дурочка

      Громкий стук прошелся тучной вибрацией по текстурной деревянной стойке – две ладные ладони звонко шлепнулись прямо перед вздернутым носом бариста. Тот даже не дрогнул, лишь перевернутой галкой выгнул бровь.       - Внимаю.       Лицо Юнги вытянулось, вновь встретившись с непотребным безразличием к своей персоне эквивалентным хамству. Казалось, он никогда не сможет привыкнуть к особенностям тэхенова характера. Театрально вздохнув, король погорелой драмы плавно выгнулся, то ли разминаясь, то ли весьма выигрышно демонстрируя завидные навыки растяжки.       - Ну что, готов к сегодняшнему вечеру? – елейно вытянув губы, он фамильярно промурлыкал, нарочито раздражая, нежели искусно флиртуя.       - Безусловно. Пригоршня зомби с острыми чипсами и новая серия «Валькиного деда» ждут меня сегодня с распростертыми объятиями. А Вы о чем? – с толикой недопонимания состоялся обмен колкостями.       Тем временем Юнги раздувало от негодования, фыркнув, он демонстративно отвернулся, приняв деловитую позу.       - Вообще-то, я о договоренном заранее разговоре тет-а-тет. Сегодня и без уступок, вспомнил?       Не придется соврать, сказав, что у Тэхена на световой скорости промелькнул обрывок давнишнего упоминания о чем-то подобном и катастрофически срочном, как выразился тогда инициатор, однако он в упор и даже при ближнем рассмотрении не понимал – чего ради? Их жизненные тропы заведомо разветвлялись разнобойной глушью, в которых совершенно разные приоритеты и истины, цели и принципы, так какой же между ними может быть диалог, учитывающий интересы обеих сторон, да еще с глазу на глаз? Тэхен опасливо колебался, однако был оставлен без выбора.       Немедля закрыть кофейню, покончив с мелочными подсчетами расходов, и всецело ввериться прожорливому мучителю – таковую судьбу беспрекословно начертил ему Юнги.       - Естественно, я помню, - осветив лицо смиренно кроткой улыбкой, Тэхен с оглушительным грохотом, так же, как незадолго Юнги шлепнул ладонями по столешнице, захлопнул звенящую кассу. – Пару мгновений, и я буду полностью в Вашем распоряжении, - взгляд его оставался зверски непроницаем.       Будто бы удовлетворившись, хотя не сполна, результатом, разводчик фарса ответил ироничным искривлением губ, затем гордо прошествовал к уединенному столику у затемненного сумерками окна, где замер в напряженном ожидании. Изнутри слегка колотило горячим возбуждением, пусть до сих пор было не ясно – от нервов или предвкушения.       Юнги все еще не мог себе признаться, но, откровенно говоря, он до сих пор не знал, о чем собирался говорить. Дав себе условную фору в несколько дней, он думал, что сумеет решить накопившееся вопросы и недоразумения, касательно неприкосновенной личности новоиспеченного бариста, но пролетел перед своими же принципами и заморочками сокрушительно и со свистом. Он мучился от жажды испить всю тэхенову подноготную и не опьянеть, сохранив презентабельность, хотя даже не ведал, с чего начать разговор.       Юнги давно разучился вести беседы дружеские, а не светские. Ему были чужды компанейские пьянки поздней ночью после работы в теплом обществе старых знакомых, радушные искренние застолья и наслаждение от облегчения, испытываемое лишь в моменты самых близких и душевных исповедей с родным сердцу человеком. Сердце Юнги давно зачерствело, обзаведшись комом червей, сожравшим все человеческое.       Ладони малодушно вспотели, а взгляд затерялся в редеющих красках скучного городского пейзажа за окном. Часы отбили десять вечера – официальное завершение рабочего дня; картонные стаканчики мягко стукнулись о выглаженную чистой тряпкой столешницу, Юнги растерянно поднял взгляд, одернув в задумчивости прилипшую к губам руку. Тэхен скромно возвышался над ним, уставший и недовольный, но все же самовольно приготовивший из последних сил финальный на сегодня кофе.       - Простой капучино с одним шотом эспрессо, - он нарочито безразлично подвинул к Юнги его порцию. – Простите, на ночь, говорят, много кофе пить нельзя. Вредно для сердца, - еле удержавшись от колкости, что прогнившему сердцу Юнги уже ничем не поможешь.       - Садись, - в ответ вместо благодарности, и даже не притронувшись к свежесваренному в котле раздражения и утомленности напитку.       Покорно послушавшись, Тэхен сел, водрузив на колени небольшой рюкзачок с личными вещами, всем видом показывая, что в любую секунду готов вскочить и бежать галопом от злосчастного инквизитора его собственного вероисповедания: мира и покоя в тихой гавани привычной обыденности.       - Надеюсь, это ненадолго, и Вы сразу перейдете к делу, - не обнаружив признаков зачина столь срочного и не терпящего отсрочек разговора, начал Тэхен. – Я все же надеюсь успеть посмотреть пару-тройку серий до полуночи, чтобы иметь силы подняться к завтрашней утренней смене.       Все же опасливо отхлебнув подслащенного кофе, Юнги сощурился, посмаковав на языке землянистый молотый, посмотрел в даль, с упертой издевкой избегая сверлящего тэхенова взгляда, и только после соизволил ответить.       - Наверное, плохо спишь? – взмахнув ресницами, он наконец заприметил сероватые синяки собеседника, больше напоминавшие хронические. – Попробуй снотворное, помогает до тех пор, пока не вызывает привыкание. Я вот давно сдался, перевожу тюбиков двадцать тонального крема каждый месяц.       - Вы вроде хотели о чем-то...       - Да, поговорить, - резко оборвав уже изрядно приевшийся вшивый вопрос. – Я знаю. Я просто... пытаюсь просто разговаривать, понимаешь? Как это делают обычные приятели по завершению рабочих будней.       - Но мы с Вами не приятели, - медленно процедив сквозь зубы, Тэхен подался вперед, выкипая ядом. Он яростно давил желание плюнуть в сделавшегося вдруг мнущимся, тянущим кота за хвост, даже отдаленно жалким Юнги. – Что ж, если Вам больше нечего мне сказать, то я...       Не стерпев, Тэхен в спешке начал подниматься, не ему разбираться с тараканами истеричной разбалованной модельки, не в этот раз. Тряпкой для пола и плечом-промокашкой он в своей жизни уже побывал, хватит.       А Юнги даже не шелохнулся, сцепив руки в замок и уйдя в себя так глубоко, что больше не имел понятия, как вернуться из недр тленной бездны на землю. Сквозь прикрытые, дребезжащие веки, он разглядел бессовестное неповиновение, нашелся лишь приказом.       - Сидеть! – надломлено, почти отчаянно рявкнул Юнги.       Ведь ему, черт побери, было что сказать, он многое хотел узнать, раскопать, подковырнуть когтем, насолить, а может... и вовсе лишь побеседовать. Неожиданно найдя в Тэхене себе равного, разглядев в потаенных мыслях и желаниях почти что себе подобного, Юнги безнадежно нуждался в человеке. Обычном, простом, житейском, не замаранном лицемерием глянца и подиума, но, будучи не в силах признать правду, он терял и ее – последнюю отдушину своего жиденького существования.       Которая, вздрогнув от леденящего жилы возгласа, неуклюже пошатнулась и выронила из рук только что так бережно прижимаемый к груди рюкзачок. Тот шмякнулся на пол, зазвенев молнией, и выплюнул наружу сноп белоснежных листьев – чернильных рисунков с беглыми пометками и пояснениями к текстуре, цвету и исполнению. Наряды поражали своей элегантностью и вниманием к деталям, были выполнены с исключительным вкусом и гармонией, не кричащие, но и не наводящие скуку, они были сочные, вкусные и спелые, словно молодые яблоки.       