Увидишь пламя — действуй

…Он помнил тот шёлк, как будто не прошли те бесчисленные, кажется, и безумные декады, все те года: глубокого, насыщенного синего цвета, спускающийся — нет, всё больше струящийся — к белым ступням на небольшом каблучке. Очень тонкий, но сложно порвать. Красивый. Он сливается с вечерним небом, которое в удачные времена сплошь усыпано звёздами — такими близкими, что хочется протянуть руку и потрогать хоть немножко. Очень красивый. В детстве космос всегда казался чем-то далёким и недоступным. В детстве всё было просто: есть грань между там и здесь, вчера и завтра, нежная, как мамино летнее шифоновое платье, которое она обычно надевает по вечерам. Мама открывает окна на кухне, впуская прохладный вечерний воздух — белые прозрачные шторы моментально взмывают вверх, — и неторопливо подходит к старому радио. Крутит что-то, настраивая его, пока Тони сидит на стуле и перебирает в руках болтики с отвёрткой. В комнате начинает играть концерт Паганини — маленький он не понимает, как можно любить классическую музыку (это же такая тоска!), но, конечно, против маминого выбора совсем не возражает: Мария мурлычет под высокий смычок, пританцовывает, кружась по кухне, слушает Паганини так, как его нельзя слушать (Говард бы обязательно это подметил, но его здесь нет: он сегодня на особенно важном совете, и Тони… даже рад), но выглядит удивительно счастливой в синем летнем платье, а отнимать у мамы счастье совсем не хочется. …Она выходит в оранжево-красный сад, пахнущий распустившимися недавно цветами, и Тони следует за ней по пятам — торопливо, так быстро, как только может поспеть. Музыку слышно даже здесь; звуки плывут из открытого нараспашку окна: вот трель скрипки, а вот — альт, и Тони всё смотрит на реющее платье, притягивающее взгляд. Отвлекается и спотыкается по пути. В руках у него по-прежнему болтики и отвёртка, но впервые за день Тони забывает о том, что ему нужно закончить важный стратегический проект. Вот бы собрать помощника, помогающего приносить напитки в жаркие июльские дни, чтобы в очередной раз удивить этих странных взрослых! Вот бы сделать его живым!.. Мысли, разумеется, занимает совсем другое: есть грань между там и здесь, вчера и завтра, а его мама… Наверное, тогда его мама — проводница. Грань — материя — очень похожа на мягкую ткань: такая же синяя и такая же воздушная, и ему всё кажется («Воображение должно приносить пользу, мальчик мой. Нет слова "кажется", существует слово "есть"», — говорит Говард), что в такие вечера его мать и сама словно сливается с вечерним небом, зависает где-то, опираясь своими каблучками на невесомость, и пролетает мимо чёрных дыр без всякого существенного для неё вреда. Космос по-прежнему далеко, но он мечтает однажды взлететь — резко, чтобы захватило дух, — и наконец-то увидеть бесчисленные квазары и пульсары, хотя это, конечно, немыслимая фантастика. Чтобы он? Да там?.. Платье всё развевается и развевается, пока не покрывает темнеющий небосвод полностью, сливаясь с ним — или сменяя день на вечер, вечер на ночь, — и совсем рано вспыхивает пока что едва заметная луна, и загораются улыбающиеся звёзды, и Тони не уверен: это сон? Это реальность? Вот скрипка, а вот — альт. Может быть, он перечитал «Мэри Поппинс».

