Всё равно не сдамся тебе

В это утро Рейх растворялся в дурмане полусна — четыре дня плохого сна давали о себе знать. Будильник, что временами трезвонил, приводил в чувство и заставлял панически оглядываться вокруг. Потом же, осознав, что ничего страшного не происходит, немец вновь утыкался в бумагу, строча слова одно за другим. Всё как по кругу. Рейх по новому пугался звона, как будто не он заводил будильник. Когда же раздастся болезненный звон — неизвестно. Рядом, стоя в самом дальнем углу стола, почти неслышно бубнило радио, временами срываясь на белый шум и молчание в эфире. Что там передавали, Рейх не слушал. Работа была сделана. Но что тогда пишет главный фюрер? А пишет он письма. Не обычные письма, вернее, не обычному человеку. Всё это напоминало маленькие весточки. Сначала, когда Рейх только-только начал писать, был извечный вопрос, по типу «Как дела?», потом же наилучшие пожелания и надежда на скорую встречу. Дальше следовали письма запретные, странные, заставляющие задуматься об адекватности автора. Белоснежный конверт был абсолютно обычным с обозначением адреса: улица, дом, квартира, получатель. На всех строчках, кроме последней, прочерки. Получатель… Конечно же, имя было тем же, что и на остальных письмах, только давних — СССР. Нервным движением Рейх сгрёб конверты со стола, чтобы те не мешались. Осталось только то письмо, которое он не закончил. Это занятие раньше намного лучше успокаивало нервы. Сейчас же, особенно осознавая ситуацию, было трудновато успокоиться. СССР сбежал и не дай бог он вернётся на родину — тут даже самый спокойный человек подорвётся на месте Рейха. — Скоро, — говорил он себе, шепча под нос, словно молитву. — Совсем скоро ты будешь рядом… В какой-то момент Рейх решил перечитать всё то, что начеркал буквально за пять минут. Быстро пробегая глазами, он вычитал вот такие строки: «Это письмо я пишу для того, кто меня знает. Таких много. Но я имею в виду тебя, Союз. Ты знаешь меня очень хорошо. Уверен, в последнее время тебе трудно понимать меня, но даже с этим ты лучше всех во мне разбираешься. А если и нет, то ты всё равно меня поймёшь. Я надеюсь, что поймёшь. Просто я чувствую, что ты как раз тот человек, которому я могу доложить всё самое сокровенное. С чего начать? Наверное, с более простого. Ты удивлялся, наверное, когда я не отвечал на твои письма. Есть одна причина, которой я хочу поделиться, ведь те события принесли столько боли и мук. Я всего-навсего страдаю паранойей. Страдал, точнее. Раньше я не задумывался, думал, что всё это бред, но потом понял, как это страшно. Это где-то глубоко внутри. Именно там это ощущение и живёт, становясь привычкой. Хотя, мне кажется, что это было в моей жизни всегда. Не знаю, сколько времени я жил с этим. Наверное, с того самого момента, как я прекратил с тобой переписываться. Наверное, не понятно, да? Хорошо, объясню по-другому. Обычно я живу. И знаешь, мне и самому нравится жизнь. Мне нравится, как ночь пахнет, утро — у них свои непередаваемые запахи. Но однажды я просто проснулся, открыл глаза и понял — что-то изменилось в моём мире, как будто что-то не так. Это сложно объяснить. Просто, когда это приходит, всё меняется. Я начал бояться. Любой стук в дверь, шелест листвы вызывали во мне подозрения, что за мной наблюдают. Когда я рассказал это моему психологу, он сказал, что подобные навязчивые мысли появляются от сильных стрессов, так же от длительного одиночества, ну или вообще от многократного употребления алкоголя. Я решил умолчать то, что я пережил все три этих пункта. В общем, по этой причине и не писал. Я боялся, что письмо, не дойдя до получателя, будет прочитано кем-то. А все твои письма, которые я читал, я стремительно запечатывал обратно. Не имею понятие, почему мне казалось, что все против меня. Сейчас же, когда я точно знаю, что все по факту мои враги, опасения куда-то исчезли. Подтвердились мои догадки, выяснилось самое страшное и я успокоился. Странно, правда? Как будто я выполнил своё предназначение. Я до сих пор помню, как в обострения паранойи я не чувствовал абсолютно никакой любви к людям, к себе, к миру. Ни к кому и ни к чему. Я не чувствовал ни-че-го, кроме страха. Прости меня. Постарайся понять. Это не слабость. Это паранойя. Дело не в том, что мне в такие моменты хорошо только с самим собой. Нет. Плохо. Очень плохо. Ладно. Хватит. Это не исповедь, а обращение. Итак. Именно из-за этого я истерю, переживаю, в результате впадаю в небольшую депрессию. Дело в том, что мне действительно необходима защита, близкий человек. И это ты, Союз. Надеюсь ты простишь Ты знаешь, что я пишу тебе не за этим. Не за жалостью или прощением, мне и самому не нужно твоё прощение. Тебе нужна причина нападения, не причина безответности на письма. Я уже писал тебе об этом, но, увы, из-за моего придуро письмо было утрачено по некоторым причинам. Ты мог узнать об этом раньше. Мне сложно вновь об этом Но мне не сложно написать об этом вновь. Ты считаешь меня мудаком. Может быть, я не спорю. Просто я хочу сказать, что дело совершенно в другом. Всё не так закручено, как ты думаешь. Всё на поверхности. И ты давно догадался, почему я сделал это. Просто верить не хочешь и я тебя понимаю. Тебе кажется, что за этим есть какая-то страшная история, но лишь частично. Да, мой отец сыграл роль в этой истории. Ты знаешь, что…» Раздался стук в дверь кабинета. Рейх напряжённо потёр переносицу. Кто его там отвлекает? Хотя, что за вопросы? Германии нет дома уже четыре дня. Он… Там. А вот второй отпрыск, что ему не родной, вполне мог прервать думы немца. Рейх взял в руки лист бумаги и разорвал отвратительное, по его мнению, письмо. Нацист резко встал со своего места. Стул покачнулся и с шумом грохнулся на пол. Рейх быстрым шагом направился к двери. Когда он собирался открыть её, раздалась ещё одна порция стуков. Последний стук пришёлся по воздуху, так как Третий всё же отворил дверь. Да, это был Россия. Выглядел он неважно. Оно и ясно! Сын коммуниста умудрился заболеть три дня назад. Теперь же он мог вполне безнаказанно докучать нацисту, разносить свои бациллы по дому, а так же не делать отжимания, после ошибок в рассказе материала. Не то чтобы России это нравилось, но втихаря он ел лёд и молился о том, чтобы его болезнь продлилась. Уж очень сильно ему понравилось поведение Рейха в эти дни. А поведение нациста и впрямь вызывало только вопросы. Почему он заботится о России, если терпеть не может его? Или может быть… Ему нужно хоть о ком-то заботиться? Германии-то нет. Ну что ж, есть шанс — пользуйся! Рейх посмотрел на Россию сверху вниз. Тот молчал, временами отводя взгляд. Каким бы сильным не был пацан, а взгляд немца всегда заставлял его искать глазами выход. — Чего тебе? — строго спросил Рейх и скрестил руки на груди. Русский, эдакий паршивец, состроил самую ехидную из своих ухмылок, развернулся и пошаркал в сторону, противоположную кабинету. Третий сощурился от наступающей злости, но тут же прикрыл глаза и убедил себя в том, что ему всё равно заняться нечем. Да и, к тому же, погибшие нервные клетки не восстанавливаются — так что Третий решил, что будет беречь себя… этим днём. Хотя ногти всё равно заныли от желания стереть мерзкую ухмылочку с лица этого русского. Как только Рейх вошёл в гостиную, его постиг шок. Как этот русский смог за такое короткое время намусорить в доме? Он же вчера только убирался. Теперь он более или менее понимал слова СССР: «Убираться в доме, где есть дети, всё равно что чистить снег во время снегопада». Так же почувствовался странный горький запах. — Курил? — Рейх прошёл к холодильнику, перешагивая пакет. — Знаешь же, что нет, — как-то неубедительно ответил Россия и почесал затылок. — Да и болею я, мне нельзя. — Ну-ну. Болеешь, не болеешь, а лёд у нас из морозилки пропадает, — Третий открыл холодильник. Россия закатил глаза. — Ты ведь знаешь, я не против. Только курить ты должен не дома, а на улице. — Да ладно тебе. Не психуй, — Россия упал на диван, взял книгу и пробежался глазами по строчкам. — Где Германия? Куда ты его дел? — Меня больше волнует, куда он дел моё письмо, — Третий посмотрел на такую непривычную картину — русский читал книгу. — Ну-и-ну. Нечасто я тебя за книгой вижу. Хорошо на тебя всё-таки Германия влияет. — Что можно поесть? — Россия быстро отложил книгу во избежание комментариев нациста. — Да не отвлекайся. Дай насмотреться всласть, — Третий достал с полки холодильника кастрюлю. — Почему ты делаешь вид, что тебе всё равно? — русский всё не унимался и пытался допытать фюрера, хотя и так знал, что