Вколи мне поглубже

Дым развивается по ветру, через секунду растворяясь без остатка. Вдыхая каждый раз жгучую смесь, на глазах отражаются слёзы. Ему не хотелось ощущать этого. Ощущать полного отсутствия, периодически чувствовать, как отказывает одна из конечностей. Фантомные боли, но возникают они странно, ведь всё на месте. Вот только потеряна не часть тела, а кое-что больше. Сердце отказало, его переложили в сосуд с формалином, выставив как экспонат. Он проводил часы в беззвучном сидении в одиночестве, глотая слёзы, которые теперь ненавидел. Подолгу стоя под горячими каплями воды, смывая с себя лишь эту невыносимую горечь, он проливал её ещё больше. Всякий раз, каждая поверхность, впитывающая в себя его отчаяние, кричала, прося его остановиться, прекратить. Поэтому, он лишь брался за новую сигарету, повторяя каждодневный ритуал снова и снова. — Чонгук, — сестра, редко в последнее время проявляющая к нему интерес, шептала с болью в голосе, дрожащая ее рука была скрыта под одеждой. — Что ты с собой сделал? Кристально чистая поверхность зеркала впитывала незавидный образ. Остатки волос на кончике ножниц падали в раковину, вслед за ними слышался звук удара ненужного предмета. На девушку смотрел абсолютный незнакомец, чужак, у которого вместо сердца дыра, а раны выжжены и подпалены. Они больше не кровоточат. — Они мне мешали, — Чонгук проводит рукой по голове, ощущая на месте некогда длинных волос непривычную легкость. — Ведь так лучше? — Что ты делаешь с собой? — Как думаешь, ему бы понравилось? — ему не за что потянуть в порыве злости и отчаяния, его слёзы теперь не вытереть чернотой волос. — Зачем ты так поступаешь с собой? — дверной косяк больно царапает её кожу, в который раз впитывая в себя её кровь. И лишь они одни знают – время пройдет, и она по-прежнему будет опираться на него, всё таким же безумным и непонимающим взглядом будет смотреть на своего брата. — Прошу, прекрати. — Брось, сестричка, — усмешка, совсем несвойственная для теперешнего Чонгука, появляется на его лице. Она ложь. — Мы оба прекрасно знаем, что ему наплевать. — У него есть право так поступать со всеми нами, — ей уже до привычного безразлична боль, мелкие царапины на каждом участке кожи затягиваются сами собой, скоро на их месте появятся новые. — Мы отчасти виноваты в том, что произошло с ним. — Выражайся яснее, — он нарушает собственное правило, которое, наверное, и не соблюдалось вовсе. Подкуривает сигарету прямо в ванной, крутя в разные стороны головой. Новый образ требует времени, чтобы привыкнуть. — Виноват я. — Чонгук, — они возвращаются к этому постоянно. Каждодневная ругань и обвинительные крики сошли на нет, когда закончились аргументы. Хотя, они просто не находили должного отклика, не вызывали нужной реакции. Парень просто соглашался с каждым словом, и орать, обвиняя его во всём, стало попросту не интересно. Он занялся этим сам, и теперь каждодневную фразу: «это моя вина» хотелось увековечить. — Чонгук, это не так, — всякий раз, отрываясь от дверного косяка, который впитал слишком много её ДНК, она проводила рукой по теплой спине парня, намеренно надавливая на выпирающие кости. Это стало ежедневным ритуалом – она разубеждает его в словах, которая сама же в него и вдолбила, а он лишь молчаливо притворяется, что согласен. Но это происходит не первый раз, и уж точно не последний, и Сона готова поменять тактику, чтобы, наконец, достучаться до него. — И прекращай, черт побери, столько курить, это убивает, — после этих слов, сигарета с дрожащих пальцев парня кочует в её, такие же вздрагивающие, но под ехидной ухмылкой она прячет своё состояние, свои руки, которые не могут держать даже чашку, чтобы не расплескать её содержимое. Чонгук отрывается от зеркала, через которое рассматривал осунувшееся лицо девушки. — Тебе идёт, — она обнимает его сзади, и ей приходится стать на носочки, чтобы подбородок коснулся его плеча. Раздражение на его лице смешит, ведь каждый раз делая так, она больно впивалась в его плечо, давя на нервы. — Скажи, что мы всё переживём, — заканчивая мучения парня, она обязательно должна была задержать взгляд на его глазах, считая, что так он не сможет солгать. — Конечно, мы ведь есть друг у друга. Непотушенная сигарета падает в раковину, начиная сильнее дымиться от маленьких капель воды в ней. Легко прижимая к себе парня, она может сосчитать его выпирающие кости, боясь, каждый раз, надавить сильнее лишь потому, что он мог рассыпаться у нее на глазах. Хрупкость его души пугает, но она и учит. Во все другие разы, где ей следовало бы говорить, она лишь предусмотрительно молчит, понимая, что тем самым сохраняет