммуниста впечаталось в койку. Раздалось болезненное мычание. Германия подбежал к мужчине и, не решаясь прикоснуться к нему, то отдаляя руку, то приближая её к плечу Союза. Ему всеми силами хотелось как-то помочь. — Вы в порядке? — Германия всё же коснулся мускулистого плеча и чуть сжал его. — Да… — прокряхтел Союз и наконец поднялся. — А… Что ты здесь делаешь? — У меня… У НАС есть к вам предложение, — Германия протянул руку русскому, в которой лежала нацистская форма. СССР уже хотел потянуться и взять одежду, но осёкся, завидев повязку с флагом Третьего Рейха на плече. Он подозрительно покосился на мальчика и еле заметно покачал головой. — Скажи ему, что я всё равно не сдамся ему и не подчинюсь, — голос прозвучал настолько сердито, что Германия невольно съёжился. — Я не собираюсь предавать свой народ ради… — Вы не поняли. У нас — это не у меня и… Рейха, — мальцу было непривычно называть отца по имени, но ему казалось, что сейчас так правильно. — Это значит, что предложение есть у меня и… вашего сына. Ну, не хотите, как хотите. Просто сегодня наши военные собирают поезд к Франции, нашим нужно отвезти продовольствие. Там сейчас столько людей, все чем-то заняты, никто никого не проверяет по удостоверению. Глаза СССР расширились. На лбу он ощутил горячую, жгучую испарину и почувствовал как бьётся в груди сердце. Германия всё понял без слов, он положил форму на койку рядом с ногами и тут же замер. Ноги Союза были перебинтованы. Они были пропитаны кровью и безошибочно давали понять, что совсем недавно коммунисту нанесли ранение. Нужно было бы наложить новый слой бинтов, потому что форма не чёрная и если она пропитается кровью, то это будет ой как видно, а также это вызовет подозрения. Но бинты взять было негде, к тому же время подводило — отец сейчас примется его искать. В таком случае, у Союза был максимум час. Германия принялся снимать бинты с ног СССР. Ему было так противно, но поделать он ничего не мог с этим — нужно спешить. Союз терпеливо ждал и раздумывал над этой ситуацией. Почему он ему помогает? Разве в прошлый раз этот малец не показал ему, что не собирается покидать отца? Возникли также опасения, что сынок нациста может его обманывать. А почему нет? Выйдет из камеры и тут его как жахнут по голове — вот и вся помощь. Или, даже если всё это не обман, то когда он попытается сбежать, то на него сорвут собак. Когда он встал, тело словно налилось силой, словно и не было того ужасного года пыток. Коммунист взглянул на мальца и тень сомнения рассеялась, будто её и не было. Нет… Такой взгляд не подделаешь — взгляд полный желания помочь. Это же очевидно. Он пришёл сюда лишь потому, что это было единственным выходом. СССР видел и знал — Германия ему не враг. Врага отныне он за милю чует — это не про него. И Союз очень хотел надеяться, что на этот раз его доводы не ошибочны. Пока СССР одевался в форму, он наблюдал за сыном его бывшего друга. Тот стоял к нему спиной. У Союза сердце кровью обливалось. Детство у этого ребёнка ушло безвозвратно. Жалко, очень жалко. Ещё недавно он был наивным и лишь слышал про печаль. А теперь он знает всё не хуже мудрых, отживших своё, стариков. Его нет смысла учить, давать наставления. Что уж там, он и сам кого угодно теперь научит жизни. Когда Советский Союз начал обуваться, Германия повернулся и мужчина сделал вывод, что малец уже давно и не малец. Ему даже показалось, что он знаком с извращённостью мира и закрались нехорошие мысли насчёт его отца. Как же тут не закрадутся, когда ахинею он такую творил в молодости? А может не только в молодости? — СССР? — Союз вопросительно взглянул на Германию и наконец обулся. — Я провожу вас на улицу, а дальше вы пойдёте сами. Там коробку какую-нибудь возьмёте и пойдёте за остальными. В поезд незаметно проскользнёте и там за коробками спрячетесь. Потом выйдете и пойдёте к Франции, она вам поможет. Только вот у неё вам стоит полагаться на удачу, там уже вас будут проверять. Я не знаю, что вас будет ожидать. Берегите себя. СССР кивнул, надел каску. После они стояли молча. Минута молчания была торжественная. Далее Германия взял Союза за руку и вывел его из камеры. На них сразу обратили внимание охранники. Мальца бросило в пот, но он собрался и быстро-быстро