s(e)oul st.

Я на счёт закрываю глаза. Ты стоишь в дверном проёме моей ванной, прислонившись головой к стене. Желтизна обоев на фоне твоих русых волос раздражает меня. Мысленно избавляюсь от всего в своей квартире, оставляя лишь твоё отрешённо- грустное лицо, что шьёт меня по бесконечности, избавляюсь от своей ревности, от громкого нервного шума города за стёклами, от твоей одежды. Твои смущённые улыбки, «я пойду в ванную», моя смелость прячется за антресолью. Моя подушка — ледяная и твёрдая, как камень. Я утыкаюсь в неё лицом и чувствую, как в голову ударяет дыхание скрипки. Лучше бы ты ударил меня головой об косяк этой дурацкой двери. Крепко закрываю уши ладонями, но всё ещё слышу, как вода течёт из крана, хотя в этом доме, скорее, из крана течёт моя любовь. Ты опускаешься на кровать рядом со мной и влажной рукой гладишь по волосам, спрашиваешь, что со мной. Я начинаю смеяться, жмурю глаза; ты взволнованно держишь меня за лицо, а я всё так же не могу успокоиться, пока слышу твои бесконечные «что с тобой происходит». Ты пахнешь точно, как я. Холодное шлепанье по паркету будит меня ото сна, едва раскрыв глаза, я устремляю свой взгляд на худые ступни Юнги, плавно шагающие мимо меня. Он поправляет свою широкую белую футболку, что осторожно прилипла к влаге на спине, и сушит полотенцем волосы. Я не успеваю сказать ни слова, как парень выходит на балкон, и холодный воздух на миг проникает под моё одеяло. Я слышу, как он пытается прикурить несколько раз. — Зачем ты вышел сюда с мокрыми волосами, — я следую за ним, ещё не сумев до конца проснуться, — Заболеешь. Юнги оборачивается и мягко улыбается. Я перевожу взгляд с его губ на пальцы, крепко сжимающие полотенце, и почти сразу забираю его из рук, чтобы накрыть голову Мина. — Ещё и куришь. Дурак? — Ты говорила, что тебе нравится, — Юнги щурится, медленно затягивается сигаретой, облокотившись на балконные перила, и так же медленно, мучительно выдыхает тонкую струйку дыма. Я знаю, что он наблюдает за моей реакцией. Но это он — наводит страх на всех, кто может причинить мне боль, а потом плачет на моём плече. Это он — проявляет заботу тайно, чтобы не задеть мою гордость, а потом принимает на себя любое осуждение. Это он — признаётся мне в любви во время поцелуев, а потом смущенно разливает чай на пол. И это всё ещё он — умоляет меня позволить ему остаться, а утром бессовестно курит на моём балконе, умертвляя своим безупречным лицом всё живое, что есть во мне. Я едва соображаю, что происходит; почему-то уверенно выхватываю эту дурацкую сигарету и неумело втягиваю дым, сразу же разрываясь кашлем. — Ну вот куда тебя понесло, ненормальная, — ругается Мин и выбрасывает сигарету, обхватывая моё лицо ледяными руками, — Боже, ты так побледнела. — Ты надо мной издеваешься, Юнги, — мои глаза сильно слезились из-за кашля, и несмотря на то, что лицо Юнги находилось прямо напротив меня, я слабо видела его. «Это к лучшему, — проносилось в моей голове, — Сейчас это к лучшему». — Знаешь, я стоял здесь и думал, сейчас ты проснёшься, выйдешь ко мне и сразу начнёшь отчитывать. Я молча наблюдаю за тем, как Мин отворачивается и опускает худые пальцы на замёрзшие перила. Он поднимает голову и смотрит в серое, пустое небо; я смотрю туда же и представляю, как где-то там наши взгляды встречаются. — Я думал о том, как ты будешь злиться на меня, как ты будешь смотреть на меня, и как сильно это делает меня счастливым. Мы долго молчим, и я ведь смотрю на него, наверное, слишком серьёзно, Юнги снова улыбается, вдруг