эту тонкую грань равновесия. Ощущения мнимой безопасности и покоя. Они не называют имён, потому что вслед за ними всегда следует пустой, вытягивающий все соки, взгляд. Упоминание о парне можно слышать лишь в таких коротких переговорах, по типу, понравилось бы ему то, что шторы на окнах в кухне теперь действительно серые, а чашек стало на одну больше. Они говорят о нём так, будто он мёртв. Они делятся друг с другом остатками своего тепла, становясь ближе, чем когда-либо были. Кто знал, что лишь потеряв всё, они смогут, наконец, понять, насколько важны. Ещё секунда, и вынужденные оторваться друг от друга тела становятся вновь как будто чужими. С улицы больше не веет холодом или сыростью, теперь каждый запах, каждый человек в этой квартире пахнет одним и тем же – отчаянием. Юнги предусмотрительно ждёт, пока двое выйдут, не считая нужным мешать им. — Твою мать, — единственное, что вырывается у него, стоит лишь мельком взглянуть на Чонгука. — Ты зачем это сделал? — Я ведь не отрубил себе руку, — он не находит в своей внешности чего-то такого, что могло бы вызвать подобную реакцию. — Всего лишь постригся. — Твоё тело, — с максимальным безразличием Юнги произносит эти слова, действительно убеждая себя всякий раз не возникать и не лезть туда, куда не следует. Тепло чужих губ заставляет отвлечься на секунду, и ему уже не кажутся перемены в Чонгуке такими радикальными. Сона лишь трётся рядом, заглядывая в его глаза, а Чонгук их отводит. Ему колет внутри, стоит лишь посмотреть на влюбленный взгляд сестры. Юнги знает это, поэтому лишний раз даже не пытается прикоснуться к девушке, даже если и очень хочется. — Надо поговорить, — его пальцы невесомо проводят по её волосам, и тихий шёпот адресован только ей. Но Чонгук всё равно слышит. — Я сваливаю, — всего, каких- то пять минут понадобилось, чтобы смириться со своей внешностью. — Разговаривайте, сколько влезет. Каждый раз, когда за парнем закрывалась дверь, она начинала отсчёт. Каждый день он задерживается в месте, известном только ему одному всё дольше и дольше. Вчера на целых десять минут, сегодня, она уверена, это будут все двадцать. — Я видел его, — парень следит за реакцией девушки, когда говорит это. — Пошёл забирать оставшиеся вещи, а он там шляется. Пьяный, в странном состоянии, я сначала подумал, что он обдолбался. — Нет, — девушка, не сбиваясь, продолжает считать, мысленно представляя, как перед братом распахиваются тяжелые двери метро, как он заходит внутрь, едя в неизвестном направлении. — Что? — У него своя жизнь, Юнги, — она обнимает парня, не смотря на то, что это дико неудобно. Одежда липнет из-за жары, даже прохладный вечерний ветер, задувающий в окно, не помогает. — А у нас своя. — Это неправильно, Сона. Как ты думаешь, куда он ездит каждый вечер? Почему возвращается далеко за полночь, и никогда не берёт телефон? Горькая усмешка вырывается, когда она понимает, что не единственная, кто следит за каждым шагом Чонгука. Если бы парень только знал, сколько глаз неустанно следит за ним, он боялся бы сделать шаг. — Это пройдёт. — Чувства между нами тоже пройдут? — Юнги не выдерживает, ближе подходя к распахнутому окну. — Мне и Хосоку ты тоже будешь так говорить? Виноватый взгляд позволяет понять, что она сболтнула лишнего. — Это другое. — Другое? — отталкиваясь от подоконника, он поворачивает к ветру голову. — Это потому что нас трое, да? Ты просто сможешь выбрать? — Юнги, я не.. — Это одно и тоже, — он скоро договаривает, сбрасывая на ходу промокшую майку. — Это чувства, Сона. Болеть будет одинаково. Остаток ночи она проводит в одиночестве, сбиваясь и каждый раз начиная заново, но упорно продолжая считать. Она делала это скорее для себя, чтобы успокоить, убедить сознание, что все под контролем, она держит ситуацию в своих руках. Но Чонгук не вернулся, ни на полчаса позже, ни через час. Сона по-прежнему была уверена, что все контролирует даже тогда, когда прошло больше суток. Обрывать телефон было бессмысленно, он покоился на прикроватной тумбочке полностью разряжённый. Да и вряд ли он поднял бы, даже если бы взял его с собой. Не имея ни малейшего понятия, куда её брат мог деться, она лишь бродила тенью по квартире, продолжать выполнять «их» ритуал: обдирала кожу на руках, заполняя её новыми царапинами, потому что давно выяснила: пусть болит снаружи. Этому её научил Техён. А ещё его имя чаще других мелькало в списке контактов, и так сильно хотелось нажать на вызов, но каждый раз её что-то останавливало. Сейчас не время, не место, не выход. Их пути разошлись. Пока, через трое суток отчаянья и столько же бессонных дней и ночей, ей не позвонил