Юнги вмиг загорелся, кинувшись подбирать растерянные драгоценности вместе с ошалевшим от стыда Тэхеном, однако, в отличие от зардевшегося юноши, он был в восхищении. В шоке, восторге, экстазе... Юнги давно не видел и не испытывал подобного. Это было схоже с оргазмом, настигшим внезапно, с паточным вином, мягко ударившим в голову, и с ранней детской страстью, когда впервые воочию узрел показ мод и моментально понял, в чем его призвание.       - Тэхен, это... это твое? – не в силах совладать с заикавшейся речью, промямлил Юнги. Он успел собрать парочку бесценных эскизов и теперь бережно разглядывал каждую складочку, каждый филигранно выведенный узор, словно узнал в них второе пришествие. – Это изумительно.       - М-мое, - сконфузившись и разом забыв об уединенных планах на вечер, прожевал Тэхен. – Да какая вообще разница. Юнги, отдай, - вдруг споткнувшись о звания, совершив непоправимую ошибку.       Взрывавшиеся в глазах Юнги фейерверки тут же потухли, сменившись язвительным кострищем, он не хотел, но привычка и статус вынуждали зацепиться.       - Мистер Мин, я бы попросил, - холодом надавив на каждое слово. Он резко вскинул голову, на губах прорезалась недобрая ехидна. – Это мы что же, малыш, забываемся? Я не пойму, чего это ты так растерялся, я обнаружил нечто запретное? Или, может, секретное? Не удивлюсь, если именно поэтому ты так цепляешься за Чонгука, ха. Точно, как я мог так облажаться, ты ведь за этим сюда и пришел, верно? Хотел прославиться, воспользовавшись добродушием босса. Говори!       От поистине детской и болезненной обиды у Тэхена побелели губы, задрожал не вырвавшийся наружу шквал брани, а ногти до вмятин впились в ладони. На глазах у Юнги он порвал все, что успел подобрать с пола, а оставшееся пнул грязной подошвой к его исцелованным самим дьяволом ногам.       - Да пошел ты, - со стеклянной пленкой застывших в глазах слез. – Ублюдок.       ...Как только шуршащий водоворот двери-вертушки остановился, и вдалеке затихло эхо нетвердых шагов, Юнги безмолвно упал в ворох израненных произведений искусства. На еще целостный, задетый лишь кофейными пятнами, помятый эскиз обрушилась одинокая капелька соли.       А ведь Тэхен прав – ублюдок. Самый настоящий.

***

      ...На другом конце линии наступило хриплое молчание, помешкав, кто-то закопошился:       - Пак Чимин у меня.       - Что? Кто Вы?! Алло? Алло!..       Пип-пип-пип...       Мозг натужно заскрипел, безуспешно пытаясь отделить явь от разыгравшегося воображения, разум подсказывал, что здесь какая-то чрезвычайно комичная ошибка, вероятно, информация несуразно просочилась во внешний мир, и теперь кто-то пытался глупейшим образом подшутить над еще зеленым, только-только оперившимся директором.       Однако ошибки быть не могло, как и столь неразумной оплошности. Звонок был совершенно реальным и устрашающим, повисшей пыльной завесой в воздухе угрозой.       Чонгук закопошился, отмахиваясь от натянутых гудков, словно от мух. В сердцах отбросив все еще стенающую трубку, он не нашел иного выхода, как ринуться вон из офиса, вмиг оттарабанить шесть пролетов по звенящей лестнице и вылететь на удушающий простор улицы, где вой моторов и визг клаксонов заполонили сознание. Ультразвуком зазвенело в ушах, откуда-то поодаль раздавались ухающие деловые разговоры, змеями заползали в ушные раковины и растворялись в пространстве. Чонгук яростно хватал ртом пыльный воздух, дверь черного хода с металлическим лязгом захлопнулась за спиной. Кто-то засмеялся, резво гавкала собака, телефонная трубка все еще гудела, одиноко повиснув на пластиковой пружине провода. Мелькавшая перед глазами картинка закружилась спиралью.       ...Он пришел в себя только в полицейском участке, рассеянно отвечая на простейшие вопросы и все еще мелко трясясь от каждой новой трели телефонных звонков. Округлые стекла очков заляпались и запотели от лихорадивших нервов, выпито было уже полгаллона воды, подташнивало от переизбытка жидкости.       - Я повторю вопрос еще раз, мистер Чон, прошу, соберитесь, - раз за разом, одно и то же, по заколдованному кругу, чуть ли не давясь приторной учтивостью, вопрошал молодой офицер с неряшливой ершистой щетиной и нездоровым оттенком синяков под глазами. – Вы точно не слышали никаких отличительных звуков на фоне? Говоривший не произносил больше ничего, кроме оглашенной фразы? Может быть...       - Да, да, господи, блять, да! – рывком переведя взгляд со столешницы на мужчину, Чонгук сорвался, отхаркнув слова вместе с плевком желчи. У него мелко тряслись руки.       - Мистер Чон, я прошу Вас сохранять спокойствие, мы делаем все, что в наших си...       - Вы делаете лишь то, что допрашиваете меня около часу, без остановки заполняя какие-то вшивые бумаги! Я уже все сказал, все! Сколько можно бездействовать, когда Пак, мать его, Чимин сейчас у какого-то психа хуй знает где! Я требую, чтобы вы сейчас же завязали с этим бесполезным дерьмом и вычислили уже, наконец, номер, с которого звонил этот отморозок!       Перейдя чуть ли не фальцет, Чонгук заглох так же внезапно, как вздыбился. Повисшая в офисе гробовая тишина прерывалась лишь неловким покашливанием и учащенным дыханием эмоционально выпотрошенного директора, но тут... Клаксон. Чонгуку на миг почудилось, вновь начала гудеть голова, бешено забилось сердце, и в памяти пристыжено стрельнуло, словно загорелась спичка, зашкварчало и потухло.       - Черт побери... клаксон. Я слышал... слышал голоса, чей-то смех, машинные моторы. Это... это была улица. Говоривший звонил из телефонной будки!       - Браво, - подобревший вдруг офицер торжественно захлопал. – Вы значительно облегчили нам поиски, мистер Чон, - и тут же обратившись к раззевавшимся коллегам, - Всем быстро за работу, прошерстить все до единой телефонной будки в центральных районах Сеула и пригородах! Марш!       ...Они отыскали ее, когда уже смеркалось. Стоявшая в красном мареве угасающего дня будка казалась дьявольским предвестником, одинокая, она спряталась на задворках местного рынка, закутавшись в сень густо растущих деревьев. Торгаши и зазывалы уже паковали нераспроданные за день продукты, закрывали широкополыми тентами худенькие лавчонки и скороговоркой обсуждали минувший день, в карманах залихватски позвякивала мелочь.       Чонгук мялся поодаль небольшой группы офицеров, что изучали каждое подозрительное пятнышко, слой за слоем снимали отпечатки с телефонной трубки, понимал, что – тщетно. Каждый день здесь проходили кучи людей, заинтересованно заглядывали, трогали, оставляя несметное количество частичек ДНК, созванивались по необходимости и совершенно не пытались скрываться. В отличие от таинственного похитителя, что даже не просил выкуп, не шантажировал и не требовал правосудия, но зачем-то заявил о себе. Мотив был, увы, не ясен. Следствие было в тупике, Чонгук – на взводе.       Выкурив подряд три сигареты, он не уставал отплевываться от засевшей под языком сажи, неустанно переговаривался по телефону с секретарем Каном, нервозно расхаживая из стороны в сторону, и привлекал внимания куда больше, чем флегматичные детективы в гражданской одежке. Сначала Чонгук отдавал указания касательно работы агентства и приготовлений к показу, после же перекрикивался с оставшимся за главного Юнги, швырялся проклятиями и был на грани отчаяния, в конечном итоге отключил мобильный, оставив равнодушными десятки рабочих сообщений и неясностей.       Раздраженный долгим ожиданием, он попытался вклиниться в процесс расследования, но был отвергнут ледяной вежливостью и даже понимал, почему. Чонгук и так поставил всех на уши – лезть не следовало.       Только вот бездействие было не в его характере. Украдкой перекочевав поближе к сворачивающемуся рынку, он выловил доброжелательным взглядом одну из безумолку трещавших тетушек, обескураживающе улыбнувшись, прилип с расспросами, словно жвачка.       - Дамы, добрый вечер. Как продвигается местная торговля? Слышал, у вас одни из самых сочных фруктов в Сеуле, - потихоньку заговаривая зубы, Чонгук добился расположения, лукавил заинтересованностью, разбрасываясь комплиментами, на что получил смущенные смешки и парочку божественных благословений.       - Не будете против, если я задам Вам несколько вопросов? Я тут, видите ли, друга разыскиваю, он весьма импульсивный, боюсь, мог сгоряча попасть в неприятности.       Закинув удочку, Чонгук всецело был готов к бою. Повезло, рыбка клюнула, энергично отозвавшись на просьбу.       - Конечно, конечно, милок, для тебя все что угодно. Как друга-то звать? – засуетившись, тетушка уже начала скидывать в мешок всевозможные фрукты, настойчиво всучивая Чонгуку, но тот вежливым жестом остановил ее, одарив мягкой, хотя и сквозившей фальшью улыбкой.       - Благодарю, не утруждайтесь. Его имя сейчас не так важно, меня больше интересует, не видели ли Вы сегодня в районе десяти дня юношу, возможно, в темной одежде, заходившего вон в ту телефонную будку?       Тетушка надолго задумалась, поджав тонкие, ярко-лиловой ниткой накрашенные губы, оглядевшись в поисках помощи, потеребила пышную шевелюру. Чонгук затаил дыхание, покусывая щеки, мысленно он был на грани молитвы.       - Говоришь, это твой друг был? – проворчала тетушка, вдруг нахохлившись голубем. – Знаю я его, часто тут якшается. Только он пропащий человек, не хочу наговаривать, но, думаю, что у него есть проблемы с наркотиками. Бывает, приходит к нам за продуктами, а глаза вот такие, - растопырив веки пальцами, - широченные, как у сумасшедшего, весь трясется, ни слова не обронит.       Ярко-выдрессированная чонгукова улыбка дрогнула, но не убавила лучезарности. Пересилив сдавливавший горло крик, он небрежно поинтересовался:       - И что же, знаете, где этот человек живет?       - Конечно, - будто слегка обидевшись, что в ее осведомленности по части местных жителей усомнились, буркнула тетушка. – Вон в той многоэтажке, на третьем этаже за углом есть небольшой балкон, он там часто появляется. Вы меня уж простите за такие подробности, но, - она заискивающе поманила Чонгука пальцем, сконфуженно пробормотав, - иногда он любит светить там своим достоинством.       - Да что Вы говорите! - у Чонгука вырвался сдавленный смешок. В груди заклокотал то ли победоносный рев, то ли визг напуганной свиньи.       Горячо поблагодарив старушку и вложив ей в передник туго связанную трубочку купюр за информацию и молчание, тайком бросился к указанному дому, чтобы заявиться к вышеупомянутому индивидууму на чашечку чая незваным гостем.       Отчего-то интуиция подсказывала Чонгуку, что Чимина он там не обнаружит.       После минутного раскатистого сбивания кулака о входную дверь злоумышленника, ему все-таки недоброжелательно отворили. В зазоре появилась сначала отросшая ореховая челка, а после мутноватый темный глаз, испещренный мелкими ниточками лопнувших капилляров. Пересохшие, расслоившиеся отмершей кожей губы вяло зашевелились:       - Что надо?       - Тебя мне надо, выродок, - прошипев сквозь зубы, Чонгук одним рывком на взбушевавшемся адреналине распахнул дверь и впился худосочному незнакомцу в плечи, вмазав того в стену и неаккуратно скомкав тонкую кожу. – Отвечай, где Чимин, ублюдок.       Не успев даже оправдаться, с размаху прилетело по челюсти, хрупкая кожа раскололась, оросив рот кровью. Незнакомец сплюнул под ноги, засверкав алыми разводами на зубах, засмеялся.       - Да ладно, отыскал все-таки. Очень жаль, крошка, но ты опоздал. Твой денежный мешок упорхнул и совершенно не обещал вернуться.       - Что это все значит?! – заревев не своим голосом, Чонгук встряхнул парня вновь, заставив болезненно поморщиться и закряхтеть, изъеденное наркотиками хлипкое тело давало о себе знать. Против здорового, крепко сложенного Чонгука не было никаких шансов, он это понимал, поэтому предпочел сдаться с миром, замахав трясущимися руками, словно белым флагом.       - Давай так: ты меня сейчас отпустишь, и мы начнем все сначала, - скрежещуще прохрипел он, закашлявшись кровью.       Пусть и не сразу, но Чонгук послушался, не сводя, словно хищник с добычи, бдительного взгляда, настороженно ослабил хватку.       - Спасибо, - возмущенно одернув скомкавшееся, висевшее мешком, тряпье, он глянул волком исподлобья, прочистил горло. – Чон Хосок, рад встрече. К сожалению, она вышла не совсем такой, какой я себе представлял.       - Кто ты и где Чимин? – напряженно свистя воздухом сквозь раздуваемые ноздри.       - Я же сказал: Хосок, рад знакомству. Обычно далее следует взаимное рукопожатие, «очень приятно» и тому подобное, - запоздало осознав, что Чонгук не Чимин и перед ним так же запросто размахивать красной тряпкой без увечий и последствий не получится, Хосок заметно присмирел. – Ладно, я уже понял, что это не твой случай. Я давний друг, близкий, если хочешь. Но, видишь ли, в жизни иногда так выходит, что один поднимается на вершину, а другой остается в дураках и сводит концы с концами.       - Ближе к делу, зачем ты мне позвонил? – вновь враждебный рык.       - Да расслабься ты, мать твою, напрягаешь, - по привычке развязно, хотя и с долей осторожности, Хосок прошествовал к своей излюбленной кладези – столу с сокровищами. Поспешно набив трубку, затянулся крэком. – Он сам ко мне подвалил несколько дней назад, жаловался на тебя и какого-то сталкера, а сегодня мы чутка посрались, и он удрал. Между прочим, из-за того, что я хотел, чтобы он вернулся к работе, а не просиживал у меня легкие. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я поэтому и позвонил, пока Чимин еще у меня ошивался, а где он сейчас, - Хосок развел руками, - не имею понятия. Как в воду канул.       Силясь переварить информацию, Чонгук истомленно привалился к стене. Спесь мигом испарилась, остались лишь нотки разочарования и растоптанной гордости. Ему пора было принять поражение.       - То есть ты хочешь сказать, что все это время Чимин был у тебя, кидал наркоту, а потом вы поссорились из-за его нежелания возвращаться в агентство, и он успешно смотал удочки, растворившись в тумане, когда где-то на свободе все еще блуждает настоящий сталкер?       - Ага, - Хосок невозмутимо затянулся, выдув густой шар дыма.       - Дай-ка, - не сводя потерянного взгляда с пола, Чонгук поманил Хосока двумя пальцами, тот понимающе, словно курица наседка, подал страдальцу трубку, обильно поджег содержимое. Илистый жгучий дым ободрал глотку, но Чонгук сдержался, пропустив наркотик глубоко в легкие, выпустил серое облако, а казалось, что остатки развороченной души и подступающего невроза. – Чудненько... Очаровательно просто. То есть все это время мы даже шли по ложному следу...       - Забей, красотка, эта дурочка сама припрется, когда прижмет. Он долго не гуляет.       Но Чонгук уже не слушал, растворившись в вязком действии крэка, он качался на прибрежных волнах тихой гавани, уплывая все дальше и дальше в глубины покореженного сознания.       ...Когда спустя несколько часов, наконец напавшие на хосоков след полицейские ворвались в его захолустье, того и след простыл, как и разоблачающих улик в виде всевозможных сортов увеселительных препаратов.       Этой ночью Чонгук не спал, его щедро накормленный таблетками организм крутило и выворачивало, кости ломало, немели ноги, и мутилось зрение, а в воспаленном сознании ютилась лишь эгоцентричная мысль о неминуемом фиаско весеннего показа.       Все это время Хосок оставался поблизости, стирал испарину и не разрешал терять сознание. Истерия продолжалась до самого утра.