что-то загорается в его глазах, и он наугад переплетает пальцы. — Улыбнись, — я мечтала о тихом месте на земле, где я бы могла перевести дух от его мягкосердечных взглядов и хрупких интонаций, но пока, в моей голове — мерцающие огни, стужей доведённые до дрожи, мои холодные слёзы и тонкие кисти рук Юнги, бесконечно нежно обнимающие моё лицо. Я мотаю головой. — Если ты сейчас не улыбнёшься, я тебя удушу. Юнги чуть наклоняется ко мне, пока я безуспешно пытаюсь утихомирить нервный смех. — Думаешь, это шутки? — шепчет Мин, накрывая меня полотенцем, — Я убью тебя, Янг Лин. На пустом балконе, что покидает Юнги, я встречаю самую холодную весну в своей жизни и выплескиваю душу в открытый космос. На изломанном горизонте — мои никчёмные «я не могу забыть» и медленные капли. — Я быстрее заболею, если ты продолжишь заставлять меня спать на полу, — Мин всюду следует за мной, не давая мне собраться: когда я заправляю кровать, он непременно стоит рядом, когда пытаюсь переодеться, прячется за дверцей шкафа, — Я сплю так уже третий день, у меня спина болит, — Юнги тянется за моей рукой, чтобы надавить себе же на поясницу, — Ай! Вот видишь! — Ты всегда можешь спать на кровати в своей квартире, — отрезаю я. — Но я не хочу, — скулит Мин, — И вообще, мы уже спали на одной кровати, в чём проблема? — В первый раз тебе было плохо, и я не хотела оставлять тебя одного, — спокойно объясняю я, не отвлекаясь от собственного отражения, — А во второй я вообще напилась и не могла сопротивляться. — То есть, ты хочешь сказать, что оставалась со мной из жалости и потому что не было другого выхода? В отражении я замечаю, как Мин обиженно сверлит меня глазами, злится до одури и молчит — я знаю свою вину и знаю, что всё это мне, конечно, простится. Мне, конечно, всё это можно. Юнги дёргается с места, хватая со стула свою рубашку; я держу его за футболку, мешая ему пройти. Он нервно пытается выдернуть её из моих рук и тяжело дышит, затем мы смотрим друг на друга несколько секунд; его глаза настолько разбитые, что я чувствую, как в меня стреляют стены и потолок. Пара минут без крика и всё проходит. — Ну всё, отпусти, — мягко просит Юнги, притягивая к себе за шею. Всё ещё влажные волосы, его руки на моей пояснице и запах моего геля для душа не давали мне поклясться, что я не привыкну к его объятиям. Мин строил нечто сложное в моей душе, абсолютно ей противоречивое, и я боялась привязаться к этому состоянию. Я продолжала задаваться вопросом — имела ли я право на всё это? Могу ли я так бессовестно принимать его нежность, ничего не оставляя взамен? — Я буду делать, как ты говоришь. Прости, что спорю с тобой, — простодушно шепчет Юнги, сама от себя не ожидая, я оставляю короткий поцелуй на его щеке. Мин вздрагивает и влюблённо смотрит в глаза, не моргая. — Если ты не хочешь, я могу спать в своей квартире. Я молчу. Сказать ему то, что я не хочу, было бы грязной ложью. Иногда мне казалось, что внутри меня живёт чудовище, жадное на любовь Юнги, мечтающее поглотить её полностью, не оставляя ни грамма кому-то ещё. — Но, Лин-а... — Юнги тихо продолжал, неуверенно кусая губы, — Я больше не пью ни успокоительное, ни снотворное... Не уверен, что смогу заснуть без тебя. — Ты перестал пить снотворное? — Ну, тебе ведь это... не нравилось, — он всегда смотрел на меня так, будто у него кружится голова от поцелуев. Мне нравилось проводить каждое утро с Юнги, будто бы так и должно быть, сейчас и всегда. Я верила, что внутренней пустоты не существует; за ней стоит что-то