засеменил в сторону выхода, волоча за собой СССР. — Третий Рейх приказал привести СССР к нему для переговоров, — довольно громко и уверенно произнёс Германия и только-только хотел выйти за пределы этого места, как вдруг его остановил голос одного из охранников. — Позвольте нам, для уверенности, проводить вас до пункта назначения, — Германию передёрнуло, не то от страха, не то от злости. — Это для вашей безопасности. — Нет, — твёрдо ответил Германия и услышал, как за ним раздаются шаги. — Я сказал нет, что здесь непонятного? Германия развернулся, отпустил руку СССР. Сам Союз очень удивился, когда увидел напряжённую и такую угрожающую фигуру Германии. Он подошёл к охраннику вплотную и бесстрашно посмотрел на него, будто сверху вниз, хотя в действительности было всё наоборот. — Я, сын Третьего Рейха, приказываю отвязаться от нас. Мне не нужна ваша помощь. Или мне оставить узника здесь и привести отца? Неужто вы хотите отрывать своего фюрера от важных дел? Я могу, но только вы пожалеете. Соответствуйте своим требованиям — стойте на одном месте и не лезьте. Вам всё понятно? — Германия наконец позволил себе отдышаться. Он даже не сомневался, что его послушают и отойдут от греха подальше. Да, проблем никто не хотел. Германия добился своего. Охранник извинился, встал на прежнее место и больше не возникал. СССР стоял с почти раскрытым ртом от шока. Такая интонация, что Союзу и самому захотелось встать куда-то на место. Видел бы его сейчас Рейх… СССР даже не знал, обрадуется ли такому стечению обстоятельств главный фюрер — вроде бы сейчас Германия показал себя настоящим лидером, под стать Рейху, а вроде бы ведёт на свободу врага. Не успел мужчина и опомниться, как вдруг его вновь взяли за руку и повели вон из коридора. СССР и не сомневался — эта порода неисправима, но вот намерения у этой породы крайне разные. Отец и сын, они одинаковы по характеру, но просто кто-то сильнее и хочет нести добро, а не брать людей страхом. Уважение — это не страх и Германия, в отличие от отца, это понял. Почему-то теперь СССР был уверен, что пусть после этого поступка, Германия попадёт в неприятности, но его ждёт достойное будущее. Уж он-то об этом позаботится. *** Союз впервые в этом году вышел на улицу. Непередаваемые ощущения… Он продрогнул всем телом, но не от холода, а от наслаждения. Ему даже показалось, что он опьянел от такого счастья. Как же ему хотелось сообщить миру, прокричать, что он жив. Жив, чёрт возьми! — Дальше я не пойду… — Германия нехотя выпустил руку коммуниста из своей. — Вы помните мои наставления? СССР кивнул в знак того, что всё помнит: притвориться солдатом, взять коробку для вида, незаметно пройти в поезд и там уже залечь, а потом действовать по правилам русской рулетки. Вот это правила! Хотя… СССР был готов на что угодно, лишь бы больше никогда не возвращаться в это проклятое место. Пусть его убьют, пусть делают что хотят, но главное, не на территории Рейха. — Если вас поймают, я уверен, что вы будете нашим солдатам не нужны. Они вас не узнают. Они просто пустят вас в расход или… на мясо… — Германия отвёл взгляд и скривил губы в отвращении. — Если вам дадут право на голос, попросите отвести вас к главному фюреру. Если вас послушают, то… вместе тогда отдуваться будем… Союз поник. Такой маленький, а какой благородный! Интересно, а сынок его, Россия такой же вырос?.. Вот что-что, а про семью вспоминать сейчас было вообще не в тему — задумается ещё и прозевает момент опасности. — Я не уверен в том, что всё получится, поэтому… прощайте, — Германия чуть поклонился коммунисту и, развернувшись пошагал прочь. СССР его даже обнять не успел, хотя и хотел. Тяжело вздохнув, он тоже развернулся и направился к главным воротам. Он не знал, стоит ли скрывать лицо за каской — вдруг его кто-то узнает. Хоть один-то из немцев точно был у него в камере. А хотя, что они скажут? Наверное, ничего. Но всё равно лучше не рисковать. СССР подошёл впритык к воротам. Другие не обратили на него никакого внимания. Когда он повернул голову направо, то обнаружил небольшую кучу коробок. Осталось всего ничего — спешка не повредит. Союз поднял коробку среднего размера. Было довольно тяжело, но это могло быть вызвано и тем, что коммунист обессилел за