***
Каждое движение замирало на обрыве страсти, раскалываясь на междометие выдохов. Истома таилась во взгляде, слегка скучающем, но затягивающем в бездонный омут густой неги, в которой тонешь самовольно, словно сомнамбула под гипнозом. Сила притяжения скапливалась в одной точке, рассыпая по припухлым губам веер пальцев. Веки были сонно прикрыты, окутывавшая тьма кружила голову, распыляла в пространстве багряный аромат парфюмерии. Юнги дышал паузами, лениво сменяя позы. У него в руке вяло мелькал то граненый пряный флакончик, то кровавая шиповая роза, невзначай намекавшая о колкой натуре обладателя. Вспышки фотокамер яркие, словно освещающие непогоду в ночи молнии, сливались с выбеленной в платиновый блонд небрежно уложенной шевелюрой. Лишь реклама пикантных духов от лейбла Квишайн – томительная острота розы. Напрягаться не приходилось, априори зная, что он здесь – лучший, возглавлял список коронованных принцев и не шел другим на уступки, держа планку почти заоблачную. Юнги источал тягучее и тлеющее пеплом высокомерие, блюл трудоемкий саботаж наравне с дьяволом. Он давно не покорял вершины, ведь те сами падали ниц к его ногам, стоило лишь прищелкнуть пальцами, а после насмешливо пнуть, будто иссохшие по осени листья. Юнги не впервой забавляться с людскими душами. Отстегнув от наплывшего успеха порцию славы, он зазнался оправдано, но безнадежно. Заслужил, добиваясь всего поэтапно, самостоятельно и скрупулезно, с пеленок не зная похвалы или теплого слова, лишь зиму безразличия и от обиды превращающийся в мурашки мороз неучастия. Теперь же он разыгрывал финальную партию в шахматы, намертво повалив все пешки и разделив жизнь надвое: до и после, тогда и сейчас, шах и мат. Выкусите. Затянувшаяся фотосессия закончилась уже излишней похвалой и чрезмерно громкими возгласами. Черные полотна сорвались, ослепив белизной штукатурки, Юнги недовольно сощурился, предпочитая вздремнуть на диванном агатовом бархате. Жаль, дорогостоящий реквизит не для личного пользования. Пусть и всегда можно прикрикнуть, заставив ползать под ногами на коленях, но на сегодня Юнги слишком вымотался, подкрепившись кофе, ритуально сорвется на ком-нибудь позже. Бегло раскланявшись персоналу смутно-заметными кивками, он поспешил переодеться в собственное элегантное удобство и сменить крепко-кофейный макияж на беспроигрышное естество. Преобразившись в повседневный кэжуал, Юнги направился прямиком в главную залу компании, где уютно раскинулось небольшое кафе для персонала, обставленное сугубо классически, но и не обделенное элементами прелестного декора. Благоухающие цветы и веточки древесины как вестники хлынувшей на город весны и стремительной оттепели, постеры всемирно известных моделей в пример и подражание на белоснежных стенах, а из окна – просторный вид на оживленный Каннам, снующий туда-сюда занятой люд и резвые машины. Зацепив взглядом барную стойку, Юнги тут же заприметил нового бариста, так расхваливаемого сегодняшним утром в кругу коллег. С виду простой и заурядный, он умело, но лениво протирал столешницу, поочередно вздыхая и поглядывая куда-то в сторону, словно пытаясь найти там что-то важное, между делом увлеченно покусывая распухшую от треснувшей кожицы губу, затирая языком щиплющую рану. На подошедшего Юнги он среагировал заторможено, но доброжелательно, как полагал этикет, склонил голову в немом поклоне, пусть и без должного благоговения в глазах. - Капучино с двойным эспрессо, - даже не взглянув на доску с меню, учтиво сообщил Юнги свой ежедневный рацион. - Размер? – в ответ услышал низкий, смазанный усталостью голос, стерпел неосведомленность личных предпочтений. - Большой, - уточнил он, выложив на блюдечко купюры без сдачи. - Горячий, холодный? – допрос продолжился, а у Юнги уже скрежетали зубы от подступающего к горлу негодования. - Горячий, - в очередной раз сделав скидку на недавнее вступление в должность, сцедил очевидное, а после добавил. – Полагалось бы знать, у постоянных