болезненное, тоска, одиночество, страх — что угодно, а эта оболочка, в виде пустоты, спасала человека от безумия и крушения. Я хотела верить, что каждое утро с Юнги, как домино, раскладывает всё, что стоит за этой пустотой, чтобы затем сжечь до пепла. — Мне приготовить завтрак, пока ты будешь в душе? — Ты и так каждый день готовишь. Я слишком много вас использую, господин Мин, — улыбаюсь я, уворачиваясь от его холодной руки, норовившей накрыть моё плечо. — Я просто позволяю тебе собой пользоваться, — Юнги закатывал глаза и, игнорируя мои слова, отправлялся на кухню. Мы оба знали, что это была неправда. — И я очень благодарна, — добавляла я, запираясь в ванной комнате. — В качестве благодарности разреши мне наконец спать на кровати, — не унимался Мин за дверью. — Посмотрим на твоё поведение, — едва сдерживая смех, улыбалась я. — Я веду себя идеально, посмотри, чем я тут вообще занимаюсь, — я слышала грохот посуды, доносившийся с кухни, и громкий голос Юнги, — Что тебе ещё нужно от меня, женщина. У тебя нет сердца! Мин следил за тем, как я приговариваю к смерти омлет, приготовленный им собственноручно, подперевши подбородок рукой. Юнги хорошо умел готовить, возможно, потому что привык жить в одиночестве. Хотя, в первый раз я была сильно удивлена его кулинарным способностям: всё-таки я привыкла видеть Юнги ужинающим в дорогом ресторане. — Может, устроить тебя в свою компанию? — Юнги смотрел на то, как я ем, и размышлял вслух, — Что тебе в этом универе делать? Ты там целый день проводишь, и я не могу тебя видеть, — заметив, как я жадно бегаю взглядом в воздухе, он потянулся за чайником, чтобы налить мне воды, — Кто знает, чем ты там занимаешься. — Перестань, мне нравится учиться, — хмурюсь я, — И общаюсь я там только с Сохён. — Вы стали близкими друзьями? — Ну, можно и так сказать. Юнги недоверчиво задумался и оставил меня без ответа. Он всегда провожает меня с самым грустным лицом, смирившись с тем, что я не позволяю довозить себя до университета — прекрасно знаю, что ему самому нужно на работу, а он и без того всё утро проводит рядом со мной. Я знаю, что он позвонит мне несколько раз, чтобы удостовериться, что я добралась до университета. Я знаю, как сильно он скучает и мучается от того, что не может сказать этого вслух. — Будь осторожней. Он выжимает из себя слабую улыбку и робко накрывает мои губы своими на прощание, неосознанно убирая мои волосы за ухо. Весна пришла в город, но я с трудом чувствовала её запах. С трепетом я искала в воздухе то, что ждала всю эту долгую зиму, и чувствовала, как меня охватывало тихое, мягкое бешенство оттого, что я этого не находила. Каждое утро я проходила через один и тот же парк, вернула себе привычку заходить в ту же самую кофейню, где покупала себе сладкий кофе, внимательно слушала людей, которые почему-то смеялись, улыбались друг другу; я прекрасно знала, что со мной, и впадала от этого в ещё большее бешенство. Меня не покидало ощущение, будто кто-то следит за мной, будто нечто волочится за мной, крепко зацепившись за пятки, но вместо того, чтобы плакать и молиться, я злилась и ненавидела. Юнги всё реже надевал пальто, на улице становилось душно, грязный воздух душил меня даже в комнате; я гладила его рубашки, пока Мин мельтешил рядом, застревала взглядом на его обнаженном теле и обжигала пальцы об горячий пар. — Я что, так сильно отвлекаю тебя? — усмехался Юнги, играя со мной глазами: когда я смотрела на него, я никогда не знала, что мне делать и что говорить, только чувствовала горький вкус на своём