дурочка

      Он проснулся в липком поту, со скрипучей сухостью во рту и воспаленными, раздувшимися глазами, болезненно реагировавшими на щедро-яркий солнечный свет. В груди саднило какое-то вязкое ощущение подавленности, нежелания вылезать с кровати и возвращаться к неотложным делам, требующим постоянного надзора дотошного директора.       Чонгук попытался проморгать вялость, но лучистая молния света врезалась в сетчатку, пронзив, словно иглой. Зашипев, он бросился обратно в ворох одеял и подушек, забился в самую глушь, куда не добиралось солнце. Во всем теле ощущалась неведомая раннее организму слабость, пропало рвение творить и действовать, улетучился боевой запал.       Чонгук беспомощно застонал, проклиная тот день, когда разрешил себе слабость, не на шутку разозлившись на Чимина, отдаться во влияние наркотиков и забытья. Потому что легче нихрена не стало. Его будто сожрало и выблевало собственное тело, восприятие реальности замылилось, стало угрюмее; Чонгуку стала ясна простейшая истина: почему люди употребляют наркотики.       Иного выхода не было: нужно было срочно взывать к рассудку и воскрешать силу воли, насильно вытянув себя из состояния полудохлой амебы, тащиться в душ, где отмаливать грехи и постепенно восстанавливать хронологию событий минувшей ночи.       ...Поначалу это легкий туман, замедленные движения, потеря концентрации, а после глуповатый смех, какая-то возня, смена обстановки. У Хосока внезапно почему-то две больших сумки, они куда-то едут, кружится голова, скачут блики светофоров перед глазами. Они оказываются у Чонгука в квартире, долго выясняют отношения, блистают навыками сарказма, перебрасываются взаимной иронией, а потом Чонгук запивает головную боль вовсе не обезболивающим, а маленькой горькой розовой таблеточкой в виде ракушки. И тогда его заносит, шатает, прилипший к небу язык затрудняет речь, и рефлекторно сжимается челюсть. Сердце бьется так часто, будто при лихорадке, потеют ладони, становится объемным воздух...       Чонгук нахмурился, окатив себя ледяной водой из душа, растряс брызги по всей кабинке. Струи стекали по обнаженному телу мелкими водопадами, выравнивая сбившиеся биоритмы. Настроив дыхание на глубокое и медленное, Чонгук отбросил воспоминания о пугающе-желанных ощущениях, сейчас ему были важны детали.       Плывущий перед глазами рябой потолок, осоловевшая усмешка и почти лихорадочный бред, неосознанно рассказанный тому, кому не следовало. Под действием небольшой дозы экстази, Чонгук проговорился обо всем, что гложело, что роилось невысказанными проблемами на самой поверхности. Он помнил, как его мягко и терпеливо выслушали, погладили по колючему затылку, уверив, что все обязательно будет в порядке, хотя и без тени эмоций, механически улыбаясь и вбрасывая стандартные фразы, Чонгук почему-то поверил. Он не получал поддержки извне, даже самой искусственной, поэтому, послушно проглотив, остался удовлетворен и зачерствевшим куском хлеба.       Наутро он плохо помнил содержание их разговора, скорее его оттенки, настроение. Это было что-то томно-тягучее, ноющее и тяжелое, то, что поселилось глубоко в клетке ребер и не желало видеть свет. Это было побитое и израненное, жалкое существо, слабость, которую Чонгук никому не показывал. Его семья, его обида, его обязанности.       Всепоглощающее стремление стать лучшим дало корни и вскормилось еще с детства, когда впервые принес контрольную с плохой оценкой, и его выпороли ремнем. Боль от хлестких отцовских ударов запомнилась надолго, оценки стали лучше, достигли своих высот, однако не нашли поддержки. Тогда Чонгук пошел дальше: занялся тхэквондо, приносил в дом медали одну за другой, окончил школу с отличием, а после и Сеульский национальный университет с красным дипломом, но... родители все еще безразлично пожимали плечами. А разве их сын мог закончить иначе? В них не было ни капли гордости, заслуги Чонгука они воспринимали как должное, само собой разумеющееся. И сколько бы он не бился, все еще чувствовал себя непризнанной родителями вошью, не приласканной и не пригретой.       