всё это время. Он и представить не мог, что было бы, если бы вчера не принесли хлеба и воды. Наверное, он бы свалился без сил в снег и таким образом выдал бы себя. Когда СССР вышел за ворота, он обнаружил неподалёку группку немцев с коробками. Союз не знал, стоит ли держаться к ним поближе или же, как и сейчас, быть на расстоянии. Он выбрал второе. Коммунист обернулся. Сзади никого не было, а вокруг лес и лишь тропа, по которой вдалеке идут враги. Появилась не очень хорошая мысль. Вернее, хорошая, но она могла плохо закончиться. Вряд ли впереди идущие заметят то, что Союз сбежит. Сбежит в лес так стремительно, как только может. Будет задыхаться из-за сильной отдышки, из-за того, что горло будет жечь адским пламенем. Адреналин попал в кровь и как будто бы толкал СССР на эту затею, неистово крича «Вот же она — свобода!». И так тянет туда, но… Союз отвернулся от гущи деревьев. Он не знает, куда бежать — заблудится, замёрзнет и сдохнет посреди леса, и никто его не найдёт. Лучше действовать по плану — так надёжнее. До железной дороги пришлось идти очень долго, примерно час. Всё это время СССР пытался не упустить из виду компанию нацистов. Ботинки хлюпали, ведь дождь усилился, а эта обувь совсем не подходила под подобные прогулки по лужам. У рельсов, Союз вновь заволновался. Один из немцев указывал пальцем на вагоны, распределяя, куда положить коробки, и что-то говорил. Тем не менее, СССР взял себя в руки и подошёл к мужчине. Тот обратил внимание на русского не сразу, а когда обратил, то встал как вкопанный. Он смотрел на коммуниста. — «Всё! Пиздец!» — подумал СССР и отвёл взгляд в сторону. — Dritter Wagen*, — довольно громко произнёс немец и Союз чуть вздрогнул, когда услышал этот бас. Союз решил промолчать, чтобы ненароком его не засекли из-за акцента. Он быстро нашёл вагон, зашёл туда и огляделся. Коробок было много. Союз положил коробку, которую нёс, рядом с остальными. Вряд ли кто-то увидит, что он отсюда не вышел. Союз ещё раз огляделся для верности и залез в проём между коробками. Было плохо, потому что самая незаметная поза была неудобной. Что ж, ради свободы можно и потерпеть. Для верности он решил накрыть проём ещё одной коробкой, а то всякое бывает. Через 20 минут поезд тронулся. СССР уже проклял всё, на чём свет стоит, а ехать ещё очень долго. Чтобы отвлечься, он решил поразмышлять о жизни. В этом году он делал это все 24 часа в сутки, так как нечем заняться. А сейчас? И сейчас нечем. Ну, а почему нет? Ведь мысли ещё никого не убивали. А вот затёкшие ноги вполне могут, но тут уже без вариантов. POV СССР С чего бы начать?.. Как всегда с вопроса «Почему»? А смысл? До чего я ещё смогу додуматься? Какие теории мне нужно построить ещё, чтобы как-то оправдать его поступок? Я более чем уверен, что я уже двести раз находил правильный ответ, но дело в том, что проверить я его не могу, следовательно и понять. Это можно крутить до бесконечности. А вот о чём мне правда нужно задуматься, так это о детях. Я всё ною, да ною, а ведь им не лучше сейчас. Может даже хуже. Как же я хочу домой. Просто стоять за плитой, пытаться готовить завтрак, преодолевая сон, терпеть ругань России с Украиной, слушать тихие беседы Армении и Казахстана, отвечать на все, даже абсурдные, вопросы Беларуси… Как же я по всему этому скучаю. Всё бы отдал за один такой момент. Я боялся этого — того, что начну тосковать по дому, в который невозможно вернуться. Дом, которого уже нет и никогда не станет. Даже если наши победят, то всё равно ничего как раньше не будет. Я могу попытаться воссоздать то, что было три года назад, но всё равно, впечатления никогда не оставят ни меня, ни моих детей — всегда будут эти ужасные воспоминания. Жаль, что я так и не смог ничего узнать про детей. Я закончил попытки найти письменные доказательства жизни моих детей сразу после первого неудачного раза. Почему-то сразу не догадался, что такие вещи Рейх вряд ли будет хранить на бумаге. Он доверяет своему разуму и там, скорее всего, и хранится всё то, что мне нужно. Во всяком случае, второй раз пытать свою судьбу я не захотел. Я залез рукой под свои брюки и провёл ей по ноге. Очень больно, но крови нет. Вот же… Урод ебучий. И главное сам не приходит. Да он никогда ничего сам не