Herven nin

— Прости, прости за все… — Довольно. По просьбе Тора тотчас же был принесен мясной бульон. Локи отпил немного без особого желания на лице, а потом отстранился снова, дернув плечом. — Оставь меня. Тор вышел, послушный его требованию, но несколько раз за ночь возвращался к дверям собственной спальни и пытался уловить еле слышное дыхание эльфа. Утро выдалось нервным и полным дел, но едва отпустив всех просителей и советников, Тор бросился к покоям Локи вновь: тот по-прежнему лежал в безвольной и бессильной позе, смотря перед собой, но взгляд не был остекленевшим; он был осмысленным, пусть и погруженным вглубь. У тонких губ залегла горькая складка, ровно как и между темных изогнутых его бровей. Он снова неохотно согласился поесть, принимал помощь не с видимым отвращением, а какой-то откровенной отрешенностью, будто вообще не понимал, кто он и отчего вынужден находиться здесь, в городе среди презренных эдайн; возможно, он проявил бы характер яснее, но пока что оставался слишком слаб. Да, он не угас насовсем, как предсказывал лекарь, но будто бы совершенно потерял волю к жизни, и все так же целыми днями лежал на постели, не поднимаясь, отстранённый и мрачный, словно обозлившийся на что-то. Тор легко мог понять, на что именно, и приписать себе любую вину, но угодничество своему младшему мужу играло против него: придворным это не нравилось; самому же Тору только и оставалось, что печалиться из-за того, что тот отверг его. И он терзался, до сих пор сходя с ума при одном только его виде. Локи манил, до него хотелось дотронуться, рассмешить, чтобы согнать холодность и мрачность, хотелось дотронуться до шелковистых волос, до края одежд, что он привёз с собой, хотелось покормить с рук, чтобы хоть на миг ощутить касание еле тёплых губ к своей руке, но это все оставалось под запретом, и при каждой такой попытке эльф или огрызался, или шипел несколько слов на квенья сквозь зубы, и ясно было без перевода, что основной их смысл — «Не подходи!». Правда, он не пренебрегал манерами и соглашался сидеть по левую руку от короля во время празднеств, но это была только кажимость. Показная вежливость на людях — вот и все, что оставалось Тору. Пока случай сам не толкнул его в объятья к отвергнутому супругу. Следуя воле Локи, Тор позволил ему находиться совершенно отдельно, не принуждал разделять с ним спальню и даже думал, что теперь станет легче: уж лучше переживать ночи одному, чем удерживаясь от касаний. Первая ночь без него прошла спокойно; Тор даже проспал обычное время утреннего совета и одевался второпях. Но едва он успел выйти из спальни и пройти несколько шагов, его дивный с несвойственной ему прытью кинулся к нему откуда-то со стороны, схватил за руку, прижимаясь так, словно хотел загородиться от преследующей его опасности за телом мужа, и торопливо увлек Тора назад. Впрочем, нежности в его жестах не было. Тор повиновался, возвратясь с ним в свои покои, и всмотрелся в искажённое страхом и злостью лицо. Локи дышал тяжело, венец сбился, точно ему пришлось бежать, волосы — и те были спутаны так, что заподозрить в этом изысканную косу на эльфийский мотив было сложно. — Ты нарочно натравил их на меня, да? — Кого, сердце мое? — Не строй из себя глупца! Ты отлично знаешь! — вскинулся Локи. — Твои защитники, мечтающие убить меня! Они стерегут меня на каждом шагу, я за каждой колонной вижу их тень, в каждом углу их шорох! — Что? — Тор решил, что у дивного очень уж разыгралось воображение. — Спокойно, тише, тише. Нет там никого. Идём. — Никуда я не пойду! — Хорошо, я один схожу и проверю сейчас… — произнес он, осторожно отнимая руку у цеплявшегося за неё — Нееет! Не ходи! Не оставляй меня здесь одного! — раздался требовательный вскрик. — Да что с тобой? Тор легкомысленно рассмеялся, но увидев, что Локи непритворно напуган, мягко приобнял его; тот, о чудо, не отстранился, и Тору удалось увлечь его на постель, где они и сели, привалившись к изголовью. Локи сидел спокойно, восстанавливая мерный ритм дыхания. Можно было снова ощутить хрупкость стройного тела, гладкую зеленоватую ткань его одежд, кончики прядей, убранных в длинный хвост, чем он и наслаждался следующее время. "такой нервный, впечатлительный... Правду говорят советники: не надо было позволять ему оставаться в одиночестве. Он привык бы ко мне", — убеждал он себя. И едва Тору показалось, что вздрагивания прекратились, а ужас сошёл с лица эльфа, он негромко принялся убеждать его: — Ты слишком впечатлителен, — начал