Став самостоятельным и заняв пост отца, Чонгук вовсе сделался жестким карьеристом, перфекционистом, не терпящим осечек и оплошностей.       Только вот появившийся в его жизни взбалмошный, эксцентричный Чимин стал той самой огрехой, разрушившей аналитически выстроенный план должного идти в гору бизнеса. Растоптал чонгукову гордость и практически довел до ручки, заставив опуститься до низов, искать успокоения в том, что некогда считал неприемлемым.       Казалось бы, так просто...       - Ты слишком много думаешь, брат. Это вредно, - уже удобно обосновавшись, со смаком потягивая сигаретку, подначивал Хосок.       - А ты много куришь и жрешь наркоту пачками. Самое странное, что я даже не знаю, что вреднее... – зависнув где-то между вторым и третьим измерением, заторможено парировал Чонгук. Он разглядывал разводы на потолке, потерянно откинувшись на диване.       - Это хотя бы приносит мне удовольствие, в отличие от твоих загонов, - обиженно хмыкнул Хосок. Он искренне не понимал таких, как Чонгук, людей – они бились башкой об лед, словно стая отупелых рыбешек, а толку же никакого, зато результат – пагубный. В его понимании жизнь стоило провести размеренно, с удовольствием.       - А как же последствия... – правильно наученный и выдрессированный манерами, Чонгук все же не понимал. Их мировоззрение расходилось параллелью и круто заворачивало в противоположные стороны.       - Херня. Все равно оба умрем молодыми, я от химии, ты от стресса. Ничья.       Их краткие диалоги потихоньку начинали сходить на нет, устав от препираний и откровений, Чонгук стал засыпать, сквозь слипавшиеся веки видя лишь чиминов образ, скалящийся ему в ответ, плюющий в лицо и невинно хлопающий угольными ресницами. Ухмыльнувшись, Чонгук стер воображаемую слюну тыльной стороной ладони, негласно признав, что сам ненароком повис на собственноручно подкинутом крючке.       - Так ты не знаешь, где Чимин? – вновь вяло поинтересовался он, неотложно капитулировав в морфеево царство.       - Сказал же уже, - сердито огрызнулся Хосок, но тут же заткнулся. Приметив скукожившуюся на диване беззащитную тушку Чонгука, он смягчился, хоть и нехотя, накрыл того пледом. В какой-то степени ему было даже жаль измученного директора, ведь от Чимина (шипением кобры) Хосок услышал о самом дьяволе, сатане, завлекающем в ад, а на деле получил лишь железобетонную оболочку, которую оказалось очень легко протаранить щепоткой карманной магии.       - Вернется он, не ссы. И все же не безразличен он тебе, гаденыш, по глазам вижу.       Нависнув мрачной тенью, Хосок еще с минуту понаблюдал за тем, как утихомирившийся Чонгук забавно подергивался во сне, уже начав пускать слюни на подушку. Разоблачающее зрелище. Раздумчиво поскребя подбородок, Хосок воровато оглянулся. Инстинкты жулика со стажем неспешно проявляли себя, а желание выжить орало благим матом на всю черепную коробку. Ему непременно нужны были деньги, чтобы оплатить уже начавший издавать нотки трупного зловония (не исключено – собственного, если не поторопится) долг и отыскать новую халупу, в которой можно было успешно скрыться от наступавших на хвост легавых.       Приняв незамедлительное решение, Хосок наскреб по ящикам и карманам ни много ни мало нужную сумму, опустошил чонгукову сигаретную пачку и, отсалютовав, без тени сожаления успешно скрылся. Ему не впервой, иначе давно закончил бы в яме.       ...Позднее, вышедший из бодрящего душа и обнаруживший пропажу Чонгук долго и истерично смеялся. Иного исхода он и не ожидал.