происходит. Сплетни разносятся так, как не разносятся опасные болезни. И, конечно же, Россия уже нарыл информацию о том, что убежал какой-то важный заключённый. И при помощи кого? При помощи сына самого Третьего Рейха. Думать подростку долго не пришлось, да и зачем? Кто здесь ещё может играть такую важную роль, как не СССР? Отец России, он сбежал. А ведь Россия знал! Знал, что отец его на самом деле жив и что теперь, возможно, всё пойдёт на лад. Хотя, как знать. Россия ведь ещё прослышал, что на отца его теперь ведётся охота. Так или иначе, теперь осталось всего-ничего — рассказать всё своим братьям и сёстрам. Рейх был неприступен. Прямо, как со стеной разговариваешь. Русский понимал, что все темы, связанные с Германией будут проигнорированы. Дальше сын коммуниста решил не напрягаться, поэтому развалился на диване, как можно удобнее и стал наблюдать за Рейхом. Тот уже поставил кастрюлю на плиту и теперь, судя по всему, делал себе кофе. — У русских путь к сердцу лежит через желудок, — в шутку произнёс Третий, не отрываясь от дела. Россия же не оценил шутки. Он не понял смысла этой фразы, потому додумал сам. Ассоциации были более, чем неприятными. Почему-то России всегда казалось, что все бесы именно в желудке у этого монстра. Возможно это было из-за впечатления от истории Германии. Просто подросток действительно боялся. Он боялся быть съеденным, а также обзавёлся страхом перед зубами. Да, перед зубами. Русский ужасно паниковал, когда видел зубы Рейха — эти острые клыки больше ничего не могли внушать. Даже резцы и то были острыми. От всех тех картин, что Россия успел представить, у него разболелась голова, кинуло в жар. Свернувшись клубком на диване, русский прикрыл глаза, чтобы хоть как-то усмирить боль. Страдания не прекращались, как и тревога. И ведь все опасения обоснованы: зубы нациста казались достаточно крепкими, чтобы откусить три-четыре куска мяса с шеи русского. — Россия? Ты чего тут завертелся? — послышался голос сзади. Русский не знал, что ответить, а ведь ответ будет требоваться до последнего. — М? — Я не могу ответить на этот вопрос, — почти шёпотом ответил подросток и понадеялся уже было забыть о присутствии нациста. — Если ты сейчас же не ответишь, то я оторву тебе язык и тогда ты реально ничего не сможешь мне ответить, — громко пригрозил мужчина, да так, что Россия аж вздрогнул. Подросток взял себя в руки и стал поворачиваться. Не хотелось подчиняться, появлялось ощущение, что на нём клеймо «раб», но в ином случае ему будет плохо. — Мне не хорошо. Голова разболелась, — практически честно ответил Россия и опустил глаза чуть ниже. Рейх держал в руках кружку с чаем. Ого! Русский удивился. Он не думал, что получит такую заботу от немца. Это, пожалуй, самое милое, что он сделал для него за весь этот год. — Очень жаль, — совершенно не заботливо и даже как-то грубо ответил на это Рейх. — Чай забери. Россия кивнул, забрал кружку и сделал один глоток. Чай был не особо горячим, чайник стоял довольно долго и уже успел остыть. Ну, хотя бы так. Большего Россия и не ждал. Сейчас организм русского жаждал другого, но глупо было бы предполагать, что немец сейчас примется ухаживать за ним, даст таблетку, уложит в тёплую постель спать, а потом будет ходить вокруг него на цыпочках. — Спасибо, — ради приличия произнёс Россия и сделал ещё один глоток, на этот раз больше. Мысленно парень строил планы на день. Сейчас он допьёт чай, поест, а потом будет экономить силы, то есть спать. Вот тебе и всё расписание. Как бы не было трудно признавать, когда до него чересчур много докапывался Рейх, жить было чуть интересней. Раньше Россия не хотел в этом признаваться, но сейчас ловил себя на том, что ему не хватает тепла. Внутреннего тепла. От отца или сестёр с братьями. Так грустно сейчас было вспоминать своё счастливое детство, которое он в своё время не ценил. Тогда всё было по другому, даже простуда. Когда русскому было примерно столько, сколько и Украине, болеть было здорово. Его все лелеяли, заботились, по большей части отец. Он всегда придумывал всякие развлечения и был тем ещё затейником, с ним болеть было не скучно. Ко всему прочему, Россия мог ныть и причитать, сколько ему угодно, ведь он больной ребёнок. А когда будущий правитель Руси-матушки не мог заснуть, СССР гладил его по голове и рассказывал смешные истории. Россия дёрнул головой. Думать о лучшей жизни сейчас было лишним. Захотелось, как в прежние времена, начать жаловаться на всё, что ему не нравится. Русский отогнал весь этот бред. Зачем ему лезть в эти дебри? Это всё бесполезно сейчас. Что за сентиментальность накатила на него? Спустя минут десять, Рейх принёс России картошку. И всё. Просто картошку. От такого русский почему-то почувствовал себя очень плохо. Голова закружилась, стала холодной, а вокруг глаз начала образовываться чёрная дымка. Что-то раньше Россия не замечал за собой склонности к внезапным обморокам. Он не верил, что это может произойти, потому до конца показывал, что ему хорошо. — Ну ты берёшь тарелку или нет, Россия? Ты сегодня какой-то нерасторопный, — Рейх постоял ещё чуть-чуть рядом с русским, который даже не понял, что сказал ему нацист. Третьему это игнорирование не понравилось от слова совсем. Он поставил тарелку на тумбу, после чего взял Россию за руку. — Эй! Я к кому обращаюсь? — это было последнее предупреждение, прежде чем Рейх решил действовать, при чём радикальным способом. Стоит ли говорить, что Россия пришёл в себя сразу, как только почувствовал на своей руке ужасную боль. Парень, как только зрение более или менее вернулось к нему, с испугом уставился на тыльную сторону ладони. Рука была прокушена. Не насквозь, но укус был внушительный. Из раны вытекала тёмно-алая кровь. Струйки катились вниз по руке. Ещё ко всему прибавлялась неимоверная боль. Смотреть на это зрелище Россия отказался. Он перевёл взгляд на виновника его увечий. Рейха русский видел особенно чётко. И лучше бы не видел. Окровавленные губы были раскрыты, открывая острый ряд зубов. Тяжело дыша, Россия застыл в страшном напряжении, стараясь не свалиться заново. Россия не знал, что делать. Один из его страхов только что стал реальностью. И главный герой его страха сейчас стоит и непонятно, что от него ожидать дальше. Когда Рейх облизал губы, русского передёрнуло и он что есть силы оттолкнул нациста подальше от себя. Он был уверен, что немец сейчас ему за это шарахнет чем-нибудь по башке, ведь обычно, когда Россия прикладывал силу, всё заканчивалось дракой. Но на этот раз, совершенно неожиданно Рейх отреагировал на такую наглость тихим смешком. — Зачем… Зачем? — у России заплетался язык и он никак не мог подобрать слова. Мальчуган зажал рану рукой и поморщился от довольно сильной боли. — Зачем? А затем, чтобы не расслаблялся. А то ты слишком дерзкий стал. Не отвечаешь на мои на вопросы, разводишь бардак и вообще ведёшь себя так, будто ты мне давний друг. У вас в семье все такие или ты один отличился? — Рейх присел на диван рядом с парнем. — Хотя… Всё равно тебе жить осталось… относительно немного. — Сколько? — русского чуть затрясло, то ли от страха, то ли от холода. Третий молчал, наигранно отводя глаза. — Ну? — А я-то откуда знаю? Когда окончательно надоешь, тогда избавлюсь от тебя. Просто я недавно понял, что твоя помощь мне больше не нужна. Ни твоя, ни твоих младших. Может быть после возвращения Германии. Я не знаю. Это дело времени. А ещё желания. Моего. — И что же ты с нами сделаешь? — Россия видел, как раздражается при каждом вопросе Рейх, но просто не мог остановиться. Он ведь должен знать, чего ожидать. — Хватит допросов! Сказал же, не знаю. Потом решу. Но можешь не сомневаться, тебе достанется самая страшная и мучительная смерть. — А… — России было всё равно на то, что достанется ему. Его сейчас волновало то, что случится с его братьями и сёстрами. Но, зная, что сейчас окончательно выбесит немца, он решил спросить лишь про одного человека. Может его, Рейха, это больше заинтересует? — Беларусь? — Хм, — нацист ухмыльнулся, задумавшись о чём-то. Третий подпёр подбородок кулаком. Сын коммуниста почему-то был уверен, что тот думает о чём-то жутком и мерзком… о смерти его маленькой сестры. Он свихнулся. Да, он совсем свихнулся, если хоть на секунду ловит себя на подобных мыслях. Россия медленно замотал головой. Вот же дал пищу для размышления маньяку. — Ну, а ты сам как хочешь, чтобы она умерла? — Россия впал в шоковое состояние: по спине пробежали мурашки, из головы исчезли абсолютно все мысли, а ноги стали тяжелее тонны. — В смысле, как я хочу… Я