Вколи мне поглубже

— Я проиграл. У девушки перед глазами до сих стоит обреченный взгляд парня, до сих пор она слышит эти слова у себя в голове. Разная степень отчаяния и вины успела неоднократно посетить её за это время. Она будто находилась в коконе, под защитой невидимых стен, которые были способны оградить её от внешних, самых различных раздражителей. Неоднократно пытаясь вызвать разнообразные эмоции, каждый раз она лишь натыкалась на безжизненную пустоту внутри, которая внушала ей день ото дня «ты теперь просто кусок плоти». Мириться с этим было крайне трудно, это чувство граничило на отметке невозможности. Удивительно, как тяжело-легко окружающий мир может принимать твои проблемы. Необоснованно просто может быть каждому, кто не сталкивается с ужасом реальной жизни. Девушка, сидящая рядом с ней в кофейне, украдкой поглядывала на милого официанта, обсуживающего соседний столик, даже не догадываясь о том, что руки парня, вдоль и поперёк исполосаны уродливыми шрамами, так отчаянно скрывающимися под строгой профессиональной одеждой. Девушка тяжело вздыхает, перекатывая в тонких руках чашку кофе, которого она даже не попробовала, молчаливо оставляет купюру, уходя не оглядываясь. Вечером, насытившись дневными событиями, почувствовав усталость после тяжёлого дня, она даже не воспроизведёт в своей памяти взгляда парня. Сотрётся его голос, померкнет силуэт. Она, находясь на пике своего расцвета, окинет взглядом идеальную осанку, и легко смахнув осыпавшуюся тушь, навсегда вычеркнет образ понравившегося парня из памяти. Продолжит жить, так же, день за днём, обращая на себя внимание проходящих мимо людей, каждый раз, разочарованно вздыхая от того, что не удалось заинтересовать молодого человека. Но парень из кофейни покинет её память лишь потому, что станет через короткое время неудавшейся попыткой, прошлым, которое все так отчаянно пытаются забыть. Но он не исчезнет, подобное не способен сделать, ни один живущий. Поправляя накрахмаленный воротничок, натягивая пластмассовую улыбку, которая служит ему залогом хорошего обращения, он отчаянно, час за часом, будет загонять себя в петлю, и однажды, набравшись смелости, он сможет соскользнуть вниз, отпихнув от себя стул, который никогда не являлся залогом его уверенности, не выступал барьером между жизнью и смертью. Обвинить его никто не способен будет, неодушевлённые предметы, каждодневно становящиеся человеческим залогом жизни или же смерти, никто и не подумает обвинить. Он, должно быть, улыбнулся бы, если в уме «кофейной незнакомки» хоть на секунду вновь всплыло его лицо, его учтивый взгляд. Возможно, его смерть в таком случае была бы ненапрасной. Мы живы, пока хоть один о нас помнит. Улыбке на лице уже мертвого парня не суждено появиться никогда. Сона видела подобное каждый день. Переплетение судеб, взглядов, неожиданных касаний, которые ни к чему не в результате не приводят. Часто, вспоминая её первые дни в новой школе, неприветливые взгляды окружающий, и лишь один, безразличный, но заставивший обратить на себя внимание именно этим, на ум ей сразу приходила одна единственная мысль – что было бы, не узнав она его поближе? Возможно, он уже давно бы покоился между тысячью таких же, закончивших свою жизнь специально, или же потому, что подошло их время. Но, сидя в очередной уютной кофейне и делая вид, что ей есть дело хоть до чего-то происходящего внутри теплых стен, она также концентрировалась на том, что всё могло бы быть с точностью до наоборот. Знакомство с ней могло стать отправной точкой, запустившей процесс полного разложения. Раньше он страдал в одиночку, но всё же, его жизнь принадлежала лишь ему, он продолжал цепляться за неё, пусть та и обошлась с ним так жестоко. А после, он, втянутый против своей воли в круговорот ещё большего ада, поменяв