делает! У него же пешки есть. ЯИ, КИ там… Хотя, судя по слухам, Королевство Италия уже потихоньку в себя приходит, умнеет. Глядишь все его пешки против него и встанут и победа будет даже проще. А ведь правда, его союзники так к нему относятся… Уверен, они будут в первом ряду на его казни. Не думал, что меня такое будет удивлять. Нет, пожалуй, даже не это потрясло меня, не расстрел — поделом, раз заслужил. Он думал, другие будут за него кровь проливать, а он перекантуется в госпитале, отоспится, отожрётся, потом к ЯИ или кому другому под тёплый бочок? Нет! Кто угодно, только бы денег подкинули побольше, и его голову, как собачонки принесут. Нет, мне его не жалко. Меня просто до сих пор потрясает то, что такое возможно, что человек может решиться на такое. Потрясает то, что мой лучший друг оказался вот таким. Ведь я хочу, мы все хотим, чтобы скорее кончилась война, мы все боимся смерти, увечий и… он боится. Вот чем он отличается от нас? Почему он думает, что мы делимся на достойных и недостойных? Это же элементарно — проявить жалость. Жалость к человеку. Боль за человека. Справедливость. Я клянусь, если бы он ещё в начале всё это закончил, понял, что он совершил ошибку, то я бы сам к нему на колени встал! И извинялся бы, захлёбываясь слезами, за то, что упустил! Я просто не смог бы, помня эти глаза, ответить «нет». Ну… Может быть крепкая розга пригодилась бы. Хотя, уверен, что угроза порки, так и осталась бы угрозой. Ну, теперь-то всё. Этот человек такой жалости не достоин. Он слишком далеко зашёл. Тут даже если он на колени встанет, ничего не поможет — убитых это не оживит. Эх… Если бы не все эти приветы прошлого… Было бы легче без этого нытья ностальгического. Вот так да! Так не пропадёшь — от загадки свихнёшься! Я стал медленно проваливаться в сон. Не знаю, как я буду выживать тут. Надеюсь я разыщу здесь немного еды и воды… POV СССР закончен. *** Германия совершенно забыл о том, что его отцу требуется форма. Не до этого ему было. Он боялся заходить домой, опасаясь, что прямо сейчас его родич всё узнает и теперь точно убьёт его. Германия думал, что будет корить себя за всё, что натворил, но к его удивлению, его совершенно не трогало чувство вины. Он наоборот ощущал, что всё так и должно быть. Да, ему не поздоровится после такого, но так правильно. Немец даже думал убежать, далеко-далеко, куда глаза глядят. Но Германия понимал, что всё это слишком глупо. Его отец, конечно, обратит внимание на то, что его давно нет, станет искать сына и… найдёт. Обнаружит, как и пропажу врага. Тогда ему конец. Отец не пожалеет его, ему важно будущее страны, а не чувства и здоровье сына. С жизнью ему расставаться не хотелось, поэтому хотелось нагуляться вдоволь, прежде чем его запрут в камере, в которых держат евреев — тех, кого отец даже за людей не считает. Германия уже обошёл весь забор и теперь вышел за пределы штаба, за ворота. После этого он подошёл к ближайшему дереву, облокотился на него и сполз вниз. Очень не хотелось идти обратно — там Россия, который опять будет его доканывать со своими идиотскими, несмешными шутками, а так же объект его вечных волнений, названный невинным словом «папа». С этим местом у него было связано столько противных и неприятных воспоминаний. Лучше он здесь будет сидеть! Глядишь повезёт ему, умрёт с голоду или от переохлаждения, ведь оделся легко, ну или вообще от всего сразу. ВСЁ РАВНО! Германия даже не заметил, как дождь пошёл сильнее. Голова разболелась от всех этих переживаний. Он был уверен, что просидит так ещё долго, но вдруг его кто-то позвал со стороны ворот. — Эй! Ты чего тут расселся? — Германия сразу понял, что его позвал союзник отца — только он мог общаться так с сыном главного фюрера, на «ты». Поэтому он продолжил сидеть под деревом, как и сидел, обхватив руками колени. — Ты чего, глухой? — послышались приближающиеся шаги. — Эй? Тебе плохо, что ли? — Я… Сейчас, подожди, — Германия резко поднялся и поспешил уйти на территорию штаба. Судя по всему, ворота сейчас закроют. ЯИ проводил мальца недовольным взглядом и тут вспомнил интересную картину, которую он успел запечатлеть в своей памяти буквально час назад. — А ты это с кем там тёрся? — ЯИ действительно было интересно, что за мужика этот