предпочёл бы видеть её в живых, — русский ошарашенно рассматривал Рейха с ног до головы. Про руку он и думать забыл. Какая тут рука, когда тут такое? — Ну ты же знаешь, что это невозможно. Рано или поздно я убью вас всех. Поэтому я даю тебе волю выбрать более щадящие виды убийства для твоих родственников. — Ты что, рехнулся?! Я не буду этого делать! Я не хочу об этом думать! — было видно, как Россия напуган. Для него это было так неожиданно и… так неправильно. — Ну, что ж… Твоё решение. То есть ты доверяешь судьбу своей маленькой сестрёнки и остальных мне? — немец знал, какая будет реакция: испуг и муки противоречия. Конечно же, русский промолчал. А что он мог сказать? Да, конечно, распоряжайся жизнью моей семьи? Нет, я сам решу, как они умрут? Россия не хотел выбирать, не хотел ничего решать. В какой-то момент сын СССР подумал, что Третий специально пугает его, но русский понимал, что это не так. Дело было в Союзе, это очевидно. И детей держали здесь в живых только для того, чтобы управлять коммунистом. А теперь отец его сбежал, потому Россия, как и все остальные дети, теперь стали не угодны Рейху. И вероятнее всего, если СССР доберётся до своей страны, наследника в тот же день не станет. — Хорошо, как скажешь. Тогда Беларусь будет первой. Ну, знаешь… Чтобы она не знала, что её ожидает и не боялась так сильно. Как думаешь? — Рейх застыл, ожидая реакции. Россия нахмурил брови, в непонимании. Глаза забегали. Что от него ждёт этот пизданутый шизик? Так и не дождавшись реакции, которая устроила бы фюрера, он цокнул, но интерес не потерял. — Ясно. Молчание — знак согласия. В таком случае, я так и поступлю. Мы просто закроем ей глаза, она ничего не будет видеть. Если хочешь, мы можем соврать ей, что ведём её к отцу. Хотя… В какой-то степени это правда. Сам подумай, как будет хорошо, если мы дадим Беларуси отправится вслед за отцом и… — Нет! — Рейх сощурился. — Нет? Ох… — нацист поднял брови и отвёл взгляд. — Так и быть. Я хотел ей быстрой смерти. Я имею в виду… Ну… Выстрел. Ей было бы не больно. Но раз уж ты отказываешься, я могу предложить и что-то более изощрённое. Хочешь, я могу её повесить, ну или сжечь? — Прекрати! Я не хочу об этом думать! Оставь это дерьмо у себя в голове и не лезь с ним ко мне! — Россия схватился за голову и нагнулся. — А с Украиной… Я, так уж и быть, ради тебя напрягу посильнее мозг. Придумаю что-нибудь интересное. Вот, например… Россия всеми силами старался не слушать. Получалось по какой-то причине плохо. Вшивание металлов в ножные сухожилия? Что?! Как такое вообще может прийти нормальному человеку в голову? И это всё предстоит пережить его сестре Украине? Нет, она, конечно, та ещё несносная девчонка, но она такого не заслуживает. А этот изверг уже перешёл на Казахстана. И так же, максимально странные способы убийства. Если он не затыкается по просьбе, то придётся затыкать другим способом. Да, ему это ещё аукнется, но лучше так, чем представлять в красках то, как в мучениях умирают твои близкие. Россия быстро поднялся с места и вплотную подошёл к Рейху. Естественно, Третий замолчал. Только-только русский замахнулся, чтобы врезать как следует врагу, как сам немец встал с дивана и, увернувшись от удара, схватил руки России, скрестил их, после чего встал к нему за спину. Получилось так, что русский не мог вырваться, сколько бы не пытался. Для верности, Рейх чуть пригнул подростка, хотя это было опасно — сын коммуниста мог с лёгкостью поднять Третьего спиной и сбросить с себя, но, кажется, он до этого не догадался. Вырывался подросток ещё где-то минуту, потом же успокоился. Теперь он томился ужасной отдышкой. Поняв, что дальше драки не последует, Рейх выпустил Россию из хватки. Тот сразу же отпрянул и поспешил увидеть нациста. У русского были взъерошены волосы, на щеках играл нездоровый румянец, а в глазах стояла решимость отыграться. Как же ему всё это надоело! Ему так хотелось сохранить свою свободу, но он даже этого дохляка победить не может. Рейх выглядел так же, как и до «драки». Ему тоже надоело нянчиться с этим ребёнком. — Ладно. Хватит. Сядь уже на диван и поешь наконец. Будет не очень хорошо, если ты умрёшь голодной смертью, — Рейх сел в кресло, что было напротив дивана. Россия так и не понял смысл фразы — фашист же его убить хочет, так что плохого по его мнению в голодной смерти? — Но всё равно, задумайся как-нибудь на досуге о том, что я тебе говорил. — Завались, — Россия шмякнулся на диван и взял тарелку. Поел он крайне быстро, хотя обычно делал это медленно, чтобы насытиться. Тарелку он отнёс сам в раковину. Ему сейчас совсем не хотелось контактировать с немцем — была возможность вновь сорваться. Что ж, осталось выполнить последний пункт его плана на день — сон. Россия ничком повалился на диван и уткнулся лицом в подушку. Спать хотелось, но пристальный взгляд, что русский ощущал буквально затылком, очень мешал это сделать. — За что ты так? — внезапно раздался голос откуда-то сверху. Россия вздрогнул от неожиданности. Его этот вопрос насторожил. В смысле за что? Подросток очень долго смотрел на маньяка через плечо. Он сейчас шутит или нет? По выражению лица, он говорил абсолютно серьёзно. — Что ты сказал? — Россия действительно подумал, что это он рехнулся и что ему показалось. — Я сказал, что мне обидно, — немного в другом ключе произнёс Рейх. Смысл был примерно тот же. — Ты груб. — «Серьёзно? Правда? Точно? Может быть потому что ты несёшь бред, ты реально ёбнутый и у тебя нет какого-либо понимания о морали?» — подумал русский, не решаясь произнести это вслух. Мозг России был сломан. Он теперь серьёзно задавался вопросом — кто из них на самом деле сумасшедший? Может быть, это он чего-то не понимает и просто так обижает Рейха? Обладатель шапки-ушанки повернулся на спину и внимательней вгляделся в лицо Рейха, пытаясь отыскать хоть какие-то ответы на вопросы. Что с этим придурком не так? Раньше же такого он не показывал. — И как только Германия с тобой уживается? — тихо спросил Россия и улыбка с лица немца быстро сплыла. — Уживается, пока я его содержу, — Рейх вдруг посмотрел на мальчугана с такой ненавистью, что сам подросток втянул голову в плечи — хрен знает этого психа, нападёт ещё. — Пока содержал… — Почему содерЖАЛ? Он теперь отдельно живёт? — Россия решил скосить на дурачка. — Да… Что-то вроде того. — Может и меня отдельно от себя жить отправишь? — Рейх ухмыльнулся. — Успеешь ещё… пожить от меня отдельно… Там, где мой сын. Но, боюсь, после этого ты будешь молиться о том, чтобы только вернуться ко мне под крыло, — фюрер вдруг помрачнел и о чём-то задумался. Странно, но России показалось, что в нацисте будто появилась капелька человечности. Мужчина нахмурился и теперь смотрел не на Россию, а куда-то сквозь него. Подростка напрягало это молчание. Мысленно он начал молиться, чтобы не пропустить удар. Ждать удара было глупо, ведь нет никакой причины, чтобы русского побили. Но вообще-то… грех не подготовиться — Рейх может докопаться и без причины. Поэтому русский ждал. А удара всё не было. Вдруг Третий разогнулся и быстро засобирался. Россия подозрительно сощурился, наблюдая за одевавшимся нацистом. Прежде, чем Рейх вышел из дома, он довольно громко крикнул: — Если у тебя возникло жгучее желание прогуляться — пожалуйста. Можешь хоть до завтра со своими спиногрызами сидеть! Дверь громко хлопнула, что заставило русского дёрнуться. И… Что это было? *** POV Германия Темный, сырой подвал. Практически бомбоубежище. Идеальная звукоизоляция, как внутри, так и снаружи. Просто превосходное место для сохранения жизни… могло бы быть. Обстановка, правда, не соответствует. Около стены стоял большой железный стол, на котором в идеальном порядке были разложены хирургические инструменты. Посреди комнаты стоял второй стол, тоже железный, но накрытый белоснежной простынёй. Простынь была прижата старым раскрытым саквояжем, из которого торчали горлышки небольших стеклянных бутылок, наполненных спиртом, а так же края бумажных упаковок с бинтами и ватой. Это нужно для того, чтобы я не заразился чем-нибудь, пока нахожусь здесь. По моему, это очень аморально — лечить человека, которому и нанёс увечья. Рядом с моим стулом неопрятными грудами валялось истлевшее тряпьё. Казалось, весь пол обагрён кровью. Над столом, так же в центре, висела лампа. Место было очень странным, если понимать то, что это место подготовил главный фюрер. И ещё страннее понимать, что этот главный фюрер — твой отец. И почему мне только кажется, что всё вокруг нереально? Ну не может такого в жизни существовать! Вот