мягко он. Эльф заносчиво вскинул подбородок. Губы у него дрожали от возмущения. — Я в себе, хоть ты и сделал всё для того, чтобы лишить меня всякого разума! В другой раз Тор бы вспыхнул от гнева, но сейчас опустил голову, в очередной раз признавая свою вину. — Ты ослаблен болезнью, и в этом ничего стыдного нет. Всякое могло привидеться... — Я не сумасшедший, в отличие от тебя, адан! Тор перехватил его руку, заставляя мужа обернуться к себе хотя бы вполовину, гордым профилем. — Так что ты же видел, объясни? Что произошло и кто хотел лишить тебя жизни? — Твои слуги. Они не дают мне прохода, они угрожают мне, они говорят, я навлеку беды на королевство! — Они лишь слишком волнуются за меня и за страну. После войны мы едва успели опомниться, и гнев твоего отца был бы нежелателен... — Меня это не интересует! Я не дам зажимать им себя в углу и обзывать себя эльфийским отродьем! — Никто из них не посмел бы дотронуться до тебя даже кончиком пальца. Они лишь хотели предостеречь тебя, хотя и не понимали... — Да неужели? — снова оборвал его на полуслове Локи. — У них были кинжалы в руках! Я едва вырвался! Он поднял руку, спустив пониже широкий рукав верхней одежды, и показал запястье и предплечье, оцарапанное, как видно, грубой рукой в перчатке; очевидно, тот, кто хватал его, без малейшего пиетета пытался удержать гордого и своевольного эльфа на месте, чтобы донести свои мысли, но Локи не слишком хотел его слушать. Тор не владел предвидением, в отличие от эльфийских владык, но мог себе представить эту картину практически наяву: и укрытого с головой невесомым зеленоватым болотного оттенка плащом эльфа, чья тень быстро скользила вдоль стены, к которой он жался, дальше от трепещущего оранжевого пламени фонарей, и все его встревоженные мысли, "лишь бы скорее достичь спальни и запереться там", и перехватившего его у самых дверей стражника, и их возмущенную перепалку. — Что ты шляешься невесть где ночами, эльфийское отродье? Хочешь наслать мор на наш скот и засуху на поля? За этим ты выходил? Его перехватил один из советников Тора, старый воин, человек прямолинейный и простодушный, и эльф не снизошел бы до того, чтобы объясняться с ним, но к старому воину подтянулись еще двое с теми же подозрениями. — Отпустите меня, вы, человеческие крысы! Он вырывался, но был, само собой, слишком слаб, тем более, теперь, когда его загнали в угол. — Ты расскажешь, куда ходил и что замыслил, или я, клянусь тебе, не стану долго думать, хоть бы мне и пришлось оставить государя вдовцом! — страж с презрением посмотрел на темные вьющиеся пряди, отодвинул их от лица эльфа, чтобы увидеть затравленное выражение его зеленых глаз, и не удержался от нового оскорбления: —Где только он разыскал такую неземную красу? Любой из нашего войска стал бы ему более верным, чем ты! — Он взял меня силой! Я охотно жил бы с отцом, если бы он не увез меня в вашу грязную помойку! В этот момент Локи вырвался; крепкая рука, стискивавшая его запястье, оцарапала тонкую бледную кожу, но этот вред был мизерным в сравнении с тем страхом за себя, что он перенес. Через миг он уже захлопнул дверцу в комнату, благодаря валар за то, что здесь был засов, что не позволит этим обезумевшим эдайн вломиться к нему. — Не волнуйся так. Да, они невежественны, но любят меня, и... — И что они сделают со мной в следующий раз? Обесчестят? — Я никому не позволю, — твердо пообещал Тор. — Я вернусь к отцу, едва смогу. Дай мне перо и бумагу, я напишу к нему. И Локи, склонившись над серым неровным листом грубой местной бумаги, выводил остро срезанным пером замысловатые эльфийские письмена: "Мой любимый и обожаемый Ада, дворец моего мужа грязен и бесприютен, а народ эдайн невежествен и не приучен ни к чистоте, ни к манерам. Целебных трав и заговоров почти не знают, а магию почитают происками злых сил и боятся ее. Они ненавидят меня и считают, что я навлеку беды на их селения. В тронном зале по углам раскиданы сотни объедков от ежевечерних пиров, псы догрызают кости, валяясь в пыли и распугивая крыс, что утаскивают объедки поменьше. Тот, кому ты отдал меня в мужья, брал меня силой, но я сделал все, чтобы не допустить этого унижения, и сейчас нарочно пью зелья, чтобы не понести от него и вернуться к тебе чистым. Знаю, что на то нет твоей воли, но здесь я сам себе не хозяин, всё мне чужое, все меня ненавидят, и я не проживу тут долго. Твой единственный сын, Локи." Оканчивая свое полное скорбного тона послание и ставя точку, Локи подумал, что