недоросток себе в друзья записал. — Где? — Германия решил скосить на дурачка, надеясь, что ЯИ быстро надоест расспрос и он забьёт на эту ситуацию. — Возле ворот. Вы с ним из штаба вышли. В форме такой… Высокий, широкий. Что? Неужто не заметил возле себя такую махину? Или как всегда в ноги себе смотрел — рост его не заметил? — ЯИ оскалился — его всё это почему-то позабавило. — Не твоё дело, — грубо ответил немец и уже развернулся, чтобы уйти домой, но его смутил ехидный смешок. — Да ладно тебе. Чего ты такой скрытный? Поделись уж. Может ты любовника завёл, а мы тут с Рейхом даже не знаем ничего. Германию всего затрясло от ярости. Да как он смеет такое говорить ребёнку? Он повернулся лицом к самому ненавистному на данный момент человеку. Малец подошёл к нему вплотную и на этот раз ЯИ взглянул на такую наглость со злостью. — А с отцом моим ты так же разговариваешь? Или, ты думаешь, он не обижается, в отличие от меня, на такие шутки? К твоему сведению, с детьми нельзя так разговаривать. Знаешь, теперь я даже не так удивляюсь тому, что Япония мне иногда её фото в обнажённом виде высылает. Какой ребёнок — такие родители. Изврат… — Германия замолчал, наблюдая реакцию. А какая реакция может последовать от того, кому сказали, что его дочь время от времени тело своё показывает какому-то шпанёнку? Естественно, японец незамедлительно отвесил сыну союзника звонкую пощёчину. — Рот закрой. Ты права не имеешь со мной даже на «ты» разговаривать, а ты тут такую ересь гонишь, — азиат смотрел на Германию крайне враждебно. — Моя дочь никогда бы не стала заниматься такими мерзкими делами. — Могу фотографии предоставить. Буквально неделю назад она прислала мне… Его прервали ещё одной пощёчиной, но на этот раз не такой сильной. Далее Германию крепко, до хруста взяли за плечо и впечатали в бетонное ограждение. Не вырываться было бы глупостью, а Германия глупым себя не считал. — Можешь не пытаться. Уж на этот раз я от тебя точно избавлюсь, — ЯИ прижал и второе плечо к стенке. — Я знаю, что ты сделал. Если ты думал, что я ничего не увижу и не заподозрю, то ты глубоко заблуждаешься. Сначала я пытался как-то оправдать тебя, правда. Потом же сходил в камеру к Союзу. И знаешь, что? Его там нет. И теперь ты поплатишься за измену своему народу. Уж я-то об этом позабочусь. И никакой папочка тебе теперь не поможет. Он сам будет проявлять инициативу. Жалко правда, что не сразу пошёл проверять. Германия больше не смел говорить — его раскрыли, и так быстро. Мальчик закрыл глаза. Больше нечего скрывать. А если… — Почему ты думаешь, что отец тебе поверит? У тебя нет доказательств, — более смело произнёс Германия и взглянул в глаза японца. — Доказательств уже предостаточно… Германия побледнел. Конец… ЯИ покосился назад. Он и подумать не мог, что вот так его союзник и узнает о подлом предательстве сына. Спустя несколько секунд японец отпустил мальчугана и отошёл чуть поодаль от него. Германия встретился со взглядом отца. В нём не было ярости или осуждения, лишь ужасающая тоска и грусть. Он был расстроен, словно совершенно забыл, что такое радость. — Мне сообщить твоим людям о побеге СССР? — ЯИ сразу как-то понял, что нужно уйти от этой парочки. — На территории Франции его перехватят. — Да, ЯИ. Сделай это немедля, — азиат кивнул и моментально удалился, скрывая злорадственную улыбку. — И ЯИ… — Да? — азиат остановился, ожидая, что скажет его союзник. — Привезите его в полной сохранности. Никаких увечий. Я сам с ним разберусь. Если я замечу хоть что-нибудь… — Я понял, — наконец ЯИ удалился и отец с сыном остались тет-а-тет. Пока Рейх смотрел вслед японцу, Германия поспешно снял очки. Он не хотел видеть того взгляда, который отец подарит ему, когда переведёт внимание на него. Третий медленно повернул голову к сыну и устремил на него тяжёлый взгляд. Как бы не хотел Германия, он просто физически чувствовал взор и просто не мог не съёжиться, желая уменьшиться. Мальчишка был уверен, что тут и зрение не нужно, чтобы понять, что отец слышал все слова. Его очень удивляло это молчание. Он ожидал чего угодно, но не этого. Но почему тогда он не реагирует настолько резко, как реагирует обычно даже на незначительные вещи? Почему стоит и ничего не предпринимает? Он же