хлопнула тяжелая железная дверь, и эхом по всему помещению раздались шаги вошедшего. Я даже не дрогнул — привык. Мужчина, весьма хилого телосложения, подошел к столу с инструментами и осмотрел их придирчивым взглядом, что-то поправил, и развернувшись, направился обратно к выходу. Это должно было вызвать напряжение. Ну… должно было… Я тяжело вздохнул, после чего подавил рвотный позыв. Этот запах… Я уже начал свыкаться с ним, но всё равно, он меня донимает: запах смерти, сырости и разлагающихся трупов. Невероятное сочетание. Невероятно блевотное и отвратительное сочетание, я могу сказать. И главный в кругу событий я — провинившийся сын самого Третьего Рейха. Я ожидал, что мне будет более, чем плохо и не ошибся. Даже недооценил. Всего четыре дня, но они были такими… Думаю, именно так выглядит ад. Здесь очень странно работает температура: то холодно, то душно. Наверное, это тоже часть издевательств. Сегодня, например, жарко. Голова, словно наполненная свинцом, тяжело падала на грудь, ноги от переутомления и усталости болели. Запястья противно саднили — ремни содрали кожу. Ныть просто готов из-за этого, но… не могу. Каждый день я слышу жалобные голоса, которые я никогда не забуду. Им хуже… У них жизнь — мука, а я тут из-за каких-то запястий разрываюсь. Ещё очень болела спина. Она у меня больше всего пострадала. Вчера папины солдаты резали мне спину плетью. Я совру, если скажу, что не чувствовал чего-то хуже. Хотя, сейчас я почему-то отношусь спокойно к устрашающим приборам и вещам. Это как уколы — ты боишься, но когда это происходит каждый день, ты перестаёшь истерить, просто хочешь по быстрому покончить с этим, а потом, после процедуры, стараешься игнорировать оставшуюся боль. А ведь я помню, какой дикий страх охватил меня на самой первой пытке — я всегда боялся боли, боялся даже её приближения. Помню слова отца: «Будет не больно… наверное». Ужасно. Он ещё и сомневался… А может врал. Зачем только? В целях моего спокойствия? Один раз он лично присутствовал. Он смотрел на меня: безэмоциональный, отстранённый. А мне в это время ставили синяки, пускали кровь из носа, выкручивали руки. И мне казалось это страшной пыткой… Возможно его холодность мне только казалась, я же был без очков. Я не перестаю себя успокаивать. Я действительно хочу в это верить! Закончилось в тот день всё тем, что меня запинали до тех пор, что я не мог кричать, мог лишь глухо постанывать и скулить от боли. Интересно, могу ли я на него обидеться за то, что он, якобы, не получал от этого садизма наслаждения? Он же ведь меня любит? Да… И именно из-за любви запирает меня в этом месте, не давая даже воды попить. Но я же виновный. Почему я ненавижу? Я не могу прятаться за маской овечки. Я болен. Он просто хочет меня исправить. Я пытаюсь очиститься и стать хорошим сыном и потому я жертвую собой ради него. Я ведь неблагодарный. Меня обеспечивают абсолютно всем, а я… Да иди ты знаешь куда со своим мнением?! Проблема не во мне, в тебе! В том-то и дело, что одна рука даёт, а вторая тут же отвешивает подзатыльник и я даже злиться не имею право, потому что действительно, отец из кожи вон лезет, чтобы дать мне что-то, и если я откажусь, то это будет воспринято, едва ли ни как оскорбление, но при этом, меня же и унижают за то, что я принял эту помощь!

КАК МНЕ ТЕБЯ ПОНИМАТЬ?!!!

Трудно было, но какая-то сила помогала мне выносить моральное и физическое давление. Но я не жалею! Я сделал всё правильно. И даже если отец был прав… и я разделю его участь, после проигрыша… Пусть! Дверь со скрипом отворилась. Вошёл тот же самый человек, что заходил сюда минут пять назад. Теперь он был более настроен на меня. Ну конечно! Уже вечер, а у меня нового синяка нет. Как же так? Мужчина подошёл ко мне и только тогда в его руке я заметил железный кастет. В голове вспыхнуло волнение — никакими предметами меня ещё не избивали, только кулаками. Удара я не ожидал. Всё никак не могу привыкнуть к тому, что не все тянут время и играют на нервах, как отец. После удара, а он пришёлся в грудь, глаза закатились и из них хлынули слёзы. Тело одеревенело от боли. Я закашлялся. Было ощущение, что если меня ударят ещё раз, то я просто прекращу дышать… навсегда. Но нет. Как оказалось, я и после второго удара могу дышать, пусть и с затруднением. В какой-то момент всё вокруг вспыхнуло белым светом. Я мог бы удивиться… Но мне было не до разбора своих галлюцинаций. Ещё удар. И вдруг всё исчезло. Тело ныло от боли, но я ничего не видел. Абсолютно ничего. Я резко распахнул глаза, жадно хватая воздух. Мой мучитель стоял с ведром воды. Он не успел меня разбудить. Получается, я был без сознания несколько секунд? После того, как ведро было поставлено на место, мужчина подошёл ко мне ближе. Вдруг дверь стала открываться. В камеру вошёл ещё один неизвестный мне человек и застыл по стойке «смирно». Сразу после этого вошёл ЯИ. А он что тут делает? Японец застал меня врасплох. Неужто и он хочет поизмываться надо мной? Не успел я поудивляться появлению азиата, как вслед за ним объявился и мой отец. Я его не сразу узнал. Я сначала подумал, что зрение продолжает подводить меня, но это был он. Дыхание затаилось. — Рейх, помедленней, — ЯИ взял отца за локоть. — Ты хочешь… — Да! POV Германия закончен. Рейх вырвал локоть из руки ЯИ и целенаправленно пошёл к сыну. Германия напрягся. От Рейха можно ожидать всё и малец не знал, что сейчас будет: чудесное спасение или ещё одно увечье. Германия зажмурился. Он ничего не видел и ему было от этого легче. Кто захочет видеть свой кошмар? Германия ощутил тесную близость отца, учуял его запах. Почему-то табачный привкус на этот раз не вызвал неприязни, а наоборот, породил ощущение чего-то родного. Внезапно натяжение верёвок ослабло. Германии моментально стало лучше. Схлынуло непонятное оцепенение. Малец стал потихоньку падать в сторону и едва он оказался под наклоном, Рейх схватил его и крепко прижал к груди. Германия напрягся. Это сейчас его отец? Нет, наверное, он сошёл с ума и сейчас ловит галлюцинации. Вдруг руки нациста так сжали его, что он не придумал ничего лучше, как картинно захрипеть и мёртвым грузом обмякнуть в железном захвате. Рейх немного напугался этого звука, поэтому чуть ослабил хватку, дал глотнуть воздуха мальцу. Фюрер опёрся одной рукой о бетонный пол, а другой обхватил сына поудобнее, уложил его к себе на колени. Германия почувствовал, как ему сжали плечо, как прижали к себе. Он видел, как насторожились люди за спиной у Рейха. Но так ему спокойно стало! Да, отец сам засунул его сюда, но… он же вернулся. Сидит сейчас с ним, спрятав лицо в его волосах. Крепко прижимает к себе, как самое дорогое сокровище. Германия даже предположить не мог, что его родитель может сейчас просто отпустить его и уйти. — Германия, — прошептал Рейх прямо на ухо маленькому немцу. — Я тебя заберу. Мы сейчас пойдём домой. Хочешь? Германия чуть ли не задохнулся от нахлынувших на него чувств. Ну, конечно, хочет! Сын нациста очень быстро дал понять это: он закивал, но прекратил это делать из-за резкой головной боли. За всё это время Германия ни разу не посмотрел в лицо отца. Но ему это и не требовалось! Он чувствовал сердцем, что всё это правда, отец сжалился над ним и сейчас он будет дома. Рейх взял Германию на руки. Ему было тяжело, но он старался не обращать внимание на это. Он понимал, что если сейчас он остановится, то даст сыну причину для волнения. Он этого не хотел. Когда Третий выходил, он поймал взгляд ЯИ. Тот был таким… отторгающим. Рейх понимал, что вызвало такой взгляд. А кому понравится то, что союзник жалеет предателя? Японец ещё с первой встречи осознавал, что Германия будет большой обузой для всей этой ситуации. Он смягчает Рейха. Он привлекает слишком много внимания и отвлекает фюрера от более важных дел. Он… мешает. По этой причине ЯИ всегда старался как-то насолить Германии, направить Рейха против него, всегда намекал на детский дом нацисту и вообще всячески занимал всё свободное время Третьего, дабы малец не сделал это раньше. Он не хотел, чтобы его союзник привязывался, это мешает качественной работе. И ведь не просто так! Казалось бы, что ещё нужно для того, чтобы избавиться от мальца? Вот же! Он сам признался в том, что играет против отца! Но вот, пожалуйста! Главный фюрер, безжалостный убийца, выносит предателя на волю. Эх… Привязанность… Какое же это сладкое до омерзения слово. ЯИ недовольно покачал головой. Всё должно было быть не так. В таком случае, можно и врага своего обнять, да пожалеть, приговаривая, что всё будет хорошо. Ах да… ОН