***

      Тем временем в Квишайн царила анархия, ведомая точно распаленным вдохновением бесом – Мин Юнги собственной персоной. Он носился ураганом по всему агентству, окрыленный пропажей звезды программы, строил по струнке и раздавал тумаки направо и налево, однако впервые оставался непредвзятым и снисходительным, порой даже одаривая везунчиков священными советами перед грядущим показом, кои превозносил, словно небесную манну.       Только в привычной рабочей кофейне Юнги затихал, тусклой тенью мешаясь с оживленным окружением, не произнося ни слова, лишь шелестел нужной купюрой по стойке и в ответ так же безмолвно получал душистый ежедневный напиток. Тэхен, пусть и не таил обиду, будучи не лыком шит, разумно таился. Он знал, что часть эскизов попала к Юнги в руки, подозревал, в чем заключалось его воодушевление, и поэтому попросту выжидал подходящего момента, услужливо выполняя свою работу.       Они разыгрывали смехотворную войну с наперед известным результатом – ничьей, ибо силы распределились поровну, умело лишив оппонента шанса на выигрыш.       Юнги зверел при мысли, что его превосходят, но ночами тайком от всех захлебывался беззвучными слезами. Вспоминая истоки, он терял контроль, с кожей сдирая окровавленную безжизненную маску тщеславия. Перед глазами рысью бежали картинки, вырвавшиеся из глубин отравленного подсознания. Замурованное детство. Реки горя и отчаяния. Недостаток внимания. Опустошенность. Изгнание.       Непринятие его как личности, отвержение юношеского выбора.       Консервативные родители желали, чтобы он стал врачом или юристом, пахая за гроши, увяз в рутине, чтобы нашел ту самую приличную и единственную, безукоризненно подчиняющуюся любому слову мужа, чтобы наградил их сворой одаренных внуков, что будут прислужливо заботиться о своих бабушке и дедушке, пока сын пропадает допоздна без сверхурочных, чтобы прожил отведенный богом срок скучно и обыденно, не отсвечивая. Но Юнги выбрал тропу славы и шоу-бизнеса, денег и скандалов, шума и содомии. Он пошел наперекор святому из святых, – родителям – отчего навеки вечные лишился их крыла и опоры.       Знакомый с Чонгуком еще со старшей школы, когда тот неопытным карапузом бегал в средней, Юнги заранее выстраивал хитросплетенные связи, подлизывался к отцу мальчика и нагло втирался в доверие, все ближе подбираясь к лакомому кусочку, пределу его мечтаний – агентству Квишайн. Через тернии к звездам Юнги достиг желаемого, осуществил то, что раньше казалось лишь эфемерной дымкой витающих в воздухе фантазий, стал лицом компании и правой рукой директора, но сделало ли это его счастливее? Поначалу слава опьянила, затянув сладострастием пошлости в цепкие объятия, но, когда эйфория рассеялась, осталась лишь пустота. Юнги не стал счастливее ни на грамм.       Поэтому, случайно разглядев в Тэхене призрак собственного прошлого, былой запал, страсть к любимому делу и неугасаемое вдохновение, Юнги струсил. Испугался, что Тэхен перегорит абсолютно так же, как когда-то давно и он, оставив после себя лишь обугленный ошметок без души. Извратившись до предела, Юнги предал собственные цели, поддавшись коммерции, приобрел неумолимую скуку и безжалостный характер.       