***

— А было бы здорово, создай ты машину времени, — S пропускает мелкие песчинки сквозь пальцы и привычно поправляет солнечные очки. Он, кажется, сильно нервничает — замечать такие мелочи Тони научился удивительно быстро. — Наверное, из всех людей в мире осуществить такое смог бы только ты. Тони польщённо улыбается, стараясь не замечать возникнувшего в воздухе напряжения, и кидает найденную рядом ракушку в океан. По воде расходятся круги. Это всё колебания из курса физики — обычная, если честно, вещь, но здесь завораживающая и немножко волшебная. Круги всё расплываются, пока не смываются очередной волной, и Тони пытается нащупать вокруг себя ракушку побольше. — Спасибо. Как ты пришёл к таким мыслям? — Да так, — мужчина одёргивает шорты и улыбается в ответ, — кое-что вспомнил. Ты, мне кажется, мог создать её даже в детстве. Если, конечно, не создал, но просто никому не сказал, — у S трясутся пальцы, и он прячет их за спину. — Не удивляйся, ладно? Это… Я даже не знаю. Наверное, я просто очень хочу увидеть твоё имя в учебниках. Ты мог бы изменить мир. Ты мог бы его покорить… Хороший стимул и немного воображения — и это всё, — он машет рукой в сторону безграничных просторов, — твоё. — Если это флирт, то очень неудачный, — Тони тихо смеётся и целует его в скулу. — Правда, спасибо. Обычно ты более изощрён в таких вещах. Что с тобой случилось, а? — Ничего. Слишком много думаю и пытаюсь исправить сделанное… Считай, что меня подменили или вроде того, но просто у меня слишком мало времени, чтобы войти в роль и надлежаще её сыграть, — шутит S и забавно морщит нос после собственных слов. — Кстати… — он ловит чужой взгляд и гладит протянутую ладонь. Массирует по кругу, и Тони улыбается: действительно волшебство. Если зорко следить за прибрежной полосой, то наверняка можно наткнуться на морскую звезду. — Хочешь, я тебе кое-что покажу? — Конечно, — отвечает Тони. — Удиви меня. — Нет, это… другое, — S пододвигается ближе. — Не рассчитано на то, чтобы кого-то удивить. Смотри. Если ты сделаешь так, — он складывает пальцы, запутывая их в хрупкий узел, и между ладонями образуется небольшой аккуратный зазор. Узел превращается в восьмёрку. «Бесконечность». Щель, — то, говорят, нашлёшь на человека проклятье. Тони поправляет задравшуюся синюю рубашку и поудобнее устраивается на лежаке. В Малибу всегда жарко, но ДЖАРВИС исправно отправляет небольших роботов, чтобы обновить им лёд или принести ещё коктейлей, так что… всё не настолько плохо, как могло бы быть. Может, даже хорошо. S сидит совсем близко, коленка к коленке, и щурит серые глаза, когда солнце полыхает особенно ярко. В суженных зрачках Тони неизменно видит своё отражение. Он переплетает руки в попытке повторить движение и смотрит на S через получившееся пространство. — Это называют… кажется, «лисьим окошком». Представляешь, некоторые всерьёз считают, что с помощью него можно кого-нибудь проклясть. Тони в ответ кривит уголок губ. — Если бы проклинать можно было так просто, то я бы уже подох. — Кто знает, — S замолкает на мгновение и задумывается над чем-то, — может, в параллельной вселенной ты уже. Мир расплывается и чернеет по краям, и Тони трясёт головой, как пёс, в попытке сморгнуть смутную темноту. Должно быть, он слишком долго находился под солнцем — тянет на солнечный удар. — Ну и бред, — говорит он, забирая очередной лонг дринк из механических лап. На этот раз — избитый «Секс на пляже». Апельсин кислит на языке, когда он делает первый глоток. Затем сразу — второй, и третий, и ещё. — Существуй параллельные вселенные на самом деле, то нам с тобой, наверное, очень-очень не повезёт. Просто задумайся: сколько возможностей умереть! S пожимает плечами, берёт с подставки запотевший стакан и отпивает холодное пиво. — Откуда ты вообще об этом узнал? — …Я плохо помню, — отвечает S, устало улыбаясь. От этой улыбки в груди расплывается