круги, стал отчаянным заложником их жизней. Жизней, дружбы, любви, проблем. Которые, в результате, погубили его. Каждодневно, повторяя действия на абсолютной автомате, посещая ли школу или же просто прогуливаясь, вдыхая такой приятный, весенний воздух она размышляла, убеждая себя в том, что тратит на это лишние пару минут, которых у неё в запасе. Вставая по утрам, с вынужденным отчаянием покидая тёплую кровать, она ловила себя на мысли, что короткие минуты её рассуждений, мимолётные мысли в результате складываются в часы, сутки, недели. Она продолжала проживать эти моменты, сидя на приёме у плохо одетого психолога, попутно пытаясь вникать в его бессмысленные рассуждения, вместе с тех же, повторять самой себе постоянно – что было бы, не приведи я Техёна в квартиру, оставь всё, как есть, ограничься редкими попытками пообщаться? «Он был бы в порядке» – отвечал её внутренний голос. «Он не лежал бы с перерезанным горлом в паре метров от места, которое населяют лишь трупы». «Он был бы жив». Потому что то, что сейчас происходит с ним – это не жизнь. Лишь по распускающимся листьям на деревьях и людях, одежда которых сменялась на лёгкие курточки по вечерам, девушка понимала, что от весны уже не следа, теперь, выходя на улицу, каждый сталкивался лишь с удушающей жарой, скрыться от которой не представлялось возможным. Через пару месяцев она по праву сможет назвать себя старшеклассницей. Пусть в обиход это было взято ими задолго до выпускного класса, их приближение к взрослой жизни чувствовалось уже давно. Обивая пороги больницы, в которой уже долгое время находился Техён, она каждый раз лишь мысленно произносила слова, которые были выбиты с внутренней стороны её покалеченного сердца: «Уже не весна, Тэ, ты должен поскорее поправиться». Слова каждый раз оставались не услышанными, и девушка, в который раз смахивая слёзы с успевшего слегка загореть лица, возвращалась домой. Ведь завтра она вернётся опять. Заново будет произносить заученную фразу, боясь и шаг ступить по направлению к больничным палатам. Техён каждый раз, засматриваясь на успокаивающий трепет больничных штор у окна, сбился со счёту, пытаясь припомнить день, когда девушка пропускала бессмысленное посещение, всякий раз заканчивающееся одним и тем же. Множество раз, переступая порог палаты, он стремглав огибал крутые лестницы, надеясь застать девушку. Но каждый раз, вдыхая запах летних растений, он сталкивался лишь с пустотой. Она уходила раньше, чем он мог хотя бы взглянуть на неё не через оконные стекла. Её безмолвное посещение вкупе с его жалкими попытками застать девушку оборачивалось для Техёна безумием. Накрахмаленные белые воротнички и выжжено-белые стены снились ему в кошмарах. Они пересилили даже те, которые неустанно преследовали его на протяжении двух лет. Тех, в которых неизменно мелькал пропахший гнилью и сыростью серый матрас, и мерзкое, преследующее его постоянно состояние грязи, налипшей на всё тело. Он отчаянно бился в попытках разорвать этот круг, остановить поток мыслей, проникающий в его голову ежесекундо. Но, с отчаянием во взгляде, он осознавал, что один кошмар сменил другой. Ему раз за разом хотелось выхватить у медсестры иглу, которой она педантично протыкала трубку с поступавшим в его тело успокоительным и проткнуть свое тело с десяток раз. Или еще больше, чтобы наверняка он смог закончить эту жизнь и оказаться, наконец, там, где давно мечтал. В холодной земле, поедаемым червями и разлагаться, как то положено трупу. — Техён, сколько ещё это будет продолжаться? — привыкший за время реабилитации к виду матери, которая каждый раз, изображая на своём лице всемирную скорбь и печаль отчаянно, держась за него холодными руками, пыталась донести до него мысль, смысл которой понятен лишь ей одной. Лишиться для неё единственного ребёнка