посетителей уже и не спрашивают. Звонкий грохот кассы, пересчет денег, затвор, отпечатанный свежий чек – рваная бумага. И взгляд холодный, сквозящий пустотой и безразличием. - Извините. Оказалось необходимым вздрогнуть и потрясти головой, чтобы отойти от кратковременного забвения. В груди неприятно закололо загнанными в глубины сознания воспоминаниями. Юнги успел уловить убористый шрифт на бейджике: Ким Тэхен. И вроде все обыденно и по-простому, а шквал забурлил нешуточный – задело. Пришлось обождать, гневливо вцепившись побелевшими пальцами в столешницу, побороть вспенившуюся бурю. А тем временем, именуемый Тэхеном бариста ловко управлялся с шипящим и пыхтящим паром кофейным аппаратом, заливал в стаканчик нужные пропорции и, зажав между зубов зубочистку, старательно выводил цветочно-тематический узор на бежевой пенке. Подал с пылу с жару, аккуратно оформленный, идеальный напиток. Даже не найти, к чему придраться. От досады закусив щеку, Юнги молча уставился на дымящийся кофе, а Тэхен, удостоверившись в отсутствии претензий, закинул на плечо влажное полотенце и принялся прочищать аппарат. Однако не тут-то было. От рутины отвлек визгливо-режущий крик возмущения и глухой стук опрокинувшегося стаканчика. Он покатился по стойке, сгустками выплевывая из небольшого отверстия кипящую жидкость, расплескалось по полу, попало на рабочий фартук. Замерев от шока и неожиданности, Тэхен еле оклемался, подняв нахмуренный недоумением взгляд на вдруг взбесившегося Юнги. - Что это за хрень?! – проорал тот вновь, вызвав своим поведением еще больше раздумчивой оторопи. - Простите? – не теряя лица, вежливо спросил Тэхен, но даже не шелохнулся с места, позволяя горячему напитку щедро заливать столешницу. - Это разбавленная кофе вода, а не капучино! И молока там больше, чем эспрессо, хотя я просил двойной! – посыпались на скорую руку выдуманные жалобы, абсурдные по существу, но удовлетворяющие внутреннюю истерику. - В таком случае, мне жаль, - у Тэхена с лица не сходило хладнокровное безразличие, он вновь толерантно поклонился, принялся нерасторопно очищать место разрухи. - В смысле жаль? Делай новый! – не выдержав смиренности бариста, Юнги сорвался чуть ли не на фальцет, впервые столкнувшись с подобным пренебрежением. - Тогда придется заплатить за вторую порцию, - выпрямившись, Тэхен не отрывался от уборки, кидая фразы нехотя, дежурно. – Вас никто не просил разливать эту. - Да ты охуел, что ли?! Я лицо компании, в курсе вообще, с кем разговариваешь? - Вполне, - согласно кивнул Тэхен, устало вздохнув. У него голова побаливала от криков, да и случайные посетители начинали оборачиваться, хотя им не впервой, завидев Юнги, те сразу разворачивались, зная, что там, где он – минное поле. – Можете, конечно, не платить. Сделаю еще один, вычтут из зарплаты, но в чем прок, если Вы все равно разольете и последующую порцию? Я же знаю, что не понравится, раз не устроила и первая. Сделав упор на сквозящее лицемерием «не понравится», Тэхен вскинул ледяной взгляд на тяжело дышащего, не знающего, куда выплеснуть сводящий мышцы гнев Юнги. Они столкнулись в роковом поединке: лед и пламя, спокойствие и ярость. Насмерть. - Я донесу на тебя директору, вылетишь пушечным ядром сегодня же вечером. Даже позабочусь, чтобы в самую захудалую кафешку на работу не взяли, - шипя коброй, из последних сил давил из себя желчь Юнги. На угрожающее заявление Тэхен не удосужился ответить, считая себя выше развернувшегося каламбура. Он хладнокровно выжал в раковину вымокшее в липком капучино полотенце, лишь язвительно помахал вслед, когда Юнги, пафосно выплюнув ядовитое «аривидерчи», скрылся за поворотом. Первый день на престижной работенке задался удачным знакомством и новообретенной ненавистью – ничего не попишешь. ...