что-то тёплое и щемящее, от чего нестерпимо хочется успокаивающе коснуться чужой руки. — Очень давно я ездил в Японию — мне почему-то чертовски захотелось поставить дома икебану. А я был человеком желания: делал, что хочу и когда хочу, никого не слушал и срывался с места, даже если был занят чем-то другим… Чтобы, знаешь, хоть что-то в моей квартире было не фальшивым, пришлось смотаться аж в другую страну. Там я случайно столкнулся с женщиной. Не японка, как ты мог бы подумать, а из кельтов — и внешность у неё была странная, но ужасно притягивающая, и я никак не мог отвести взгляд. Сейчас же даже не могу вспомнить точно, как она выглядела, а имени она мне так и не сказала. Но вот лисье окошко, через которое она на меня посмотрела, — этот её необычный жест — отложился в памяти очень хорошо. Слишком хорошо. Вдалеке встают на дыбы волны. Ближе к берегу они оборачиваются белой пеной и смачивают песок. Жара потихоньку спадает, но в горле сухо, и постоянно хочется пить. — …Ещё есть легенда, — говорит S после недолгого молчания, — что через него можно увидеть призрака. Ты как бы ловишь потустороннее в зум, хотя японцы, наверное, называют это как-то по-другому, — он подбирается на песке и обнимает колени. Смотрит за горизонт таким взглядом, что Тони очень хочется узнать: о чём же он думает? — А мне больше нравится версия, где говорится, что через лисье окошко можно увидеть забытые воспоминания. Поглядишь в него — и вспомнишь своё прошлое, которое когда-то потерял. Тони снова неловко складывает пальцы и смотрит на S сквозь образовавшуюся пустоту. …На чужой шее мелькает чудной медальон, и он испуганно отшатывается в попытке заставить видение исчезнуть. Волны снова ударяются о берег, и ветер гудит зверем. Одно движение — и всё действительно исчезает. Тони усиленно трёт глаза. Показалось? — Такая любовь загонит в могилу любого… [1] — тихо напевает мужчина, задумчиво прищёлкивая пальцами. — Ещё та женщина сказала мне: «Иногда люди недооценивают время. Это лишь потому, что оно находится в нужных руках».

***

— Не зная прошлого, невозможно понять подлинный смысл настоящего и цели будущего [2]. — Будем бросаться цитатами, дружище? Это Хэллоуин, поздняя лунная ночь, и у Тони перед глазами пляшут чёртики. Вообще-то ненастоящие чёртики — он просто напился вдрабадан и захотел поговорить о высоком, — но метафоры про танцующую нечисть тридцать первого октября звучат особенно хорошо. Ему здесь откровенно не нравится: слишком много людей и слишком мало свежего воздуха, но зато на сервированных по высшему классу столах стоят пузатые бокалы с крепким и относительно вкусным пойлом. У него ужасно кружится голова, и всё вот-вот норовит поглотить сгущающаяся то и дело темнота, зато плохое самочувствие сполна окупается хорошим настроением. Возможно, ему не стоило пить двойной эспрессо залпом после очередной порции виски (Извращённая версия ирландского кофе — да и кто его за это судит? Пеппер тут нет), но потом он вспоминает, ради чего, чёрт возьми, пришёл сюда сегодня: ради головокружения и паршивого похмелья на следующий день. Ради новых знакомств и расслабления. Ради острых, если очень повезёт, ощущений. Он не фанат, но иногда… — Не фанат, — повторяет он то же вслух, с трудом вспоминая, о чём шла речь до этого. — Просто вспомнилось что-то. Мужчина напротив дружелюбно улыбается и поправляет слегка сползшую ленту. Скрывает лицо. Красивое лицо. Похож на Зорро. Вот бы этот герой в маске помог Тони спасти свою жизнь… На фоне играет Паганини — невозможно не вспомнить, потому что мама часто слушала его, когда Тони был совсем маленьким, — и он внимательно всматривается в силуэт напротив. О, да это же… — Милое местечко, — говорит Стрэндж, стремительно набирающий популярность доктор, которому может позавидовать любой неглупый человек. Тони чётко улавливает в словах иронический подтекст. Он сомневается, что