УЖЕ С НИМ ОБНИМАЛСЯ ВСЮ НОЧЬ! — «До чего же жалко… Если так всех спасать, то мы вместо врагов народа, станем героями», — подумал ЯИ, заодно вспомнив «прекраснейшую» встречу Рейха и Великобритании, о которой Рейх, конечно же, также рассказал. Совсем этот немец язык за зубами держать не умеет. Поняв, что злиться уже бесполезно, азиат тяжело вздохнул и приказал свернуть всю эту «вечеринку». Можно подумать, что он так же не поступит ради своей дочки… Так чего же он ругается на Рейха? Может, потому что не хочет, чтобы его друг повторял его ошибок?.. *** Только на пороге Рейх решил затормозить и посмотреть в лицо сыну. Тот позволил себе окончательно расслабиться и сейчас дремал, закрыв глаза. Германию никогда не носили на руках, ему только позволяли сидеть на коленях, потому Германия заметно прибалдел. Несмотря на внутреннее спокойствие, снаружи маленький немец выглядел максимально усталым и болезненным, что смутило фюрера. Как только Третий вошёл в дом, он заметил, что пространство, как минимум, освобождено от лишних взглядов. Всё-таки Россия ушёл к своим. Но так только лучше, иначе вопросы просто свели бы нациста с ума. А ещё играло желание провести это время с сыном. Когда Германию клали на диван, он проснулся. Это было настолько осторожно, что его это очень умилило, проснулась необычайная нежность. Да и не только в нём. Германия обвил руками шею отца и, судя по всему, не собирался отпускать. Всё это время Рейха глумило чувство совести. Да, этого чувства он не лишён. Никто не лишён, просто у каждого оно по разному выражается и с разной силой. И вот, когда нацист ощутил настоящую нежность от сына, горькие ощущения смягчились. Стало чуть спокойнее. И всё же сынок его один из лучших. Другие дети не такие, как он. Он умнее, благороднее, лучше всех в любых качествах. Отец с ним так поступил, а он не помнит зла — глупость. Но какая же правильная глупость! Сам Рейх так не считал, но он знал, что для Германии это так. Сам Германия, помимо ласки, ощущал удивление. Он был весьма озадачен, но с тем же счастлив тому, что его отец сломался так легко и быстро. Четыре дня! Малец рассчитывал как минимум на месяц. Он ошибался. Но боже правый! Как он был рад тому, что ошибся. Насладившись объятиями вдоволь, они дали друг другу свободу. Рейх, сказав, что сейчас придёт, потрепал сына по голове. Потом же он направился на кухню, оставив своё чадо на некоторое время. Ему нужна была аптечка. Вернувшись, Третий положил коробочку с медикаментами и другими принадлежностями, на тумбу, рядом с диваном. Германия внимательно за этим наблюдал и когда отец приблизился к нему, по привычке дёрнулся. — Извини, — Германии стало стыдно — отец хочет ему добра, а он шугается. Рейх покачал головой, говоря этим жестом, что он не злится, а потом потянул к себе одеяло, под которым всё это время спал Россия. Он бережно укутал сына, чтобы тому не было холодно, ведь в отличие от камеры, дома прохладно — заболеет ещё и тогда ему придётся смотреть не только за Россией. Вдруг Рейх вспомнил, что забыл взять полотенце. Он быстро дошёл до кухни, смочил белое маленькое полотенце в холодной воде и вернулся к мальцу. Он отдал младшему немцу полотенце и приказал прижать к носу. Германия немного удивился. Он не знал, что на носу у него есть что-то, что заслуживает внимания. Тем не менее, он послушался и приложил холодное полотенце к переносице. Нос моментально дал знать о своей проблеме. Германия зашипел. Прохлада полотенца всё испортила, и руки к тому же мёрзли. В общем, до полотенца всё было лучше. Рейх чуть склонил голову, наблюдая за сыном. Германия сейчас производил жалкое впечатление. До этого момента Третий даже представить не мог, что у сына могут быть такие тени под глазами. Полотенце испачкалось в крови, но он даже не обратил внимание. Впервые. — Так лучше? — Рейх потянулся за аптечкой. Германия прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Нет… Несмотря на то, что ему было более чем плохо — болела голова, тело, ноги, ссадины и теперь ещё и нос — Германия коротко кивнул. Ему не хотелось, чтобы отец за него волновался. — Точно? — Германия закивал более уверенно. — Это… хорошо. Германия тихонько убрал полотенце от носа и попытался проверить пальцами масштаб трагедии, то бишь посмотреть, насколько его рана страшна. — Не трогай. Подхватишь какую-нибудь заразу, — Рейх обмакнул вату в спирте и подсел к сыну. — Если будет больно — говори. Хорошо? Германия кивнул. Рейх приложил вату к носу мальца и тот скривился от боли. Хотя, скорее не от боли, а от того, что рана щипала. Предупреждать отца об этом Германия даже не думал. Тем не менее, Третий это видел, но тоже не стал возражать — если его сын хочет потерпеть, пусть терпит. Только всё равно, поддавшись чувствам, нацист другой рукой стал поглаживать щёку мальчика. — Пап, — Рейх остановился и обратил свой взгляд на Германию. — Больно? — мужчина отдёрнул руку. — Нет. Я хотел спросить… — фюрер поднял бровь, ожидая вопроса. — Теперь, когда СССР сбежал, ты ведь… Ты их убьёшь, да? — Он ещё не сбежал. Он всё ещё под нашим крылом. У Франции его перехватят, — Рейх немного стянул одеяло и приложил вату к шее. Малец почувствовал лишь небольшое пощипывание. — А если? — Германия знал, что даже предполагая, что неудача может произойти, он может разозлить отца. Рейх еле заметно кивнул и медленно моргнул. Это означало, что умерщвление друзей Германии пройдёт незамедлительно, при условии, если СССР вернётся на родину. — Пап, я знаю, ты их не любишь и тебе на них плевать, но… — Германия покраснел, чем смутил отца. — Хоть Украину не трогай… Рейх промолчал, так и не дав ответа. Хотя в мыслях уже сделал все выводы, взвесил за и против и понял, что всё равно девчонка пойдёт за своими родственниками. Маленькому немцу стало не комфортно. Уж лучше бы его отец выразил своё явное недовольство, а так Бог его поймёт, о чём он там думает. Далее Третий уже перешёл на грудь мальца. Терпеть обработку стало ещё легче, так как, кроме синяков, увечий практически на груди не было. Рейх ощущал, что его сыну сейчас очень грустно, потому решил отвлечь его от мрачных дум. — А ты молодец, — Рейх почти мягко улыбнулся. — Ты так хорошо держался. Я не ожидал. Честно. Я тобой горжусь. Сказать, что Германия был ошарашен, значит ничего не сказать. Отец его похвалил. Вслед за удивлением пришло и… возмущение. Почему его, ребёнка, хвалят за такие вещи? Его даже за чрезмерную сообразительность так не поощряли, а тут… В общем, Германию это обидело. — Даже не извинишься? — малец посмотрел прямо в глаза отцу. Рейх опешил. Его рука застыла. И тут его губ коснулась раздражительная ухмылка. Такая эмоция немного смутила Германию и он поспешил отвести взгляд. Так или иначе, ему всё равно хотелось услышать от отца извинения. Ранее Третий никогда не извинялся и Германия не знал, что его ждёт: пойдёт ли его отец на уступки или же предпочтёт гордость родительским чувствам? — Мне не за что, — Германия тяжело вздохнул — он ждал такого ответа. — Если я тебя спасаю, это не значит, что я тебя простил. Ты виноват и ты это заслужил. Это всего лишь твоё наказание. — Да? — Германия и сам стал злиться. — В таком случае, верни предателя назад в камеру. Он же это заслужил. Рейх нахмурился, отложил вату на тумбу и быстро встал со своего места. Сейчас он сорвётся и поэтому ему нужно как можно быстрее удалиться. Чем дальше, тем лучше. Иначе сынку его несдобровать. А преемник-то вину не чувствует. Кажется, Рейх действительно сделал ошибку, притащив Германию домой — теперь он чувствует свою безнаказанность. Но назад его уже не вернёшь. Придётся лишь терпеть постоянное осуждение. От собственного сына. *** В камере с самого утра стояла тишина. Лишь изредка звучали отдельные и неуместные фразы. Нет, ну, а что в этой ситуации говорить? Всё равно все слова бесполезны, а другие темы уже давно обсуждены — говорить больше нечего. Беларуси было до ужаса скучно и справится с этим она не могла никак, как и остальные. Маленькой девочке приходилось лишь высмаркиваться в давно уже не чистый платок. Рядом с ней, чуть приобняв её, лежал Казахстан. С другой его стороны лежал Армения. Мальчик уткнулся в бок Казахстана, а добрый брат, в свою очередь, старался лишний раз не двигаться, чтобы не разбудить его. Украина была чуть поодаль от своих домочадцев. Она не плакала уже очень много времени и совсем, казалось бы, потеряла чувство сентиментальности. Она и сама не заметила, когда в ней произошли такие метаморфозы. Просто ей не хотелось ныть, ей хотелось решать. Очень хотелось, но не было