зол. — «Почему я до сих пор жив?» — не самые лучшие мысли, которые могут возникнуть у ребёнка, но в данном случае они были уместны. Германия опустил взгляд и отметил про себя, что его отец ещё и раздетый вышел в холод. Одна тонкая домашняя рубашка, повседневные брюки… и даже без фуражки… Как он и говорил — вышел, в чём по дому ходил. Только жаль, что его заставило это сделать, как думал Германия, желание преподать своему чаду урок, ценою в жизнь. На самом же деле, ЯИ совершенно ничего не говорил Рейху. Третий вышел лишь потому что им завладело волнение — вышел его мальчик на улицу и исчез на час. А тут такое… У него не было причины не верить ЯИ, потому как Германия отвечал японцу совсем не так, как должен отвечать ложно осуждённый. А ещё… Ну с кем он там мог стоять и разговаривать? Кто здесь двухметровый, широкий, да ещё и знакомый Германии? Только СССР. Рейх старался не спешить с доводами. Просто он пытался как-то оправдать сына. Он не мог поверить, что его чадо может так с ним поступить? — Пойдём, — сухо произнёс нацист и направился в штаб, обнимая себя руками — рубашка не особо спасала от холода. Германия без промедлений пошёл за отцом. Его ждёт очень серьёзный разговор. *** Рейх пригласил сына в свой кабинет. Когда они зашли, он сразу же закрыл дверь на ключ. Германия, честно говоря, чувствовал себя провинившимся сотрудником. Малец сложил руки на столе. Он так и не надевал очков, и вместе с тем отводил глаза. Он опасался глядеть на отца, чувствовал вину. Но почему? Он же сделал всё правильно. Он же знал на что шёл. Так почему же сейчас стыдился своего поступка? Третий сидел напротив Германии и заполнял какие-то документы, временами поглядывая на мальчика. Он не знал с чего начать разговор, а Германия, судя по всему, и не собирался начинать. Мужчина потихоньку осознавал, что ЯИ был прав. Если бы Германия был не виновен, он бы вёл себя более спокойно. Бывает так, что вот смотришь на своего ребёнка и не узнаёшь его. Германия был будто сам не свой. Первое, что бросалось в глаза — он был без очков. Германия никогда не снимал очки днём, только вечером перед сном. Всё остальное можно заметить только после того, как ты пообщаешься с ним хотя бы полгода. — Мы можем так сидеть ещё очень долго. Просто объясни мне наконец, что ты сделал. Я уже догадываюсь, но я хочу слышать это от тебя лично. И прошу… не ври… — тихо и, к изумлению Германии, спокойно произнёс Рейх. Мальчик с минуту помолчал, после чего понял, что это безмолвие не имеет смысла — ни отцу, ни ему это не поможет. Да и он не один раз готовил себя к такому расположению дел. Нет уж, он не был беспомощным котёнком, которого бросили на произвол судьбы, где о последствиях он не слуху не духу. Он знал, на что шёл, и он был полностью готов к этому. Тогда почему так сложно хотя бы один звук издать? Решив больше не мучить отца загадкой, которую он и так знал, Германия решил говорить. Он надел очки — от этого стало ещё сложнее — и тяжело вздохнул. — Пап… — Германия посмотрел на отца. Тот чуть шире раскрыл глаза, как бы вопрошая. — Это я, папа… Всего три слова, а сколько в них было боли. Рейх закивал, определяясь, как на это реагировать. Уж после признания самого сына… Ну тут оправдания бессмысленны и нелепы. — Объяснись, — сказано это было всё так же не громко. — Я… Ты говорил, что я не должен помогать русским и что мы, немцы — главная сила. Мы ведь все люди. Если я не буду помогать таким же людям, то как, по-твоему, я стану действительно главной силой? Так почему же я… — Германия! — нацист строго одёрнул словом сына. Рейх потёр переносицу — от этого разговора у него разболелась голова. После он прикрыл глаза, а потом аккуратно накрыл руки сына своими. — Потому, Германия… Не задавай вопросов, на которые и так знаешь ответы. Я бы на твоём месте сейчас помалкивал, — мужчина ласково погладил мальчика по руке. — Ты знаешь, я готов простить тебе практически всё, потому что ты мой сын. Тебе позволено больше, нежели другим. — Да, ты уже говорил… — Да, я уже говорил, но в прошлый раз ты обошёлся обычным разговором. Сейчас же я не могу закрыть глаза на содеянное, понимаешь? — Я понимаю. Ты ведь меня сейчас будешь избивать, да?.. Голос мальчика затих. Смелость, которой он уже успел