теперь не казалось чем-то простым и обыденным. В её взгляде, хоть и изредка, но он улавливал то, чего ему не хватало на протяжении восемнадцати лет – безграничной заботы с её стороны. Вот только здесь все складывалось не в её пользу – ему это попросту было не нужно. Уже не нужно. — Что продолжаться, мама? – его ежедневный ритуал около окна уже абсолютно не удивлял её, она лишь смиренно наблюдала за сыном, уставшими от долгой бессонницы глазами окидывала ярко-красный шрам на горле, который будет служить вечным напоминанием цепочке ошибок, которые она совершила. — Как долго ты будешь оставаться в этом состоянии? Он изредка удостаивал её чести, переводя свой взгляд, в котором читалось лишь безразличие, на неё, полную смятения и раскаяния. После сколького времени, они, наконец, поменялись местами. Он долго, до хрипоты и жжения в горле смеялся, стоило закрыться двери за единственным посетителем. Сколько времени должно было пройти, как много чувств он должен был испытать, чтобы понять, в конце концов, что ему не нужны их чувства. Не нужна любовь его родителей, их забота и ласка, бессмысленное показушнечество, от которого многие могут быть избавлены. Родители не обязаны любить своих детей, не обязаны проявлять чувства лишь потому, что с их помощью они появились на свет. Почему он должен был понять это только после того, как умер? Слежка за девушкой в скором времени превратилась в подобие игры. Он не пытался словить её, отчаянно не выискивал за пределами здания больницы, желая лишь её одну усмотреть в бурном потоке людей, ежедневно посещавших это место. Он перестал обращать внимание на мирно покачивающиеся занавески на окнах. Ему стало плевать. Плевать стало абсолютно на все и если раньше это пугало, то сейчас, это стало частью его жизни. Перевод в другую школу не вызвал на его лице ни грамма эмоций, даже вопросительные взгляды новых одноклассников, которые втихаря пытались рассмотреть странного новенького, и ещё чаще они пытались рассмотреть необычный шрам на его шее – ничего из этого его не волновало. Если бы он верил в существование души, он мог бы с уверенностью ответить – её у него больше нет. Нажимая на дисплей экрана, при этом вычеркивая значимое количество людей из своей жизни, рука его не дрогнула ни на секунду. Мать говорила, что это к лучшему, он говорил ей заткнуться и не лезть в его дела. Говорил, а не думал. А по вечерам, слыша её совсем не скрываемые истерические всхлипы, он напивался в своих привычных четырёх стенах, размышляя лишь об одном: как же ему наплевать. Его жизнь в прямом смысле разделилась на до и после, не оставив от прежней абсолютно ничего. Даже запах, такой привычный в прошлом выветрился, и теперь даже вспомнить его было задачей непосильной. Ему оставалось лишь одно – жить так, как раньше он не мог себе позволить. Зудом по коже распространялось непривычное до этих дней опьянение. Раньше он считал, что пьянят чувства, ощущения, но, спустя время, вливая в себя алкоголь, горчивший на кончике языка, он в очередной раз убеждался в том, что его прежние мысли были заблуждением. В очередной тихий вечер он заставал картину того, как его отец глушил собственную горесть в бутылке крепкого напитка. Всякий раз пытался свыкнуться с мыслью о том, что его жизнь к чертям проёбана, и тащит он в пропасть не только себя. Дети ведь должны быть похожи на своих родителей. Техён не считал, что его особенность последнее время прикладываться к бутылке передалась ему от отца, как и не считал, что проебал всё на свете. Каждый раз понимая, что он очень близок к краю, Тэ старался оттащить себя, заставлял сделать шаг назад и развернуться, надеясь, что даже полутрупом он способен жить. Постоянные мысли о суициде сменялись резким желанием пробовать всё и в большом количестве, напоминая ему о состоянии