языке. Мин не давил на меня и терпел. Мне казалось, он должен быть жутко истощён моей отчуждённостью, но он никогда не подавал виду. — Нуна, мне нужно тебе рассказать, — Чимин трезвонил мне посередине лекции, я сдерживала ругательства, разрывавшие меня изнутри которую неделю, — Юнги звонил пару дней назад и спрашивал, всё ли в порядке с родителями. Не знаю, зачем ему, но я сказал, что всё хорошо. — Спасибо, мелкий, — быстро отвечаю я, крепко сжимая губы. — Вы встречаетесь? — голос Чимина озаряется радостными нотками, я нервно мычу что-то в трубку, и он добавляет, — Я сказал ему, что мы скоро приедем, так как родители давно не видели тебя и очень скучают. Мои глаза краснеют из-за стойкого морского запаха, наполнившего мою голову, мягкая постель в загородном доме Юнги, уходящие шаги, песок, песок!... Эта слабость меня давит, душит, бесит, я сижу в коридоре до конца лекции и зачем-то иду на набережную, забывая пальто в гардеробе. — Я же говорила тебе предупреждать меня, если ты приходишь, — сталкиваясь с Юнги в собственной квартире, когда мы с Сохён в очередной раз решили провести занятия, я едва не взрываюсь от крика. — Это же твоя подруга, думаю, мы можем рассказать, — мягко отвечает Юнги и ищет во мне понимания ускользающими взглядами, будто он — давно сломанная вещь, судьбу которой я никак не могу решить. — К тому же, я уже давно всё поняла, — доброжелательно добавляет Сохён, пытаясь сгладить неловкую ситуацию. — Вали, нам нужно заниматься, — я выталкиваю Юнги из своей квартиры, отворачиваясь от его нежной улыбки, как от пощечины, он запрокидывает голову вверх, будто смотрит в глубокое фиолетовое небо, и улыбается всё так же. Уже расцвела вишня, и воздух на улице стал непростительно щемящим, алым облаком застелив мои противоречивые чувства. Я находила футболки Юнги в своей квартире и безрассудно носила, цепляясь за немые взгляды парня. Мин, нетерпимо хватаясь за руку, вёл за собой по тротуару и шептал что-то жутко приятное, сладкое, почти как эти розовые лепестки, что опускались на его белую рубашку. Ему так нравилось, что я глажу его рубашки, наверное, даже больше, чем мне нравилось всё это беззвучное колыхание розовых крон, все эти взгляды, наполненные его дыханием, все эти бессвязные живые речи. — Смотри на меня, — мечтательно улыбается Юнги и тянется ладонью к моей щеке, — Смотри. В его поцелуях слишком много самоотречения, чтобы эти слова звучали убедительно, я чувствую, как Юнги разбивается в объятиях, рассыпается в моих руках, впиваясь разноцветными стёклами в запястья. Он целовал кожу, которой касались его пальцы, и всегда был неудержимо взволнован; я же каждый раз была так слаба, что заставляла себя не видеть, не думать. Я знала, что ему было мало тех следов любви, что я оставляла, что самого Юнги было так много, так много, что это сжимало его в откровение, я знала, что Мин был морем. Он был безнадёжно зациклен. Но и Юнги точно знал, что со мной что-то происходило. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — он давно перестал повышать на меня голос, вне зависимости от собственной злости, Юнги оставался чувственным и спокойным. Он глубоко дышал, наблюдая за моей агонией из другой половины комнаты, и терпеливо ждал. Он не знал, что мне снится, и чей голос без конца звучит в моей голове. Мне было стыдно смотреть на него. У меня не было ни одной объективной причины на то, чтобы игнорировать его звонки, молчать часами, злиться и срываться на него, но я продолжала это делать, будто мне от страха снесло крышу. Юнги