незнакомец. Речь на том конце провода смутно знакомая, в прямом смысле из другой жизни. — Сона? — Да, это я. — Приезжай и забери его. И она мчится, как всегда и как будто в первый раз. Находит брата почти в бессознательном состоянии около какого-то клуба, совсем в одиночестве. Долго думает, умоляя его не облевать сидения такси, кому принадлежал тот голос. Лишь когда Чонгук, после тяжелого, как подтвердил Сокджин, отравления алкоголем, засыпает, и после третей подряд выкуренной сигареты, она вспоминает. Тот самый парень, защитивший её от придурков в школе, тот самый, кто привёз её к Техёну. Она перезванивает, в безумно раннее время не боясь, что её отчитают. — Намджун? — Нашла его? — Меня больше волнует другое, — она вновь закуривает, несмотря на то, что он горького табака начинает тошнить. — Как ты его нашёл? С той стороны усмешка, и воспоминания приходят к ней, словно она находилась в коме. Ей не нравился этот парень, его улыбка пугала её. — Действительно так важно? — Ты общаешься с ним? — она ежится, хотя на улице уже солнце палит так, что через полчаса будет невозможно дышать. Его отягощающее молчание раздражает, заставляет сердце каждый раз замирать. Она собирается бросить трубку, когда слышит в динамике такой близкий голос. Совсем рядом, он будто разговаривал с ней. Мягкий, но с привычными басистыми нотками, девушка и понять не могла, как сильно скучала по нему. — Я думаю, отвечать не нужно? — он сбрасывает вызов, но Сона готова поклясться – он улыбался, когда делал это. Техён с ним и не понятно, на лучшего ли человека он променял их. — Кто это был? — Техён лениво потягивается, сильнее укутываясь в мягкое одеяло. Из-за холода в квартире кожа постоянно покрывается мурашками. — Плевать, — Намджун поднимается, совершенно не стесняясь наготы, проходит к окну, закрывая его только ради того, чтобы Техён перестал мерзнуть. На улице жара, но в квартире словно задержалась зима, так продолжительно, затяжно. — Это ведь Сона, так? — Тэ приподнимается с кровати и взгляд Намджуна падает на расписанные им же плечи парня, его шею, грудь. Он бы никогда не позволил делать что-то подобное с собой, если бы каждый раз, когда они занимались сексом, он не был бы вусмерть пьян. — Я узнал её голос. — Надо же, как вы близки, — усмешка Намджуна опять издевательская, Техен каждый раз чувствует себя плохо почти физически из-за неё. Он понимал, сознание его кричало: «беги от него, это не кончится ничем хорошим». Но он уже на протяжении недели только и делает, что возвращается в эту мертвецки холодную квартиру, нажирается, чем не гордится абсолютно и продаёт свое тело, хуже дешевой шлюхи. Даже те делают это за деньги. И ему постоянно плохо от этого. Ему опять хочется причинять себе боль, в нос опять забивается ужасный запах гнили и сырости, но, не чувствуя агрессивной грубости, он убеждает себя в том, что всё нормально, все так, как должно быть. Но ему не легче от этих отношений. Ему никак. — Зачем она звонила? — он поднимается, слегка пошатываясь от усталости и не успевшего выветриться алкоголя. — Что ей нужно было? — А вы действительно стоите друг друга, — Намджун подкуривает, мелкая дрожь его рук не остается незамеченной. — У двоих привычка накидываться, чтобы решить все проблемы. Техён какое-то время не понимает, о ком он говорит. Сона любила выпить, он знал это, но, тем не менее, никогда не видел девушку слишком пьяной. Только потом, когда без тепла кровати его начинает не просто знобить, а колотить крупной дрожью, до него доходит. Намджун, со стороны могло показаться, совершенно безразлично, наблюдает за быстрыми сборами парня. Он не успевает докурить и сигареты, как смотрит на Техёна, остановившегося около входной двери. Смотрит на отметины, которые оставил на нём, отчаянно хочет провести по ним, надавить, или еще лучше поставить новые, лишь бы задержать этого человека здесь. Они сойдут, заживут, но душа о них будет помнить всегда. Ведь ты и хотел этого? – спрашивает он у себя. Оставить частичку себя в этом человеке. Что же, у тебя отлично вышло. — Пойдешь к нему? — его глаза слезятся не от сигаретного дыма, но пусть это останется лишь его тайной. — Намджун, открой. — Катись отсюда, — он бросает в Техёна связку тяжелых ключей, не приближаясь ни на шаг. — Сваливай, но ведь всё равно, в результате, ты вернёшься ко мне. Вернёшься, сука, или приползёшь, я уверен. — Прости.. — Убирайся! Лишь когда дверь за парнем закрывается, Намджун позволяет себе маленькую слабость. Он плачет, сминая жалкую тряпку, в которую пару минут назад был укутан Техён. Кто будет умолять вернуться? Теперь в том, что это будет не он, Намджун был не уверен.