возможности это делать. Она всего лишь мелкая девчонка. Что она может? Она может пребывать только поблизости с другими. И всё. — Украина, ну иди сюда. Холодно же, — тихо позвал Казахстан сестру и махнул головой куда-то в сторону. — Не хочу, — Украина спрятала лицо за коленями. — Я не замёрзла. Здесь девочка наврала — она буквально тряслась от холода. Казахстан тяжело вздохнул и закатил глаза. Беларусь стала внимательно вслушиваться в диалог. — Украина, пожалуйста. Заболеешь же, — девчонка помотала головой. — Моя забота совсем для тебя ничего не значит? Ну… Я знаю, ты не привыкла, чтобы я что-то решал… — Я просто не хочу, — перебила брата Украина, после чего совсем отвернулась. — Был бы здесь Россия, ты без вопросов легла бы греться, — тихо проворчал парень и наконец отстал от сестры. — Я не стала бы слушаться Россию. Даже если бы от этого зависела его жизнь, — эти слова ошарашили Казахстана, но он предпочёл промолчать и послушать дальше. — Я и слезинки не пролью по этому дураку — он слишком часто меня обижал. Казахстан промолчал вновь. Почему-то возникло ощущение, что эти мысли ей привил сам Россия, а вот правопреемник уже понабрался этой ереси от — как называл главного фюрера сам Казахстан — дяди Рейха. Так что глупо было бы считать, что украинка виновата в этих словах. Она ребёнок — что в голове, то и на языке. Да и в голове свои личные мысли в таком возрасте не всегда рождаются. Ей их всего-то навязали. Казахстан отвернулся, поняв, что разговор, скорее всего зашёл в тупик и больше не разовьётся. Ну разве казах плохое советует? Неужели идея не обижаться и держаться друг за друга так плоха? Так они просидели в молчании ещё минуту. — Прости… — вдруг услышал парень и повернулся к сестре обратно. Беларусь, всё это время слушавшая тихую перепалку, улыбнулась и со спокойствием закрыла глаза. Украина, тем временем, подползла к казаху, залезла на него чуть ли не верхом, а потом обняла его за шею. Казахстан прокряхтел что-то и тоже обнял сестру одной рукой. Девочка так и осталась лежать на брате, а он и не был против. Беларусь повернулась передом к ним и обняла обоих. И так они могли бы лежать ещё очень долго, если бы не раздались три коротких и ритмичных стука в дверь. Армения мигом проснулся и подскочил, как ужаленный. Украина нахмурилась, Казахстан же облегчённо вздохнул. В двери провернули ключ два раза, после чего она отворилась. Казахстан вдруг почувствовал, как с его ноги сняли ботинок. Только-только он захотел возмутиться и расспросить сестру, зачем она раздевает его, как этот самый ботинок полетел в сторону двери. Казах даже пискнуть не успел, не то что предотвратить насилие в семье. — Ай! Сука! — заорал русский и схватился за ушибленное место — ботинок прилетел ровно в лоб. Беларусь несмотря на то, что её братец вновь заматерился, засмеялась — какая разница, что говорит твой брат, если он стоит здесь и он жив, здоров? Украина закрыла ладошкой рот, пытаясь скрыть улыбку. Казахстан закатил глаза, поняв, что сейчас Украине придётся пробежать марафон. Армения облокотился о плечо брата и стал с интересом наблюдать за ситуацией. Россия подорвался с места, а Украина, быстро встав, попыталась убежать, но споткнулась о ноги казаха. Потеряла пару секунд — ничего. Девочка быстро встала и побежала в угол. «Самое идиотское решение для того, кто в бегстве» — подумал Россия и разогнался сильнее, поняв, что убегать Украине некуда. Конечно же, догнал. Беларусь подползла к двери, нашла ботинок за косяком, а потом, придерживаясь за дверь, встала. Казахстан жестом попросил сестрёнку закрыть дверь и та выполнила просьбу, после чего принесла братцу его ботинок. Далее отпрыски СССР стал смотреть за тем, как Украину лупили за такие «шуточки». Всем было весело — хоть какое-то развлечение. Били-то украинку не сильно, волноваться не за что. После перепалки Россия сел около Казахстана, а рядом с ним примостилась украинка. — Ты где так долго был? — жалостливо спросила Беларусь и обняла брата. — Да там же… — России стало стыдно за то, что он уже три месяца не посещал своих. Тем не менее, он брезгливо мазнул пальцем по носу сестрёнке. — У вас всё нормально тут? — Хех… Смеёшься? — Казахстана ни с того ни с сего обдало холодом и он дрожащими руками крепко прижал к себе Армению и замер так. — Что случилось снова? — Россия оглянулся, будто побоялся, что его кто-то чужой услышит — это смутило Казахстана. — Что! — громко заявила украина. — У своего главаря спроси! Нас не кормили сегодня, а до этого давали воду с сухарями. И это по ихнему харчи?! — Украина… — Казахстан оторвался от Армении и поднялся, чтобы похлопать Россию по плечу. — Не главарь он нам, Украина. — Но… — И России не главарь, — казах тяжело вздохнул. — Да, нам сегодня есть не приносили. Ты, случайно, не знаешь в чём дело? Россия задумался. Что он им может сейчас рассказать? Вот так всегда — он планировал повеселиться, а получилось что-то схожее с поминками. Русский медленно закивал головой. — Он… Фашист раздумывает над тем, чтобы нас убрать, — всё же смог проговорить Россия и отвернул голову. — Как же так… — казах посмотрел на Беларусь, которая от страха вцепилась в русского и тихо заплакала. — Но! — Россия поднял голову. — Наш отец сбежал! Он был тут! Всё-таки он жив! По этой причине нас хотят убить — он сбежал. Если он успеет нас спасти, ну или… его вернут обратно сюда, то нас оставят в живых. Закончил говорить Россия более грустно, чем начинал. Все воодушевились и совсем забыли о голоде. — Это хорошая новость, — Беларусь подняла голову и улыбнулась брату. — Да. Почему сразу с неё не начал? — Украина скрестила руки на груди. — Был занят погоней за тобой! — Россия хохотнул. — Ты к нам надолго? А то в прошлый раз тебе дали всего полчаса, — тихо проговорил Армения, а после подсел ближе к казаху и обнял его сзади — ему было холодно. — Он сказал, что я могу с вами сидеть аж до следующего дня. — С чего вдруг такое благородство? — Украина пригладила волосы. Русский только пожал плечами. — Не знаю, но, кажется, дело в Германии. Эта скотина сплавила его куда-то за то, что он помог сбежать нашему отцу. — Ах! — все обернулись на Украину, у той были слёзы на глазах. — Помог? — Казахстан глупо заморгал глазами. — Ну… Я так думаю. Иначе, почему его в камеру, или куда там ещё, загребли? — Ну да… — казах распростер руки, приглашая в объятья сестру — Украина приняла их и стала плакаться брату в плечо. Россия, в свою очередь, обнял Беларусь сильнее и покосился на вторую сестру с неприязнью — он презирал слёзы. Они сильно влияют на него и если хорошенько постараться, то Россия действительно может на человека за это наорать или навредить. Вот и сейчас у него зачесались руки, потому он так вцепился в Беларусь — сорвётся ещё, на фиг надо. Хотя интересно, почему он именно сейчас решил сдержаться? Раньше-то он, если не бил, то дразнил её — всем мальчишкам склонно издеваться над маленькими противными девчонками. Помнится, русскому часто надоедало поведение этой капризной украинки и он не брал её с собой на прогулку. А сейчас… А сейчас у него есть Рейх. Россия еле заметно закивал головой и принял решение сорваться на нацисте, как только придёт к нему домой. К тому же, кто виноват в слезах его сестры? — Россия? — парень вздёрнул бровями, давая Беларуси понять, что он её слышит. — Давай поиграем? — Ну… — Пожалуйста! Здесь скучно, — девочка надула губы. — Ну хорошо-хорошо, — Россия выдавил из себя улыбку — как же ему не хотелось заниматься подобными глупостями. Раньше-то он с удовольствием возился с этой малявкой, но сегодня это было очень некстати. — А во что играть-то будем? — подросток подпёр щёку ладонью. — Да хоть в твои любимые войнушки! Только поиграй! — развеселилась Беларусь, но тут заметила как улыбка сползла с губ брата. — Что? О нет, Россия против теперь окончательно. В этом эпицентре событий он видел вполне достаточно самых настоящих ран и смертей, чтобы навсегда воспылать отвращением даже к игре в убийство. — Полно тебе, Беларусь. И так уже навоевался. Да и не такая уж это и любимая моя игра, — Россия нахмурился, думая о том, что же сделать, чтобы отвязаться от навязчивой сестры. — Прости… Россия? — Беларусь обняла русского. — Ну давай в слова. Пожалуйста! — В слова?.. А вот в слова поиграть Россия был не против. Хорошая игра — и ум развивает и Беларуси интересно будет, наверное. — Ну давай. *** POV СССР Я вскочил рывком из-за чего ударился головой об коробку. Мда… Задёргаешься тут… Как же мне надоело тут просыпаться. Уже четвёртый день. Лучше, чем в камере, но всё же было бы