знал, что в тот день, когда ему было плохо, я обманула его насчёт приезда родителей и уехала к морю, но ничего не предпринимал. — Уходи, — неуверенно, почти вопросительно произношу я, закрывая глаза ладонью. — Нет, — Мин садится на край моей кровати и сверлит меня глазами. Я медленно подхожу к нему, и он притягивает к себе за талию, утыкаясь лицом в живот. Он разучился быть категоричным со мной. Юнги любил меня больше, чем свою гордость. — Каждый раз когда ты смотришь на меня, я вспоминаю, почему прощаю тебя за всё, — чуть слышно говорит Юнги, я рассматриваю его белые волосы, и мне кажется, что я вижу короткий, яркий сон. Со временем все уже знали, что мы встречаемся. Чонгук спрашивал, всё ли со мной в порядке, я отвечала, что, конечно же, да. Юнги приезжал к университету, чтобы забрать меня, и всегда встречал в парке, если я поздно возвращалась после занятий с учениками; почему-то всегда зная, оставила ли я пальто дома и как сильно я голодна. В ночном воздухе лилась его пронзительная мужская нежность, он дышал лунным светом, и я отчетливо могла разглядеть его губительно белые волосы и алые губы. У нашей тишины будто бы было сердцебиение, и лёгкие, словно она была живым организмом; я виделась с людьми, общалась с однокурсниками, каждый день ходила в одну и ту же проклятую кофейню, но моя жизнь состояла только из него. Юнги стали чаще посылать в командировки в Китай, я была уверена, что эти командировки были вовсе не случайными, что его отец знает о нас и продолжает следить за мной. Поэтому, оставаясь в одиночестве, я боролась со страхом и чаще оборачивалась на улице. — Забери меня домой, Лин-а, — протяжно скулил Юнги в телефонную трубку, — Я так сильно хочу к тебе. Я знаю, что он виделся с ним, когда уезжал в Америку на конференцию. Юнги не рассказывал мне об этом, да и фотографий в сети я не нашла, к тому же, он удалил меня из друзей, но всё же я чувствовала, что они встретились там. Мин заворачивался в одеяло на полу в моей спальне, я всегда думала, что наверное, я слишком жестока, что мне стоило бы хорошенько треснуть, чтобы я увидела того удивительного мужчину, что кашлял в подушку в паре метров от меня, чтобы я перестала так обращаться с ним. — Юнги... — парень чуть разлепляет ресницы, он почти уснул, и я говорю тихо-тихо, чтобы сон не исчез с его глаз, — Иди сюда. — Что? — он не верит своим ушам, поднимая голову над подушкой. — Ложись со мной. — Я болею, — шепчет Юнги и глядит на меня с осторожностью. — Иди ко мне, — повторяю я, двигаю одеяло, освобождая место рядом с собой, и накрываю его, как только он опускается рядом. Мин самозабвенно касается пальцами моих волос, я закрываю глаза и думаю о том, что хотела бы снова пережить всё это: улыбаться ему, трогать его ресницы, не бояться проявлять нежность. Я ярко чувствовала его взбалмошные прикосновения к моей коже, полные любви, и ненавидела себя. Выходя из офиса, где я занималась английским, я всегда звонила Юнги, чтобы он пошёл мне на встречу. Мою голову кутали какие-то несчастные знакомые запахи; темнота уже накрыла город, моросил дождь, неприятно брызгая в лицо, будто ветер разносил капли от бьющего неподалёку фонтана. Не знаю, почему именно тогда мне вспомнилось холодное утро, набережная, мой разум, метавшийся туда-сюда, и ноги, уносившие меня к вокзалу, где был он. С тех пор я научилась забываться. Мы встретились на мосту. Точнее, Юнги ждал меня на мосту: в тёмной куртке, в кепке, скрывающей его лицо чуть ли не на половину, он смотрел в темнеющий горизонт, а там, на