***

      Колотило. Озноб скапливался в костях и пробирался в кровеносные сосуды, гонимый по всему телу за миллисекунды. Капало с чернявых крыш и безбрежного капюшона, скатывалось по трубам и застревало в носоглотке. Небольшие зловонные лужи скапливались около поребриков, мешаясь с мочой и грязью, разбрызгивались неосторожной обувью случайных прохожих.       Вымочило. Насквозь промокшая одежда вторым слоем кожи прилипла к продрогшему телу, капюшон и карманы не спасали от продувавшего внутренности ветра, а хлюпавшие кроссовки заплетались, то и дело норовя наступить друг другу на мыски.       Избило. Душевно и морально, хотя и ощущалось всецело физически. В груди, небрежно залатанное сердце, пыхтело от потуги не разорваться вновь; саднило и резалось под ложечкой, желудок крутило не слабее штормовой бури; раскаленные от слез глаза давно не различали дороги, лишь размытое нечто, к которому уже битый час силился прийти.       Чимин не знал, куда и зачем, он просто шел, повинуясь инстинкту самосохранения, плутал закоулками и надеялся, наконец, найти пристанище, где не будут читать морали и заставлять учить законы, только пригреют и погладят по вздыбившейся шерстке, научат любви и заботе, а не жестокости и безразличию.       Дождь лил, казалось, уже вторые сутки, бумерангом отражая чиминово эмоциональное состояние. Сломленность, неустойчивость, нестабильность, сокрушение. Протяни ему хоть кто-нибудь руку помощи и поделись искренностью, а не фальшью, присутствовавшей в ежедневном диетическом рационе, Чимин бы расцвел. Он был бы готов свернуть горы и вброд перейти океаны, лишь бы дарованная небесами амброзия не прекращалась. Лишь бы с ним попросту были искренни. Однако, к сожалению, в его мире слизи и двуличия подобное было редкостью, ценностью на вес золота, словно ебанной Мона Лизой, загадку которой никто так и не сумел постичь.       Чонгук говорил, что хочет помочь, хотя на деле его интересовали лишь престиж и деньги. Хосок утверждал, что хочет поддержать, хотя на деле отправлял в котел головной боли и нервных срывов. Сми... что ж, сми кричали, что так будет лучше, если Чимин сгинет, сойдет со сцены, исчезнет и больше никогда не вернется. И Чимин последовал совету последних.       Покинув логово Хосока, он прихватил с собой несколько увеселительных, сгреб в охапку наспех взятые из дома вещи и стащил небольшую пачку измятых купюр, что нашлись под кроватью. Не густо, но вполне хватило бы на безбедное существование около недели, пока не отпустит и не надоест побираться по скисшим трущобам. Только вот Чимин не спешил искать ночлег или покупать еду, он знал, что на каждом перекрестке, за каждым поворотом и в каждом темном углу его могли поджидать присланные Чонгуком легавые. Осознавал, что даже в столь потрепанном и замаранном виде его могут узнать, пристыдить и тогда уж точно навеки изгнать из общества. Поэтому спокойному отдыху от навороченной шумихи Чимин предпочел шныряние по кислым подворотням и бедным районам, где у людей не то чтобы не было гроша в кармане, чтобы приобрести телевизор, а не было даже желания интересоваться внешним миром, в то время как собственный раскалывался на куски.       Невдалеке загавкала шавка, призрачно напомнив о том, кто Чимин есть на самом деле. Выдохнувшись, он грузно привалился к скользкой стене, опустился на пожеванные грязью картонные листы, подложенные здесь явно не для чужеземцев, а, вероятно, для узкого круга обывателей, приспособившихся к уличной жизни без уютного крова и привычной домашней еды, для которых небо издавна заменяло крышу над головой, а жесткая земля – мягкую кровать. Отбросив мысли о возможной утренней кровавой расправе местного контингента, Чимин опрокинулся на сырые раздавленные коробки и прикрылся промокшим до нитки рюкзаком, будто щитом. Он настолько устал, что в полудреме иронично понадеялся, а вдруг повезет, и его примут за своего...       ...Раннее утро пробудило острой полосой света, бившей в глаза рыжим солнцем. Веки боязливо затрепетали, а брови недовольно насупились, бессовестно прерванный, хрупкий сон испарялся, возвращая к заплесневевшей реальности и скопившейся в складках одежды влаге. Понадобилось несколько натужных мгновений, прежде чем воспоминания выстроились в хронологическую цепочку и ужаснули до горячей испарины. Перед тем, как рассекретить свое пробуждение, Чимин на пробу, мелкой щелочкой приоткрыл глаза.       