Командор Эрвин и Котик Леви

Искажённый усталостью и метаниями разум Эрвина, решил, что снова стал жертвой иллюзии своих несбыточных мечт. Усмехнувшись, он напомнил самому себе, что уже через какое-то время он снова очнётся от этого сна, что был так близок к его желанной реальности, но, несмотря на явный самообман, именно сейчас Смит решил не отступать и, пусть в своих мечтах, но исполнить хоть маленькую толику своих желаний. Погладив по голове столь податливого Леви, заметил, как тот слегка нахмурился, но ни слова не сказал. Затем встал, отряхнул брюки и потянул Аккермана за собой, заставляя и его встать с нагретого места. — В чём дело, Эрвин? — он явно не хотел уходить отсюда, но, не сопротивляясь, последовал за Смитом. — Ты же сам сказал, что у меня усталый вид, собираюсь спать, — словно само собой разумеющееся ответил Эрвин, скидывая куртку с эмблемой разведотряда и расстёгивая несколько пуговиц на рубашке, когда они дошли до кровати Командора, ютившейся за внушительным шкафом, скрывая её от любопытных глаз. — А меня тогда зачем поднял? — он явно с сожалением покинул обогретый камином диван, немного ёжась и скрещивая руки на груди, стараясь сохранить оставшееся тепло. «Ну чисто кошачьи повадки» — подметил Эрвин про себя, произнеся вслух: — Потому что я хочу побыть с тобой, Леви, — взяв рядом стоящего Аккермана за руку, заставил того лечь рядом, притягивая к себе и заключая в объятиях. Леви уже хотел было что-то возразить, запротестовать и даже возмущённое «Что ты делаешь?!» уже зрело в груди, но он так и не смог выдавить из себя ни звука. Эрвин заснул мгновенно. Морщины сосредоточенности, что иногда накрывают лицо Командора, разгладились, оставляя лишь совершенно умиротворённое лицо, пусть и со следами накопленной усталости. Время шло, уже давно доказывая эхом разносящимися звуками за окнами замка, что на дворе глубокая ночь, а Леви всё смотрел на спящего командира и думал. Он думал о прошедших днях в облике кота, о том, сколько времени он проводил с Эрвином, лишь бы не видеть эти бесконечно любопытные глаза. Думал о ещё более далёком прошлом, когда они впервые встретились. О расплывчатом будущем. О поведении Смита, который будто окопался в своём кабинете, вместе с ним. Или скорее, из-за него. Думал, о том, что хотел сказать Эрвин, когда он сам прервал его и почему это казалось лишним и очевидным, и почему в кольце его рук так тепло, что даже многострадальный диван несколько потерял прежнюю привлекательность… Он много думал, но даже не делал попытки освободиться, наоборот, хотелось поуютнее устроиться рядом с этим человеком, тело которого будто обволакивало тем теплом, с которым не сравнился бы никакой огонь камина, и которому не под силу добраться до закалённого суровой жизнью нутра. Сейчас же Леви почти плавился. Хотелось побыть так подольше. И не только сейчас, но и потом, и не один раз. Но Аккерман не был бы самим собой, если бы мысли его, крутившиеся вокруг них и их образа жизни, не привели его к одной из сторон мира, в котором они жили. Солдаты, разведчики… В постоянных сражениях с титанами должны всегда быть готовы умереть… На чувства нет ни времени, ни прописного устава, ни дозволения собственных сердец, посвящённых человечеству. Лишь единицам удавалось испытать подобное чувство. Не говоря уже о взаимности. Леви не понаслышке известно, как иногда заключаются браки, только чтобы хотя бы часть тебя осталась в этом мире, после того, как зубы титана ставят точку в твоём существовании. А сколько раз он видел тех, кто терял дорогих людей на поле сражения. Родные, что получают вести о смерти, сразу по возвращению с очередной вылазки… Слёзы боли, отчаяния, потери, если не любимого, то всё же дорогого и близкого человека… Всё это ложилось чёрным отпечатком скорби на любую экспедицию. Но сейчас… почему-то именно в этот момент Леви хотелось, чтобы этого всего не было. Не было бы