все же кривит душой: по крайней мере, здесь был хотя бы один, кто любил его и был готов выполнять любые прихоти... Хоть он и проникся к нему таким страхом перед его откровенной и пугающей похотью. Проводя все дни в библиотеке и читая песни о прародителях эльфийского рода. Он мечтал о встрече с любовью не иначе, как среди садов и лесов, представлял себе чувство медленно зарождавшееся и охватывающее постепенно, как магия, и никак не думал, что вместо того его ждут грязные грубые касания этого адана и обещания посвататься на следующий же вечер, чтобы как можно быстрее овладеть им. Но холодные зимние ночи, когда ветер свистел во все щели, заставили его несколько усмирить свою гордость. От Тора не укрылись вздрагивания укутавшегося в одеяло Локи, и он бесцеремонно подлез под него на его сторону постели, обнял его и ахнул: какой холодный! — Ты же весь ледяной! Локи лежал смирно, позволяя растереть руки и ноги, иногда морщился от боли, и даже не возражал в ответ на поучения: — Не выходи никуда в такой холод. Пропадешь. Куда ты ходишь ночью? Локи не ответил: под конец он пригрелся и спал рядом, почти под мышкой у него, впервые спокойно и крепко. Кажется, отношения между ними стали если не дружественными, то вполне спокойными, точно они были супругами, знавшими друг друга многие сотни лет и наскучившие себе, Тору оставалось лишь сожалеть, что близости между ними так и не было — но после свершившегося, после страха потерять дивного навеки и убить его насилием он не мог допустить, чтобы тот медленно угасал, запертый в его каменном темном дворце. Но наступила весна, растаяли снега, открывая солнцу высохшую прошлогоднюю траву и пробивающимися острыми стрелками яркую и свежую новую, и Локи велел ему снаряжать в дальний путь небольшой отряд. Тор снова покорился. Гордость все же велела ему показать характер, и он отправил с приданым назад и короткую записку к лорду Элронду: "Возвращаю избалованное сокровище обратно его отцу". — Можешь не провожать меня, — коротко бросил Локи на прощание. И с несколькими самыми верными стражами пустился в путь одним ранним весенним утром, и Тор, глядя на то, как ровно и уверенно держится окрепший за зиму эльф в седле, не смог не признать того, что и солнечные лучи, и природа, и воздух — все это идет ему только в пользу, и он должен был отпустить его. Он еще долго провожал взглядом их фигуры, скоро потерявшиеся в густом тумане, а затем снова возникшие на подъеме к тракту и превратившиеся в едва различимые вытянутые точки, а под конец опустил голову и вздохнул — кажется, вся тяжесть упала с плеч, но отчего-то Тору показалось, что у него все осталось в прошлом: и подвиги, и битвы, и даже любовь, и оставалось ждать, пока светлые пряди волос не побьет седина, и скоро подступающая старость станет его единственной спутницей. Советники если не радовались отъезду дивного, то воспринимали его с откровенным облегчением и заваливали его делами и новыми проектами. Спал он мало, хотя скоро уставал: сны, даже если он и видел в них своего желанного, не приносили облегчения. Первое время еще держался бодрым, но под осень совершенно сдался, поставил на видное место в покоях единственный оставшийся у него портрет покинувшего его мужа и часто всматривался в ясный взгляд, обещавший нежность и принесший такие муки. — Правду говорят, все эльфы прокляты. А этот околдовал тебя, — говорили ему старые соратники. Тор не спорил. Всё валилось из рук. Если бы трон его захотел занять другой, а ему предложил удалиться вместе со своей вечной скорбью по царству эльфов, он не нашел бы к тому препятствий. Но Тора слишком уважали, и из уст придворных и слуг ни разу не вырвалось сомнений в том, что государь потерял разум в любви к дивному. Ближе к зиме сдались даже они. — Может быть, мы и впрямь поторопились, — задумчиво произнес седой старик, тот самый, что упрекал Локи в неверности. — Не стоило отправлять его назад прежде, чем он подарил бы вам наследника. — В самом деле! Пусть он вернется! Я слышал, полуэльфы очень выносливы и крепки здоровьем, — поддержали его. Тор накричал на них, говоря, что они выставляют его идиотом, который сам не знает, чего хочет; бушевал, говоря, что его выставляют на посмешище. Что он сделает? Явится к воротам Ривенделла и потребует мужа назад, еще на год? Эльфы скажут, что дивного не следует равнять с породистой скотиной, и будут правы. — Мы можем явиться с войском для пущей убедительности, — предлагали ему. Но он с ходу отверг их мысли.