Несколько пролетов по широкой лестнице, не желая маяться в ожидании перегруженного лифта. Гулкий оркестр разыгравшихся нервов наяривал неутихающую шарманку, Юнги давно не встречался с подобным индифферентным хамством, отвык от волевых и характерных. Да какого вообще хрена?! Разрывало на части. В кабинет к неестественно задумчивому и будто даже печальному Чонгуку он ворвался штормом и грянувшими молниями с целью восстановить справедливость, которую сам же подкосил, слукавив первым. - Ты обязан уволить его! – без приветов и формальных излишеств – сразу к делу. Запахло неладным и ни к селу ни к городу проблемным, только вот Чонгук даже не придал значения, будучи занятым своими осложнениями. Обратив внимание вяло и неохотно, он чуть повернул голову в сторону разразившегося шума, а взгляд стеклянный, отсутствующий. Не слыша и не видя, директор смотрел вскользь и мимо, в поисках ответов на свои мучения, не желая разбираться с чужими. - Этот проходимец нахамил мне! Да еще и выставил идиотом на глазах всего кафе! Как он смеет, когда слово клиента – закон? Да еще, - Юнги выпустил надменный смешок, - какого клиента! Нахохлившись, словно индюк, он важно расхаживал по кабинету, сопровождая энергичные реплики не менее активной жестикуляцией, выплескивая в ушат все и сразу, однако мимо. Чонгук не улавливал, эгоистично абстрагировавшись от внешних раздражителей, даже попытался заткнуть уши пальцами, но отбросил затею, посчитав инфантильной. - Нет, я тебе говорю, увольняй его сейчас же! Я не потерплю такого к себе отношения. Что вообще значит «не буду переделывать, платите за вторую порцию»? – коряво спародировав тон обидчика, Юнги все не унимался, не скупясь на экспрессивную мимику. Укладка разболталась, пиджак сидел, будто криво, растрепались не только нервы, но и образ. – Да где это вообще видано-то, скажи? Так изгаляться, чтобы показать свое превосходство, которого и нет вовсе. Да он, тьфу, шавка! Раб общества, и не более! А гордыня заоблачная. Распирало еще и по той причине, что Юнги никогда не осмеливались перечить, даже чинные должностные лица натягивали маски искусственного почтения и раскланивались в пол. Публика его боготворила, кличила чуть ли не святым, не до чего было докопаться. Сошедший, словно со страниц любимых комиксов или любовных романов – национальный супергерой и принц на белом коне, пример для подражания. Он регулярно занимался благотворительностью, лично заведовал несколькими фондами помощи неизлечимо больным детям и инвалидам, навещал пару раз в год, торжественно фотографируясь на фоне бледных кукол для журнала. Вводил в массы здоровый образ жизни и выступал против пропаганды сигарет и алкоголя, поддерживал Гринпис, инициативно рекламировал культурные мероприятия. В общем, делал абсолютно все то, что воспринималось обществом как божеская дань и долгожданное благословение. Искренности во всей этой фальши, разумеется, не наплакал даже кот. Ее просто не было. Знакомые с истинной натурой приближённые попросту не рисковали открывать рот, заранее предвкушая каторжные последствия, а масс-медиа глотали и не давились, пожирали все, что красиво светится. Как полоумные сороки на блестящий хлам, ей-богу. Поэтому Тэхен, заделавшись первооткрывателем и выказав недовольство не скрыто, а в лицо и хлестко, произвел впечатление фееричное. Все еще крутясь по кабинету белкой, Юнги уже не был уверен, что парнишку стоит вытуривать так быстро. Хотелось потягаться, проверить, на что тот способен. - Да Чонгук, твою мать! – промолотив за раз всю тираду, он остановился прямо перед лицом ушедшего в астрал босса, замахал перед ним руками. - М-м?.. – соизволив издать хоть что-то, подобное человеческой речи, Чонгук взглянул скучающе. – Ну чего? - Ты не слушал, не правда ли? Смущенно опущенные ресницы и отсутствие реакции подтвердили сказанное, Юнги тяжело опустился на стул, не сдержав измученного выдоха. Сил не осталось – выпотрошили. Да и что тут еще сказать, отпало желание даже ругаться. - Я попросил уволить Тэхена, - вполголоса повторил Юнги, потирая виски. - Неужели? – неподдельное удивление нервно позабавило. – Почему же? - Ай, - но Юнги лишь отмахнулся, успев построить несколько