этой борьбы и вечной сосущей боли внутри. И, позволив себе мечтать, он подумал, что если бы не было титанов, или они бы не были солдатами в мире, окружённом титанами, он был бы не против быть на своём месте. Рядом с Эрвином. Быть ему другом, советником, компаньоном, собеседником. Поддерживать его решения. И следовать именно за ним… В груди что-то зашевелилось, стремясь приобрести форму в мыслях Леви. Что-то большое, тёплое и согревающее, как объятия, в которых находился сейчас мужчина. Любовь ли это? Капрал усмехнулся. Нет, не она. И это чувство, оно не появилось тогда, когда по вине Ханджи, он стал проводить время со Смитом. Взращённое в сражениях, разговорах, просто проведенном вместе времени и разделении боли на двоих, оно совершенно определённо прочно заняло своё место в душе. Это что-то глубже, чем простое слово «любовь». И намного глубже, чем сон, в который умиротворённо проваливался и сам Аккерман. Эрвин просыпался медленно и тягуче. Мышцы благодарно скрипели за наконец-то предоставленный им отдых от вечного стула за столом. Спина, кажется, вообще была готова воспарить отдельно от тела. Всё же давно он не спал на своей кровати… «Подождите? Кровати? А как я здесь оказался?» Ещё больше вопросов возникло, когда он понял, что лежит не один. Но перед тем, как открыть глаза, он почувствовал лёгкий удар чего-то по лицу, мягкие волоски задели нос, который сразу захотелось почесать. И от неожиданности, Эрвин открыл глаза. Чтобы пожалеть и обрадоваться одновременно, что он это сделал. Он лежал в обнимку с Леви, который мирно посапывал, уткнувшись носом в изгиб шеи слегка щекоча открытую кожу своим дыханием. А удар, что разбудил Смита, пришёлся от кошачьего уха, дёрнувшегося во сне. От увиденной картины, он не смел даже вздохнуть. Осознание неспешными картинками подкидывало вчерашние воспоминания. Вот он за столом, потом сидит рядом с диваном, а затем утаскивает Леви с собой на кровать. И тот не сопротивляется этому. А затем темнота. Так ему всё это не приснилось? И он на самом деле всё это сделал? И то, что происходит сейчас… Это всё… реально? Не веря своему счастью или же помутнению рассудка, он ещё не мог решить, который из этих вариантов хуже, он смотрел на спящее лицо Аккермана. Даже во сне он иногда хмурился, но потом его лицо неизменно разглаживалось, принимая миролюбивый вид, столь редкий для повседневной солдатской жизни. И снова Эрвин коснулся любимых черт, очерчивая скулу и снова мягко касаясь волос. На секунду показалось, что такое уже было, а потом Смит понял или же вспомнил, что вовсе не показалось. — Дурацкая у тебя привычка появилась, Эрвин, — раздался сонный хриплый голос, обдав шею Командора горячим дыханием. — И какая же? — вторил столь же тихо Смит, не прерывая своего занятия. — Будить меня, гладя по голове, — тихое ворчание, но он всё равно не пытается отстраниться. И кажется, что даже придвинулся чуть ближе. Сердце в груди колотится, но не страшно, если Леви услышит, потому что кажется, чувствуется, что чужое бьётся в одном ритме с собственным. — Леви, — тихо шепчет Эрвин, привлекая его внимание. — Чего? — сонно спросил Капитан, не поднимая головы. — Ничего, если у меня появится ещё одна дурацкая привычка? — он медленно водил свободной рукой по спине Леви, немного соприкасаясь губами с макушкой Аккермана. — Какая? — он наконец-то поднял голову и посмотрел прямо в глаза Эрвину. Привычно холодные глаза выражали заинтересованность, слегка подрумяненное лицо так и говорило о ещё сонной размягчённости. Но он не был против движений Эрвина. Он был не против лежать здесь вместе с ним. Так может, он не будет против ещё одной вещи? Шальная мысль забралась в голову Смита и снова, как и вчера, он решил, либо сейчас, либо никогда. Коснувшись подбородка Леви, он ещё немного приподнял его лицо. Аккерман проследил взглядом за его рукой, но не сделал попытки отстраниться. Почувствовав