границе, что-то раскалывалось. Он был без зонта. Моя весна призывала меня распороть себе грудь и приручить саму себя, оставить там, в качестве болезни, Юнги, принять его сладострастные «люблю» и забыться. — Сегодня холодно, а ты, как обычно, легко одета, — немного строго ворчит Мин, как только я подхожу ближе. — Да, — я выдыхаю, не успевая себя сберечь: Юнги снимает куртку и уже опускает её на мои плечи. — Ты устала? — он терзает меня заботливыми взглядами, израненными, переломанными мною надвое; я же терзаю пальцами его куртку. Мне хочется высчитать, вытащить из себя застрявшие слова, хочется, чтобы кто-то объяснил мне, как так происходит: чем спокойнее становится Юнги, чем более нормальным он становится, тем тяжелее мне вспомнить, почему меня так тянуло к нему. — Прости меня, — вырывается из меня россыпью, будто случайно, я слежу за тем, как эмоции сменяются на его лице, и его глаза наполняются мной, мной и ещё чем-то безумным. Покалеченные атомы моего сердца, возможно, он знал о них, молились о спасении. Я хотела спросить, неужели ты думаешь, я пойду на это? Если их слышно, я лучше закрою тебе уши. Если слышно, я лучше отдам тебе молчание артерий и разбросанные по холодному небу хлопки турбин самолётов. Если слышно, лучше соври мне об этом. — Лин-а, перестань, — его глаза темнеют, словно он испытал жуткую головную боль и поцелуй в губы одновременно, — Хватит уже корить себя. Я видела, как на его лице смешались боль, тревога и страх, он держится за мою руку, прижимая её к своей груди, и я не замечаю, как начинаю глотать слезы. — Мне неважно, что ты не любишь меня так же сильно. Я прекрасно знаю это. Мне достаточно того, что ты смотришь на меня. Мне хватит и этого, понимаешь? — Юнги говорит сбивчиво, прерываясь на вздохи, всё вокруг убеждает меня «расцепи руки!», но мне же невыносимо хотелось его прикосновений, чтобы чувствовать свою нужность. — Так ведь не должно быть, Юнги, — дождь меня чувствовал, стучал по крышам машин и по нашим головам сильнее. Автомагистраль за нашими спинами становилась всё громче, я почти ощущала на себе брызги из-под колёс машин и отворачивала мокрое от слёз лицо. — Перестань! — громко прерывает Мин, — Ты хоть представляешь, что я чувствую? Лужи и металлические конструкции моста отражали мимолетный свет фар автомобилей, прожигая мне глаза, я плакала сильнее, иссушая свой организм до изнеможения, и смотрела в серые глаза Мина. Я слышала только шум колёс и неприкаянно тоскливый голос Юнги. — Когда ты уже, блять, поймёшь, — горько произносит он и щурится, будто задыхается едким дымом, — Я всё что угодно для тебя сделаю. Юнги дышит и смотрит на меня, как обезумевший; я не знаю, что стекает по моему лицу: слёзы или капли дождя. — Ты не веришь? — доносится до меня. В ту же секунду он перелезает через невысокое ограждение, разделяющее пешеходную дорожку и проезжую часть, и безоглядно идёт через дорогу на другую сторону. Водители сигналят ему и заглушают мой рваный крик. Мне кажется, что эти десять секунд длятся вечно, я кричу до хрипоты и замираю от страха. Юнги идёт, не заботясь о том, что его может сбить машина, я хочу его остановить, но моё тело будто сковали железные цепи. Мне страшно, что Юнги перестанет существовать. Мне страшно, что его заберут у меня. Мои руки дрожат даже тогда, когда он бесстрашно смотрит на меня с противоположной части моста. Я следую за его шагами и тёмной тенью параллельно ему. Пока моя абсолютно больная душа пытается покончить с собой, Юнги снимает кепку и зачёсывает свои белые