только между нами

Острый, почти позабытый запах камышей ударяет в нос, едва Сэюн выглядывает на террасу. Если честно, ему никогда не нравилось это место — глотать пыль душного города куда привычней. Единственная причина, по которой он оставался здесь когда-то, исчезла летним утром где-то между строк истрёпанного томика детских сказок, одиноко лежащего на пыльной книжной полке за приоткрытой дверью. Сухой цветочный запах тянется по полу, будоража воспоминания. В чём счастье шагать теперь по росяной траве босыми ногами в поисках мелких клеверных соцветий, зная, что в тихой угловой комнате они останутся лежать, никому ненужные? — Сэюн! Он резко разворачивается. Хозяин приветливо машет ему рукой: — Что ты здесь делаешь? Пошли в дом. Он не умолкает за длинными россказнями вовсе неинтересных парню деревенских новостей, попутно наливая Сэюну крепкий чай и пододвигая маслёнку на старом тюле цветной скатерти, некогда служившей шторой — а тех нет на окнах. Хун боялся полумрака. Настукивающие нехитрый ритм в стёкла ветви деревьев будят грусть и приносят нежный аромат. Сирень почти расцвела. — Тут осталось всё, как раньше, — говорит хозяин, вторя его мыслям. Сэюн кидает взгляд в полутёмный коридор, ведущий в гостиную, и инстинктивно поджимает под себя ноги. — Извини, что оставил после себя такой бардак. Нужно было покрасить пол перед тем, как съехать. — Ничего страшного. После вас здесь никто не жил. А я решил ничего не переделывать — на всякий случай. Вдруг вернётесь. Вернёшься… — Неловкая пауза, в которой Сэюн обжигается, отхлёбывая из кружки, и молча рассматривает мокрое пятно, расползающееся по скатерти. Не появлялся. Но был. — Ну, я пойду. — Парень выслушивает извиняющийся тон. — Ты здесь надолго? Сэюн качает головой. — На пару дней. — Если выдержит. Он запирает за хозяином дверь и оборачивается на цепочку странных следов на полу, удаляющихся в гостиную. Неслышно проходит босыми ногами вдоль лиловых пятен в форме ладоней, вспоминая тот вечер, когда Хун назло ему обмакнул по локоть руки в краску и наставил клякс после того как Сэюн наотрез отказался красить пол в гадкий фиалковый. А затем парень молча оттирал ладошки взрослого ребёнка под его заливистый смех. Парень до сих пор может видеть дразнящую улыбку Хуна, расписавшего стекло бессмысленными узорами, а в воздухе стоит резкий запах растворителя, к которому примешивается сладость небольшой связки пахучей сирени, что появилась на его столе поутру после ссоры. Существует масса вещей, которые ненавидит Ким Сэюн, однако он был слишком привязан к Хуну. А в его присутствии мирился и с теми деталями, что привыкли окружать этого человека. Они не на двух противоположных полюсах — однако слишком разные. Сэюн равнодушен к цветам и не любит все оттенки фиолетового — у Хуна в комнате целый гербарий за толстым стеклом и аметистового цвета линзы, из-за которых он внимательно смотрит на Сэюна. Наверно, это и есть что-то вроде чувств — но Сэюн никогда не задумывался над этим. Бросая любимую работу и уезжая за город он хотел скрыться на какое-то время от депрессии, однако вовсе не планировал задержаться почти на полгода в сердечном клапане небольшого цветника, украшенного проворными худыми пальцами перепачканных краской рук. Хун пел целыми солнечными днями — либо пугливо безмолвствовал, глядя в заплаканное окно. Кажется, его голос так и застрял в дереве рассохшейся рамы, вылетая нотами железных скоб в подставленные ладони молчаливого Сэюна, прикрывающего форточку от свежести сквозняка. Голос исчезал в закате дня и звучал с новой жизненной силой рано утром, когда сонный Сэюн в соседней комнате и хотел бы закрыться подушкой, чтобы доспать остатки ночных грёз — но вместо этого садился в кровати и слушал нескончаемые песни на выдуманном языке. О чём? Хун только пожимал плечами на вопрос. Оттеснял парня плечом и строптиво сдирал занавески с окон. «Ты делаешь мой дом похожим на клетку». Сэюн в сердцах шёл ставить на огонь остывший чай и рассматривал опавшие листья на пожелтевших обоях. А ты делаешь мою жизнь похожей на безумие. Уже сделал — с просторными рукавами белоснежной туники, свисающими до пола, со следами на полу, нежно