растущую уверенность, пропорционально шаткости надежды, Эрвин наклонился ниже, почти соприкоснувшись лбами. Одним лишь взглядом он спрашивал разрешения, очерчивая чужие тонкие губы большим пальцем. Леви чувствовал всю нерешительность и шаткость этого момента. Какая ирония, сколь твёрд этот человек в своих убеждениях и стремлениях, сколь бессердечно отправляет людей на смерть ради будущего человечества, захоранивая каждого солдата в своём сердце, и насколько же он был не уверен в собственных действиях и в ответе на них. Грубые руки Командора слегка дрожали, движения ладони по спине стали нервными и отрывистыми. Он даже будто перестал дышать, а в глазах Эрвина, да и в каждом движении вообще, было столько потаённого страха, что Леви не смог сделать вид, что ничего не замечает. В принципе, делать вид и не хотелось. И он дал разрешение, поддавшись чуть вперед. Смит не верил своему счастью, не верил в реальность происходящего, не верил в чудеса, но чужие губы говорили об обратном. Начав неуверенно и нерешительно, он даже не стремился углубить поцелуй, просто наслаждаясь теплом любимых губ, не заметил, как одной рукой зарылся в волосы Леви, пропуская их сквозь пальцы, а второй забрался под куртку, исследуя сквозь рубашку крепкое тело мужчины. Но на этом он и остановился. Он просто… наслаждался и любил всем сердцем больше, чем могло бы сказать за него его тело. В этом поцелуе не было пышущей страсти, но чувств в нём было больше, чем во многих громких словах. Тихие вздохи, когда поцелуй разрывался, губы, до невозможности нежно исследующие друг друга, объятия, в которых Эрвин сжимал Леви и скомканная рубашка Смита в руках Аккермана. Слишком много для солдат в их положении. И слишком мало для людей, чувствующих друг друга едва ли не на инстинктивном уровне… — И давно, Эрвин? — тихо спросил Леви, пытаясь заставить успокоить гудящую голову, когда разорвав поцелуй, его просто прижали к себе. — Не знаю, Леви, но, кажется, с самого начала, — его руки по-прежнему окружали Капитана, даря тепло. — Запал на меня мокрого и грязного, стоящего перед тобой на коленях? — скептически подметил Леви, хоть в голосе и отсутствовали привычные стальные нотки. — У тебя странные вкусы. — Нет, — Эрвин мягко усмехнулся, буквально на мгновение стиснув Капрала чуть сильнее, — на того, кто летал на УПМ так, как никто прежде не летал. Видел бы ты себя со стороны. Знаешь, кажется, именно тогда я понял, что значат… «Крылья свободы». Леви не нашёлся, что на это ответить, но вытянув руку, стиснул рубашку на спине Эрвина, одним лишь этим жестом говоря о поддержке и благодарности за всё. Тишина не давила на нервы, они просто были вместе, понимая, что всё это — это практически всё, что они могут себе позволить. Боль, разделённая на двоих, становится меньше. Счастье — увеличивается в два раза. Осознание же реальности оборачивается клеткой для обоих. Но даже так… это было по-настоящему доброе утро. — Леви, — в его голосе снова пробилась хрипотца, — могу я сказать одну вещь? — Эрвин, — в голосе промелькнула усталость и какая-то обречённость. Откуда-то он точно знал, чего хочет Эрвин. Он просто это чувствовал, но… неозвученные чувства легче переносить, даже если ты чувствуешь их как свои собственные. И Леви страшился услышать их. Страшился… и в какой-то степени… услышать то, чего не слышал никогда, вознесённый всеми вокруг на пьедестал «Лучшего война человечества», хотел. — Прошу, — тихо произнес Эрвин. — Лишь раз… Это нужно мне… «Мне тоже нужно» — не ответил Аккерман, кивнув на слова Смита: — Хорошо… Снова тишина. Эрвин собирается с мыслями, снова не веря, что ему позволят и это, пока с губ не срывается такое простое, но значащее гораздо больше для них обоих, чем может уместиться в этих словах: — Я люблю тебя, Леви… «И я, Эрвин» — Я буду на твоей стороне до самого конца, — тихо отвечает Капитан, вдыхая аромат чужой кожи.