психбольных. Сравнивать себя с ними казалось для него неким развлечением, ощущения безудержной радости и веселья говорило о его временном помешательстве. Манера поведения была схожа с теми, кого он видел на протяжении долгого времени в реабилитационном центре, и казалось, он перенял манеру поведения именно у них. Поэтому, хотелось по настоящему, не на словах, сходить с ума. С бутылкой алкоголя, при глотке которого каждый раз появлялся рвотный рефлекс и с зажатой сигаретой в руке, он брёл по направлению к месту, где его примут такого, какой он есть. Со всей его грязью и чернотой, где о нём не будут беспокоиться, а просто возьмут, как должное. — Намджун? — его хриплый, изувеченный после долгого молчания голос, похож на рык животного, которому выпустили кишки и оставили умирать, не заботясь о дальнейшей судьбе. — Техён, сейчас поздно, почему ты пришёл? — с той стороны человек, который лишь хотел казаться безучастным и безразличным. На самом же деле его суть не так проста, даже Техёну, познавшему, казалось, всю мерзость этого мира, эта душёнка по ту сторону двери виделась ещё более мерзкой. Но это было именно тем, что ему сейчас было нужно. — Пусти меня. Писк открывающейся двери не значит ничего, в прошлой жизни он бы казался ему мерзким и назойливым. Но сейчас лишь преграда на пути полного разложения. Ставки Техён сделал ещё до своего рождения. — Что ты делаешь здесь? — парень, окидывая пьяного Техёна заинтересованным взглядом слишком умён, чтобы не понять, зачем здесь это тело, от которого начинает пахнуть разложением. — Ты же говорил, что хочешь меня, — он, не стесняясь, ставит бутылку на тумбочку с обувью, проливая несколько капель на пол, но замечает это лишь потому, что слишком пьян. Интересное устройство мозга – будучи в нетрезвом виде обращать внимание на те вещи, которые в нормальном состоянии не стоили бы ничего. — У тебя есть предложение? — Намджун отходит на шаг, складывая руки в локтях. Ничем не примечательный жест, но для Техёна он говорит о многом. Например, о том, что этот человек уверен в своей победе. Уверен в том, что получит желаемое. — Помимо всратой бутылки мартини, которую я украл у родителей, — Техён кончиками пальцев постукивает по стеклу, смотря на остатки дешевого алкоголя, — могу предложить своё тело... Намджун предсказуемо усмехается, проводя рукой по волосам. Это лишь вопрос времени, это всем и так понятно. — У тебя ведь есть парень, разве нет? Осознание прошлого пусть и не с такой силой, как раньше, но, всё же, больно бьет по Техёну. Его Чонгук. Что он сейчас думает о нём? И не плевать ли ему на то, что происходит в жизни Тэ? Но всё с точностью наоборот. Плевать Техёну. — Да брось, — оставляя, наконец, бутылку с недопитым алкоголем он приближается к парню, дыханием давая понять, о начавшем возникать возбуждении. — Ты бы взял меня, даже если бы я этого не хотел. — Чёрт, ты прав, — окончательную свою победу Намджун закрепляет руками на талии Техёна, которые быстро перемешаются ниже, сжимая крепкую задницу. — Я бы взял тебя в любом случае. Техён пресекает все свои попытки сдать назад, и в резком порыве целует парня, запуская язык в рот. Губы отличаются, разительный контраст резко бьет по его сознанию, но когда Намджун поднимает его, заставляя оторваться от пола и обвить ногами его поясницу, в который раз приходится напоминать себе, что всё кончено. Обратного пути нет. Когда вся одежда летит на пол, Техён ощущает мягкую обивку дивана, которую не прочь разорвать в клочья. — Принеси бутылку, — говорит он на выдохе, облизывая пересохшие губы. — Детка хочет поиграть? — на губах Намджуна неизменная улыбка, он за секунду возвращается обратно, ластясь к теплому разгоряченному телу. — Никогда не называй меня так, — Техён отпивает крупный глоток алкоголя, не находя сейчас его