другие планы на многострадальную новехонькую душонку. – Забудь, я погорячился. Ты чего сегодня сам не свой? В руководстве, что ли, сдвиги? Не справляешься? А вот тут вышло по больному и с натиском, Чонгук мигом насупился, возвращаясь в строй властного и собранного начальника, огрызнулся: - Не в том дело. Со всем я справляюсь. Пусть и вступив в должность еще неоперившимся птенцом, на Чонгука возлагали большие надежды. И не только отец, но и вышестоящие компании, считали не столько конкурентом, сколько многообещающим союзником, мысленно дружили и уповали на мир, на который Чонгук, откровенно говоря, срал и не закапывал, пока разжиревшие старики, застряв в ретроградном движении прошлого поколения, грели плешь на курортном солнце заработанных богатств, в то время как он носился сломя голову, зараженный идеями и реформациями, пытаясь обустроить все как можно более современно и свежо – аллегорически. Однако, наконец, наткнувшись на золотую жилу, он столкнулся с проблемой заполучения, временно впал в томительное уныние. Ощетинившись на секунду, Чонгук поник вновь, сгорбив плечи. От испытующего Юнги неловкий жест не ускользнул, пусть и преисполненный высокомерия, со старым другом он позволял себе расслабиться и на время сорвать маски. - Тогда в чем же? - Не летит мне в руки пташка, - Чонгук мечтательно вздохнул по обновленному новаторскими талантами агентству. – Хоть об стену бейся, не знаю, как заманить. С последней встречи прошло уже почти две недели, а от него ни слуху ни духу. - Кем же ты так прикипел, что аж голову кружит? – скрыв проскользнувшую тревогу конкуренции за едкой усмешкой, Юнги вальяжно откинулся на кресле. - Да какая разница. Я даже не хочу каркать, сам увидишь, если вдруг получится, - и вновь вздох на грани с отчаянием, взгляд, устремленный в потолочную пустоту. Чонгук нервно теребил запонки на рубашке, раскачивался. - Что же получается, ты просто ждешь с того самого времени и бездействуешь? – сжалившись над совершенно потерянным другом, Юнги уместно поддержал разговор. - Он ведь сказал, что подумает... - И что? – найдя брешь, Юнги приосанился. – Нужно же брать штурмом, а не ожиданием. В чем прикол сидеть на жопе и причитать? Гук, - доверительно опустив руку на дружеское плечо, - на тебя не похоже. В ответ – молчание. И вдруг даже некоторая обида за нащупанную слабость во всегда стальном стержне. В этот раз Чонгука в действительности подкосило, что воспользовались им, а не наоборот. Да ну, к черту! - Думаешь, идти на абордаж? – прищурился он заинтересованно. Черные зрачки блеснули былым огоньком энтузиазма. - Хочешь, не совру? – почуяв перемену, Юнги наклонился ближе, распознал знакомый запах горелой лучины. – Мне похуй. Секунда на драматическую паузу, две – на осмысление. Вражеские танкеры ипохондрии повержены с тыла. Парни по-дружески рассмеялись, вмазали друг другу пару шутливых тумаков. - Да пошел ты! – в порыве выкрикнул Чонгук, захохотав еще громче. ...И кто бы что ни говорил, а их устоявшийся союз не развалишь, здесь уж, как-никак, сыграли годы и морали, преодолели все препятствия.***
За последние двенадцать дней Чимин ни разу не выходил на улицу. Забившись пылью в диванные подушки, пролежал недвижно несколько суток кряду. Он почти не ел, лишь побирал крохи, завалявшиеся в холодильнике или раскиданные по полкам. Внутри разливалась морями третья банка кофе из запасов на черный день, булькала и оседала под глазами бессонница. Чимин не противился настигающей депрессии, торжественно смыл прописанные таблетки в унитаз и посмеялся над бушующим сливным бочком. Нервные окончания обострились и обнажились, надламывая каждое движение. Ему было больно думать. Потому что мысли – главные враги и убийцы, они закрадывались в глубины сознания мохнатыми тарантулами, копошились среди запутанных клубков и нащупывали тугие узлы, пытаясь разворошить, рвали некоторые нити. И тогда человек трещал по швам, перевоплощаясь обратно в корявую выкройку с торчащими отовсюду