набраться, его покинула, как и решимость. Он зашмыгал носом — плакать уже поздно, но эмоции просто так никуда не денешь. — Нет. На этот раз, Германия, это будет не избиение… Не просто избиение. Я обязан так поступить, как бы мне не хотелось, — Рейх выпустил руки сына из своих и убрал их под стол. Германия понял, что это всё — конец. Он не знал, что именно имеет в виду его отец — то ли будет жестокое отношение к его персоне, то ли… лишение жизни. Принимая во внимание то, что может произойти и второе, он решил в «последний» раз обняться с родителем. Желание побыть немного рядом с отцом казалось глупым и эгоистичным, но что ещё оставалось? Германия привстал, чтобы потом подойти к Рейху. — Иди ко мне, — вдруг произнёс Третий. Кажется, фюреру и самому хотелось этого. Германия послушно подошёл к мужчине. Рейх отодвинулся подальше от стола для удобства и потянулся к фигуре сына. Мальчишка сразу же уселся к нему на колени. Смотрелось это, конечно, смешно, если не учитывать ситуацию — парень-то уже не маленький, скоро до самого отца дорастёт, а всё сидит у папы на коленках. Но Германии на это было всё равно, он просто наслаждался этими минутами. Ему ещё никогда не было так приятно от прикосновения отцовских рук, от его груди, на которую Германия облокотился. Он прижался к нему крепче. Потом мальчик обвил шею мужчины. Сам Рейх не сильно радовался — он думал о том, что предстоит вытерпеть его мальчику. Он, конечно, мог наплевать на свои принципы и простить ему эту ошибку, но… Это же Рейх. Это его работа, его обязанности, а сын его — предатель. Если у СССР выйдет вернуться на родину, будет очень плохо и его отпрыск должен это понимать. Пусть через страдания, пусть через нотации, но он сделает так, чтобы Германия отвечал за свои ошибки. Да, будет сложно, но никто ещё не умирал на первой пытке. Рейху было трудно представить, что ощущает сейчас его сын, находясь в этой ситуации, а также, что ощущает его сын к нему, после того, как он пообещал подобное наказание. — Что ты ко мне чувствуешь? — невольно прошептал Рейх и дёрнулся от того, что случайно рассказал о своих мыслях. Он почти никогда не интересовался тем, что ощущает его сын. По крайней мере вслух. Германия задумался. А действительно, что именно? Он долго думал. Это было странно. Чувства сложно разложить по полочкам. Тем более, что он совершенно не знает, ненавидит он отца, обижается, а может быть любит. Пришлось вспоминать, что было раньше. В конце концов Германия вычислил именно ту вещь, которую он не мог простить отцу. Он обижается на него за унижения, при которых тот получал видимое удовольствие. Наслаждался. Такое изощренное издевательство. Потом втирался в доверие и всё повторялось. Совсем недавно он повторил подобное и с Россией — несправедливость. Это же русский, так почему ему морально достаётся меньше? Нужно уточнить, что Германия совершенно забыл о чувствах самого России, ведь у того, якобы, мёртв отец и он живёт среди чужих без права на общение с братьями и сёстрами. И кто тут ещё несправедлив и глуп? Германия просто хотел, чтобы отец его любил. Он был уверен, что Рейх его любит, но всё же… хотелось нормальной любви, а не такой двуликой: сегодня любит, завтра ненавидит. По России Германия хотя бы видел одну и ту же реакцию. Отношения к русскому у Рейха никогда не менялось, а вот Германии всегда приходилось чуть ли не по картам гадать, как сегодня отец будет проявлять к нему любовь. — Ладно, можешь молчать. Я и так знаю, что, — Рейх отстранился. — Для тебя это странно, понимаю. Но мне действительно важно было знать. — Я тебя люблю, — как-то без энтузиазма выговорил Германия и вновь уткнулся отцу в шею, щекоча того дыханием. — Прости. Не верю, — Рейх снова попытался отодвинуться от сына, но безрезультатно. — Правда. Очень-очень, — на этот раз было убедительней, но всё же что-то не то было в этой интонации. — Ну… Раз ты меня так любишь, то значит не станешь мне врать, так? — мальчик закивал. — Хорошо. В таком случае ответь мне на вопрос. Где письмо? Германия раскрыл глаза в страхе. А каком письме он говорит: о том, что он отдал Украине или о письме Японии? Решив пока попусту не беспокоиться, Германия сперва решил прощупать почву. — Я выкинул его, потому что боялся, что