Стивен здесь впервые, но потом вспоминает, что каждый год званый вечер переносится в другое здание. Или город. Или страну. Места меняются, и каждый раз на этом празднике жизни как первый. Так что да — может быть, для него местечко действительно милое. Иронически. Стивена Стрэнджа трудно не узнать — Тони почти не смотрит телевизор и не читает журналы, но о нём, кажется, слышала каждая нью-йоркская собака. И не нью-йоркская — тоже. Он красивый — этого не прячет даже маска — и правда очень запоминающийся. Такого стоит приметить один раз — и вряд ли забудешь. Вообще-то Тони ценит более шаблонную красоту, но исключения и редкие перемены — не то чтобы плохо… Ещё его дико привлекают мозги — их у Стивена, конечно, в избытке, да и не ради секса он хочет узнать нового знакомого поближе. — Значит, ты у нас тёмная лошадка? — спрашивает Тони, пытаясь сконцентрироваться хоть на чём-то (на своих словах, на красивом лице, на серых глазах…), и опирается спиной о стену. Стрэндж отвечает что-то, и сразу становится ясно: мужчина его не узнаёт. Тони это даже не задевает: он очень пьян и развивает диалог больше машинально, чем по большому желанию. Поднимает тему прозвищ (Ему рассказали об этом в приглашении. Он посмеялся и показал бумагу Пеп, на что та удивлённо выгнула бровь) и даже припоминает что-то из новостных сводок. Непроизвольно флиртует. Стивен напряжён. Вроде и голос ровный, и взгляд — такой, что хочется поговорить ещё чуть-чуть, но Тони умеет смотреть чуть глубже, даже если едва стоит на ногах. Доктор хочет уйти — может, Тони слишком напирает. Может, он просто не любит человеческий контакт. — Мы не в Вегасе, ты знаешь? В этом городе не бывает по-настоящему грязных шоу. Секундная стрелка делает полный круг, и циферблат показывает двенадцать ночи. Гул стоит жуткий — снаружи грохочет пышный оранжево-красный фейерверк, и люди по нарастающей шумят. Поздравляют друг друга с чем-то — и, боже, у них же не Новый год. На какой-то миг… На какой-то миг… время перестаёт существовать. «Никогда не ходи без часов, сын. Время — это единственное, что ты всегда должен знать». — Я тебя знаю? — в глазах напротив едва-едва мелькает осознание. Тони качает головой — его может узнать каждый, но это не значит, что он этого хочет. — …Я искренне удивлён, что мы не встретились раньше. Тони берёт у него номер (новые знакомства — всё ещё классная штука) и решает оставаться инкогнито до конца. Он, конечно, не собирается делать из этого интригу. Обещает близкое общение после — по крайней мере, без масок. Без лжи и развязных женщин вокруг. А ещё (И как это пришло ему в голову? Это всё кофе и алкоголь — Тони очень на это надеется) он называет Стивена «S». Вообще-то Стрэндж, но ещё — Супермен. «Главное, — думает Тони, — не подложить ему в шампанское кусочек криптонита». Свет здесь очень слабый, и окончательно в темноту погрузиться не дают дерзко ухмыляющиеся светильники Джека. Он не верит в паранормальщину и магию, но сейчас почему-то хочется: то ли из-за буйного пьянства, то ли из-за того, что в такие ночи ты, бывает, словно выпадаешь из реальности и оказываешься в другом мире. «Ещё бы понять, насколько этот мир дружелюбен», — думает он. Впрочем, кругом и без того столько обнажённых душ, кривых зеркал и призраков — честное слово, они все здесь ходячие мертвецы, — что становится дурно. — Если тебе будет больно… — говорит Стивен напоследок. — Я буду рад помочь. Ты знаешь, куда звонить. А врачи… — он улыбается. — Врачи с болью на «ты». Это Хэллоуин, поздняя лунная ночь, когда Тони Старк знакомится со Стивеном Стрэнджом. Давнее событие — достаточно давнее, чтобы успело случиться предостаточно разномастного дерьма, — но оно затягивает их в историю о путешествиях по материям, странных снах и предопределённости там, где она оказалась совсем некстати. Вряд ли об этом когда-нибудь напишут в учебниках… Хотя, ай, к чёрту.