расцветающими сиреневыми пятилистниками; с кислым барбарисом осторожных поцелуев в запястья, что тот подарил парню однажды вечером, когда Сэюн зашёл к нему в комнату включить настольную лампу, как обычно. Хун не засыпал без света. Не сразу, но Сэюн потянулся к нему в ответном порыве, и едва не рассмеялся. Тот уже спал, уткнувшись лбом в подушку и глубоко дыша. Парень прилёг рядом. Его утренний сон, напротив, беспокоен и тревожен. Когда Сэюн открывает глаза, веки Хуна подрагивают в напряжении, на лоб тревожной волной наплывают складочки, наконец он открывает глаза так решительно и быстро, словно до этого лишь притворялся спящим. И начинает петь — тихим воркующим шёпотом. — Что? Ты это только что сочинил? Обо мне? Хун кивнул. Дважды кивнул. — Но что за зима в сердце, Хун?.. — Сэюн улыбается чуть насмешливо, но ласково. — Это так похоже на меня? Тот неуверенно пожимает плечами. — Наверно, да. — Кажется, ты растопил во мне всё что только можно, включая сердце. — Вместо признания. Сэюн тянется к его лицу, но тушуется — зрачки из-за дурацких аметистовых линз смотрят на него слишком пристально. — Ты можешь закрыть глаза? Хун послушно прикрывает веки, однако едва тёплое дыхание начинает щекотать его губы, как хитрые щёлочки глаз снова продолжают свою насмешливую слежку за Сэюном, и он отвешивает парню лёгкий щелчок по лбу. — Чего разлёгся на моей кровати? Вставай давай, — руки выдирают из-под Сэюна одеяло, и парень кубарем катится на пол. В этом весь Хун. Он закидывает ноги парню на колени — «на, массируй», и тут же выдирает загорелую суховатую лодыжку из рук Сэюна. Тот чувствует шероховатые отрывистые прикосновения пальцев на своей скуле, мочке уха и губах, но отстраняться не спешит. Маленький ребёнок с лицом взрослого мужчины, он толком не умеет выражать собственных чувств, а Сэюн не форсирует события, боясь спугнуть. И — он не любит манипулировать. Поэтому терпеливо сносит все тычки и поглаживание ступнями по лицу воспринимает как нечто должное. Единственное, что ему хотелось бы узнать — что именно значат эти движения в системе координат Хуна? Но он не спрашивает. Хун сам прекращает свои забавы: — Ты странный, — говорит он как отрезает. Прячет ноги в скинутом на пол пледе. Каждое его движение хаотично, но в то же время предсказуемо: сколько времени они уже провели так, вместе, наедине друг с другом? — Не странней тебя. Кто же гладит лицо ногами? — Покажи как надо. Сэюн смотрит на его склонённую в лукавом жесте растрёпанную голову: — Ты опять меня оттолкнёшь. Хун мотает головой, тая улыбку. «Покажи». Его лицо заключается в тёплую раковину рук, находиться в которой наверно так сладко-приятно, но он снова отпихивает Сэюна в грудь и ничком кидается на кровать. — Уходи. Осторожный шорох шагов след в след с лиловыми отпечатками хуновских ладоней на полу — Сэюн выходит на кухню и заваривает себе чай с мятой. Странный чай, где на щепотку заварки он, не думая, вываливает пол-пакета мяты, и заливает это дело кипятком. Горько-пряная жидкость обжигает язык... те губы наверняка такие же на вкус. Чем дольше парень остаётся здесь, тем выше вероятность того, что скоро он полетит c катушек. Осознаёт это как никогда ясно, однако закончить — не может, запертый в шкатулке грёз через стенку от фиалковой угловушки, которая однажды утром больше не оживает знакомым грудным голосом. Сквозняк из приоткрытой форточки треплет страницы старой детской книжки, лежащей на его столе. Пестрящая красками бумага пачкает пальцы Сэюна — терпкий лиловый расплывается между фаланг и охватывает запястья, окончательно путая все карты. Теперь всё слишком похоже на сон — затянувшееся видение, в котором Хун с лёгким смехом вышагнул с пожелтевших страниц, чтобы заполнить своим присутствием звенящее молчание чужой пустоты. А потом тихо вернулся обратно. Он закупорил в пробирку ту весну двухлетней давности и куда-то унёс с собой. Не оставил ни записки, ни единого клочка бумаги с хотя бы одним словом — ничего, кроме гербария с полевыми пожухшими цветками за стеклом и ссохшихся корочек аметистовых линз. А Сэюн — до сих пор здесь, в выцветшем сиренью обереге отпечатков его ладоней, и он всё ещё ждёт возвращения Хуна.