вкус таким омерзительным. — Никогда не смей называть так меня. — Как скажешь, — Намджун растирает слюну вокруг дырки Техёна, слегка надавливая, проникая внутрь пальцами. — А как ты хочешь, чтобы я тебя называл? — Ох, просто сделай это, — Техён прогибается в спине, крепко вцепляясь в обивку. — Потом поговорим обо всем другом. Их секс похож на что-то бешеное. На совокупление обезумевших животных, которые сразились в смертельной схватке. Техён насаживается на член, постанывая при этом в горлышко бутылки, расплескивая на себя оставшуюся на дне жидкость. Стонет, не заботясь о том, что подумают соседи, в конце концов, это не его квартира. Он ведь всегда мало заботился о том, что подумают другие люди. Намджун сжимает его бедра грубыми пальцами, намеренно вдавливает их в мягкую кожу, показывая, кому теперь принадлежит это тело. Техён не намерен его останавливать, также, как и не намерен доказывать обратное. Им обоим удобно сейчас находится друг с другом, вытрахивать души и полосовать тело. Когда Техён от усталости прекращает двигаться, Намджун полностью перехватывает инициативу. Он жмется к мокрому и горячему телу, целуя спину и насаживает его сам, так, как ему того хочется. Невозможно даже издать нормальный стон, они двигаются так быстро, что из горла издаются лишь редкие всхлипы и скулёж. — Намджун.. — Техён сполна выполняет свое обещание, расцарапывая кожаный диван. — Намджун, медленнее. — Я хочу в тебя кончить, — парень сзади вдалбливается ещё яростнее, просьба действует на него с точностью до наоборот. — Скажи, он кончал в тебя? — Намджун, — Техён тянет имя, в буквальном смысле заставляя своё сознание не отключаться. — Хватит.. — Ты ведь сам пришёл, — парень прижимает тело ближе, проникая еще глубже, и лишь на секунду замедляет движения. — Сам ведь попросил трахнуть тебя. Так что, ответишь на вопрос? Техён дотягивается рукой до своего истекающего члена, уже представляя то, как вместе с оргазмом он оставит то, что у него внутри. Сперма вперемешку с внутренностями его желудка вряд ли будет смотреться красиво, но он чувствует, как его нешуточно мутит, когда с каждым толчком Намджун со всей дури бьет по его простате. — Да.. — Техён стонет откровенно пошло, кончая себе в руку. — Он спускал в меня. — Сука. Шум стекающей в канализацию воды слегка успокаивает его, но его организм продолжает раз за разом извергать мерзкий алкоголь, смешанный с желудочным соком, от которого слезятся глаза. — Первый раз пьёшь? — Намджун, полностью пришедший в себя, стоит рядом, разбрызгивая капли воды на кафель. Ему не жаль, в его глазах Техён не видел беспокойства. — Не первый, — в перерывах между рвотой он поднимает голову, смахивая мерзкие слёзы с лица, и пытается вдохнуть свежего воздуха, чтобы прийти, наконец, в себя. — Не умеешь пить, не берись, — парень проявляет некоторое подобие заботы, выкручивая до упора кран с водой, набирая полный стакан. После отходняка и холодного душа, у него остаются силы лишь на то, чтобы прийти домой и трупом лечь на кровать. Намджун останавливает, просит остаться на ночь, но Техён уверен, что тому нужно не его тепло. Он просто не прочь ещё раз перепихнуться, об этом он не забывает упомянуть. — Позвони, — бросают Техёну вслед, когда тот уже не способен обращать на что-либо внимание. Летний город лишь с наступлением темноты дарит хоть чуточку прохлады, и за это Техён благодарен ему. По телу всё ещё идет озноб, его не перестало тошнить, но, по крайней мере, не хочется каждые две секунды выблевать то, что внутри. Он не спеша пересекает улицы, ни на секунду даже не останавливается около кафе, в которое они периодически захаживали с Соной. Место кажется абсолютно чужим и незнакомым. Минует дорогу, на которой с Чонгуком они когда-то впервые взялись за руки, это всё настолько далеко, будто всё