волосы назад. Даже находясь здесь, по другую сторону от него, я вижу безумную любовь в его зрачках. Он ждёт около светофора, пока я перейду улицу. До самого подъезда я иду по его следам, оставаясь за его спиной, и сушу свои слёзы. Дождь прекратился. Единственный, кто всегда оставался со мной, это Юнги. Он оборачивается, не зная, что вывернул меня наизнанку; его лицо расслаблено и спокойно. Я утыкаюсь головой ему в плечо, Мин не шевелится и не обнимает меня. Я не долго могла воевать с ним — умирать у него на плече оказалось ощутимо легче. Не знаю, почему не смогла отпустить его предплечье, даже оказавшись в квартире. — Тебе не нужно ничего делать, чтобы получить меня, — шепчет парень. Юнги осторожно провёл пальцами по моей щеке, вопрошающе заглядывая в глаза, и мягко прижался губами к ключице. Его волосы сладостно щекотали моё лицо, от чего щипало в глазах, и я сильнее нажимала ладонями на его рёбра, разрываясь между желанием броситься ему на шею и попятиться назад. Юнги тихо подошёл ещё ближе и потянул мои руки наверх, обвивая ими собственную шею, моё сознание тут же померкло в истоме, и он жадно припал к моим губам. Я ждала, что он скажет, как сильно любит меня. Мин тяжело дышал, наматывая мои волосы в кулак, и с усилием оставлял поцелуи на моей шее, пока чувственная дрожь не сотрясала всё моё тело. Он мягко направлял меня к кровати, удерживая ладонью за талию, на ходу стягивал с меня одежду — моя голова шла кругом, и я откинулась назад, закрывая глаза. Стон наслаждения поднимался откуда-то из глубин горла. Мне казалось, что Юнги сам перестал понимать, что происходит. Он целовал грубо и глубоко, не позволяя ни малейшим образом повлиять на его действия. — Расстегни мою рубашку, — пробормотал Юнги между поцелуями. Дрожащими руками мне наконец удалось расстегнуть пуговицы. Мин резко притянул меня к себе, пальцами сжимая бёдра; я прижалась к его груди, почти кусая его за плечо, и вздрогнула. Теперь, когда наши тела плотно соприкасались, я чувствовала у себя на бёдрах грубую ткань его джинсов и осторожно опустила ладонь к их краю. Юнги рвано вдыхает и издаёт самый прекрасный стон: хриплый и протяжный. — Не останавливайся, — он торопливо расстегивает свои джинсы и накрывает мою ладонь своей рукой, требуя, чтобы я опустилась ниже. Моё тело отзывалось на каждое движение его горячего языка; я все ещё оставалась в белье, но через мгновение полоска черной ткани полетела на пол. Мин смело обхватил мою грудь ладонью и неутомимо кусал мою шею, я выгнулась под ним и запустила руки в его волосы, крепче прижимая за голову к себе. Я боялась, что он убьёт меня своими горячими стонами и ленивыми поцелуями, сорванными с губ. — Юнги, — я с трудом могла узнать собственный голос, Мин ещё раз посмотрел мне в глаза и опустил свои руки вниз, раздвигая мои ноги в сторону. В кромешной темноте я видела, как его безупречное обнаженное тело пыталось наладить ритм, как на темнеющие от возбуждения глаза падали светлые волосы, а Юнги кусал губы и влюблённо смотрел на меня. Он крепко взял меня за бёдра, притянул к себе, давая время, чтобы я обхватила его ногами, и мощным толчком вошёл в меня, продолжая двигаться во все ускоряющемся темпе. Какое-то время он не мог даже сделать вдох, я безуспешно цеплялась за его спину руками и наблюдала за тем, как Юнги наслаждается всеми звуками удовольствия, которые я издаю, и закидывает голову вверх. — Тебе нравится? Мин не мог сдерживать себя, как бы ни пытался, и наполнял мою голову беспорядочными стонами и мягким