А теперь, временно отрастив срезанные крылья, носился по агентству как угорелый, выполняя долг, которым когда-то пренебрегли его родители: реализовывал не свою – чужую мечту. Втайне надеясь, что таким образом сможет искупить многолетний грех гордыни и омрачившей сознание мании величия.       ...Сумеречно прикрытые жалюзи заколыхались в преддверие очередного ураганного буйства, еле уловимо задребезжал пол от проехавшего мимо габаритного грузовика, кто-то яростно забарабанил в дверь, визгливо перекрикиваясь с не умевшим сдержать натиск секретарем Каном.       Юнги ворвался в кабинет как обычно, громогласно и без разрешения; Чонгук лишь устало вздохнул, поправив позолоченную оправу на переносице. Прислонив ладонь ко рту, он самозабвенно сверлил безынтересным взглядом пыльное пространство, разбросанные по столу бумаги с самого утра оставались не тронутыми. По сути, Чонгуку было плевать. Не подумав ни о последствиях, ни о трудившихся вместо него не покладая рук подопечных, он решил отменить показ накануне, сухо прочитав с листа заготовленное сообщение по громкоговорителю.       Ярость, разочарование, непонимание, словно три всадника апокалипсиса, разом охватили здание. Взбешенный, Юнги сумел первым добраться до эгоистичного босса – бесчеловечного душегуба всей их упорно выстраданной карьеры.       - Я задам только один вопрос, - спокойно начал он, предусмотрительно заперев дверь на ключ. – Какого, блять, хуя?!       Даже не моргнув, Чонгук лишь усмехнулся, коротко передернув плечами.       - Смирись, Юнги. Показа не будет, так же, как нет и Чимина.       Чтобы беспощадно не сорваться, Юнги перевел дыхание. Бурлящее в груди варево напоминало раскаленную лаву, он впервые был настолько разочарован своим другом (или, уместнее было бы сказать, компаньоном).       - Обоснуй, - выдохнул он, замерев сплошным натянутым нервом.       - Тут нечего объяснять, друг мой, - прочистив горло и выпрямившись в кресле, нерасторопно начал Чонгук. – Публика требует хлеба и зрелищ, а без Чимина получит лишь кукиш с маслом, да даже без – зачерствелую, плесневелую гренку, чтоб его! Без него агентству конец, кранты, капут, сечешь? – взъевшись не на шутку, у Чонгука капюшоном кобры раздувались ноздри. – И, прошу, отъебитесь от меня все с дальнейшими расспросами на эту тему. Я уверен, за дверью уже выстроилась очередь, а ты их чертов гонец, посланник с привилегиями и без очереди. Естественно, кому же еще дозволено перечить боссу? Ты начинаешь забывать, Юнги, кто тут главный, и я бы попросил тебя вспомнить. Пока что по-хорошему.       Остолбенев от услышанного, Юнги лишь немо хлебал ртом воздух. Казалось, все будто ополчились на него, словно стая оголодавших стервятников, разом наплевав на статус и формальности. От Чонгука, будучи старше, он ни разу не слышал ни одного неуважительного слова, а теперь пришлось не просто выслушать, но и стерпеть, проглотив густой ком дерьма, которым его накормили. Губы прорезала ошеломленная усмешка, гнев внутри трещал накаленными головешками, но не имел права выхода, разъедая изнутри внутренности. Юнги отступил на шаг, на два, затем обескураженно распростер руки.       - Вау, Чонгук. Просто охренеть, как ты изменился после вступления в должность. Кажется, у птенчика пробились перья, а? Нет, ты не подумай, - предвосхитив чонгукову реакцию, расшатанный стол и изодранные бумаги, Юнги вновь напомнил о своей капитуляции, подняв повыше раскрытые ладони, - я не пытаюсь язвить, я просто... удивлен. Да, наверное, это подходящее слово. Честно говоря, я даже в каком-то смысле горжусь. Ты всегда был весьма забитым мальчиком, шел на поводу у предков, стремился к идеалу, но... Кажется, кто-то сорвался с цепи, черт, - раздосадованный, Юнги рассмеялся, искренне, но нервозно.       - Соблюдай чертовы рамки, - подавшись вперед, прошипел Чонгук. Ему уже порядком надоело, что им помыкали, когда он в неведении улыбался кукловодам в лицо, послушно выполняя указания.       - Но почему сейчас-то, Чонгук, - пропустив мимо ушей сказанное, Юнги продолжал. – Почему именно тогда, когда нужно взять быка за рога и бороться за место под солнцем, ты решаешь все свернуть и сдаться из-за какого-то психованного пацана? Конечно, он безобразно талантлив, и его присутствие на показе, несомненно, подняло бы Квишайн на новый уровень, но мы же и без него справимся! К тому же, неизвестно, чем он мог бы накидаться и что вытворить на подиуме? У нас от иголочки готова новая коллекция, с пылу с жару висит в гримерных – это новый фасон, цвет, вкус весны, глоток свежего воздуха среди однотипных копий, такого раньше еще никто не делал! А закрыть показ, - разгорячившись, он вцепился в рубашку, разболтав воротник, - чего мне стоит это сделать, как и обычно? Чем я хуже?       - Как и обычно, - ехидно выплюнул Чонгук. – Вот именно, что «как и обычно!» Ты посредственный, Юнги, смирись с этим. Да, вылизанный до лоска, да, отработанный до превосходства, правильный, клишированный, самый настоящий идол модельного бизнеса, по которому можно писать учебники, но мне нужно не это! Мне нужно то, что заставит публику задохнуться от восторга и отвращения одновременно, то, отчего у них голова слетит с катушек, отчего СМИ настрочат массу противоречивых статей, и тогда наши рейтинги взлетят до небес. Никому не интересно совершенство, люди нуждаются в адреналине.       Наступившая в офисе тишина отбивала ритм двух взбешенных сердец, грозившихся выпрыгнуть из груди от переизбытка эмоций. Слова Чонгука зарядили прямиком в солнечное сплетение, разом отомстив за все, что некогда слетало с оскверненных уст Юнги. Прикрываясь безупречностью, он прятал закомплексованность в самые темные шкафы души до тех пор, пока Чонгук бессовестно не выпотрошил содержимое, обнажив открытые раны, вывалив их на ковер, напоказ.       - Знаешь, - голос Юнги еле уловимо дрогнул, - мне кажется, ты возлагаешь на него слишком большие надежды. Ты идолизировал Чимина так же, как меня публика. Вот увидишь, он не оправдает ожиданий. Или просто разрушит все к хуям. Хотя он и так уже это сделал.       Заглянув в глаза друга, Юнги не нашел проблеска озарения – это была все та же слепая, непробиваемая одержимость. Грустно пожав плечами, он больше не нашелся, что еще добавить. Было очевидно, что Чонгука переубеждать бесполезно – он крепко увяз в трясине.       - Бывай, Чонгук. Всего хорошего, - вяло развернувшись на каблуках, Юнги удалился, сгорбив спину.       За дверью его встретили сворой любопытных галок, накинувшись с еще не остывшими претензиями и беглыми расспросами, однако в ответ жаждущие справедливости не получили ни грамма эмоций. Вжавшийся в стену секретарь Кан сконфуженно отвесил дрожащий поклон, но тоже удостоился лишь бесцветного взгляда в свою сторону. В этот раз Юнги принял поражение, разбив об ожидания все стандарты.