это время он был в коме, а проснувшись, вернулся на исходную точку. Без всех тех людей, которых когда-то любил. Он абсолютно не замечает, когда успел свернуть не в том направлении. Вокруг незнакомые дома, скорее трущобы, с периодически мигающими вывесками еще выживающих магазинов, и с такими же людьми внутри. Техёх разворачивается, с раздражением, единственным чувством, которое у него осталось, достаёт телефон, набирая номер отца. Ему повезет, если тот не в отключке, ещё больше повезет, если он заберёт его отсюда. Один, второй, третий гудок остаётся лишь звуком, который тонет в тихой ругани парня. Он сбрасывает вызов, обессилено опуская руки. Он родился с геном неудачника, это бесспорно. — Техён? — его резко начинает мутить с новой силой, когда он слышит своё имя из чужих губ. Чужих ли? Поворачиваться не хочется от слова совсем. Так и поступая, он начинает ускорять шаг, двигаясь, как ему кажется, к выходу из этого места. — Техён, подожди, — голос не стихает, его вновь тащит за собой прошлое, он опять чувствует этот запах. Запах, который забыл. — Да твою мать, стой же, — его грубо хватают за руку, прямо за то место, где теперь незаживающие шрамы будут напоминать о том, что он всегда был один. — Техён, какого черта? — Ты произнёс мое имя уже слишком много раз, — он пытается язвить, но выходит скверно, шрамы под рукой парня начинают печь. — Юнги, отпусти меня.. — Чёрт, прости, — парень скоро убирает руку, виновато поглядывая в чужие глаза. — Почему ты убегаешь? Смех вырывается наружу, он давит его непонятно откуда взявшимися силами, смотря на парня с усмешкой. — Ты серьёзно? Спрашиваешь у меня почему? — Техён, ему херово.. Очень. — Мне плевать, — его глаза, не видевшие сна и отдыха достаточно долго, начинают краснеть ещё больше, и лишь внутренний голос подсказывает ему о том, что это не из-за усталости. — Не ври, — Юнги видит и понимает больше, чем ему следовало бы. — Вижу, что тебе не всё равно. — Правда? — Техён, вынужденный развернуться и взглянуть на парня, с ироничной усмешкой, которая ни сколько не похожа на победную. — Думаешь, ты понимаешь, что я чувствую? — Техён.. — Что, Техён? — он, отчаянно давит в себе попытки начать буйствовать, те самые, которые возникают у него в последнее время с частой периодичностью. Желание начать крушить все вокруг возникает так часто, что приходится обкусывать себе ладони с единственной целью – сдерживать этот поток неимоверно разрушающих мыслей. — Говоришь, что ему плохо? А ты знаешь, каково мне было всё это время? Он знает, что я чувствовал? — вместо того, чтобы рвать чье-нибудь лицо в клочья он предпочитает рвать на себе волосы. До боли впиваясь в отросшие локоны, он старается заглушить боль, которую так отчаянно пытался скрывать всё это время внутри. — Он знает, что я сдирал на себе кожу каждый раз, когда понимал, что он не придёт? Он знает, что я пил свою чертову кровь только потому, что забывал его голос? Он знает, мать твою!? — голос, который секундой назад был хрипом, теперь срывается, Техён выкрикивает слова, видя, как парень рядом содрогается каждый раз, стоит лишь ему услышать громкий возглас. Техён, остатками создания понимает, что вся его система, весь его «прекрасный» план абсолютного наплевательства на всё летит к черту. — Я ведь люблю его, мать твою, — ему совсем не жалко Юнги, который, не скрываясь, размашистым жестом утирает слёзы с лица. — Но что он даёт мне взамен этой любви? — Тэ, прошу, пойдём со мной.. — Юнги закрывает заплаканное лицо, ужасаясь своим собственным эмоциям. — Пожалуйста. — Нет, — ему почти несложно произносить эти слова. Настолько несложно, что когда они срываются с его губ, сердце режет по-настоящему. Колит в груди так, что пора задохнуться. Юнги не сдерживает всхлипы в тот момент, когда видит отдаляющуюся фигуру Техёна.