приятнее проснуться под каким-нибудь кустом, ощущая дикую головную боль и слабость, осознавая, что всё это было сном. Я тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Очень темно — раннее утро. Может быть даже мои «любимые» четыре часа утра. Фиг поймёшь, часов-то с собой нет. А время так медленно тянется. Да ещё и тяжесть эта невыносимая. Дремота так и не сходит. Такое ощущение, что я не спал двести лет и сейчас отыгрываюсь. Мне мешает заснуть только боязнь пропустить своего, так сказать, звёздного часа. Ещё и тьма эта идиотская. Иногда я убираю коробку, когда совсем плохо становится, но всё же большую часть времени я провожу не двигаясь и не видя. Так ещё холодно, сыро. Наверное, я всё-таки погорячился, когда сказал, что здесь лучше, чем в камере — там я хотя бы ноги мог вытянуть. Ох… Что я несу? Из других вагонов по вечерам слышится шум: пьяные песни и крики на немецком. Враги празднуют свою победу… которой ещё нет, но их это не смущает. Скверно от этого так на душе. А ещё от того, что я голоден и хочу воды. Ну попадись мне один на один, дорогой мой — прикончу. Я повёл взгляд в сторону. Да… Прикончу… Как же! Я даже не смогу себя заставить прикоснуться к нему с этой целью. Эх! Ну хватит в потёмках сидеть. Я отодвинул коробку и вытянул ноги. Картины в окне быстро проносились мимо моих глаз. А поезд летит… И с ним летят куда-то мысли, переплетаясь то с мечтами, то с мыслями. Пользуясь случаем, я достал из соседней коробки пищевой паёк. Так хорошо, что он поблизости оказался. А вот с водой пришлось запариться. Ну ничего! Это лишь полбеды. Я, спасибо Рейху, научился выживать и без этих, казалось бы, жизненно важных вещей. Пока ел, закатал штанину и стал оглядывать ногу. Крови немного совсем. Когда её стереть, выглядит не так уж и плохо. А у меня всё неплохо, я так погляжу! Только детей осталось спасти и войну предотвратить. Чем бы заняться? Вспоминать? Нет. Я строго настрого себе запретил вспоминать. Да и воспоминания как-то потускнели. Мне всё больше и больше кажется, что он ещё давно всё это затеял. С детства… Так! Всё! Замуровать прошлое в своей памяти и не трогать больше его! И без этого тошно. Кстати о нём… О псине этой. Прошлое я трогать не буду, а вот о будущем лучше призадуматься. Что я с этим… недодиктатором делать буду, после победы? Убью? Сказал же, не смогу. Тогда что? Ну… Если предполагать, что Германия прав и его папаня просто сумасшедший, то… Да всё равно мне в это не верится! Неужто он не отдаёт себе отчёт в том, что творит? Ну да… Отдаёт. И я теперь даже не уверен, а он ли виноват? Моя вина здесь тоже, безусловно, есть — не доглядел. Я был так сильно занят… увлечён своими делами… Но не мог же я… Нет. Хватит оправданий. Мог. Всё я мог. Не хотел просто вылазить из своей страны. Дурак. А потом ещё я задаюсь вопросом «Почему?». Да потому что! Потому что пропустил момент преображения. Потому что не пытался поинтересоваться его делами чуть лучше. Потому что позволил ему манипулировать собой уже после преображения. Потому что не хватило у меня силы воли, а может, мозгов, сказать твёрдое и однозначное «нет» на предложение разделить Польшу. Установленные им границы дозволенного медленно, но верно приближались к самому сердцу, отсекая от души даже не куски — ошмётки. Он шёл к цели, оставляя за собой бесплодную выжженную землю, не задумываясь о средствах, не оглядываясь на содеянное, готовый заплатить любую цену. Цену, им же назначенную. Заплатить до последней, затёртой до дыр копейки. До последнего вздоха. До последнего хрипа. А с хрена ли ему было мелочиться? Платил-то и мной тоже. И с меня же требовал сдачу. А я и не замечал, или не хотел замечать. А другие-то, наверное, замечали, видели. Тогда почему не сказали? Не открыли глаза? Ну, Великобритания — ладно. Он никогда не лезет и ничего не говорит до поры до времени. А другие? Боялись? Ну неужели я такой идиот? Почему другие видели, а я нет? Что за стена такая невидимая встала передо мной тогда? И как же много времени мне понадобилось понять то, что поняли все очень давно: плечо его дружеское крепко, как латы стальные, сжимает тисками до смерти. И когда я это наконец заметил, он уже сел мне на шею. Теперь мучает совесть. Жаль время, безвозвратно ушедшее вместе с доверием. Уж очень часто мутная вода кажется нам шоколадом. Ну я и идиот! Опять. Опять я вспоминаю. Но зато теперь я знаю, куда ему после проигрыша податься — по нему плачет психиатр, или даже вся психбольница, причём навзрыд. Да, он не сумасшедший. Но раз он хочет казаться неадекватным, я ему подыграю. Интересно, удивится он этой новости? Если нет, то скажу, что это его сыночек мысль подогнал. Вот же шок будет у родителя «правильного» ребёнка. А Германия молодец всё-таки! Какой парень у этого монстра вырос, аж завидно. Хотя… Я не знаю, каков Россия мой теперь. Надеюсь, что не хуже. Германия, я уж надеюсь, смог его защитить. Но всё равно помалкивает паренёк о чём-то, надёжно пряча все тайны по чёрным безднам. Хех. А вот этим он на своего папаню похож. Да что уж там! Он и так на него похож, как на внешность, так и на внутренние качества. Только Германия именно на теперешнего Рейха похож. Рейх-то таким в детстве не был… Ух… Два прохвоста… Знают о чём-то, а мне не говорят. Вдруг поезд стал тормозить. Сначала я подумал, что это временная остановка, но… Еле успел спрятаться. В вагон зашли фрицы и стали забирать коробки. Так! Нужно что-то делать! Когда я услышал, что несколько солдатов вышли, я на свой страх и риск быстро выбрался и встал на ноги. В глазах потемнело и я даже испугался, что это кто-то сзади подошёл и кинул тень. Но я быстро понял, что это мой организм даёт сбой. Не хватало ещё в обморок хлопнуться! Я взял коробку и направился к открытым дверям вагона. Как только я собрался выходить, в меня чуть ли не врезался один из солдатов. — Achtung! *(1) (перевод в конце главы, а не в комментариях под частью) — прорычал он и ушёл вглубь вагона. Ахтунг, блин! Чуть сердце не выпрыгнуло от страха, а он мне ахтунг! Дебил, блять. Когда я спрыгивал на перрон, мои ноги стали подкашиваться, как у новорождённого жеребёнка. Я ужасно нервничал. Не знаю почему. Перед глазами теперь стояли яркие вспышки, которые в какой-то степени мешали мне нормально видеть, что происходит. Так, ладно! Союз, успокойся. Если бы тебя хотели поймать, тебя бы давно загребли в охапку и заперли под замок. Да и какому немцу, встретившему меня, могло прийти в голову, что я сам СССР? Да никакому! Я глубоко вздохнул и огляделся. Другие немцы несли коробки к большой серой двери — для грузовика, видимо. Я направился туда. Люди в фашистской форме перестали так сильно донимать меня. Сейчас нужно задуматься о том, что делать и куда бежать. А то я так сейчас с коробками доношусь, а потом что? Назад поеду? Ни хрена себе путешествие будет. С правой стороны столько проходов, но я боюсь, что другие погонятся за мной. Ладно, отнесу коробку, а дальше я попытаюсь свалить. Как только я дошёл до кучки коробок и положил туда свою, я обнаружил нечто странное. У коробок стоял мужчина, какой-то главный. Надзиратель, что ли? Не знаю, но буду называть его так. Я развернулся и надзиратель проводил меня тяжёлым взглядом. Потом я дошёл обратно до поезда, взял ещё одну коробку и вновь подошёл к кучке. Мужчина отвернулся, а потом подошёл к другому мужчине. Он ему что-то прошептал, после этого второй обернулся и посмотрел на меня. Он меня с ног до головы буквально осмотрел, а потом нахмурился и… кивнул… взял в руки автомат… направился ко мне… Так… Что-то тут не то. Это они не про меня же? Я посмотрел по сторонам. Ага, как же! Тогда про кого? Может я коробки не туда ношу? Ну не с автоматом на меня из-за этого идти. Я говорил себе множество раз, что не прощу себе, если скажу это, но… я готов был богу душу отдать от страха. Мужчина подошёл ко мне слишком близко и я остановился. Опа! Ну… Это конец! — Zeigen Sie Ihren Ausweis, *(2) — у меня сердце в пятки ушло. Удостоверение… А где я тебе его возьму?! Я, преодолевая дичайший страх, кивнул и собирался развернуться, чтобы типа принести его, но он остановил меня, схватил за плечо. — Es ist im Auto. Ich werde es jetzt bringen, *(3) — произнёс я и понял, что меня срочно нужно ударить по хлебалу. Ну ничего, сейчас мужик об этом позаботится. Блядь! Кто меня за язык тянул! Мало того, я забыл, что удостоверение немцы всегда с собой таскают, так ещё и акцент у меня пиздецкий вырвался. Меня не совсем удивило то, что мужик нахмурился пуще прежнего, раскрыл глаза по пять копеек и вскинул автомат, навёл