***

      Фонарный столб размазал грязную лужу тусклого света на тротуаре, выловив из тени одинокую, покрасневшую от холода руку. Изредка мелькавшие машины пыхтели на неровных дорогах заброшенного района, кислятина стухших овощей растворилась в воздухе кислородом. Чимин медленно открыл глаза, пытаясь принять реальность такой, какая она есть, не задавая вопросов и не удивляясь. Он знал, что перебрал вчера далеко не спиртного (а, может, далеко не вчера) и догадывался о последствиях. Подавив тошнотворный приступ рвоты, Чимин принялся растирать замерзшие конечности, стараясь глубоко дышать через рот, запрещая носу улавливать провоцирующий запах помоев.       Оглядев сначала себя, он поспешно проверил вены, – чисто – похлопал опустевшие карманы, найдя лишь рассыпчатую горстку табака и прилипшую к изнанке жвачку, попытался выползти из мрака, обнаружив несколько саднящих царапин на ногах и пару синяков на шее.       Окрестности, также, не воодушевляли. Чимин оказался в одном из самых бедных районов Сеула, где в вечной депрессии доживали свои годы, мечтающие о суициде старики, и круглые сутки побирались и дебоширили местные алкаши и наркоманы. Часто заморгав для прояснения зрения, он распознал свой ночлег рядом с мусорными баками, приметил очередного маргинала, пребывающего в беспамятстве, на одном из них.       - Эй, - хрипло позвал Чимин. – Давно я тут лежу?       - Что? Морская свинка заговорила? – отрешенно поболтав головой в воздухе, ободранный парень безрезультатно пытался найти источник звука.       - Чего, блять? Какая я тебе морская свинка? – недоуменно протянул Чимин, начав сомневаться в правильности решения завязать разговор с человеком, пребывающим под кайфом. – Сколько я тут времени провел, говорю, не знаешь?       Парень доброжелательно кивнул на вопрос, с пугающей, не сходящей с лица легкой улыбкой, надолго задумался.       - Морская свинка тут дольше, чем попугайчик. Попугайчик пришел два дня назад, и они с морской свинкой подружились. Они говорили о жизни и красивых моделях... – он на секунду запнулся, нахмурившись, пока Чимин с ужасом на лице пытался отрезветь и тщетно разобраться в произошедшем. – А еще морская свинка говорила о кролике... Что он ей нужен, и что она скучает, но считает, что все ее предали, даже кролик...       - Ясно, чувак, - расслышав в бредовом монологе завуалированный химией, неуместно просочившийся наружу скрытый смысл, Чимин попытался тут же пресечь дальнейшую болтологию. – То есть попугайчик или как там тебя. Спасибо, что приютил и... удачи, что ли.       - Пока-пока, морская свинка.       Чимин стремительно удалился, спрятавшись в тени пустынной улицы от мутного фонарного света, а потерянный парень продолжил равномерно раскачиваться верхом на мусорном баке, приглушенно напевая детскую жуткую песенку. Передернуло, от осознания собственного положения на груди сделалось тошно, сказочный кролик из уст бывалого наркомана приобрел человеческие очертания, прорезалась личность.       Всю эту неделю Чимин пытался яро бороться с признанием того, что нуждался в помощи, но каждый раз в минуты кратковременного просветления сознания ему совали правду в лицо, больно ударяя по носу, словно нашкодившего кота. Неприязнь к себе же закралась под кожу, въелась стремительным желанием исправиться. Чимин не знал, состоялся ли многообещающий показ после его позорного побега, светится ли очередной скандал на первой полосе новостных порталов или он слишком высокого о себе мнения и о проблемной модельке-психопатке попросту забыли. Похорони его общество, всем дышать стало бы легче.       Чимин даже рассмеялся: приглушенно, согнувшись вдвое, неподдельно искренне. Да, ему было весело. Весело от мысли, что люди желают ему смерти, а он продолжает жить, выползая на свет божий из самых склизких и зловонных закоулков города, вновь широко улыбается ядом и не перестает творить, неустанно восхищая изголодавшуюся публику. И в этот раз он поступит точно так же, обхаяв с головы до пят ненавистников и расцеловав в обе щеки поклонников. Не сдастся ни сейчас, ни потом.       Вспыхнув запоздалой эйфорией, Чимин бросился на поиски телефонной будки.       Дрожащими руками он сжимал скользкую трубку, что гортанно гудела около уха, натягивая струны нетерпения. Наконец, раздался победоносный щелчок, на другом конце провода хрипло произнес измученный бессонницей голос:       - Да, слушаю.       - Чонгук, - тревожные нотки смешались с нарастающим возбуждением. – Ты нужен мне. Забери меня.