ворсинками. Гора иголок и ткани – не более. Чимин забыл, что такое жить, повинуясь забвению. В тот самый последний раз, когда он сорвался на очередную плотскую выходку, на плечи обрушилось необъятных величин уныние, с каждым шагом оно становилось все тяжелее и тяжелее, замедляло ход, перегружало спину. До дома Чимин добрел с глазами на мокром месте и блоком крепких сигарет подмышкой. Он редко позволял себе стираться мелом, но душа просила драмы – и она ее получила. В прокуренном одиночестве и безликих стенах, с которыми так приятно разговаривать по ночам. Чимин остался совсем один. Внешний мир с упоением поливал грязью, а внутренний, должный зваться домашним и семейным, наплевал с высокой колокольни. Родители разочаровались окончательно, благополучно вернувшись к насущным заботам, а Чимин кис просроченным молоком в четырех стенах, на него давил воздух. И ведь не к кому было обратиться, негде искать поддержки. Речи Чонгука не воодушевили, а лишь раздосадовали: он вновь услышал то зазубренное, что транслировалось из уст в уста будто дословно. Правда, в чонгуковых дифирамбах золотой вышивкой по солнечному сплетению тянулась восторженная искренность, даже чрезмерное обоготворение. Случилось так, что Чимин проглотил слишком много незаслуженного бальзама, подавился и не смог переварить. Дойдя до дома, он понял – не лесть, а ошибка. Он не такой, каким считают: хуже, бездарнее, гнуснее! Не заслужил. Не достоин. Не тот. Отчего стало еще омерзительнее, ожесточилась самокритика, поднялись идеалы. Чимин самостоятельно отождествил себя с пылью и сигаретным пеплом, хотел стать лучше, но в итоге задыхался собственными же домыслами. Игра не стоила свеч, однако Чимин жил из крайности в крайность, от настроения к настроению, почти на грани. Брошенный и жизнерадостный, охладевший и улыбчивый – справлялся болезненно, натужно. Все чаще думал о разбитом вдребезги будущем, в котором дряблая кожа и наркотическая зависимость, а еще снимки не в портфолио, а в истории болезни. Белоснежный конец среди стеклянно-добрых лиц с сочувствующими глазами. Пуф. Вместо антидепрессантов глотается снотворное. Чимин все еще не может уснуть, мысленно бьется в истерике – высохли слезные железы. Еще утром он пытался начать с чистого листа, с хрустящими суставами и горем пополам, поднялся с дивана, чувствуя пока хиленький, но долгожданный прилив сил и желание стать лучше. Дело оставалось за малым – выбраться на ярко освещенную улицу и вновь в путь – покорять вершины. Однако все закончилось на стакане воды, который затрясся в дрожащей руке и разбился, заплескав свежевыстиранную одежду. Тогда Чимин поранил ступни, размазав по полу кровь вместе с пеплом... ...Были случаи, когда он мог провести в подобном состоянии несколько недель, а то и месяцев. Обычно вытаскивала работа и обязанности, из зоны комфорта выгоняли взашей, хлеща по щекам и засовывая в контрастный душ, чтобы оклемался. Только сейчас Чимин остался у разбитого корыта, безработный, бесперспективный – ни с чем. А тем временем, исхудалые, поддерживающие жизнь припасы сходили на нет пусть не стремительно, но верно. Из блока вытряслась последняя пачка, иссякла за вечер. Снаружи смеркалось сливовыми красками, больше не выжигало глаза. И Чимин решился. Свершать подвиги не собирался, лишь дойти до неприметного магазинчика через два квартала от дома. Как-никак, а тоже победа. Закутавшись в черную худи с капюшоном и пропустив через себя все беснующиеся порывы ветра, он отправился в недалекий, но мучительный путь. Никотиновая ломка и скрученный в трубочку желудок вынуждали, на страх и риск отправляя на растерзание стервятникам. Сквозь выкрученную на полную музыку Чимин и не услышал, как сзади к нему незаметно подкрались, дыша в сгорбленную спину взвинтившимся безумием. Холодной и склизкой от пота ладонью зажался намертво рот, кадык конвульсивно дернулся, ощутив остроконечное лезвие на горячей пульсирующей коже. Чимин хотел было закричать, но не успел.