И с размаху врезался в апельсиновую цедру разгоревшегося рассвета. Краски, казалось, затопили все пространство, мощными лучами разогрев подворотню, еще вчера казавшуюся нерадиво-черной и безнадежно-угрюмой. Пока еще сонное сознание мигом оккупировали воспоминания: о безликой холодной квартире, в которой все с лоском и шиком, но без души и сердца; о нестерпимой усталости и неожиданной помощи, будто даже честной, без лукавства; о густом табачном дыхании на шее и бесцельно дымящемся не выпитом чае. В конце концов, о точно таком же рассвете, разделяемом двоими: Чонгуком и Чимином.       Восхищенный вздох сорвался с губ с привкусом сожаления, Чимину все еще было сложно кому-либо верить.       Все же решившись, он настороженно приподнялся, с удивлением заметив, что накрепко закутан в теплые шерстяные одеяла, под головой изодранная, с пухом навыкат и желтыми разводами подушка, а рюкзак с личными вещами мирно привалился к стенке. Запоздало бросившись к нему и прошерстив все содержимое, Чимин, даже с некоторой обескураженностью, не нашел и следа пропажи денег или личных вещей. Все еще судорожно подрагивая от ночной бури, он принял сидячее положение и, словно защищаясь, прижал рюкзак к груди. Горло неприятно покалывало от пережитого холода, Чимин закашлялся.       Тут же за скоплением сухих, по-видимому, новых коробок, из которых был сооружен небольшой шаткий шалаш, раздалась шустрая возня. Из-за баррикад выглянуло изрезанное морщинами и впалостями, скорчившееся, словно изюм, но добрейшее лицо старика. Его иссохший рот разверз беззубую дыру, вероятно, должную походить на добродушную улыбку, в руках он держал дымящуюся консервную банку и пару потрескавшихся пластиковых ложек.       - Добрейшее, - прошепелявил старик, заковыляв к изумленному Чимину. Он вручил ему ту самую банку, внутри которой кипело и булькало что-то красное, отдаленно напоминавшее соус для кимчи. – Поешь. Уж не знаю, что привело тебя на улицу, но, если не будешь хорошо питаться, долго не протянешь. Ты вон, какой хиленький, - сипловато рассмеялся старик, вновь показав свою улыбчивую черную дыру.       - Прошу прощения?.. – еле выдавив, Чимин залепетал, будто пристыженный первоклассник у доски. – А Вы... Вы кто? И что все это... значит? – обведя руками самодельное лежбище. – Я не понимаю.       - Кушай-кушай. Не задавай вопросов, дитя, - пропустив мимо ушей оробелые вопросы, старик вновь подтолкнул к Чимину шипящую банку. – Не бойся, это, и правда, кимчи, точнее, оставшийся от него маринад. Выходит неплохой суп в холодную погоду. Риса у нас, к сожалению, нет, но, - пошарив по карманам затертой куртки, он выудил половинку зачерствелого хлеба, - это поможет утолить голод.       Пусть и несколько растерянно, но Чимин все-таки принял стариковское подаяние и, забыв о гордости, жадно впился в обильно смоченный горячим соусом хлеб. Вспомнив, что не ел уже больше суток, он принялся поглощать еду с таким наслаждением, которого не испытывал даже, когда искусно запеченный снежный краб таял у него на языке в одном из мишленовских ресторанов. Тогда дорогостоящее мясо казалось ему пожеванной резиной, не имеющей вкуса, а сейчас прокисший маринад представлялся королевским кушаньем.       - Приятного аппетита, - по-отечески усмехнулся старик, присев рядом на картонные подстилки. – Ты у нас не задерживайся, дитя, видел, деньги у тебя есть, да и одет не дурно. Уверен, что слывешь не обычной сошкой, а персоной в общественных кругах значимой, так что не пропадай надолго. Возвращайся, птенец, к близким. Тебя есть, кому ждать.       Размеренная хриплая речь взращенного мудростью улиц старика лишь изредка прерывалась возмущенным хлюпаньем и чавканьем, Чимин упорно молчал, но, вылизав последнюю крошку, не выдержал. Он выпалил почти что обиженно:       - Пожалуйста, разрешите мне остаться у Вас. Мне не к кому больше идти, честно. Меня совсем не ждут.       Старик задумчиво почмокал сухими губами, туманно вглядевшись в рассветное небо, которое будто бы поведало ему о самом сокровенном и потаенном чиминовом секрете, а после наклонился так близко, что его несвежее дыхание забралось в ноздри, а сморщенная, покрытая болезненными коричневыми пятнами рука, ободряюще ухнула на плечо.       - Подумай-ка еще раз, дитя. Хорошенько.       ...Спустя несколько часов после радушного приема в небольшом поселении на первый взгляд бездомных и бедных людей, хотя, на самом деле, одних из самых счастливых и богатых на всем белом свете, Чимин вновь брел по пыльным улочкам, заковыристо петляя меж дворами.       Вчера он думал, что весь мир его предал, а сегодня нечаянно убедился в обратном. По счастливому стечению обстоятельств. Совершенно случайно. Ненароком.       Так, он шел... шел за тридевять земель, туда, не знаю куда, ища то, не знаю что.