рычанием, бесстыдно повторяя, как ему нравится всё это. Он окидывал взглядом моё тело, выгибающееся под ним, и двигался всё быстрее; его голос становился всё ниже, и мне казалось, что одни его скулящие стоны могли привести меня к оргазму. Юнги делает несколько глубоких толчков, и я срываюсь на крик, ощущая, как мощная волна наслаждения накрывает каждый сантиметр моего тела. — Сейчас, — через несколько секунд Юнги сражает моё мутное сознание обессиленным стоном и глубоко выдыхает, пытаясь вернуть себе контроль над телом. Я чувствую, как моё тело всё ещё дрожит в его руках, и руки его так же дрожат — я только помню его стоны, поселившиеся в моей голове, и кисти, изучающие изгибы моих вен. — Мне никто не нужен, кроме тебя, — лицо Юнги снова оказывается надо мной, он смотрит мне в глаза, будто хочет заглянуть в мою душу, и прижимается щекой к моему лбу. Где-то в моей памяти Юнги наблюдает за тем, как я готовлюсь к тесту на полу в своей гостиной, он устраивается рядом и обнимает со спины, крепко утыкаясь подбородком в плечо. Я легонько толкаю его и смеюсь, а он мотает головой и смотрит счастливыми глазами, не желая расцеплять руки. Несколько дней спустя я борюсь со сном, чтобы подготовить реферат; Юнги снова пропадал в деловой поездке, на этот раз его расписание было забито настолько, что он звонил мне лишь один раз в день. Поэтому, оказавшись прерванной телефонным звонком, я и не ожидала услышать голос Мина, однако голос Намджуна, старшего брата Чонгука, напугал меня ещё больше. — Я знаю, что ты занята, но нужна твоя помощь, — быстро объяснял парень, — Чонгук напился в каком-то баре. Меня не отпускают с работы, и девушка его тоже, вроде как, занята, так что рассчитываю на тебя. Не задавая лишних вопросов, я быстро записала адрес и через десять минут уже сидела в такси. По дороге я набрала номер Чонгука несколько раз, трубку, наконец, подняли. Бармен ответил, что владелец телефона давным-давно отключился и спит за барной стойкой. Я не могла представить, какого черта мог напиться Чонгук — это в принципе не было в его привычках, да и в последнее время в его жизни всё было идеально. В баре я сразу же обнаружила его неподвижное тело, к счастью, местный работник помог затолкать его в такси. Мне безумно хотелось дать Чонгуку такой подзатыльник, чтобы он вскрикнул и очнулся, но с другой стороны, я боялась, что случилось что-то серьёзное. Когда мы подъехали к его дому, и я снова взвалила на плечи гору его мускулатуры, Чонгук вдруг начал разлеплять глаза. — Ты чего напился, как алкаш? — вырвалось у меня, — Как себя чувствуешь? — Ничего мне не рассказывай, — заплетающимся языком бормотал Чонгук, — Янг Лин! Тебе больше нельзя мне доверять. Больше мне ничего не удалось добиться от него за этот вечер, и, дождавшись приезда Намджуна, я передала ему в руки многострадального друга и вернулась домой. Слова Чонгука не выходили у меня из головы, конечно, я верила, что всё это было пьяным бредом, но всё равно не находила себе места. Я не нашла лучшего решения, чем позвонить Сохён и узнать у неё, что произошло с Чонгуком. — Я не знаю, как тебе рассказать, — неуверенно начала девушка, — Наверное, ты не поверишь мне. Мне никогда не нравились такие разговоры. Я знала, что дальше прозвучит то, что ошарашит меня. — Чонгук рассказал, что Юнги угрожал уволить его, если он не будет следить за тобой. Он просил рассказать о чём-то, но Чонгук отказался. А ты ведь знаешь, что для него значит эта работа. Его родители наконец-то ценят его... Я не знаю, чем всё закончилось.