ты плохо подумаешь о Японии, — совершенно спокойно ответил на вопрос мальчишка, ведь это было правдой. — Я говорю не об этом письме, — сын нациста понял, что нужно как-то выкручиваться. Он и так попал будь здоров, а если ещё и про письмо разузнается, то он не только без очков, с очками видеть не будет — линзы в оправе просто не особо от отсутствия глаз помогают. — О каком? — рука Третьего легла на затылок Германии. — Ты в курсе, — пальцы стали потихоньку сжиматься — фюрер злился не на шутку. — Я ничего не знаю ни о каком письме. Это стало контрольной точкой. Не стоило так резко менять тактику. Нужно было давить дальше, а не в лоб говорить о своей невиновности. Рейх сжал пальцы на затылке у сына и оттянул его голову за волосы. Больно почти не было. Теперь Германия мог полностью видеть лицо отца. Опять же, нет злости, но насмешка присутствовала. Так люди смотрят, когда понимают, что им врут, а они знают правду. Нацист облизнул губы и медленно помотал головой, прикрыв глаза. — Ты всё знал, — уверенно и колко выдал Рейх и резко разжал пальцы. — Ты всё знал и молчал. И не смей после этого говорить мне, что любишь меня до беспамятства. А в чём дело, собственно? Моя политика тебя смущает? Я сам? Или… Хехе. Прости, Россия? — И ты, и политика, и Россия. Всё меня смущает. — Отлично. Извини, я тебе уже сто раз сказал, что изменить ситуацию в стране я не могу по простой причине, что нас с тобой отправят гнить в тюрьму — это в лучшем случае. Сам я, надеюсь заметил, старался тебя не трогать. Я тебе ни одного подзатыльника не дал за весь этот год. Тебе этого мало? А что до России… Ему всё равно не долго жить осталось. Мне до него дела нет, он нужен мне лишь для своих политических целей. А тебя я воспитываю. Мне есть дело до твоего поведения. Все мои поступки очень важны для выживания в этом мире. Поверь, лучше отношения к тебе и не будет. К тому же, Россия очень утомляет, ты знаешь. Я раздражаюсь и могу на тебя накричать. И вообще-то, я надеялся на твоё понимание и поддержку. Мне тоже, знаешь ли, нелегко наблюдать каждый день за убийствами. Мне тяжело временами не спать целыми ночами и сидеть за документами. Мне трудно следить за каждым шагом России. Но я это делаю. Потому у меня нет времени на тебя. Ты просто не понимаешь, что я всё это делаю ради тебя. Да и не только ради тебя. Ты то ещё сможешь защитить свои права, а меня… Рейх стиснул Германию до болезненного вздоха. Мальчик не мог утверждать, что вызвало такую реакцию, он мог лишь предположить — боязнь смерти. Несмотря на это, сын нациста позволил себе выплеснуть эмоции. Делал он это тихо, молча проглатывая слёзы, а потом услышал всхлипы. Беспомощные вздрагивания давали Германии понять, что не он один сейчас страдает. Немец младший прикоснулся к плечу отца и стал его поглаживать, успокаивая. Он никогда не видел его таким, оттого и рассеялась вся злоба, но надолго ли? В какой-то момент Германия смог увидеть лицо Рейха и эта картина ещё долго засядет в его памяти: поджатые губы, огромные испуганные, наполненные слезами глаза, лицо бледнее некуда. — Поверить не могу, что ты смог так поступить. Уж что-что, а такого от тебя я точно не ожидал. Ты же знал, чем всё закончится. Ты знал, какие будут у твоего поступка последствия. Ненормальный… — с нервным смешком прошептал Рейх и зарылся носом в волосы сына. — Ты… чокнулся. — Нет, пап. Я просто нормальным стал, в кои-то веки. Это были последние слова. Больше они не говорили. Рейх смог успокоиться, а потом как ни в чём не бывало встал. Далее он отворил дверь и тут же узрел Россию, стоявшего всё это время у входа и, судя по всему, подслушивающего. К удивлению русского, реакции не последовало. Рейх прошёл мимо, будто и не заметил его. На самом деле, обладатель шапки-ушанки подошёл буквально несколько минут назад, он ничего не слышал. Хлопнула дверь в душевую комнату. А Германия остался сидеть на стуле отца. Слёзы он вытер, а они опять потекли. Он понимал, что эта сцена ничего не изменила. Никто ничему не научился: ни он, ни отец. Эти полчаса не дали каких-то открытий или познаний. Если только… Он поверил — один день действительно способен изменить всё вокруг и самого человека. И… выходит отец был прав? Всё, как схема, настолько просто?