дуло на меня. Добегался… Нацист хренов, блин… Вдруг я вспомнил, что у меня в руках коробка. Я быстро обрушил её на голову немцу и попытался выхватить автомат. Конечно же, так просто оружие мне не досталось. Здесь ещё играла фишка времени — сейчас по любому кто-то нас заметит и застрелит меня. Я почувствовал, как силы мои растут, а нажим врага слабеет. Как же я всё-таки рад, что до войны набрал хорошую такую массу. Не специально, конечно. Я всегда страдал от этого, но сейчас я впервые рад тому, что я такая огромная детина. Наконец-то отобрав автомат, я дал очередь и застрелил солдата. Громко. Я обернулся и увидел несколько солдатов с ошарашенным видом. Замешательство их длилось секунд пять, не больше. Тотчас в нескольких местах ударили очереди — первые пули прошли над моей головой. Что ж… Нужно прятаться и скорее! Я не бежал… Я нёсся за коробки. Если ко мне решат подойти, я не смогу защититься. Их вон сколько, а я один. Так или иначе, я приготовился защищаться. Уж если и помирать, то с чувством собственного достоинства. Уже не ощущался страх, лишь злость. Но тут меня встревожил какой-то странный шум, доносящийся откуда-то справа и напоминающий жалобное мычание. Выстрелы были, но не в сторону коробок на этот раз. Мне стало интересно. Упал на грудь, как в армии учили, и пополз ближе к краю, чтобы посмотреть, что там происходит. Пока я полз, до моего слуха донёсся ласковый визг. Мой взгляд выцепил того самого надзирателя, что выдал меня. Он и секунды не пробыл в моём поле зрения — убили. Дальше я стал всматриваться чуть внимательнее. Кто-то расстреливал фрицев, но они будто не заканчивались. И вот они — наверное, это не один человек — я уверен, что они меня знают. Защитники подобрались ближе. Кто же меня там защищает? И тут в моё поле зрение попались… О… Пиндосы… Я уставился на них с отвисшей челюстью. Внутри вспыхнула надежда. А может… Ну нет! Вот же они все: Великобритания, США, сама Франция… даже Канада тут. Уж его-то я здесь не ожидал увидеть. Я не стал лезть в эту перепалку, но из-за «кустов» стал стрелять в немцев, а то получается, что я ничего не делаю, а только жду помощи от стран Европейских. К моему удивлению, больше всех работала Франция. Скорее всего, она визжала. Брюнетка всаживала очереди одну за другой. А говорят, что женщины слезливые и сентиментальные… Да ничего подобного! Не знаю, сколько прошло времени. Я даже не заметил, как всё кончилось. Всё кончилось и я… жив? Не знаю, кто меня там свыше оберегает, но я ему жизнью обязан. Мда… Ударишься в веру тут… Но не верится мне, что мы тут всех перестреляли. Нет, конечно. Сейчас ещё, кто осмелится, прибегут. Внезапно я услышал топот ног в свою сторону и шепот: «Бежим! Надо бежать!». Я решил послушаться, встал и на трясущихся ногах поплёлся в сторону англичан. Великобритания взялся, как из ниоткуда. Он крепко схватил меня за ремень и попёр к выходу с вокзала. Теперь я всех видел чётко: и любитель чая с озабоченным лицом и весь грязный, и Франция, с интересом разглядывающая меня, и США со своими тёмными очками и вечно гордым видом, и Канада, держащийся подле брата. Расслабляться нельзя, но я сделал это. Так захотелось хоть на секунду поверить в своё спасение. — Well, how was your captivity? *(4) — как и всегда, насмешливо прошептал США и посмотрел на меня из-за своих очков. Я задумался. Чего, блин? — Можешь на моём языке? Я сейчас не в настроении заниматься переводом, — прошептал я в ответ и обнаружил, что этим почему-то развеселил своего собеседника. — Как в плену тебе было? — с жёстким акцентом, даже жёстче, чем у Рейха, повторил Америка, только на русском. Но несмотря на акцент, я был рад, словно ребёнок, что услышал родной язык. — Неприятно? — Можно и так сказать. Это не важно. Сейчас важно убежать. Не хочу больше туда попасть, — и тут я понял, что ничего не понял. Откуда они узнали, что я выйду именно из этого поезда и откуда они вообще знали, что я сбежал? — А вы откуда… — У нас отличные шпионы, — вперёд вопроса ответил американец. — Франция всё учла. Её солдаты перехватили связь и так узнали, что ты сбежал. Ну, а мы быстро ринулись в подмогу. — Ясно. И куда мы сейчас идём? — На другой вокзал. Там нас ждёт поезд в страну отца. Если успеем и всё пройдёт без происшествий, то мы будем в безопасности и ты возможно попадёшь домой. — Хорошо. Ладно. Я понял, — быстро пролепетал я и больше ничего не сказал. Хватит с меня слов. Лучше напрячь глаза и слух, чтобы потом не кусать локти. Как бы у меня патроны не закончились — это может привести к неизбежному… *** Поверить не могу! Я сейчас сижу в светлом помещении, не скрючившись, сытый, напоенный и более или менее спокойный. Поезд быстро отправился в путь. Я всё ещё ожидал бомбёжки, но что-то внутри подсказывало мне, что ничего такого не произойдёт. Информация о моём успешном побеге ведь не придёт к Рейху так быстро. Хотя… Сколько уже раз я спотыкался из-за того, что недооценивал его? — Ну? — я повернулся на голос. Великобритания смотрел на меня вопросительным взглядом. — Что? — Рассказывай, что там происходило. Что с тобой делали? Секреты, если таковы имеются. В общем, всё что можешь, то и рассказывай. Я тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Я, конечно, рад, что со мной наконец разговаривают нормально, но сейчас хотелось посидеть в тишине. Когда открыл глаза, я понял что уже все лица обращены ко мне и выражают жгучее нетерпение. Но я не спешил рассказывать. Да и что рассказывать? Навряд ли их волнуют мои «приключения» с Рейхом. По любому им интересны государственные тайны, которые помогли бы им отбиваться от немцев. Вот только я не знаю ни одной. Уж простите. — Мне нечего рассказать, по крайней мере важного. Но я хочу обсудить ваши планы, — я пошёл по другой дороге. Я думаю, им будет интересно послушать моё мнение по поводу их решений. — USSR, but you are not a spy? Why are you so interested? *(5) — произнёс США с явной язвой в голосе. Ой… Кажется, я нашёл Рейху конкурента. — USA! — грозно одёрнул своего сынишку англичанин, после чего прокашлялся. — К сожалению, мы не можем рассказать подробностей. — Ну хорошо. Тогда что вы собираетесь делать с Рейхом? — я всё-таки решил добить. Было видно, что Великобритания мне доверяет, а остальные не очень, и он хочет со мной поделиться своими думами. — А… — Великобритания задумался. — Казнить. И всех его служащих казнить. Что ещё делать? — Всех? — в мыслях всплыло лицо Германии. Я так разволновался из-за мальчишки. Именно из-за него, о Рейхе я как-то не подумал — он заслужил и решение моих коллег вполне обосновано. Я-то может его и не убью, а они могут. Да. Доверю его судьбу им и дело с концами. Мне так будет легче. — Всех. Почему нет? — влез в разговор Америка и любитель чая строго взглянул на него. — А как же Германия? — я увидел эту озадаченность в глазах Великобритании и остальных. Они явно над этим не задумывались. — Мальчик не за отца? — поинтересовалась Франция и невинно подняла брови. — Просто мы думали, что он разделит ответственность за предательство. — Нет. Он помог мне сбежать, — глаза у моих коллег стали ещё больше. Как же я их сегодня шокирую! — Он в этом не замешан. И я не собираюсь губить его, когда в состоянии ему помочь. Парень он серьёзный, скромный и самое главное — за нас. Ну, клад! Нечего больше сказать. Англичанин нахмурился и почесал подбородок. Видимо, он по настоящему задумался о Германии и о его судьбе. — Тц, ну ладно! Об этом потом. А что насчёт уничтожения врага? — наконец отошёл от дум Великобритания. — А что тут думать? Врага на его территории бить будем. — На его?! А сможем? — Ну, а что нам мешает? Я с одной стороны, ты с другой. Как ты по другому себе это представляешь? Его по другому и не достанешь. — Хорошо. Доверюсь тебе. Ну, а ты… — аристократ поднял палец и указал на меня. — Может у меня останешься для безопасности. Твою страну мы предупредим о том, что ты жив и здоров. — Нет. — Нет? Почему? -Хех, почему… — я поглядел в окно. — Домой, Великобритания. Я хочу домой. На этом меня оставили в покое. Этот англичанин смотрит на меня так… с уважением и доверием. Так непривычно. Ну, ясное дело! Он думает, что у меня на руках козырные карты, которые я в любой момент могу пустить в ход. Что ж… Их нет! А вот у него, у Рейха, есть… Мои дети. И я боюсь представить, что он может с ними сделать, пока я здесь готовлю свою победу… *** *(1) Осторожней! *(2) Покажите ваше удостоверение. *(3) Оно в вагоне. Я сейчас принесу. *(4) Ну и как тебе было в плену. *(5) СССР, а ты не шпион? Почему так интересуешься? Чуть не сдохла…